Лиза Клейпас. Герой снов. Лиза Клейпас. Герой снов. Часть первая. 1877 год. Лондон

Стр 1 из 11Следующая ⇒

Лиза Клейпас

Герой снов

Лиза Клейпас

Герой снов

Часть первая

Мы странно сошлись.

Средь салонного круга,

В пустом разговоре его,

Мы словно украдкой, не зная друг друга,

Свое угадали родство.

И сходство души не по чувства порыву,

Слетевшему с уст наобум,

Проведали мы, но по мысли отзыву

И проблеску внутренних дум.

Каролина Павлова

Глава 1

1877 год. Лондон

– Ждете кого‑ то? ‑ Мужской голос нарушил тихие шорохи парка. Русский акцент, мягкий, слегка гортанный, ласкал слух.

С невеселой улыбкой Эмма обернулась навстречу выступившему из сумрака князю Николаю Ангеловскому.

Золотистой кожей, неровно выгоревшими на солнце волосами и непредсказуемой жестокостью Николай напоминал тигра. Никогда ни в ком другом не видывала Эмма такого идеального сочетания красоты и угрозы. Она по собственному опыту знала, что его стоит бояться. Но она привыкла обращаться с опасными животными и знала, что самый верный способ накликать беду ‑ это выказать страх.

Расслабив спину, Эмма поудобнее уселась на каменной скамье, стоявшей в самом отдаленном уголке распланированного на французский манер регулярного парка.

– Уж точно не вас, ‑ резковато откликнулась она. ‑ А вы здесь зачем?

Он улыбнулся в ответ, сверкнув в темноте белоснежными зубами.

– Захотелось прогуляться.

– Буду признательна, если вы станете прогуливаться где‑ нибудь в другом месте. Я надеюсь встретиться здесь кое с кем наедине.

– С кем же? ‑ Сунув руки в карманы, он обогнул скамью.

– Уходите, Николай.

– Велите мне.

– Уйдите!

– Дитя, вы не можете приказывать мне в моем собственном поместье.

Николай остановился в нескольких шагах от нее. Он был высок ‑ один из немногих мужчин в Лондоне, на которых Эмме не приходилось смотреть сверху вниз. У него были крупные руки и ноги и мощная поджарая фигура. Тень скрывала его лицо, лишь желтый блеск глаз пронзал сумрак ночи.

– Я не дитя, я взрослая женщина.

– Верно, ‑ мягко сказал Николай. Он окинул взглядом ее тонкую фигуру в простом белом платье. Лицо Эммы, как всегда, было без румян и пудры. Волосы необыкновенно красивого рыжего цвета, с бронзовыми и коричневыми отблесками стянуты в тугой узел, но непокорные кудряшки выбивались, обрамляя завитками лицо и шею.

– Вы сегодня прекрасны, ‑ произнес он. Эмма рассмеялась:

– Не льстите мне. В лучшем случае меня можно назвать привлекательной, и я это отлично знаю. Бесполезно втыкать в голову шпильки и сдавливать ребра корсетом так, что едва возможно дышать. Поэтому я предпочитаю носить сапоги с брюками и чувствовать себя удобно, как мужчины. Если уж ты некрасива, то не стоит и стараться.

Николай не стал спорить, хотя у него было свое мнение насчет особой, неповторимой привлекательности Эммы, которая всегда его завораживала. Она была сильной и жизнерадостной, обладала смелым изяществом парусника с высокими мачтами. В ее лице изысканно сочетались нежность угловатых скул, сочный рот и золотая россыпь веснушек на переносице. Тонкая, длиннорукая и длинноногая, она даже без каблуков была почти шести футов ростом. Николай был выше ее всего лишь на какие‑ то два дюйма. Он часто представлял себе, как идеально прильнет к нему ее тело, как обовьются вокруг него ее руки и ноги…

Они подходили друг другу. Странно, что никто другой этого не видел, но Николаю это стало ясно давно, еще с первой их встречи. Она тогда была дьяволенком, взрывчатым комком. Неуклюжие руки и ноги… Буйные рыжие кудри… Теперь, в двадцать лет, она превратилась в молодую женщину, беспощадно искреннюю и прямодушную, что так оттеняло его собственную скрытность и замкнутость. Она напоминала ему тех женщин, которых он знавал в России: с пламенной душой… совершенно не похожих на этих европейских, с рыбьей кровью, с которыми сводила его жизнь последние семь лет.

Понимая, что он ее оценивающе разглядывает, Эмма скорчила рожицу.

– Мне все равно, что я некрасивая, ‑ заявила она. ‑ Насколько я успела заметить, красота доставляет кучу неудобств. А теперь, Николай, вам действительно следует удалиться. Пока вы рядом, ко мне ни один мужчина не осмелится подойти.

– Кого бы вы ни ждали, он продержится не дольше остальных.

Эмма насупилась и промолвила с внезапным вызовом:

– Этот продержится.

– Из них никто не задерживается, ‑ лениво продолжал он. ‑ Вы сами их всех прогоняете в том же порядке, как они приходят. Почему бы это?

Ярко‑ алый румянец, вспыхнувший на ее щеках, совсем не гармонировал с рыжим цветом волос. Она стиснула зубы: его стрела попала точно в цель. Эмма уже третий год появлялась в лондонском свете. Если она не выйдет замуж в самое ближайшее время, ее будут считать неудачницей, провалившейся на брачном торжище, которой одна дорога ‑ в старые девы.

– Не понимаю, зачем мне вообще нужен муж, ‑ проговорила она. ‑ Я не могу себе представить, что стану чьей‑ то собственностью. Вы, наверное, считаете, что это делает меня неженственной?

– Я считаю вас в высшей степени женственной.

Темно‑ рыжие брови взлетели вверх.

– Это комплимент или насмешка? Вас никогда не поймешь.

– Я никогда не насмехаюсь над вами, Эмма. Над другими людьми ‑ да. Над вами ‑ нет.

Она недоверчиво фыркнула.

Николай шагнул вперед, ступив в полосу света, струившегося от садового фонаря.

– А теперь вы вернетесь со мной обратно в дом. Как хозяин… и ваш дальний родственник… я не могу позволить вам оставаться здесь одной без сопровождения.

– Не пытайтесь претендовать на какое‑ либо родство между нами. Вы ‑ родня моей мачехи и со мной никак не связаны.

– Мы родственники по браку вашего отца, ‑ настаивал он.

Эмма усмехнулась, понимая, что в качестве родственников они смогут держаться более свободно: звать друг друга по имени и разговаривать без надзора.

– Как скажете, ваша светлость.

– Возможно, вам хотелось бы осмотреть мое художественное собрание? ‑ предложил Николай. ‑ Вас может заинтересовать мой иконостас. Многие иконы в нем относятся к тринадцатому веку, они из Новгорода.

– Искусство меня не интересует, тем более какие‑ то мрачные иконы. Зачем вы вообще их держите? ‑ Эмма скептически вздернула бровь. ‑ Вот уж кого я никогда бы не заподозрила в собирательстве религиозных картин!

– Иконы ‑ окно в русскую душу.

Губы Эммы искривились в презрительной улыбке.

– Никогда не видела ни малейшего признака того, что у вас есть душа.

– Возможно, вы смотрели с недостаточно близкого расстояния.

Он сделал шаг вперед, затем другой и еще один… Носки его башмаков почти коснулись струящегося по земле подола ее белого платья.

– Что это вы делаете? ‑ спросила она.

– Встаньте.

Мгновение Эмма продолжала сидеть не шевелясь. Николай никогда не говорил с ней подобным тоном. Сейчас, хотя он стоял непринужденно, уронив вдоль тела руки без перчаток, она ощутила в нем какое‑ то расчетливое спокойствие, как у кошки, готовящейся к прыжку. Эмма невольно подчинилась: выпрямилась во весь рост, так что они оказались почти лицом к лицу.

– Чего вы хотите, Николай?

– Я хочу побольше услышать об этом вашем друге. Держал ли он вас в объятиях? Шептал ли слова любви? Целовал ли вас? ‑ Пальцы его сомкнулись на ее руках, тепло ладоней проникало сквозь тонкий шелк рукавов.

Эмма подскочила на месте и тихо ахнула. Сердце забилось болезненно тяжко и часто. Невообразимо, немыслимо было ощущать руки Ангеловского на себе, стоять так близко к нему, грудь к груди. Она попыталась высвободиться, но его хватка стала лишь крепче.

– Если вы кончили развлекаться, Николай, будьте любезны убрать свои царственные лапы. Ваше чувство юмора меня не веселит.

– Я не шучу, Ры‑ жеч‑ ка. ‑ Его руки обвили ее талию, притягивая к себе. Услышав недоуменное восклицание, он объяснил:

– По‑ русски это означает " рыжеволосая малышка".

– Я вовсе не малышка, ‑ нахмурилась она, стараясь вырваться.

Он продолжал удерживать ее без особых усилий. Хотя они были почти одного роста, он был вдвое тяжелее, мускулистый и ширококостный, с плечами шире церковных врат.

Не обращая внимания на ее сдавленные протесты, он продолжал тихо и настойчиво:

– Знаешь, ты легко сошла бы за славянку с этими своими рыжими волосами и белой кожей. И глаза у тебя цвета балтийской воды… синего‑ синего.

Эмма подумала, не следует ли ей позвать на помощь. Зачем он так поступает? Чего от нее хочет? В голове промелькнули все слухи и сплетни, которые она слышала о Николае. В его прошлом были предательство, убийство, государственная измена. Он навеки изгнан из России за преступления против царского правительства. Множество женщин находили чарующим ореол опасности, который его окружал, но Эмма к их числу не относилась.

– Пустите меня, ‑ задыхаясь, произнесла она. ‑ Мне не нравятся ваши игры.

– Могут и понравиться…

Он удерживал ее так легко, словно она была куклой или котенком. Эмма чувствовала, что он наслаждается своей властью над ней, дает понять, насколько сильнее ее. Голова ее запрокинулась, глаза закрылись. В любую минуту его губы могли прижаться к ее губам. Затаив дыхание, она ждала… ждала… ждала…

Ладонь Николая легла ей на шею, слегка лаская. Большой палец поглаживал бьющуюся на шее жилку. От неожиданной нежности этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь. Эмма подняла трепещущие ресницы и взглянула ему в лицо. Оно было так близко.

– Когда‑ нибудь я тебя поцелую, ‑ проговорил он. ‑ Но не сегодня.

Эмма вырвалась от него оскорбленным вихрем. Попятившись, она скрестила на груди длинные тонкие руки.

– Почему бы вам не вернуться к своим гостям и не поиграть в хозяина? ‑ бросила она. ‑ Уверена, что в доме найдется достаточно женщин, умирающих от желания быть к вам поближе.

Николай продолжал стоять в круге света, волосы искрились золотом, кончики губ подергивались в улыбке. Несмотря на всю свою досаду, Эмма не могла не отметить, как необыкновенно… непристойно был он хорош собой.

– Ладно, кузиночка, наслаждайся объятиями своего… дружка.

– И буду!

Эмма не тронулась с места, пока не убедилась, что он ушел. Лишь тогда она вернулась к скамье и села, вытянув длинные ноги. Николай оставил ее взволнованной и… странно разочарованной.

" Когда‑ нибудь я тебя поцелую…"

Несомненно, он просто насмехался над ней. Вряд ли кто‑ либо из мужчин потеряет из‑ за нее голову. Эмма вспомнила все детские праздники и вечера, на которых прыщавые мальчишки насмешничали над ней из‑ за того, что она была ростом выше присутствующих; первый выезд в свет, когда все холостяки игнорировали ее, обращая внимание на хорошеньких миниатюрных куколок. В семнадцать лет она прочно заняла место у стены бальной залы, несмотря на богатство своей семьи и, следовательно, большое приданое.

Однако теперь наконец‑ то у нее появился поклонник, который хотел на ней жениться…

Она была влюблена в лорда Адама Милбэнка, который уже несколько месяцев с самого начала сезона тайно ухаживал за ней. При мысли о нем сердце Эммы тревожно забилось. Адам уже должен быть здесь. Что могло задержать его? …

Парк Ангеловского был как бы разбит на лужайки, окаймленные и отделенные друг от друга живой изгородью, клумбами или деревьями. Николай, укрываясь за высокими ирландскими тисами, кружил около лужайки, где сидела Эмма. Найдя хорошую точку обзора, он замер и стал ждать появления таинственного поклонника девушки.

Считая, что она одна, Эмма поерзала на скамье, попыталась пригладить рыжие кудри и несколько раз поменяла положение ног, стараясь, чтобы они выглядели короче. Наконец, решив, что все усилия напрасны, она обреченно ссутулилась. Николай улыбнулся, забавляясь ее стараниями. Эмма встала, отряхнула юбки и выпрямилась, расправляя плечи. Она стояла в профиль к нему, и Николай залюбовался элегантностью ее стройного силуэта, округлостью груди… Она обошла несколько раз вокруг скамьи, отломила веточку жимолости от живой изгороди.

Мужской голос прозвучал резко, перекрывая мирные шорохи сада:

– Дорогая!

Эмма обернулась, уронила веточку. Ослепительная улыбка озарила ее лицо.

– Ты опоздал, ‑ укоризненно пролепетала она, бросаясь в объятия мужчины. Она стала покрывать поцелуями его лицо.

– Я должен был ухитриться ускользнуть, не вызывая подозрений. ‑ Молодой человек рассмеялся, пытаясь оправдаться. ‑ Ты же знаешь, ничто на свете не остановит меня, когда я стремлюсь к тебе.

– Каждый раз, когда я вижу тебя в другом конце комнаты, мне хочется бегом устремиться к тебе.

– Скоро мы будем вместе.

– Но когда? ‑ нетерпеливо спросила она.

– Очень скоро. А теперь постой спокойно, чтобы я мог тебя поцеловать.

Он обхватил руками кудрявую голову Эммы и прильнул к ее губам.

***

Напряженно сощурившись, Николай наблюдал за влюбленными. Мужчина стоял к нему спиной. Терпеливо, как охотник, Николай пошел вдоль живой изгороди. Слегка раздвинув ветки, он всматривался в слившуюся воедино парочку.

Мужчина чуть отпрянул, и свет упал на его лицо. Это был лорд Адам Милбэнк.

Николай облегченно выдохнул.

– Лучше быть не может, ‑ прошептал он совершенно искренне.

Теперь он понял, почему Эмме так хотелось сохранить тайну: Милбэнк был обедневшим виконтом, охотником за приданым. Отец Эммы никогда не позволил бы единственной дочери выйти замуж за нищего пройдоху вроде Милбэнка. Несомненно, Стоукхерст запретил им видеться. Николай повернулся и направился обратно в бальную залу, только что не мурлыча от удовольствия. Он был удовлетворен ситуацией: ничто не помешает ему завладеть Эммой.

***

Эмма обвила руками шею Адама Милбэнка. Она упоенно вдыхала знакомый запах, сжимала в ладонях ткань сюртука, наслаждалась его близостью. Высокий двадцатичетырехлетний красавец, он был по‑ мальчишески обаятелен.

– С каждым днем я люблю тебя все больше и больше, ‑ сказала она, устремив взор в его бархатно‑ карие глаза. ‑ Я думаю о тебе, не переставая.

Адам нежно погладил ее по щеке:

– Ты околдовала меня, Эмма Стоукхерст.

Он прильнул к ее рту долгим поцелуем. Губы у него были теплыми, горячие ладони скользили по ее узкой спине. Когда наконец он поднял голову, оба не сразу отдышались.

– Нам надо поскорее вернуться в залу, ‑ сказал он. ‑ Разумеется, поврозь. Нельзя, чтобы нас заподозрили. И не хмурь брови, ты же знаешь, что это необходимо.

– Кажется, мы целую вечность только так и делаем. Десять минут здесь, десять минут там… Этого так мало. Теперь, когда мы оба поняли свои чувства, нам надо вместе предстать перед отцом. И если он не даст своего благословения, не согласится на наш брак, мы убежим и поженимся!

– Тише, дорогая, ‑ успокаивал ее Адам. Лицо его омрачилось внезапной тревогой. ‑ Не хочу слышать из твоих уст слово " побег". Я знаю, как важна для тебя твоя семья, и не стану причиной разлада между тобой и твоим отцом.

– Но папа никогда не согласится…

– Со временем он поймет и смирится. ‑ Адам нежно поцеловал ее в нахмуренный лоб. ‑ Я могу быть очень терпеливым, Эм.

– А я не могу! ‑ Она досадливо засмеялась. ‑ Возможно, терпение относится к твоим достоинствам, но никак не к моим.

– Попробуй поговорить со своей мачехой, ‑ предложил Адам. ‑ Если ты заручишься ее поддержкой, она сумеет смягчить сердце твоего отца.

– Возможно, ‑ задумчиво откликнулась Эмма. Ее мачеха Тася всегда была ей вроде старшей сестры, сочувствуя всем ее проблемам. ‑ Полагаю, если кто и сможет изменить решение отца, так только Тася. Но если у нее не получится…

– Должно получиться, Эм. Ты же понимаешь, как важно нам добиться его согласия. Без него мы никогда не сможем пожениться.

Она удивленно отпрянула:

– Никогда? Но почему?

– Нам не на что будет жить.

– Но деньги не так важны, как возможность быть вместе.

– Очень достойные чувства, любимая, но ты выросла в окружении лучшего, что может дать жизнь. Ты представления не имеешь, как обходиться без этого. Не забудь также, что без денег ты не сможешь сохранить свой зверинец, и тебе придется продать животных в зоопарки и частным лицам.

– Нет! ‑ в ужасе воскликнула Эмма, содрогнувшись от одной этой мысли. ‑ С ними станут плохо обращаться. Я не могу этого допустить! ‑ Уже много лет она содержала в фамильном поместье зверинец, куда собирала брошенных и раненых животных. Она приютила там лошадей, медведей, волков, собак, обезьян и даже азиатского тигра. ‑ Они зависят от меня… Лишь немногие из них смогут выжить без особой заботы.

– Значит, ты понимаешь, почему нам необходимо согласие твоей семьи?

– Да, ‑ неохотно кивнула Эмма.

Она мечтала, что сумеет вызвать Адама на открытое противостояние ее отцу. Если бы только Адам решительно встал перед ним и потребовал согласия на брак с ней! Но этого не произойдет никогда. Бедный Адам ненавидел споры и, кроме того, как и все, робел перед лордом Стоукхерстом.

Это было понятно. Ее отец легко мог запугать кого угодно. В его глазах никто не был достоин его дочери. Несколько месяцев назад он напрочь отверг Адама, запретив ему ухаживать за Эммой. Адам был слишком напуган, чтобы спорить. Он признал поражение и удалился, так что теперь ситуация была просто немыслимой.

Эмма вздернула подбородок.

– Я поговорю с мачехой, ‑ пообещала она. ‑ Я как‑ нибудь заставлю ее понять, что мы с тобой ‑ одно целое. Тогда она убедит папу разрешить наш брак.

– Вот и чудесно, умница ты моя. ‑ Адам улыбнулся и поцеловал Эмму. ‑ Возвращайся на бал первой, Эм. А я выжду здесь несколько минут.

Она поколебалась и нерешительно спросила:

– Адам, ты меня любишь?

Он притянул ее к себе, прижал к груди так, что она чуть не задохнулась.

– Я тебя обожаю. Ты для меня самая драгоценная на свете. Не бойся, нас ничто не разлучит.

***

Свою мачеху Эмма нашла около круглой бальной залы, в примыкающем к ней роскошном гроте, украшенном золоченой резьбой и зеркалами. Тася выглядела как юная девушка, а вовсе не почтенная двадцатипятилетняя матрона. В ее внешности, в манере держаться был тот же налет загадочности, который делал ее двоюродного брата Ангеловского таким пленительным. Оба были чистокровными русскими, которых обстоятельства вынудили обрести дом в Англии.

Эмма направилась к мачехе и отозвала ее в сторонку.

– Belle‑ mere «Мачеха (фр. ). », ‑ настойчиво сказала она, ‑ мне надо с тобой поговорить по очень важному поводу.

Тася смотрела на нее без удивления. Мало что укрывалось от ее зоркого ока, временами казалось, что она обладает способностью читать мысли.

– Это имеет отношение к лорду Милбэнку, не так ли?

– Кто тебе рассказал?

– Никто. Это очевидно уже несколько месяцев, Эмма. Стоит тебе куда‑ то отлучиться во время бала или вечера, как то же происходит с лордом Милбэнком. Вы тайно встречаетесь. ‑ Тася укоризненно покачала головой. ‑ Ты ведь знаешь, как не одобряю я все, что делается за спиной твоего отца.

– Но я вынуждена так поступать, ‑ виновато попыталась оправдаться Эмма. ‑ Все получилось из‑ за того, что папа несправедливо запретил Адаму ухаживать за мной.

– Отец не хочет, чтобы кто‑ либо, особенно какой‑ нибудь охотник за приданым, воспользовался твоей неопытностью.

– Адам вовсе не охотник за приданым!

– Однако у всех создалось именно такое впечатление. Эта ужасная прошлогодняя история с леди Клариссой Эндерли…

– Он мне все объяснил, ‑ возразила Эмма, морщась при напоминании о том, что случилось незадолго до их романа. Адама поймали, когда он пытался обвенчаться с наивной и юной богатой невестой. Возмущенное семейство Эндерли пригрозило избить Адама до полусмерти, и дочку быстро выдали за старого барона с большим состоянием. ‑ Это была ошибка. Недоразумение…

– Эмма, твой отец и я хотим видеть твоим мужем человека, который тебя достоин…

– И который достаточно богат, ‑ прервала ее Эмма. ‑ В этом‑ то и дело. Вам с папой не нравится, что у Адама нет большого состояния.

– А если бы ты была бесприданницей? ‑ тихо спросила Тася. ‑ Адам и тогда хотел бы на тебе жениться? Разумеется, деньги не единственное, что его в тебе привлекает… Но ты ведь не можешь отрицать, что они для него существенны.

Эмма насупилась.

– Ну почему никто не верит, что мужчина может просто в меня влюбиться? Ему вовсе не нужно мое состояние… не в том смысле, как вы думаете. Все, чего он хочет, это чтобы я была счастлива!

Тася с сочувствием смотрела на падчерицу.

– Я понимаю, Эмма, ты его любишь и веришь, что он испытывает к тебе те же чувства. Но твой отец уважал бы Адама гораздо больше, если бы у того хватило мужества прийти к нему и заявить: " Милорд, пересмотрите свое решение запретить мне ухаживать за Эммой. Лишь тогда я получу возможность доказать ей свою преданность и любовь". Но нет, вместо этого Адам вовлекает тебя в очень подозрительные тайные взаимоотношения…

– Можешь ли ты винить Адама за то, что он боится папы? ‑ со сдерживаемой яростью спросила Эмма. ‑ Я‑ то уж точно не могу! Многие считают папу каким‑ то драконом!

Тася рассмеялась. Ее серо‑ голубые глаза мгновенно отыскали в толпе широкоплечую фигуру мужа.

– Я тоже так считала… когда‑ то. Но теперь я знаю его лучше.

Словно почувствовав ее взгляд, Лукас Стоукхерст обернулся. Мужественное лицо его с яркими синими глазами было скорее привлекательным, чем красивым. Некоторые терялись при виде серебряного крючка вместо кисти левой руки. Он потерял кисть очень давно, пытаясь спасти Эмму и ее мать из смертельной ловушки пожара, случившегося в их доме. Эмма выжила в этой катастрофе, но ее мать погибла. Иногда Эмма задумывалась, как сложилась бы ее жизнь, если бы она росла с матерью. Но у нее был только отец, любящий, властный и чересчур стремящийся защитить ее от всего.

Увидев жену и дочь, Люк извинился перед случайным собеседником и стал пробираться к ним.

– Ты достойна человека вроде твоего отца, ‑ пробормотала Тася, наблюдая, как он прокладывает себе дорогу в толпе, приближаясь к ним. ‑ Он все сделает для тех, кого любит, даже отдаст за них жизнь.

– Другого такого на свете нет, ‑ уныло признала Эмма. ‑ Но, Боже мой, если я стану мерить каждого поклонника отцовской меркой, мне никогда не найти себе жениха.

– Ты найдешь человека, достойного тебя. Просто на это потребуется некоторое время.

– На это уйдет вечность. Возможно, ты обратила внимание, что за мной поклонники гурьбой не бегают.

– Если бы ты показала им те качества, которые видит в тебе твоя семья, за тобой гонялись бы толпы женихов. В тебе столько врожденного обаяния и теплоты! Но когда рядом появляется мужчина, ты застываешь как статуя.

– Такая уж я есть. ‑ Эмма испустила тяжкий вздох. ‑ Но с Адамом я совсем другая, belle‑ mere. С ним я чувствую себя особенной… даже красивой. Пожалуйста, постарайся понять. Ты должна поговорить с папой и убедить его пригласить Адама в наш дом.

Расстроенная Тася погладила Эмму по руке и кивнула.

– Посмотрю, что можно сделать. Но не жди слишком многого. Люку это придется не по нраву.

Тем временем отец Эммы добрался до них, и, хотя он улыбался обеим, взгляд его задержался на Тасе. Казалось, на мгновение они погрузились в свой особый, отдельный от всех мир. Редко можно было встретить мужа и жену, так страстно влюбленных друг в друга. После смерти первой жены Люк не собирался снова жениться. Однако с той минуты, как Тася вошла в его жизнь, он был околдован ею. За время их брака она подарила ему двух темноволосых сыновей ‑ Уильяма и Закари. Временами Эмма чувствовала себя лишней в их тесном кругу, несмотря на все старания отца и Таси вовлечь ее в жизнь семьи.

– Тебе доставляет удовольствие этот вечер? ‑ Люк вглядывался в дымчато‑ серые, по‑ кошачьи раскосые глаза жены.

– Да, ‑ ласково отозвалась она, разглаживая широкий лацкан его черного фрака. ‑ Но ты еще не приглашал свою дочь танцевать.

Эмма быстро прервала ее:

– Лучше я простою весь вечер у стены, чем допущу, чтобы единственным моим партнером на балу был отец. И я не хочу, папа, чтобы ты находил мне партнера. Никто не любит танцевать по обязанности.

– Я собирался представить тебе молодого лорда Линдона, ‑ сказал Люк. ‑ Он человек неглупый и остроумный…

– Мы уже познакомились, ‑ сухо заметила Эмма. ‑ Он очень не любит собак.

– Вряд ли это повод отвергать его.

– Но поскольку я все время вожусь с собаками и лошадьми, то пропахла ими, и у меня вечно платье в шерсти какого‑ нибудь животного. Не думаю, что мы с ним найдем общий язык. Папа, не начинай очередное сватовство. Ты приводишь меня в ужас.

Люк улыбнулся и легонько потеребил ее за ярко‑ рыжий локон.

– Ладно. ‑ Он повернулся к Тасе:

– Окажите мне честь, мадам.

Они направились к танцевальной зале, и Люк заключил хрупкую жену в объятия. Отдавшись ритму вальса, они смогли обменяться несколькими фразами.

– Почему Эмма ни с кем не общается? ‑ вздохнул Люк. ‑ У нее сегодня удрученный вид.

– Ее интересует только один человек. Люк насупился.

– Все еще Адам Милбэнк? ‑ мрачно спросил он. ‑ Я считал, что с этим покончено.

Тася улыбнулась:

– Дорогой, не думай, что, если ты запретил им видеться, их чувства угасли.

– Я скорее выдам ее за кого угодно, чем за этого бесхребетного ловца богатых невест. Любой другой будет лучше.

– Не говори таких слов. ‑ Тася предостерегающе сдвинула тонкие брови. ‑ Любишь ты искушать судьбу. Люк усмехнулся в ответ:

– Ах ты, суеверная русская душа! Я сказал именно то, что имел в виду. Ну какой зять может быть хуже Милбэнка?

***

Предоставленная самой себе, Эмма медленно отошла к стене и прислонилась к ней. Она порывисто вздохнула, мечтая покинуть бал или по крайней мере побродить в одиночестве по особняку Ангеловского. Дом был полон старинных русских сокровищ, великолепных произведений искусства, резной мебели, изумительных икон в окладах, сплошь усыпанных драгоценными камнями. Николай привез все это, а также целую армию домашних слуг из России.

Дом Николая напоминал музей, бесподобный, роскошный, устрашающе богатый и мрачный. Центральный холл окаймляли пятнадцать золоченых высоченных колонн. Пятнадцатая была добавлена из‑ за русского суеверия, что четные числа приносят несчастье. Великолепная лестница с сине‑ золотыми стойками перил вела на второй и третий этажи изящно изогнутыми маршами. Сиреневато‑ сизые, как голубиное крыло, стены и черный с серыми прожилками мрамор полов контрастировали с дивным разноцветьем огромных витражных окон.

Особняк Ангеловского стоял в центре поместья в пятьдесят тысяч акров, раскинувшегося по обе стороны Темзы к западу от Лондона. Николай купил поместье три года назад и устроил по своему вкусу. Великолепная обстановка хоть и была достойна князя, но не шла ни в какое сравнение с дворцами, которыми он владел в России. Ему было дозволено взять в изгнание лишь десятую долю состояния, и эта доля составляла примерно тридцать миллионов фунтов стерлингов. Николай был одним из богатейших людей в Европе и, пожалуй, самым завидным женихом. Обладатель такого баснословного богатства должен был считаться счастливцем, но Николай казался Эмме самым несчастным из всех ее знакомых. Возможно, он жаждал недостижимого или его сжигало неисполнимое желание?

Нежный тоненький голосок прервал течение ее мыслей:

– Посмотри‑ ка, Реджина, это ведь наша подруга Эмма подпирает стену, как всегда. Удивляюсь, почему здесь не прикрепят табличку, чтобы особо отметить это место как ее собственное: " Здесь леди Эмма Стоукхерст провела тысячи часов в надежде, что ее кто‑ нибудь пригласит на танец! "

Говорила леди Феба Коттерли, обращаясь к сопровождавшей ее подруге, леди Реджине Брэдфорд. В этом сезоне Феба была царицей балов. Сверкающая красота блондинки чудесно сочеталась в ней со знатным происхождением и щедрым приданым. Единственной стоявшей перед ней проблемой было решить, за кого из легиона своих поклонников она хочет выйти замуж.

Эмма неловко улыбнулась, чувствуя себя какой‑ то великаншей, неуклюже нависавшей над этой изящной парочкой. Она ссутулилась и прижалась спиной к стене.

– Здравствуй, Феба.

– Я знаю, почему она выглядит такой потерянной, ‑ продолжала Феба. ‑ Нашей Эмме гораздо уютнее в хлеву, чем в бальной зале. Что скажешь, Эмма, разве не так?

Эмма ощутила, как сжалось горло. Она бросила взгляд на Адама, который в другом конце залы увлеченно беседовал с друзьями. Ободренная его пусть отдаленным присутствием, Эмма напомнила себе, что Адам любит ее и поэтому колкости девушек значения не имеют. Но все равно они больно ранили.

– Какая ты скромная, и безыскусная, и пышущая здоровьем, ‑ ворковала Феба, глубже вонзая коготки в несчастную Эмму. ‑ Ты просто удивительна! Мужчины должны сбегаться к тебе стаями. Понять не могу, почему они никак не оценят твои сельские прелести.

Прежде чем Эмма успела ответить, рядом с ней внезапно возник Николай Ангеловский. Удивленно моргнув от неожиданности, она подняла на него глаза.

– По‑ моему, настало время танца, который вы мне обещали, кузина, ‑ произнес он с непроницаемым лицом.

Эмма на миг лишилась дара речи, как, впрочем, и ее собеседницы. Среди блеска и роскоши бальной залы Николай в черном с белым вечернем костюме был так необыкновенно хорош, что казался нереальным. Падавший сверху свет высвечивал его суровые черты, превращая глаза в мерцающие желтые озера. Его ресницы были так длинны, что у внешних уголков глаз их золотистые кончики сплетались в пушистую бахрому.

Феба Коттерли растерянно приоткрыла рот, догадавшись, что Николай подслушал ее дешевые колкости.

– Князь Николай, ‑ с придыханием вымолвила она, ‑ какой чудесный вечер… то есть какой вы замечательный хозяин бала! Я получила сегодня необыкновенное удовольствие. Все просто идеально: и музыка, и цветы…

– Мы рады, что вы их одобрили, ‑ холодно прервал ее Николай.

Эмма едва не прыснула со смеху. Она никогда еще не слышала из его уст это царское " мы". Но следовало признать, что прозвучало оно очень эффектно.

– Вы назвали Эмму кузиной? ‑ поинтересовалась Феба. ‑ Я и не знала, что вы в родстве.

– Мы дальние родственники, вернее, свойственники, ‑ объяснила Эмма, игнорируя легкую усмешку, заигравшую на губах Николая.

– Наш танец, ‑ напомнил он, предлагая ей руку.

– Но, ваша светлость, ‑ запротестовала Феба, ‑ вы танцевали со мной только раз, на балу у Бримфортов. Не хотели бы вы повторить?

Оценивающий взгляд Николая скользнул по фигурке Фебы вниз, до кончиков изящных ножек, затем снова поднялся вверх.

– По‑ моему, леди Коттерли, одного раза вполне достаточно.

Взяв Эмму за руку, он повел ее танцевать, оставив онемевшую Фебу и остолбеневшую Реджину около стены.

Эмма присела в реверансе в ответ на приглашающий поклон Николая и подала ему руку. С улыбкой, полной робкой радости, она заглянула ему в глаза.

– Благодарю вас. Я еще ни разу не видела, чтоб Фебу поставили на место. За это я у вас в долгу.

– Будем считать, что ты моя должница.

Он обнял ее за талию и закружил в вальсе. Эмма легко вторила каждому его па, их длинные ноги двигались в едином ритме. Она потрясенно молчала: никогда ранее… ни с кем не танцевалось ей так прекрасно. Это было как полет. Воздушные юбки ее белого платья вились и струились вокруг них, ноги, казалось, жили своей, отдельной жизнью. Она вдруг осознала, что окружающие смотрят на них. Некоторые пары даже отошли в сторону, чтобы лучше видеть. Эмма терпеть не могла быть в центре внимания, и жаркий румянец смущения залил ее лицо.

– Расслабься, ‑ пробормотал Николай, и она поняла, что судорожно вцепилась в его руку.

– Простите. ‑ Эмма тут же разжала пальцы. ‑ Николай, почему вы никогда не приглашали меня танцевать… до сегодняшнего вечера?

– А ты бы приняла мое приглашение?

– Наверное, нет.

– Поэтому я и не приглашал.

Эмма с любопытством уставилась на человека, чьи сильные руки обнимали ее. Невозможно было понять, получает он удовольствие от танца или нет. Лицо его было совершенно непроницаемым. Двигался он с легкостью, необычной для такого высокого мужчины. Тело его казалось пружинистым, как у кошки. От него шел приятный теплый мужской запах, аромат дорогого мыла, безупречно чистой кожи.

Там, где край белого воротничка касался золотистой кожи, Эмма заметила кончик шрама. Она перевела взгляд на его плечо, внезапно припомнив, каким прибыл он в Англию семь лет назад… Почти на пороге смерти. Она как‑ то последовала за мачехой в дом больного Ангеловского и стала в упор его разглядывать. Ей никогда не забыть его ужасный вид: он был изможденным, бледным, едва мог поднять голову с подушки. А эти его шрамы! … Их жуткая сетка покрывала его грудь и руки до запястий. Прежде она никогда не видела таких рубцов. Каким‑ то образом Николаю удалось поймать худыми пальцами локон ее волос. Кажется, он тогда говорил:

– У русских есть сказка о девушке, которая спасла умирающего князя. Она принесла ему волшебное перышко из хвоста жар‑ птицы. А перья у нее были красно‑ золотые… как твои волосы.

Эмма с презрением выдернула свой локон из его руки, но странные слова пробудили ее любопытство. Позднее она спросила Тасю, что с ним случилось, почему у него такие необычные раны.

– Николая пытали, ‑ ровным голосом объяснила ей Тася, ‑ а затем выслали из России за измену царю и отечеству.

– Он умрет от этих ран?

– Не от физических ран… не от них. Боюсь, что душевные раны окажутся слишком серьезны.

Эмма пыталась ему сочувствовать, но долго это не продлилось. Николай был чересчур надменным, чтобы можно было испытывать к нему жалость.

Мысли ее резко вернулись к настоящему, когда она пронеслась в танце мимо стоявшего в сторонке Адама Милбэнка. Адам с удивлением смотрел на них. Что должен был он подумать? Спина Эммы напряглась, движения стали неловкими, а Николай продолжал, вальсируя, вести ее через залу. Если бы только она могла броситься к Адаму и объяснить ему происходящее!

– Должно быть, твой друг наблюдает за нами, ‑ проговорил Николай.

Эмма подивилась его проницательности.

– К несчастью, да

– Привкус ревности не вредит любви.

– Полагаю, вам это хорошо известно. Вы здесь нашли дорогу не в одну постель, не так ли?

По лицу Николая было видно, как забавляет его язвительный тон Эммы.

– Рыжик, ты когда‑ нибудь научишься придерживать свой язык?

– Вас оскорбляет моя манера выражаться?

– Нет.

– Иногда я пытаюсь быть вежливой и сдержанной. Но это длится не более получаса, а потом я снова возвращаюсь к старым привычкам. ‑ Эмма нетерпеливо извернулась в его объятиях, чтобы взглянуть на музыкантов, разместившихся в увитом цветами алькове. ‑ Неужели этот вальс заканчивается? Мне казалось, он длится целую вечность.

– Разве ты не получаешь удовольствия от танца? ‑ спросил Николай, ловя ритм после пропущенного ею шага.

– Только не когда на нас смотрит столько людей. Может быть, вам это не в диковинку, но я начинаю от этого нервничать.

– В таком случае я прекращу твою пытку. ‑ Отведя Эмму в сторону, он выпустил ее из объятий. Затем галантным жестом поднес к губам ее пальцы. ‑ Благодарю вас за танец, кузина. Желаю, чтобы вам повезло с вашим другом.

– О, в везении я не нуждаюсь, ‑ самоуверенно отозвалась Эмма.

– Как знать. ‑ Николай поклонился и широкими шагами отошел от нее.

" Никакие силы в мире ей не помогут, ‑ размышлял он. ‑ Никогда она не будет принадлежать другому мужчине". С самого начала их знакомства он понял, что она предназначена судьбой ему и только ему. И уже скоро, очень скоро он будет ею обладать.

Милбэнки принадлежали к тому типу европейских аристократов, которых Николай презирал больше всего: существуя на уменьшающееся с каждым днем состояние, они были либо чересчур ленивы, либо слишком горды, чтобы его восполнить или преумножить каким бы то ни было способом, за исключением разве что женитьбы на богатых невестах.

Они никогда не пытались заняться делом, иногда лишь принимали какой‑ нибудь номинальный пост в банке, юридической конторе или страховой компании. А еще они с поразительной цепкостью держались за свои жалкие гроши, не рискуя поместить их в выгодное предприятие.

***

Стоя перед парадной дверью лондонского дома Милбэнков, Николай твердо встретил вопрошающий и несколько удивленный взгляд дворецкого.

– Я хотел бы повидать лорда Милбэнка, ‑ произнес он, протягивая визитную карточку.

Дворецкий взял карточку и сразу пришел в себя.

– Разумеется, ваша светлость. По‑ моему, лорд Милбэнк дома, но я могу и ошибаться. Если вы подождете в холле…

Николай ответил коротким кивком и вошел в дом. Его непроницаемый взгляд оценивающе скользил по обстановке, отмечая обтрепанные края ковра на лестнице, поцарапанную, хоть и натертую воском резьбу деревянных панелей. В воздухе стоял неистребимый запах плесени и упадка. Как он и ожидал, этот дом отчаянно нуждался в ремонте и обновлении.

Минуты через две дворецкий возвратился. Не глядя Николаю в глаза, он сказал:

– К сожалению, ваша светлость, я ошибся. Лорда Милбэнка нет дома.

– Понимаю. ‑ Не сводя сурового взгляда с невыразительного лица дворецкого, Николай позволил молчанию неловко затянуться. Тот напрягся, лоб его покрылся потом. ‑ Мы оба с вами знаем, что он дома, ‑ тихо произнес Николай. ‑ Вернитесь к лорду Милбэнку и передайте ему, что мне необходимо обсудить с ним деловое предложение. Это не займет много времени.

– Хорошо, ваша светлость. ‑ Дворецкий исчез с такой быстротой, что один из его начищенных башмаков оставил след на мраморном полу.

Вскоре в холл спустился лорд Милбэнк.

– Здравствуйте, князь Николай, ‑ проговорил он с настороженной улыбкой. ‑ Не могу представить, что привело вас сюда. Мне передали, что у вас ко мне дело.

– Дело, и притом личное…

Они обменялись оценивающими взглядами. Видимо, ощутив неприязнь за холодной сдержанностью Николая, Милбэнк невольно сделал шаг назад. Он выглядел моложе, чем показалось Николаю ранее. Смазливое лицо, карие щенячьи глаза.

– Не угодно ли вам пройти в гостиную, выпить чего‑ нибудь освежающего? ‑ нерешительно предложил Милбэнк. ‑ Может быть, чаю с тостами?

Чаю с тостами! Типично английское угощение… еще довольно щедрое. В этой стране гостям обычно ничего не предлагали. Вот в России, кто бы ни пришел, будь он друг или враг, его встречали особой едой и напитками. Николай с трудом подавил вздох, с тоской вспомнив о традиционных русских закусках ‑ соленых огурчиках, икре, пирогах, хлебе с маслом, которые запивали холодной водкой. Да, он заново создал себе дом в Англии, но никогда ему не почувствовать себя уютно здесь, где культура и традиции настолько отличались от обычаев его родины.

– Нет, не надо, благодарю вас, ‑ отказался он. ‑ Это не займет много времени. Я пришел поговорить с вами о Стоукхерстах. В частности, об одном из представителей этого семейства. ‑ Он намеренно выдержал паузу, наблюдая, как каменеет лицо Милбэнка. ‑ Я хочу, чтобы ваши отношения с Эммой прекратились.

Бархатные карие глаза изумленно расширились.

– Я… я не понимаю. Это герцог просил вас предупредить меня, чтобы я держался подальше от его дочери?

– Не будьте глупцом, ‑ пожал плечами Николай. ‑ Стоукхерст вполне способен прогнать вас без моей помощи.

Милбэнк недоумевающе потряс головой.

– Значит, вы просите об этом от себя? Почему? … Что за причина у вас?

– Вам этого знать не надо.

Милбэнк резко втянул в себя воздух.

– Прошлым вечером я наблюдал, как вы танцевали с Эммой. Бог мой, что, собственно, происходит? Ведь у вас не может быть к ней личного интереса!

– Почему бы нет?

– Зачем вам такая девушка, как Эмма? Приданое ее вам наверняка не нужно.

Николай выгнул золотистую бровь:

– Вы считаете, что, кроме приданого, Эмме больше нечего предложить мужчине?

– Этого я не говорил, ‑ поспешил возразить Адам. Лицо Николая осталось невозмутимым, но в голосе прозвучало презрение:

– Сезон вскоре закончится. Как обычно, за бортом останется несколько богатых невест, недостаточно приглядных, чтобы найти себе мужа. Они с радостью осчастливят вас своими пухлыми ручками. Если вам нужны деньги, женитесь на одной из них. Но держитесь подальше от Эммы Стоукхерст.

– Черта с два я вас послушаюсь! ‑ Подбородок Адама задрожал то ли от гнева, то ли от страха, то ли от взрывчатой смеси того и другого. ‑ Я собираюсь попытать счастья с Эммой. Я, видите ли, люблю ее. А теперь убирайтесь из моего дома и никогда не возвращайтесь.

Губы Николая искривились в леденящей усмешке. Как бы убедительно ни играл Милбэнк свою роль, Николай видел насквозь все его притворство и фальшь.

– Думаю, вы меня не вполне поняли, ‑ почти промурлыкал он.

– Если вы пытаетесь меня запугать…

– Я не оставляю вам выбора в отношении Эммы. Никаких визитов, никакой переписки, никаких тайных свиданий! Если вы попытаетесь увидеться с ней, вы причините себе ненужные мучения.

– Так вы мне угрожаете?

Всякие следы насмешки исчезли с лица Николая. С беспощадной суровостью он ответил:

– Обещаю превратить вашу жизнь в такой ад, что вы проклянете свою мать за то, что она вас на свет родила.

Казалось, воздух в комнате сгущался из‑ за исходивших от хозяина досады и неудовлетворенности. Спокойно выжидая, Николай с наслаждением наблюдал за очевидной внутренней борьбой Милбэнка между страхом и алчностью. Милбэнк был трусливым шакалом: он жаждал заполучить Эмму вместе с ее деньгами, но не хотел рисковать своей безопасностью.

Кровь бросилась Милбэнку в лицо.

– Я много слышал насчет разрушенных вами судеб. Наслышан о вашей жестокости… и свирепости. Если вы осмелитесь причинить вред Эмме, я вас убью!

– Никому не будет причинено никакого вреда, пока вы будете следовать моим пожеланиям.

– Зачем вам это? ‑ хрипло произнес Милбэнк. ‑ Каковы ваши намерения насчет Эммы? Я имею право знать!

– Во всем, что касается Эммы Стоукхерст, у вас больше нет никаких прав. ‑ Николай поклонился с изысканной грацией и удалился, оставив дрожащего от ярости Адама Милбэнка в полной растерянности.

***

Весело насвистывая, Эмма вошла в холл лондонского дома Стоукхерстов, расположенного на берегу Темзы. Июньское утро выдалось прохладным, и верховая прогулка по Гайд‑ парку взбодрила и доставила ей удовольствие, хотя ее лошадь, красивая, но нервная двухлетка, была почти неуправляема. Раскрасневшаяся от быстрой езды, Эмма, едва войдя в холл, на ходу расстегнула короткий жакет амазонки.

– Мисс Эмма! ‑ Дворецкий подал ей на серебряном подносе запечатанное письмо. ‑ Оно пришло совсем недавно.

– Спасибо, Сеймур. Любопытно, от кого… ‑ Она смолкла, узнав мелкий, идеально ровный почерк. Письмо было от Адама. Сердце девушки от волнения забилось чаще, и она быстро взглянула на дворецкого. ‑ Папа или Тася знают о нем?

– Никто из них его не видел, ‑ признался тот. Эмма улыбнулась ему самой обаятельной улыбкой:

– Не думаю, что есть необходимость сообщать им об этом. Не правда ли?

– Мисс Эмма, если вы просите меня обмануть их…

– Сеймур, ради всего святого, я не прошу вас лгать кому‑ либо. Просто не упоминайте об этом, пока вас не спросят. Ладно?

Он еле слышно вздохнул:

– Да, мисс.

– Вы чудный, замечательный человек! ‑ Эмма обвила руками потрясенного дворецкого, на миг крепко сжав его в объятиях, и помчалась наверх, в свою комнату, чтобы поскорее в уединении прочитать письмо.

Она заперла дверь на ключ и бросилась на постель, не обращая внимания на кусочки засохшей грязи, посыпавшейся с юбок и сапожек на вышитое покрывало. Сломав коричневую восковую печать, она развернула письмо и нежно погладила кончиком пальца первые строчки:

" Моя дорогая Эмма!

Хотелось бы мне найти слова, чтобы передать, как сильно я тебя люблю".

Эмма на секунду остановилась и прижала письмо к губам.

– Адам, ‑ прошептала она, и слезы счастья выступили у нее на глазах. Однако когда она возобновила чтение, улыбка постепенно сползла с ее лица и кровь отхлынула от щек.

" За последние месяцы жизнь подарила мне счастливые мгновения: я узнал тебя, испытал несказанную радость изредка держать тебя в объятиях. С глубочайшим сожалением… нет, с отчаянием… пришлось мне осознать, что какие бы то ни было отношения между нами невозможны. Твой отец никогда их не одобрит. Я понял, что мне должно распрощаться с мечтой о счастье, лишь бы не подвергнуть тебя жизни, полной лишений и жертв. Трудно быть бескорыстным, любовь моя, но честь обязывает меня вернуть тебе свободу. Я покидаю Англию и не знаю, когда вернусь.

Не жди меня. Мое самое заветное желание, чтобы ты однажды нашла свое счастье с тем, кто сможет обеспечить тебя так, как того хочет твой отец. В заключение я говорю тебе не до свидания, а прощай.

Вечно твой Адам".

На минуту в голове у Эммы помутилось, она ощутила огромную пустоту, за которой маячила страшная боль, грозившая поглотить ее целиком. " О Боже! Нет, я этого не вынесу…" Она перекатилась на бок, судорожно прижимая к груди письмо и пытаясь вздохнуть. Глаза ее были сухими. Ей было слишком больно, чтобы плакать. " Адам, ты не должен покидать меня… Ты же сказал, что будешь ждать. Ты сказал…" У нее перехватило горло. Она не замечала, что затаила дыхание, пока воздух вдруг не ворвался ей в легкие… Один вдох… другой…

– Адам!

Она задохнулась его именем и смолкла, в отчаянии думая, сможет ли еще хоть когда‑ нибудь что‑ либо чувствовать.

***

Люк лежал на ковре перед камином, глядя в огонь. Тася прильнула к его груди. Они понемножку отпивали бренди из одного бокала, время от времени целуясь, чтобы разделить наслаждение его вкусом к ароматом. Гостиная, примыкавшая к их личным покоям, была наполнена золотистым сиянием и отблесками горящих поленьев.

– Где наши дети? ‑ спросил Люк.

Тася медленно крутанула бренди в сужающемся кверху бокале и предложила ему еще глоток, осторожно наклонив край хрусталя к его губам.

– Мальчики играют в детской. Скоро время их вечернего купания. Полагаю, мне пора отправиться к ним.

– Погоди немного. ‑ Большая теплая ладонь мужа слегка сжала ее руку повыше локтя. ‑ Сейчас самая лучшая пора дня… Вечер, и мы с тобой одни.

Тася засмеялась и потыкалась носом в нежное местечко под его колючим подбородком.

– Мне правда надо пойти помочь няне, а то мальчишки расплещут всю воду. Кроме того, я хочу посмотреть, как там Эмма. Она весь день сидит, запершись в своей комнате. Я велела повару отправить ей наверх ужин, но не знаю, притронулась ли она к нему.

Люк слегка нахмурился.

– Наверное, тоскует по этому Милбэнку.

– Возможно.

– Я был уверен, что она уже переболела этим и не думает о нем. Мы можем что‑ то предпринять, чтобы ускорить ее выздоровление?

– Ты явно никогда не страдал от мук безответной любви, ‑ сухо заметила Тася.

– Страдал. Из‑ за тебя.

– Едва ли! Ты решил, что любишь меня, и уже два дня спустя заявился ко мне в постель.

– Это были самые длинные два дня в моей жизни.

Тася расхохоталась от прочувствованного тона, каким это было сказано. Она отставила бокал с бренди и обвила руками его талию. Ее ладони легко легли на спину мужа.

– И с тех пор мы были вместе почти каждую ночь.

– За исключением вмешательства Ангеловского, ‑ мрачно напомнил Люк.

– Шшш… ‑ Тася прижалась ртом к его губам. ‑ Мы ведь договорились простить и забыть об этом. Прошло уже семь лет.

– Я не забыл.

– И кажется, не простил. ‑ Тася уставилась в прищуренные сапфировые глаза и медленно покачала головой. ‑ Ты, мой дорогой, второй по упрямству человек из всех, кого я знаю.

– Только второй?

– Думаю, Эмма будет поупрямее, хоть и ненамного.

Люк, ухмыляясь, склонился над ней.

– Это все кровь Стоукхерстов, ‑ объяснил он. ‑ Мы не можем себя переупрямить и стать кроткими.

Тася хихикнула, отворачиваясь, чтобы уклониться от его поцелуев.

– Ты все сваливаешь на кровь Стоукхерстов!

Он стал любовно покусывать ее шею, а она, пугаясь щекотки, пыталась вырваться.

– Мы упрямые и страстные… Дай мне это тебе доказать…

– Я уже получила твои доказательства… в полной мере. ‑ Она задыхалась от смеха.

Внезапно их шаловливые игры прервал резкий стук в дверь. Тася подняла глаза и увидела над собой фигуру Эммы. Оторвавшись от мужа, она постаралась сесть попрямее.

– Эмма, дорогая… ‑ В этот момент она разглядела бледное, осунувшееся лицо падчерицы и смолкла в тягостном предчувствии.

Оно, видимо, передалось и Люку. Он резко выпрямился и встревоженно произнес:

– Эмма?

– Простите, что прервала вас, ‑ холодно проговорила девушка.

– В чем дело? ‑ взволнованно спросила Тася. ‑ Что‑ то случилось? У тебя расстроенный вид…

– Со мной все в порядке. ‑ Разжав кулак, Эмма швырнула к ногам Люка скомканный листок бумаги. Огонь камина бросал на него красновато‑ золотистые отблески. ‑ Надеюсь, папа, тебя это порадует.

Не сводя глаз с напряженного лица дочери, Люк молча поднял листок.

– Прочти, ‑ резко бросила Эмма. ‑ Это от Адама. Он потерял надежду жениться на мне и покидает страну… на время. Из‑ за тебя у меня больше никого не будет. ‑ Крохотная жилка нервно задергалась у нее на щеке. ‑ Я никогда не прощу тебе, что ты отнял у меня единственный шанс быть любимой.

На лице Люка отразилось глубокое огорчение.

– Адам Милбэнк тебя не любил, ‑ тихо произнес он. Губы Эммы искривились в горькой усмешке:

– Кто дал тебе право судить об этом? А если любил? Если это была настоящая любовь? Почему ты так уверен, что не ошибаешься? Мой отец… такой мудрый, такой благородный… такой, черт бы его побрал, идеальный, что может заглянуть в чужое сердце и оценить его как судья! Как приятно быть непогрешимым!

Люк ничего не ответил.

– Ты просто не хочешь, чтобы я вышла замуж, ‑ продолжала Эмма, все больше распаляясь. ‑ Разве что за какого‑ нибудь бесхребетного болвана, за марионетку, которым ты смог бы управлять, как тебе захочется… как ты управляешь всем и всеми вокруг…

– Довольно, ‑ прервала ее Тася. Страдающий взор Эммы обратился к Тасе.

– Ты ведь не думаешь, что я причинила ему боль? Лишь слова человека, которого любишь, могут ранить… Но я не отношусь к привилегированному кругу тех, кого мой отец любит.

– Это не правда, ‑ охрипшим внезапно голосом произнес Люк. ‑ Я люблю тебя, Эмма.

– Неужели? Я‑ то думала, что любить человека означает желать ему счастья. Что ж, папа, можешь оставить себе свою так называемую любовь. Мне уже хватило ее на всю оставшуюся жизнь.

– Эмма…

– Я тебя ненавижу. ‑ Она содрогнулась от обуревавших ее чувств. Тяжкая тишина сгустилась в комнате. Змма круто повернулась и пошла прочь.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒