Глава 8. Часть четвертая

Глава 8

На счастье Николая, скорое появление Сударева прервало разговор, и князь смог собраться с мыслями. С сильно бьющимся сердцем он продолжал сидеть в лохани, пока слуга умело его брил.

Тем временем царь Петр расхаживал по бане, энергично разглагольствуя перед безмолвными слушателями. Николай был потрясен и зачарован одновременно. Его всегда восхищали деяния царя‑ реформатора. В школьные годы он много читал в разных книгах о том, как Петр Великий создал мощный флот России, как вел победоносную двадцатилетнюю войну со шведами и воздвиг великолепную столицу ‑ город Санкт‑ Петербург. На все это нужна была необычайная воля, воля гения и дикаря. Оба эти качества со всей очевидностью присутствовали в стоявшем рядом с ним человеке.

Царь долго распространялся относительно хода военных действий и самоуверенности Карла, короля шведского, об успешной русской тактике " выжженной земли".

– Шведы с дурацким упрямством пытаются продолжать наступление через Польшу, хотя не могут

Обеспечить свои войска продовольствием, ‑ угрюмо усмехнулся государь. ‑ Но долго они так не продержатся. Скоро им придется прикинуть потери и отступить, иначе зима их совсем погубит.

– Карл, наверное, двинется на северо‑ восток, ‑ заметил Николай, пытаясь припомнить читанную в юности военную историю. ‑ Он постарается обойти с фланга оборонительный рубеж под Варшавой и наступать через Литву… ‑ Голос глухо звучал из‑ под горячего полотенца, приложенного Федькой к его лицу.

– Ему никак не одолеть всех тамошних речек и болот, ‑ презрительно возразил Петр. ‑ А даже если одолеет, мы остановим его на границе, под Гродно.

Николай пожал плечами, вспомнив, что Карлу удалось пересечь Польшу и легко овладеть Гродно.

– То ведают лишь Бог да царь, ‑ повторил он старинную русскую пословицу и сделал вид, что не заметил, как возвел к небу глаза Сударев, услышав эти льстивые слова.

Улыбка тронула узкие губы царя.

– Я соскучился по тебе, Николай. Пока буду в Москве, хочу видеть тебя почаще. Два года меня не было в первопрестольной! Много дел надо здесь переделать. Пожалуй, до святок не управимся. К несчастью, Меншикову придется возвращаться к полкам в Польшу.

– Это плохо, ‑ поспешил сказать Николай, вставая из лохани и натягивая поданный дворецким халат.

Петр коротко рассмеялся, словно Николай озорно пошутил.

– Не надо притворяться, что ты по нем тоскуешь, Николай. Все знают о вашем с ним раздоре. Но тебе должно оставить свою к нему ненависть, по крайней мере на сегодня. Меншиков хорошо послужил своему государю и отечеству, так что следует уважить его за подвиги на ратном поле.

Николай невнятно пробормотал согласие, испытывая непривычное ощущение ‑ глядеть на другого, мужчину снизу вверх. Его самого нельзя было назвать невысоким, но царь оказался просто гигантом.

– Кроме того, ‑ продолжал Петр, ‑ вам двоим нет причин не любить друг друга. У вас с Меншиковым много общего. Оба вы умны, честолюбивы и хотите сломать обветшалые порядки, чтобы Россия сравнялась с Западом. Конечно, Алексашка не так хорош собой, ему не хватает твоего лоска, но у него немало своих талантов.

– Особенно по части накопления богатства, ‑ бесстрастно проговорил Николай, вспомнив о прогремевшей в веках жадности царского любимца и бесчисленных историях о его мздоимстве и казнокрадстве. Поборы он брал со всех, с кого не лень.

При этом дерзком комментарии Сударев лишь тихо втянул в себя воздух.

Левая щека царя раздраженно дернулась, но он коротко хохотнул, бросив на князя предостерегающий взгляд:

– Мой Алексашка имеет недостатки, но верно мне служит. А вот что касается тебя, мой разумник… Как обстоят у тебя дела с московскими купцами? Убедил ты их создать торговые компании по примеру англичан и голландцев?

Николай помедлил, не зная, как отговориться, не выдав своего невежества в этом вопросе.

– Сомневаюсь, что они добровольно пойдут на это, ‑ промолвил он наконец, открыто встречая пронзительный взор царя. ‑ Нелегко перейти от лавки в посаде к торговому предприятию.

Царь недовольно фыркнул, но удивления не выказал.

– Вечно так с моим народом. К прогрессу их надо гнать палкой. Никогда не пойдут вперед по своей воле. Что ж, готовься, князь, получать новое назначение. Отныне хочу, чтобы ты ведал всеми торговыми и финансовыми делами этого города. Станешь советовать градоправителю. А то он, кажется, ничего не понимает в том, как делаются такие дела на Западе.

– Но я не… ‑ начал было Николай, вовсе не стремясь получить официальный пост.

– Знаю, знаю, ты благодарен мне за это, ‑ прервал его царь Петр, направляясь большими шагами к двери. ‑ Мне надо еще осмотреть укрепления. И вообще проверить, как идет в городе строительство. Вернусь сюда попозже, к вечеру, чтобы с удовольствием поужинать и развлечься. Мне рассказывали, что ты обновил свой домашний театр. Надеюсь им полюбоваться.

Когда бесцеремонный великан удалился, Николай уселся на край лохани и ошеломленно потряс головой.

– Я точно сошел с ума, ‑ пробормотал он. Сударев жестом пригласил его перейти в предбанник, чтобы одеться.

– Сейчас я помогу вам надеть свежее платье, ваша светлость, а потом сделаю все нужные распоряжения на вечер. Медлить нельзя. ‑ Он помолчал и осторожно добавил:

– Вам, князь‑ батюшка, стоило бы быть с государем пообходительнее. Меншиков наверняка плетет против вас козни. Как всегда. Сейчас многое зависит от того, останетесь вы в царской милости или нет.

– Разумеется, ‑ угрюмо буркнул Николай. Во все века власть царей была неизменной: жизнь подданных зависела от царской прихоти. ‑ Мне полагается лизать один, ближний, царский сапог быстрее, чем Меншиков лижет другой, дальний. Боярский род имеет свои привилегии.

Сударев бросил на него потрясенный взгляд и, промолчав, тихо отправился по делам.

***

Дом гудел от суеты. Слуги готовили залы и спальные покои на случай, если царю вздумается остаться на ночь со свитой. Актерам домашнего театра велено было представить вечером французский фарс. Повар нещадно гонял слуг, готовя роскошное угощение. Сударев мелькал по дому, крутясь как юла, рассыпая приказы и указания встречным и поперечным.

Предоставленный сам себе, Николай уселся разбираться в текущих делах Ангеловских. К своему удивлению, он обнаружил, что большая часть семейного состояния почти не значится в документах. Проглядывая бумаги и расходные книги, он выяснил, что вопреки его ожиданиям род Ангеловских был отнюдь не богат. Доходы Ангеловские получали только от оброка с поместий и лишь чуть‑ чуть пополняли их участием в делах царского полотняного завода. Создавалось впечатление, что деньги не слишком интересовали князя Николая Дмитриевича.

– Светлый князь, ‑ раздался с порога нежный голос Емелии.

Он поднял глаза и увидел, что она робко заглядывает в дверь.

– Что такое?

Она тихонько вошла в комнату.

– Сударев сказал, что сегодня за нашим столом будет ужинать государь. Мне надо там быть?

– Да, ‑ коротко отозвался он, захлопывая расходную книгу. ‑ Западные женщины всегда едят за одним столом с мужчинами. Государь строго этого придерживается.

– Ох! ‑ Она тревожно нахмурилась и ущипнула рукав своего деревенского платья. ‑ Но я… Мне нечего надеть, кроме сарафана.

– Сойдет.

– Но ведь так богатые не ходят… Это ведь не по‑ новому, а по старинке.

– Потом тебе пошьют несколько платьев, а пока придется поносить сарафан.

– Хорошо, светлый князь.

Он не сводил глаз с ее лица и заметил, что оно выглядит каким‑ то странно тусклым и белесым.

– Подойди‑ ка поближе, ‑ приказал он. Емелия неохотно повиновалась и, волоча ноги, приблизилась к его конторке. Николай вгляделся в ее лицо. Нежную розовато‑ молочную кожу покрывал толстый слой не то пудры, не то мази, отчего ее цветущая прозрачность сменилась меловой маской. Николай провел пальцем по ее щеке, прокладывая на белом покрытии румяную дорожку. Чешуйки белил припорошили даже темно‑ рыжие полумесяцы пушистых ресниц.

– Мне дала это княгиня Чоглокова, ‑ тихо объяснила Емелия. ‑ При дворе все дамы этим пользуются. И мои пятнышки теперь не видны.

– Пятнышки? ‑ повторил озадаченный Николай. ‑ Ты имеешь в виду вот эти? ‑ Под его движущимся пальцем проступила россыпь золотых веснушек. ‑ Но мне нравятся твои веснушки. Не старайся их скрыть.

Она с сомнением поглядела на него.

– Они никому не нравятся. Мне в том числе.

– А мне нравятся! ‑ Чуть улыбаясь, Николай приподнял пальцем ее подбородок.

– Можно мне остаться и немного побыть с вами? ‑ порывисто попросила Емелия. ‑ Все сейчас так заняты, а мне нечего делать.

Николай догадался, что она испытывает то же, что и он. Такое же беспокойное, загнанное чувство, которое томило его все утро.

– Хочешь прокатиться по Москве? Я собрался проехаться в Китай‑ город.

Глаза Емелии загорелись при мысли о торговых рядах под стенами Кремля, где размещались лучшие лавки всевозможных товаров.

– Я никогда там не бывала!

Его позабавило возбуждение жены.

– Тогда поторопись. Оденься потеплее, да не забудь умыться.

Емелия чуть не вприпрыжку поспешила прочь, а Николай велел слугам подать сани к крыльцу. Когда Емелия встретила его у парадных дверей, она была закутана в несколько толстых поношенных платков и шалей, делавших ее похожей на кочан капусты. Николай протянул руку, чтобы потуже завернуть у нее вокруг шеи головной платок, и удивленно поинтересовался:

– Неужели, дитя, у тебя нет какой‑ нибудь накидки или шубки?

– Нет, но эти шали очень теплые. Я в них почти не мерзну.

Николай, хмурясь, оглядел ее.

– Нам надо будет прибавить шубу к списку того, что тебе понадобится.

– Мне очень жаль, светлый князь, ‑ потупилась она. ‑ У меня нет никакого приданого… никаких нарядов. Я пришла к вам безо всего.

– Я бы этого не сказал, ‑ ласково откликнулся он, засмотревшись на сверкающую синеву ее очей. Костяшками пальцев он случайно задел нежную кожу ее шеи и почувствовал, как от этого касания их закололо острыми иголочками. Он мучительно, до боли сознавал, что под толстым коконом платков и шалей скрывается стройная, изящно округлая фигурка. Ему хотелось подхватить ее на руки и отнести наверх, в спальню… раздеть и прижаться к ней обнаженным телом. Кровь неистово забурлила в его жилах. Однако он не мог поддаться этому порыву, как бы ему ни хотелось. Нельзя было рисковать тем, что она забеременеет, чтобы не повторилась вновь несчастная судьба рода Ангеловских.

– Пойдем, ‑ буркнул он и повел ее на воздух. ‑ Поедем поглядим на столицу.

В санях Емелия, поколебавшись мгновение, согласилась разделить с ним меховую полсть. Уютно подоткнув вокруг себя мех, они покатили через всю Москву к Кремлю. Николая поразили отличия в облике древней крепости. Он узнал привычные стены красного кирпича и луковицы глав кремлевских соборов, но Большой дворец еще не был построен, а самый большой в мире царь‑ колокол не только еще не был отлит, но даже еще и не задуман. Большие иконы, закрепленные на отвесной стене над воротами, обещали входящим Божью милость и защиту.

– Поразительно! ‑ проронила Емелия, проследив за его взглядом. ‑ Представить только, что делается за этими стенами… ‑ Лицо ее посерьезнело, стало почти суровым. ‑ Царь, спокойно сидя за крепостной стеной со своими приближенными, мановением руки может изменить жизнь всех, кто снаружи. Захочет государь Петр Алексеевич войны, и тысячи умрут за него. Захочет поставить новый город у Балтийского моря, и отправят туда таких, как мой дядя и братья. Сколько же народа поумирало, исполняя волю царскую! Наверное, ни дяди, ни братьев уже нет в живых.

– В этом никогда нельзя быть уверенным.

– Петербург ‑ место гиблое. Там свирепствуют болезни и водятся дикие звери… Говорят, по ночам даже волки забегают на улицы. Нехорошо, что царь забрал туда насильно моих родичей. Может, он государь мудрый и великий, но, по‑ моему, это тиранство!

Выпалив все это, Емелия замолчала, опасливо косясь на князя, не зная, как отнесется он к ее мятежным речам.

– Такие слова есть измена, ‑ тихо промолвил Николай.

– Простите…

– Не винись. Мне можешь говорить все, что захочешь, но лишь пока не слышит никто другой. За меньшее людей казнили…

– Да, я знаю. ‑ Она с любопытством заглянула ему в лицо. ‑ А вы не накажете меня за такие речи?

Николай презрительно фыркнул, вспоминая пытки, которым подвергли его царские прислужники спустя почти два века.

– Вряд ли. По‑ моему, всякий, хоть мужчина, хоть женщина, может думать по‑ своему.

– Вы странный, ‑ промолвила Емелия, и чарующая, застенчивая улыбка озарила ее лицо. ‑ Я никогда не слыхала, чтобы кто‑ либо говорил такое…

Сани остановились у рынка. Под взглядами множества продавцов и покупателей они сошли на землю. Емелия ступила на замерзшую лужу и поскользнулась, но рука Николая поддержала ее.

– Легче, ‑ пробормотал он, не выпуская ее запястья из цепких пальцев. ‑ Смотри, куда ступаешь, а иначе упадешь, я и подхватить не успею.

– Спасибо, ‑ задыхаясь, проговорила она и заулыбалась, глядя на окрестную суету. ‑ О, сколько же здесь любопытного!

Они двинулись вдоль торговых рядов. Николай поддерживал жену за талию. Ряды представляли собой прилавки с навесами и полками, забитыми всем, что выставлялось на продажу. Торговцы шумели, выкрикивая похвалы своим товарам, всячески стремясь привлечь к ним внимание:

– Сапожки строченые на ножки точеные!

– Одеяла овчинные, пышные да длинные!

Среди общей суматохи выделялся тишиной и праздничными красками иконный ряд. Повсюду прохаживались разносчики с подвешенными на шее лотками, полными пирогов с капустой и кашей, коврижек, соленой рыбешки, иногда яблок, а также маленьких штофов с медовухой. Покупатели, и богатые, и бедные, брали еду с этих лотков, ничуть не гнушаясь случайным соседством.

Подальше, за рядами, располагались лавки ремесленников ‑ плотников, златокузнецов, кожевенников и медников. Камнерезы привезли сюда свои изделия с далекого Урала: искусно выточенные пуговицы и амулеты из ярко‑ зеленого малахита и синего лазурита, а также украшения и бусы из прозрачных, сверкающих внутренним светом топазов и аметистов. В других лавках были выставлены бочонки с икрой, специи, пушистые груды роскошных мехов. Среди них бросались в глаза золотисто‑ рыжие лисьи и буровато‑ серые волчьи шкуры. Отдельно стояли лавки иноземцев, торгующих китайским чаем и другими заморскими товарами. Но их было мало по сравнению с тем разнообразием, которое принес потом с собой девятнадцатый век.

Николай увидел лавку с кружевами и потянул Емелию внутрь. Она с восторгом устремилась к столам, заваленным кружевом всех видов и узоров, от грубого плетения до тончайшей шелковой паутинки. Осмотревшись, Николай выбрал шаль белого кружева, тонкую и хитросплетенную, из тех, что вяжут по вершку в час.

– Нравится тебе? ‑ небрежно осведомился он, и, когда Емелия растерянно кивнула, бросил монету топтавшемуся рядом приказчику.

– Это мне? ‑ восторженно воскликнула она, раскрасневшись от волнения.

– Конечно, тебе. ‑ Улыбка изогнула губы Николая. Он осторожно стянул у нее с головы темную шаль и покрыл красно‑ золотые волосы нежно‑ белым ажуром. ‑ Кому же еще стану я покупать?

Кружевница, сухонькая старушка с узловатыми пальцами, одобрительно закивала:

– Ой, как пригоже. На красных кудрях она словно иней… Емелия бережно коснулась кружева.

– У меня никогда не было такой красоты, ‑ пролепетала она. ‑ Даже подвенечный наряд был с чужого плеча.

Шаль тщательно завернули и отдали им в руки. Затем Николай завел Емелию в лавку с благовонными маслами и душистыми настойками, от фимиама которых воздух казался густым и сладким. Пока Емелия любовалась вычурными флакончиками, разбиралась в пузырьках и душистых коробочках, Николай обратился к стоявшему в углу пожилому французу:

– Мне хотелось бы выбрать аромат для моей жены.

Старик окинул Емелию быстрым взглядом блестящих карих глаз.

– Она красавица. Может быть, ваша светлость, вы позволите мне смешать для нее особый парфюм? А пока у меня имеется один готовый. В нем роза, бергамот и чуть‑ чуть мяты. ‑ Покопавшись в глубине лавки, он достал откуда‑ то флакончик синего стекла и, откупорив его, с поклоном поднес Емелии:

– Подставьте мне ваше запястье, мадам.

Емелия настороженно выставила руку, и француз капнул крохотную капельку и растер пробочкой у нее на коже. Емелия понюхала и ошеломленно заулыбалась Николаю.

– Пахнет весенним лугом!

– Я ведь говорил, что это будет чудесно, ‑ с гордостью воскликнул француз. ‑ Я творю парфюмы для всех благородных дам.

После недолгих тихих переговоров Николай купил духи и отдал Емелии. Она приняла их с испуганным лицом.

– Я не ждала, что вы станете покупать мне подарки, ‑ прошептала она, бережно баюкая флакончик в ладонях, и, выйдя из лавки, добавила:

– Я ведь еще ничего не сделала, чтобы их заслужить.

– Ты теперь моя жена и можешь иметь все, что захочешь.

– Чего я хочу на самом деле… ‑ начала она и покраснела до корней волос.

– Чего? ‑ спросил Николай, побаиваясь ее просьбы.

– На самом деле я хочу… ‑ начала снова Емелия и опять замолчала.

Николай остановился у обочины и вгляделся в ее лицо. Он и сам не понимал, почему стал покупать подарки и почему для него стало так важно показать ей, что она ему нравится. Она была единственной женщиной на свете, обладание которой он не мог себе позволить.

С горечью и тоской он задумался, почему жизнь его не может быть простой, как у других людей. Ни тогда, в Англии, ни теперь, в Москве, не удавалось ему слить воедино две половинки своей души: ни ту, что жаждала любви, ни ту, что ее боялась.

– Нам лучше вернуться в усадьбу, ‑ наконец произнес он. ‑ Скоро прибудет царь Петр со своей свитой.

***

Одежда Николая была уже разложена в спальне: янтарного цвета бархатные штаны в обтяжку и усаженный драгоценными камнями парчовый жилет ‑ все по самой последней моде. Он уже успел все это возненавидеть. Сковывающий движения покрой, чересчур яркие, вызывающие цвета, броская пестрота ‑ все было наперекор его вкусу. Он привык к элегантной простоте черного с белым вечернего наряда девятнадцатого века, покроенного с некоторой свободой фрака и брюк, при наглаженной хрусткой рубашке. Таков был стиль времен королевы Виктории. Однако в начале восемнадцатого века богатому человеку полагалось одеваться со щегольством павлина.

Чувствуя себя в этом вычурном наряде до крайности нелепым, Николай направился в покои Емелии. Жену он застал у зеркала французской работы с подзеркальником красного дерева. Она озадаченно всматривалась в синий флакончик духов, подаренных днем. Оглянувшись на звук распахнувшейся двери, Емелия восхищенно воскликнула:

– Светлый князь! Какой же на вас роскошный наряд!

Он невнятно буркнул что‑ то в ответ и приблизился к зеркалу. На Емелии был алый сарафан. В перекинутые на спину косы были вплетены алые ленты. Голову покрывала тонкая белая фата, которую придерживал на волосах золотой филигранный обруч. Не в силах сдержать желание дотронуться до Емелии, Николай поправил рубиновую капельку у нее на лбу. Большим пальцем он погладил тонкую ярко‑ рыжую дугу ее брови. Ему надо будет надарить ей драгоценностей: жена Ангеловского не может носить стеклянные подделки под самоцветы.

Емелия растерянно вертела в руках флакончик.

– У меня никогда раньше не бывало ничего подобного. Как им пользоваться?

– Большинство делают ошибку, душась слишком сильно. Ты просто тронь пробочкой запястья и за ушками.

Вытащив пробочку из флакона, Николай притронулся стеклянным пестиком к ее запястью и растер влажную точку кончиком пальца. Дурманящий запах летних цветов поплыл по комнате.

– Некоторые женщины любят душить места, где ближе и сильнее бьется кровь, ‑ в ямке между ключицами, под коленями…

Емелия рассмеялась и сидела не шевелясь, пока он прикасался к нежным впадинкам за ушами.

– Но ведь никто моих ног не увидит!

Представив себе картину, как ее сильные стройные ноги, взметнувшись, обхватывают его талию, Николай замер. У него пересохло во рту, и он впился взглядом в смеющиеся синие глаза. Он может, если хочет, соблазнить се прямо здесь, сейчас, отнести в постель, стоящую рядом, задрать до пояса ее сарафан…

Так как лицо ее находилось как раз на уровне его бедер, Емелия не могла не заметить телесную перемену, когда плоть его отвердела и вздыбилась под туго натянутыми штанами. Она залилась краской и, откашлявшись, спросила:

– Светлый князь Николай Дмитриевич, вы хотите? …

– Нет, ‑ отрезал он и, отвернувшись от нее, решительным шагом направился к двери. На пороге он, не оборачиваясь, сказал:

– Полагаю, тебе следует поторопиться. Хотите вы того или нет, мадам, но сегодня вам придется быть хозяйкой и принимать у себя царя. Причем лучше бы вам это удалось, иначе неизвестно, чем это кончится для нас обоих.

Шестеро актеров играли комедию Мольера с очаровательной веселостью. Гости, около тридцати человек, расселись вокруг царя в домашнем театре Ангеловских и приготовились развлекаться. Театр был маленьким, но уютным, стены его были сплошь и рядом увешаны овальными портретами в золоченых рамах. Царь Петр, с одного бока которого сидел князь Николай, а с другого ‑ Меншиков, заливался искренним хохотом, глядя на кульбиты актеров.

Николай, искоса посматривая на царя, тем не менее остро ощущал настороженность жены. Емелия, сидевшая рядом с ним, оцепенела. Причиной, как он предполагал, был страх перед государем. Большинство русских с детства приучены к мысли, что царь ‑ самый могущественный человек на земле. Он ‑ отец и защитник народа своего, выше его только Бог. Чтобы успокоить Емелию и привлечь ее внимание к представлению, Николай все время нашептывал ей на ушко смысл французских фраз и шуток.

Когда пьеса окончилась, гостей пригласили в столовую за длинный, уставленный яствами стол. Снова Николай сидел по левую руку царя, а Меншиков ‑ по правую. Емелия сидела на несколько мест дальше от них и по сравнению с разодетыми придворными дамами выглядела неловкой и скованной.

Подали блюда с жареной дичью и густо сдобренной пряностями рыбой. В оправленных серебром кубках розового хрусталя сверкало рубиновое вино.

Николай разговаривал мало, просто сидел, откинувшись на стуле, и наблюдал за царем и Меншиковым. Не многих людей в своей жизни он так невзлюбил с первого взгляда, как Александра Даниловича Меншикова, недавно титулованного князем Ижорским. Возможно, так было потому, что Меншиков, очевидно, ненавидел его с той же яростью.

Высокий, с холодным лицом, исхудавший за время польской кампании, Меншиков прилип к царю как тень, стараясь предугадывать все его мысли и желания. У него были глаза необычайного бирюзового цвета, сверлившие всех пронзительным взглядом. Жесткий небольшой рот украшали тонкие усики, подобные царским. Терпением, хитростью и честолюбием Меншиков поднялся высоко во власти, что позволяло ему запросто разговаривать с царем. Между этими двумя людьми существовала крепкая дружба. Меншиков очень дорожил своими отношениями с царем и в каждом, с кем Петр доброжелательно разговаривал или кем восхищался, видел себе угрозу.

Тягучим кошачьим голосом Меншиков обратился к Николаю:

– Как прекрасно, что вы, следуя традициям Ангеловских, женились на простой крестьянке. Эти девки легко рожают, а дрессировать их весьма просто.

– Алексашка, ‑ предостерегающе произнес Петр, но Меншиков лениво продолжал:

– Очень мудро, князь Николай, что вы женились не по любви. Ничто не должно мешать преданности царю и России, особенно любовь к женщине. Женщины ‑ существа требовательные, себялюбивые. Но пока мужчина твердо знает, что должно стоять на первом месте, с ним все будет в порядке.

– Я хорошо знаю, что должно стоять на первом месте, ‑ тихим, но уверенным голосом проговорил Николай, холодно глядя на Меншикова.

Он видел, как потупилась Емелия, смущенно вспыхнув от недвусмысленных намеков на свое происхождение. Повернувшись к ней, Николай ласково произнес:

– Смотри‑ ка, Рыжик, как высоко ты можешь взлететь. Наш друг Меншиков тоже может теперь звать себя князем Ижорским, хоть и начинал с торговли пирогами на московском рынке.

Меншиков дернулся как ужаленный, а Петр громко захохотал.

– Нарвался, Алексашка, ‑ сквозь смех проговорил он. ‑ Тебе хорошо известно, что Николая задевать не надо. Он вроде спящего тигра: лучше его не будить.

– Не всем же рождаться боярами, как Ангеловские, ‑ буркнул Меншиков. ‑ Счастье России ‑ государь, награждающий по заслугам, а не по роду, пусть и самому древнему.

– Все, чего я хочу, это чтобы мои люди были мне преданы и служили с рвением, ‑ ответил Петр. ‑ А таких качеств у крестьянина может оказаться больше, чем у князя.

Проследив за взглядом Николая, он обратил внимание на Емелию.

– Скажи‑ ка, из какой ты деревни, дитя?

Обычный вопрос. Такими обменивались из учтивости большинство русских людей при знакомстве. Однако действие его на Емелию оказалось неожиданным. Она побледнела, и на лбу у нее выступили капельки пота. Молчание ее невыносимо затянулось, так что Николай решил было, что она вообще не в состоянии отвечать. Наконец еле слышно она произнесла:

– Я… из Хованского.

Петр замер, лишь странный тик задергал его левую щеку.

" Что, черт возьми, это означает? " ‑ с тревогой подумал Николай, внезапно сообразив, что Хованское вошло в историю как средоточие многих кровавых мятежей. Оно было одной из стрелецких слобод, откуда вырвалась волна бунтов, в том числе того, в котором на глазах ребенка Петра убили родичей его матери. Потрясение кровавой расправой вызвало жестокие судорожные припадки, мучившие царя всю жизнь. В минуту волнения тик искажал левую половину его лица и шеи. После второго стрелецкого бунта в Хованском совершилось множество казней мятежников, и земля там долго сочилась кровью. Царь Петр слышать не мог спокойно даже упоминания об этом селе.

Меншиков с нескрываемым злорадством разглядывал Емелию.

– И вся семья твоя, красавица, тоже из Хованского? ‑ ехидно осведомился он.

– Да, ‑ прошептала она, виновато опуская голову. У нее был вид преступницы.

Николая словно обухом по голове ударило сознание беды. Он вспомнил обрывки их разговора у Чоглоковых, ее неохотные ответы на расспросы. " Отец мой умер… Мою семью не любили за отцовское вольнодумство". Видимо, отец ее был казнен как бунтовщик‑ стрелец.

Пытаясь справиться с этой новостью, Николай почти не обращал внимания на происходящее вокруг. Между тем события развивались.

Петр с угрюмым видом решил поменять направление беседы.

– Хватит разговоров! ‑ приказал он. ‑ Всем есть! ‑ Обратив суровый взгляд на Емелию, он заметил:

– Неудивительно, что ты такая тощая! У тебя на тарелке еды‑ то щепотка. И ни кусочка мяса!

– Я… я не люблю его, ‑ пролепетала, запинаясь, Емелия. Лицо царя совсем помрачнело:

– Не любишь мяса? Дурочка! Без мяса разве можно выжить? ‑ Он отщипнул своими огромными пальцами кусочек курятины и бросил ей в тарелку, расплескав брызги жира. ‑ Вот… своей рукой угощаю. Ешь!

Емелия дрожащей рукой взялась за вилку, но внимание всего стола сосредоточилось на ней. Она поднесла к губам блестящий от жира ломтик и с тоскливым видом уставилась на него

Николай наблюдал за ней с пробуждающимся сочувствием. Емелия проявляла те же пристрастия и антипатии, которые окажутся у нее в будущем. Мясоедение было противно ее натуре. Он не мог допустить, чтобы над ней издевались подобным образом, тем более что наверняка ее из‑ за этого просто вывернуло бы на стол. Поэтому он вмешался, сказав тихим голосом:

– Государь, позволь мне отослать мою непослушную жену из‑ за стола. Там, в своих покоях, она, оставшись без ужина, поразмыслит над собственной дурью.

Петр ткнул пальцем в курятину.

– Но лишь после того, как она съест это.

Николай посмотрел на Емелию. Она вновь поднесла кусочек мяса к губам. Лицо ее позеленело. Он понял, что сейчас ее стошнит.

– Вон! ‑ рявкнул он.

Емелия бросила на него благодарный и несчастный взгляд и сломя голову кинулась прочь.

***

Шесть часов спустя Николай устало поднялся наверх. Напряженное тело ныло от злости, досады и сильнейшего ощущения, что его предали. После ухода Емелии настроение Петра окончательно испортилось и отравило любые попытки разговора. Меншиков усугублял царский гнев ехидным шепотком и непрекращающимися злобными намеками, а гости разрывались на части между удовольствием от нежданного скандала и тревогой за себя. Было очевидно, что царь его молодую жену не одобрил. И Николай был готов с ним согласиться. Поглотив непомерное количество вина и водки, царь Петр и его окружение отбыли на ночлег, и Николай наконец освободился, чтобы заняться своей обманщицей‑ женой.

" Просто замечательно, ‑ с яростью рассуждал он. ‑ Только этого мне и не хватало в нынешнем сомнительном положении: посадить себе на шею жену, вся семья которой бунтовала против царя". Дай только Бог силы дотерпеть до комнаты Емелии, и он изольет на нее весь свой гнев. Он вынудит ее признаться в том, что ее отец был стрельцом Он заставит ее вечно каяться в том, что она обманом женила его на себе. Она должна была понимать, что по собственной воле он никогда не подверг бы себя опасности, взяв в жены дочь изменника. Теперь тень подозрения упала на Николая, и отныне за каждым его шагом будут пристально следить.

Добравшись до покоев Емелии, Николай тихо вошел и с тщательнейшей осторожностью притворил дверь. Спальня освещалась лишь красно‑ золотыми отблесками бушующего в печке огня. Он едва мог разглядеть скорчившуюся у постели фигурку жены. Кажется, она молилась.

" Прекрасно, ‑ язвительно подумал он, ‑ тебе понадобится много молитв, чтобы утешиться, когда я закончу".

– Сейчас мы с тобой поговорим, ‑ произнес он голосом, подрагивающим от бешенства. Емелия кинулась к нему навстречу.

– Князь Николай, ‑ задыхаясь, проговорила она. На ней лица не было. Вся она напоминала до смерти напуганную лань. ‑ Вы должны наказать меня. Я разгневала царя, и теперь гнев его падет на вас. Вот, возьмите этот кнут. Меня надо высечь… Пожалуйста, мне невыносимо знать, что я натворила такое.

– Подожди, ‑ прервал ее несвязный лепет Николай. Он заметил блеск серебряной рукоятки кнута и отмахнулся, чтобы она убрала его прочь. ‑ Я хочу задать тебе несколько вопросов.

– Нет, пожалуйста, возьмите его, ‑ настаивала она.

– Господи! Я не собираюсь тебя сечь! ‑ Выхватив у нее из рук, он отшвырнул кнут в угол, где тот с тяжелым стуком ударился об пол. Обернувшись к дрожащей жене, он увидел, что она смотрит на него немигающими глазами, а по щекам ее струятся слезы. В один ошеломительный миг злость его исчезла, и он выругался, проклиная свою душевную слабость.

– Но вы же должны, ‑ прошептала Емелия.

– Никому я ничего не должен, будь я проклят!

– Пожалуйста. ‑ Она склонила перед ним голову и задрожала.

Не в силах сдержаться, Николай протянул руки и крепко обнял хрупкое тело жены.

– Просто скажи мне всю правду, ‑ промолвил он, касаясь губами ее волос. ‑ Был твой отец бунтовщиком‑ стрельцом или нет?

Она отчаянно разрыдалась. Слова полились из ее уст бессвязным потоком:

– Да… Его казнили… Мать умерла от горя. Я не могла рассказать вам. Я мечтала стать вашей женой, а если бы вы узнали…

– Если бы я это знал, то ни за что не женился бы на тебе, ‑ закончил он за нее.

– Пожалуйста, накажите меня, ‑ умоляла она.

– Дурочка ты, дурочка, ‑ хрипло прошептал он и притянул ее к себе, стараясь успокоить и гладя по спине. Она дрожала не переставая. ‑ Как, ради всего святого, могу я тебя наказать? Оставить на тебе след кнута? Как, по‑ твоему, могу я причинить тебе боль собственными руками? О, не думай, что мне этого не хочется, умница ты моя горемычная! Но даже очень постаравшись, я не смогу и пальцем тебя тронуть.

– Потому, что я ваша жена? ‑ дрожащим голосом спросила она.

– Потому, что ты моя. Ты ‑ единственная, кого я когда‑ либо желал, пусть в тебе и таится, наверное, моя погибель. А теперь перестань плакать. Это ничего не спасет.

– Я не могу п‑ перестать, ‑ рыдала она, уткнувшись ему в шею.

– Прекрати, ‑ велел доведенный до отчаяния Николай. Он отвел в сторону водопад рыжих кудрей и приник губами к мокрой от слез щеке. От вкуса ее слез, ощущения соли на шелковой коже у него кружилась голова. Рот его нашел уголок ее рта, скользнул по трепещущему изгибу нижней губки к влажной гладкости внутри. Он целовал ее нежно и бережно, потом все крепче и жестче, пока язык его не проник через преграду ее зубов в рот и не завладел им победоносно и полностью. Ее рыдания прекратились как по волшебству, и она прильнула к нему всем телом. Емелия была такой теплой, такой упоительно зовущей, что желания его вышли из‑ под контроля, и он мог бы овладеть ею прямо тут же. Вместо этого он с мучительным стоном оторвался от нее и отпрянул к печке. Уставившись в потрескивающее пламя, он старался взять себя в руки.

– Я не могу на это пойти, ‑ прохрипел он.

Емелия осталась неподвижно стоять там, где он ее бросил.

– Почему? ‑ сдавленно выдохнула она.

Мысль о том, что пришлось бы ей рассказать, в каком виде он предстанет перед ней, заставила его саркастически усмехнуться.

– Никоим образом я не смогу объяснить это так, чтобы ты поняла. Господи, я должен буду рассказать тебе о таком! … Ты никогда мне не поверишь!

– Я смогу, ‑ прошептала она в несбыточной надежде. Голос ее раздался ближе, чем ранее.

– Неужели? ‑ Смех его закончился свирепым всхлипом. ‑ А если я расскажу тебе, что могу заглянуть в будущее? Если заявлю, что мы встретимся с тобой снова через сто семьдесят лет?

После долгого колебания она ответила:

– Наверное… я смогла бы в это поверить.

– Это правда. Я точно знаю, что ждет нас в будущем. Ничего хорошего из нашего брака не выйдет… ничего стоящего. Ангеловские ‑ растленный род. Зная, сколько горя и несчастий принесут они в течение нескольких последующих поколений себе и другим, я не могу позволить будущему повториться. Я не допущу, чтобы от нашего брака появились на свет дети, потому что не желаю продолжения нашего рода.

В голосе Емелии прозвучало недоумение:

– Если вы так решили, зачем же женились на мне?

Он потряс головой и тихо выругался.

– Не знаю. Меня потянуло к тебе, и я не смог этому противиться.

– Это судьба, ‑ просто откликнулась она.

– Не знаю, что это такое, ‑ пробурчал он. ‑ Но добра не жди. ‑ Он поднял кочергу и свирепо разбил горящее полено.

– Коленька, ‑ прошептала она, ‑ а в будущем, когда мы встретимся снова, полюбим мы друг друга?

Он резко обернулся к ней, услышав, как она впервые назвала его. Она смотрела испуганно и растерянно, в глазах светилась томительная нежность, потрясшая его до глубины души.

– Нет, ‑ ответил он, откладывая кочергу. ‑ В том нашем будущем ты возненавидишь меня, потому что я лишу тебя всего, что тебе дорого. А кончится тем, что я раз за разом стану причинять тебе боль.

– Не может вред проистечь из любви, ‑ убежденно произнесла она. ‑ Я знаю не слишком много о жизни, но в этом нисколько не сомневаюсь.

– Я не умею любить, ‑ проговорил он хриплым от ненависти к себе голосом. ‑ Никогда не умел. Да и недостоин я любви. Поверь, это так.

Снова слезы засверкали в синих глазах.

– Но я могу полюбить тебя. Тебе даже не придется любить меня в ответ.

– Нет, ‑ только и смог прошептать он, не сводя глаз с ее разгоревшегося от бурных чувств лица.

Емелия решительно подошла к нему и обвила тонкими сильными руками. Она изо всех сил прижалась к нему, уткнувшись носом ему в шею.

– Мне все равно, что будет потом. ‑ Слова ее будто прожигали его насквозь. ‑ Одно лишь для меня важно: что ты сейчас со мной… и я люблю тебя.

– Ты не можешь меня любить, ‑ горько возразил он, а сердце в груди раскалилось добела и готово было разорваться. ‑ У тебя нет причин…

– Мне не нужно причин и поводов. Любовь их не требует…

У Николая не осталось путей отступления, не было защиты от ее упрямой, неразумной страсти. Он застонал и накрыл ее рот своим, отдавая с поцелуем весь пылавший в нем огонь. Он ощущал под руками ее тело, жадно и самозабвенно сжимал в горстях ее груди, бедра, ягодицы… Она раскрыла ему свой рот, отдала в его власть свое тело с нежной щедростью, перевернувшей его душу. Сомкнув вокруг нее руки, он прижал ее к себе так крепко, что она сморщилась и ахнула от боли. Тогда он слегка ослабил объятие и, упершись лбом в ее лоб, тяжко ловил ртом ее дыхание.

– Я не знаю, что делать, ‑ простонал он. Никогда еще не доводилось ему произносить вслух подобное признание.

– Чего ты хочешь? ‑ прошептала она. В вопросе таился вызов, впрочем, не слишком и таился: ведь, задавая его, она всем тесно прижатым к нему телом ощущала его возбуждение.

Ему хотелось освободиться от невыносимой муки, раздиравшей его сердце.

– Я хочу, чтобы не было ни прошлого, ни будущего. Хочу иметь возможность сказать тебе…

– Что сказать?

Николай немного откинулся назад, чтобы видеть ее сияющее счастьем лицо. В сердце стучалось что‑ то похожее на ужас. Он зажал ее голову в подрагивающих ладонях и уставился в мерцающие синие глаза. Она была такой прекрасной… и принадлежала ему!

– Не могу! ‑ услышал он словно со стороны свой голос.

– Пусть будущее само о себе позаботится, ‑ настаивала она. ‑ Позволь твоим потомкам самим за себя ответить. Ты лишь одно можешь сделать: попытаться создать хорошую, добрую жизнь себе и мне.

Николай покачал головой, не вполне уверенный, что все обстоит так просто. Он никогда не жил только настоящим. Всю жизнь он нес в себе бремя мрачной истории своей семьи. А что, если отбросить все это? Тогда ведь почти наверняка все повторится вновь: надругательства отца над братом, его собственная распущенность…

Как сможет он отдаться любви к Емелии сейчас, зная, к чему она приведет?

Но ему так отчаянно хотелось быть с ней, что выбора не оставалось. Сколько времени отрицал он свои чувства к ней? Дни, месяцы, годы? И все зря! Зачем же продолжать тщетные попытки? Не важно, какой окажется цена, которую придется заплатить за любовь к ней. Она стоила любой!

Как только он принял это решение, бушевавшая в нем буря чувств стала стихать и в душе воцарились мир и покой, никогда ранее ему не ведомые.

– Кажется, я понял наконец, почему оказался здесь, ‑ прохрипел он. ‑ Не для того, чтобы изменить историю своего рода, а для того, чтобы побыть с тобой. Вспомнить время, когда был способен так чувствовать.

– Как чувствовать? ‑ прошептала она, и руки ее, скользнув вниз, плотно обхватили его запястья.

Слезы застлали ему глаза, горло резко перехватило. Он с трудом сглотнул сухим ртом.

– Я… люблю тебя. ‑ Ласково и впервые в жизни смиренно прижавшись губами к ее лбу, он ощутил, как затопляет его доныне неизведанная пронзительная и чистая нежность.

– Я люблю тебя! ‑ снова повторил он, целуя ее трепетные веки.

Вжимаясь ртом в ее кожу и волосы, он продолжал вновь и вновь шептать эти чудесные слова, долгое время не замечая ничего вокруг. Ничего в мире не существовало, кроме них двоих, поглощенных друг другом, застывших в сияющем розоватом круге света, отбрасываемого горящими поленьями. Позднее они переместились на постель, хотя он не мог вспомнить, как это произошло, кто кого вел, он ее или она его. Николай раздел ее, сбросил одежду с себя и, прижимая Емелию к своему обнаженному телу, согревал ее, окружал теплом и покоем в их волшебном коконе из шелка и дамаска. Он обводил кончиком пальца сочные губы, прямой носик, смелый размах ее вишневых бровей. Она блуждала ладонями по его спине, легкими касаниями гладила бедра. Тепло ее рук наполнило его плотской жаждой, которую он едва сдерживал всей силой воли.

Рот его медленно нашел ее губы и властно завладел ими, колено скользнуло между стройными шелковистыми ножками, раздвигая их. Он положил ладони ей на грудь и слегка сжал их, сразу ощутив, как, отвердев, уперлись в них ее соски. Емелия затрепетала и моляще выгнулась под ним, но он продолжал ласкать ее легкими, невесомыми прикосновениями. Никогда не был он так околдован… заворожен. Наконец‑ то он занимался с ней любовью, мог ласкать ее ртом, руками, всем телом. Он перецеловал каждый дюйм ее кожи, от узких изящных ступней до макушки, потом вернулся к нежнейшему местечку, зарылся ртом в сладостную пушистую красно‑ коричневую поросль. Емелия задохнулась изумленно и блаженно, пальцы ее запутались в его волосах, дыхание стало прерывистым. Когда она увлажнилась, готовая его принять, он приподнялся и приник к ней всем телом, кожа к коже.

Руки Емелии обвились вокруг его шеи, губы прильнули к уху.

– Я не знаю, как тебе угодить, ‑ с отчаянием пролепетала она. ‑ Что мне сделать? Что я могу тебе дать?

– Себя! Больше я ничего не хочу. ‑ Он целовал и гладил ее, поощряя исследовать его тело, и она все охотнее подчинялась. Когда оба не могли больше сдерживаться, он осторожно вторгся в нее, поморщившись от ее внезапного болезненного вскрика.

– Прости, ‑ выдохнул он. ‑ Мне очень жаль, что я причиняю тебе боль.

– Нет, нет… ‑ Она обхватила его руками и ногами, выгибаясь ему навстречу, изо всех сил притягивая его.

Николай начал двигаться в ней, стараясь быть понежнее, но разгорающееся наслаждение медленно привело его на грань безумия. Он забыл обо всем: о себе, о том, кто он есть и кем был. Прошлое и будущее исчезли без следа. В мире существовала только она одна… Емелия… Эмма… Лишь она сумела развеять весь его гнев и всю горечь. Душа его распахнулась навстречу миру, и впервые в жизни он узнал, что такое быть счастливым.

Глава 9

Шло время. Для Николая эти зимние дни сменялись как во сне. Ему была подарена новая жизнь, возможность стать совсем другим человеком, и он вошел в эту роль с необычайной легкостью. В нем вдруг проявились качества, ранее ему чуждые, такие, как сострадание, терпимость, великодушие. Он никому не завидовал, потому что наконец получил все, чего хотел. Все его дни были заняты то встречами с купцами в торговом посаде, то подбором новых управляющих имениями Ангеловских. Кроме того, ему приходилось время от времени, хоть и неохотно, принимать участие в попойках царя Петра и его сподвижников. Однако большую часть досуга он проводил с Емелией.

Жена очаровала его своей жизнерадостностью и волей к жизни. Они катались на санях по ледяному покрову рек, для развлечения вызывали в усадьбу актеров и музыкантов, но чаще всего проводили тихие часы лишь вдвоем, когда Николай пересказывал ей легенды греков или римлян. Часами они занимались любовью, и каждое новое переживание превосходило восторгом предыдущие. Николая изумляло, насколько необходимой ему стала жена, как велика оказалась тоска по душевной и сердечной близости, томившая его в долгие годы одиночества. Никогда и никому не позволял он узнать себя так хорошо. Емелия могла свободно подшучивать над ним, дразнить или требовать внимания, а он был счастлив во всем идти ей навстречу.

Он задаривал ее бесконечными подарками: платьями из ярких шелков, бархата или парчи; накидками, роскошно отделанными кружевом; подходящими к ним по цвету башмачками и чулками; кожаными узорчатыми сапожками с золотым тиснением; придворными туфельками на высоких каблучках, в которых Емелия щеголяла с горделивой неуклюжестью. Николай подарил ей шкатулку из золоченого серебра, полную украшений для прически: черепаховых гребней, диадем с драгоценными камнями, бриллиантовых шпилек и целой радуги шелковых разноцветных лент.

– Это слишком, ‑ запротестовала как‑ то Емелия. Они сидели в гостиной с Ильей Ильичом, сморщенным старичком, прославленным на всю Москву золотых дел мастером. ‑ Зачем мне столько драгоценностей? У меня их больше, чем я смогу надеть за всю жизнь.

– Таких вещей никогда не бывает слишком много, ‑ возразил старик, соблазняюще раскладывая перед ней на черном бархате свои изделия.

– Почему бы тебе не взять какой‑ нибудь браслет, ‑ предложил Николай, подцепляя пальцем сверкающий рубинами обруч.

Емелия покачала головой:

– У меня их хватит на обе руки от плеча до запястья.

Мастер указал на другие украшения:

– Может быть, это ожерелье из янтаря и алмазов? Или сапфировый крестик?

Она рассмеялась:

– Мне ничего не нужно. В самом деле!

– Княгиня заслуживает чего‑ то особенного, ‑ объяснил Николай, не обращая внимания на протесты жены. ‑ Чего‑ то необыкновенного. Что еще вы принесли показать?

Илья Ильич вытянул трубочкой губы и, порывшись в горке бархатных мешочков, запустил руку в один из них, вытащил горстку фигурок из самоцветов и расставил их на столе, приговаривая:

– Возможно, княгине понравится вот это… Полагаю, они приятны на вид.

Емелия восхищенно ахнула:

– О, как чудесно! Я никогда не видела ничего подобного!

Задумчивая улыбка мелькнула на лице Николая.

– Я тоже, ‑ произнес он, хотя это было ложью. Этот маленький зверинец выточенных из самоцветов животных он взял с собой в изгнание. Лебедь из белого коралла с золотым клювом, малахитовая лягушка, аметистовый волк с золотыми лапами и среди прочего венец коллекций ‑ янтарный тигр с желтыми алмазами вместо глаз.

Емелия взяла в руку тигра, разглядывая его со всех сторон.

– Посмотри, как сверкают его глаза. Разве он не прекрасен?

– Прекрасен, ‑ мягко согласился он, не в силах отвести глаз от ее сияющего лица. Он оторвался от этого зрелища лишь на мгновение, чтобы сказать золотых дел мастеру:

– Мы берем их все.

Емелия радостно засмеялась и порывисто обняла его.

– Ты так добр ко мне, ‑ прошептала она ему на ухо. ‑ Ты заставляешь меня любить тебя чересчур сильно.

Он провел губами по ее нежной щечке.

– В любви нет понятия " чересчур".

***

Однако вскоре на дни тихого блаженства с Емелией набежала зловещая тень. Николай сознавал, что его отношения с царем резко ухудшились, перейдя из очень теплых в весьма сдержанные. Он продолжал сохранять, особенно на расстоянии, чувство восхищения государем, но вспыльчивый характер Петра, его свирепость и неразумное упрямство делали невозможным для Николая испытывать к нему искреннюю приязнь. А в те смутные времена уцелеть мог лишь тот, кто был у царя в милости.

Находясь под невероятным грузом забот, царь Петр объявил войну не только шведам, но и собственному народу. Он загнал сотни тысяч подневольных крестьян служить в армий и строить Санкт‑ Петербург, чем вызвал ропот во всех слоях общества. Недовольство и измена царили повсюду, так что немногие были вне подозрений. Тайный сыск не дремал, вынюхивая сведения о том, не сказал ли кто хоть единого подозрительного словечка против царя или его чиновников. Одному Богу ведомо, сколько невинных было оговорено зря и наказано в пример другим, часто без суда и следствия. Воздух Москвы бурлил заговорами, и Николай понимал, что стал мишенью неприязни многих.

– Зависть, ‑ просто объяснил это Николаю его дворецкий, Федька Сударев, в ответ на замечание князя о том, что отношение к нему некоторых родовитых москвичей стало холодным. ‑ В их глазах вам дано много больше заслуженного. Знатный род и богатство, красивая внешность… ‑ Николай саркастически фыркнул, но Сударев, не смущаясь, продолжал:

– Да, да, вы очень хороши собой и женились на замечательной красавице. К тому же заслужили милость царскую своим пристрастием к новым западным идеям. Так с чего бы нашим боярам вас любить?

– Милость царская ко мне… ‑ пробормотал Николай. ‑ Как мне представляется, она уже не стоит и ведра конских яблок.

– Ваша светлость! ‑ ужаснулся Сударев, его темно‑ карие глаза тревожно заметались вокруг. ‑ Нельзя вам говорить такое вслух! У стен есть уши! Вы подвергаете опасности себя и княгиню.

– Мы уже в опасности, ‑ тихо промолвил Николай, поднося руку к большому синяку на подбородке. Он получил его днем раньше, на встрече царя Петра с восемью дворянами, которых тот собирался назначить губернаторами согласно нововведенному делению России. Меншикову поручался Санкт‑ Петербург, князю Дмитрию Голицыну ‑ Киев, боярину Апраксину ‑ Казань…

Николай разозлил Петра, отказавшись от архангельского губернаторства и не назвав причину отказа, которая, по правде говоря, заключалась в том, что ему не хотелось выбивать налоги. Между тем царь ждал от своих губернаторов в первую очередь именно этого: им вменялось в обязанность понуждать сборщиков налогов выжимать все больше денег из многострадального населения. Николай хорошо представлял себе, что его отказ будет иметь далеко идущие неприятные последствия, но все равно не смог себя заставить принять пост.

Недовольство Петра ударило по князю полной мерой Царь пригвоздил его яростным взглядом, от которого многие из сидевших за столом содрогнулись, а остальные заерзали с плохо скрываемым злорадством.

– Ладно… назначу кого‑ нибудь еще! ‑ язвительно рявкнул Петр. ‑ Но коль скоро ты с таким спокойствием отказываешь царю в его просьбе, может, расскажешь мне, что ты сделал для моего блага? Если что‑ то делал вообще! Объясни, почему ты до сих пор не убедил московских купцов создавать торговые компании? ‑ Он встал, подошел к Николаю и, наклонившись над ним, проорал прямо ему в лицо:

– Я требую большего рвения. Мне нужно действие! Почему мои люди так неповоротливы? Почему они не дают денег, нужных мне на войну со шведом? Я хочу получить от тебя ответ здесь и сейчас!

Николай остался бесстрастным. Он не отпрянул от оглушительного государева рева, даже когда брызги слюны, вырываясь из царского рта, полетели ему в лицо. Каким‑ то образом ему удалось ответить вполне спокойно:

– Государь, да вы же все источники доходов сочли и выжали досуха. Сборщики ваши все до копейки с народа собрали: и налог на рождение, и налог на женитьбу, и на воду для питья, и на бороду. Не смешно ли с бород‑ то деньги брать?

Николай замолк, внезапно осознав, что в комнате наступила гробовая тишина. Глаза Петра сверкнули ледяным блеском. Никто не мог поверить своим ушам: Николай осмелился сказать царю правду… прямо в глаза!

– А сверх всего, ‑ продолжал он твердым голосом, ‑ монополии государственные, недавно введенные, вздувают цену товара в пять раз против прежней. Теперь покойника схоронить невозможно: у людей денег на гроб не хватает. Крестьянам стала соль столовая недоступна. Все подорожало: и водка, и мех, и в карты сыграть… При таком раскладе купцам не с чего доходы иметь. Они возмущаются и не видят резона трудиться с большим рвением… лишь для того, чтоб их деньги на войну ушли.

– Я оценил твою искренность! ‑ И без всякого предупреждения Петр ударил его кулаком в лицо. Сокрушительный удар пришелся Николаю в челюсть. Князь чуть не свалился со стула. ‑ А это тебе награда за дерзость.

У царя стремление к прогрессу вполне сочеталось с его западническими идеалами, но средства и способы достижения благой цели расходились с мечтой. Поморгав как следует, пока не исчезла слепящая темнота перед глазами, Николай сумел усидеть прямо. В ушах стоял звон.

Дикая ярость вскипала в нем. Его пожирало желание ответить таким же ударом, защитить себя. Но поднять руку на государя означало подписать себе смертный приговор. Неторопливо поднявшись, он сказал:

– Спасибо за урок, государь. Теперь я знаю, почем нынче правда.

Присутствующие только ахнули при этих дерзких словах, а затем в молчании проводили его взглядами, когда он твердым шагом покинул комнату. Царь промолчал тоже.

***

Вернувшись мыслями к настоящему, Николай еще раз дотронулся до болезненного места на подбородке и мрачно усмехнулся, а Сударев тревожно заговорил:

– Но, ваша светлость, царь бьет всех и каждого. Это у него в привычке. Вот и князя Меншикова он давеча побил в этом же доме, да так сильно, что тот кровью весь стол залил. Царь ничего дурного при этом в виду не имеет. Приближенным к нему людям приходится терпеть царскую досаду. Вам это давно известно!

– У его досады чертовски сильный удар справа, ‑ пробормотал Николай.

– Синяк скоро пройдет без следа. ‑ Молодое лицо Сударева сморщилось от старания убедить. ‑ Пожалуйста, князь‑ батюшка Николай Дмитриевич, постарайтесь это забыть.

Ради Емелии, да и ради себя самого, Николай готов был попытаться.

Тем же вечером, позднее, поднявшись в комнаты, которые теперь делил с Емелией, он нашел ее сидящей за маленьким столиком, на котором особым образом были установлены друг против друга несколько зеркал. Посредине между ними горела свеча. Неяркий колеблющийся свет отбрасывал тени на стену за ней, выхватывая из мрака икону Ильи‑ пророка с его рубиново‑ красным облаком, которое лучилось так, словно само испускало сияние.

Озадаченный Николай застыл на пороге и стал наблюдать за женой. Она была в голубом бархатном домашнем платье, застегнутом спереди на маленькие перламутровые пуговки.

– Что это ты делаешь? ‑ осведомился князь. Емелия подскочила на месте, но затем робко улыбнулась.

– Ты так тихо вошел, что я не услышала! ‑ И она вновь обратилась к зеркалам. ‑ Я пытаюсь прочесть наше будущее. Буду смотреть в зеркала, пока одно из них не покажет мне его. Если долго ничего не увижу, тогда расплавлю восковую свечу и вылью в воду. По тому, как воск застынет, можно будет угадать, что нас ждет.

Николай закрыл дверь и, подойдя к ней, бережно потянул за рыжий локон и улыбнулся, целуя ее в макушку.

– Неужели ты взаправду веришь в эту нелепицу?

Она подняла на него серьезные глаза.

– Разумеется! Это всегда помогает узнать правду. А разве за границей не верят в гадание?

– Полагаю, некоторые верят. Но большинство верят не в магию, а в науку.

– А во что веришь ты?

Он ласково погладил подставленную ему нежную шейку.

– Я верю и в то, и в другое. ‑ Он повернул ее от столика к себе лицом. ‑ Почему, дитя, тебя тревожит наше будущее?

Ее взгляд перешел на синяк, выделявшийся на подбородке мужа. Она осторожно коснулась его кончиками пальцев.

– Царю не нравится, что ты женился на мне. Это все знают.

Николай стиснул зубы. Потом спросил:

– Кто осмелился тебе так сказать?

– Я слышу шепотки об этом, куда бы мы ни пошли. По‑ моему, Меншиков и его друзья позаботились, чтобы все узнали, кто я такая. Тебе не к лицу иметь такую жену.

– К черту их всех! ‑ резко объявил он и крепко ее поцеловал.

Через несколько мгновений Емелия отвернула от него лицо.

– Иногда у меня возникает желание…

Он нагнул голову к ее шейке и повел по ней цепочку поцелуев.

– Чего же тебе желается, Рыжик?

– Чтобы мы нашли способ заставить весь остальной мир исчезнуть куда‑ нибудь. И остались бы только мы с тобой, вдвоем.

– Я могу заставить его исчезнуть, ‑ пробормотал он, находя губами ее рот и приникая к нему.

Емелия недолго сопротивлялась, глядя на него встревоженными синими глазами.

– Мне нельзя причинять тебе неприятности. Я хочу принести тебе лишь уют и покой.

– Ты дала мне гораздо больше этого, ‑ промолвил Николай, лаская ее тело под бархатным платьем. ‑ Ты даешь мне возможность испытать чувства, которые я и вообразить себе не мог. Я люблю тебя больше жизни, Рыжик.

– Он сомкнул ладонь вокруг пышной груди и, когда дыхание ее стало прерывистым и она приникла к нему с молящим стоном, торжествующе понес ее на постель. Он намеревался доставить ей такое блаженство, чтобы она забыла обо всем и даже малейшие следы тревоги исчезли с ее лица… хотя бы ненадолго.

***

Сознавая, что подозрения Емелии насчет князя Меншикова, вероятнее всего, основательны, Николай начал обдумывать, каким образом помешать его проискам. Совершенно случайно они вскоре встретились в доме князя Чоглокова, слывшего завзятым книгочеем, столкнувшись в его библиотеке. Взяв в руки какой‑ то иностранный том, Николай вдруг почувствовал холодок между лопатками и, обернувшись, обнаружил стоявшего в двух шагах от него Александра Меншикова.

Зеленовато‑ голубые глаза Меншикова смотрели змеиным, немигающим взглядом, но губы растянулись в улыбке.

– Добрый день, князь Ангеловский. Нашли себе чтение по вкусу? ‑ Он кивнул на лежавший поблизости том ‑ Рекомендую почитать вот эту реляцию о славных делах государя.

Николай, не сводя глаз с его лица, откликнулся:

– Я знаю все, что мне нужно знать об этом предмете.

– Может быть, вы все‑ таки почитаете его, чтобы вновь припомнить величие гения царя Петра и его государственную волю… не говоря уж обо всем, что он сделал для вас и нас всех. Знаете, мы с ним нынче утром говорили о вас.

– И что? ‑ поинтересовался Николай. Все мышцы его напряглись и закаменели.

– Вроде бы царь весьма разочарован в вас. У него были на вас такие большие надежды, но вы предпочли растратить ваши таланты попусту. Такие способности… и все пошли прахом. Вы не приняли военное назначение, не захотели исполнить свой гражданский долг, приняв архангельское губернаторство… Решились даже жениться на дочери бунтовщика.

– О ней не смейте говорить ни слова, ‑ негромко предупредил его Николай, грозно сверкнув глазами.

Тем не менее Меншиков продолжал, хотя и несколько более сдержанным тоном:

– Рассказала она вам о своем отце? Василии? Я многое о нем разузнал у нашего общего знакомца, главы тайного сыска. Василий и в самом деле был стрельцом, одним из тех, кто бунтовал против царя чуть не с рождения и принимал участие в убийстве царских родичей. Они должны были охранять царя, а вместо этого покушались на его жизнь. Он ‑ один из злоумышленников, как их называет государь. Отец вашей жены прославился своими жаркими речами о том, что надо захватить столицу, убить бояр и вернуть трон сестре государя, царевне Софье. Он становился посреди толпы и, сверкая огненно‑ рыжими кудрями, выкрикивал зажигательные призывы к бунту. За это его еще прозвали " рыжим чертом". Помните, как стрельцы пошли походом на Москву? Василий был тогда одним из главных мятежников. Естественно, он был схвачен и умер под пыткой. Но измена стрельцов никогда не умрет в памяти царя. Так что каждый раз, когда он будет видеть вас или вашу огненнокосую женушку, сердце государя будет ожесточаться против вашего семейства. Женитьба на Емелии вредит вам в глазах государя. На вашем месте я бы от нее избавился.

Больше Николай сдерживаться не мог. Он набросился на собеседника и, притиснув его к стене, сомкнул пальцы на горле негодяя.

– А может, мне проще избавиться от тебя?

Гости Чоглокова замерли в изумлении, испуганно уставившись на них. Меншиков побелел от страха и злости.

– Убери от меня руки, ‑ прошипел он. Николай не торопясь подчинился.

– Мне надоели сплетни и слухи, которые ты старательно распускаешь по Москве, ‑ прорычал он. ‑ Если я еще раз услышу гадости о себе или своей жене, то заставлю тебя за них ответить.

Губы Меншикова искривились в злобной ухмылке:

– Слишком поздно подправлять вашу репутацию, высокомерный друг мой. Ваша звезда уже закатилась. Вы больше не пребываете в милости у царя, потому что, как оказалось, цените свою гордость и независимость выше царской приязни. Это ведь такая игра… А вы не поняли и отказались играть. Что ж, теперь вас из этой игры исключили.

" Меншиков прав", ‑ подумал Николай, и по коже у него пробежал озноб. Если он не желает потрафлять прихотям царя, то не имеет права рассчитывать на царскую милость.

***

Русская зима набрала полную силу. Морозы стояли такие, что немудрено было обморозиться. Никто не решался высунуть нос из дома, не закутавшись в толстую меховую шубу, сшитую по достатку: у кого ‑ из зайца, у кого ‑ из соболя. Большие изразцовые печи стояли во всех комнатах особняка Ангеловских, испуская ровное тепло. Кроме того, обитатели дома постоянно согревались чаем, новомодным кофе или кипяченным с пряностями вином. Приближалось Рождество, и его предвестники ‑ многочисленные праздники и танцевальные ассамблеи ‑ будоражили всех радостной музыкой. По улицам бродили дети и подростки, распевая рождественские песни. В каждом доме пекли фигурные пряники и одаривали ими певчих и гостей

Захваченная праздничным весельем, Емелия настояла на том, чтобы Николай повез ее на ледяную горку, сделанную на радость детям и взрослым. Она представляла собой громадный длинный спуск, сложенный из деревянных бревен и глыб льда и залитый сверху водой. Люди забирались с санками на самый верх сорокафутового съезда, а затем на безумной скорости скатывались вниз с визгом и хохотом.

– Хочешь спуститься? ‑ неохотно поинтересовался Николай, когда Емелия с молящим видом стала дергать его за рукав.

– Да, да, это такое изумительное ощущение… Ты когда‑ нибудь катался с горки?

– Только в детстве.

– О, это было слишком давно!

Она решительно потащила его на гору и уговорила кого‑ то одолжить им расписные деревянные санки.

Они взошли по ступенькам на самый верх, где жестокий ветер со свистом сразу же стал сечь им лица.

– Чувствую, что пожалею об этом, ‑ пробормотал Николай, наблюдая, как скатываются другие по невообразимо длинному и крутому спуску.

Емелия властным жестом указала рукавичкой на санки. Глаза ее восторженно сверкали. Николай со стоном подчинился и уселся в санки, широко расставив ноги. Емелия села перед ним, устроившись между его бедрами, и напряглась в возбужденном ожидании. Стоявшие за ними в очереди люди весело помогли им направить санки, хорошенько подтолкнули, и… они помчались!

Холодный режущий воздух ворвался в глотку и грудь Николая, лишив его на мгновение способности дышать. Скрип полозьев наполнил уши певучим звоном. Головокружительное ощущение быстроты захватило его. Набирая все большую скорость, они миновали середину сверкающего склона. Емелия с заливистым смехом откинулась ему на грудь. Они мчались по серебряному льду все быстрее и быстрее, и вот уже показалось подножие горы. Там, чтобы замедлить спуск, был рассыпан песок. Николай уперся в него ногой, и санки остановились.

Продолжая неистово смеяться, Емелия повалилась на него, одновременно пытаясь извернуться, чтобы поцеловать его нажженное ветром лицо. Она обняла его с доверчивой неуклюжестью непослушного щенка, восклицая:

– Я хочу съехать снова!

Николай улыбнулся и легонько поцеловал ее в губы.

– Мне хватило одного раза.

– Ох, милый! ‑ Она с трудом поднялась на ноги и, когда он встал, обняла его за шею. ‑ Ладно, может, это и к лучшему. Я боялась, что в конце концов мои юбки взлетят мне на голову.

– Попозже, ‑ пообещал он, тычась носом в ее холодную щечку.

Она пихнула его в грудь кулачком и засмеялась.

***

Праздничную ночь отмечали у Чоглоковых. Входя в бальную залу, Емелия улыбнулась Николаю: они оба вспомнили тот день, когда он выбрал ее из пятисот девиц.

– Теперь здесь все выглядит иначе, ‑ сказала Емелия.

– Это все рождественские украшения, ‑ отозвался Николай, разглядывая покрывавшие стены полотнища красного бархата, перевязанные гирляндами цветов и золотыми лентами. Длинные столы были украшены еловыми ветками и ломились от яств ‑ яблок, изюма, разнообразных орехов и многочисленных пирогов. На одном из столов не стояло ничего, кроме пряников, на которых сахарной глазурью были изображены самые важные московские здания, включая Кремль и собор Василия Блаженного с его разноцветными главами. Пряный праздничный запах имбиря и корицы стоял в воздухе, смешиваясь с ароматом хвои и воска.

Оробевшая от великолепия разодетых гостей, Емелия нервно одернула пышные юбки.

– Я выгляжу как крестьянка в чужом наряде. Хоть бы ты дозволил мне забелить пудрой лицо…

– Ты прекрасна, ‑ прервал Николай, бегло касаясь поцелуем россыпи золотых веснушек на ее щеке. Однако Емелия была права: она не походила на княгиню, несмотря на роскошный наряд.

Дамы старались превзойти друг друга меловой бледностью ланит и усталой медлительностью жестов. Емелия же сверкала, как светлячок среди мотыльков. Изумительные красно‑ золотые кудри были перевиты жемчугом и высоко зачесаны. Лишь несколько длинных локонов ниспадало на плечи. Ее бархатное платье отличалось особым оттенком голубого, подчеркивавшего глубокую сапфировую синеву глаз. Квадратный вырез был оторочен светлым кружевом, называемым блендами, и не скрывал щедрую пышность груди, в то время как корсет утягивал талию в рюмочку. Николай был просто пленен ликующей красотой жены, и, судя по восторженным взглядам гостей, его мнение разделяли все присутствующие мужчины.

Наслаждаясь восхищением князя, Емелия раскрыла веер и бросила на мужа кокетливый взгляд поверх его волнистого края.

– А я знаю, о чем ты думаешь, когда смотришь таким взглядом, ‑ приглушенным голосом сказала она. ‑ Ты хочешь оказаться со мной в постели.

– Я всегда об этом думаю, ‑ уверил ее Николай. Она удовлетворенно похлопала себя по затянутой в корсет талии.

– На мне затянуто столько тесемок, что сегодня тебе до меня не добраться.

Он улыбнулся и чуть дотронулся кончиками пальцев до ее руки.

– Я найду путь, можешь мне поверить.

Их болтовню прервал приезд царя. Но сегодня перешептывания и волнение, которые всегда сопровождали появление государя, были сильнее обычного. Удивляясь, чем вызван нежданный шум, Николай всматривался в толпу, окружившую царя Петра и его свиту, пока царь не выступил вперед на общее обозрение. При виде его Николай покачал головой, а Емелия резко втянула в себя воздух.

В противоположность всем гостям, разодетым в пух и прах, на царе была одежда простого крестьянина: красная рубаха, мешковатые серые порты и строченые валенки.

– Зачем это? ‑ выдохнула Емелия.

Николай ответил почти беззвучно, не глядя на нее:

– Это такая дурная шутка. Он насмехается над крестьянами за то, что они жалуются на его указы.

Гости захихикали, захлопали в ладоши, а царь тем временем стал приплясывать, изображая русскую пляску, поворачиваясь в разные стороны, чтобы все сумели рассмотреть его наряд.

– Как ужасно, ‑ тихо молвила Емелия, вспыхнув от стыда и гнева.

У Николая не нашлось на это ответа. Он уставился в красивый паркет, выложенный ковровым узором из различных пород дерева с точечными перламутровыми вставками, от души надеясь, что царю скоро надоест валять дурака.

– Кажется, вам не по вкусу пришлась царская шутка, ‑ раздался у него над ухом медоточивый голос.

Сдвинув брови, Николай поднял глаза на князя Александра Меншикова.

– Если это можно так назвать, ‑ процедил он сквозь сжатые зубы, бросая на противника грозный предостерегающий взгляд. Что‑ то в лице Меншикова встревожило Николая: было в его глазах едва скрываемое злорадное торжество.

Повернувшись с вычурным поклоном к Емелии, тот осведомился:

– Как поживаете, княгиня?

– Благодарю вас, очень хорошо, ‑ ответила она с каменным лицом, не глядя на него.

Николай взял жену за локоть и попытался увести ее прочь, говоря:

– Извините нас, князь…

– Не торопитесь, ‑ пробормотал Меншиков. ‑ У меня есть некоторые новости для вашей красавицы жены. Сейчас, может, и не самый подходящий случай, чтобы их сообщить… Но с другой стороны, для подобных вестей никогда не бывает хорошей минуты.

Николай поглядел на Емелию, которая ответила ему растерянным покачиванием головы.

– Кажется, княгиня, вы надеялись разузнать о своей семье… точнее, о дяде и брате, отправленных на строительство Санкт‑ Петербурга. ‑ Меншиков подчеркнул голосом обращение " княгиня" так, что оно прозвучало издевкой, а не почтительным титулованием.

Николай бесстрастно уставился на Емелию. Что, черт возьми, происходит? Она ничего не говорила ему о желании найти дядю и брата… ни словом их не упоминала. Сударев тоже не проронил ни слова.

Емелия залилась виноватым румянцем и сдавленным голосом объяснила:

– Я… я попросила Сударева узнать о судьбе дяди и брата. От них не было весточки с тех пор, как их отправили на работы в Санкт‑ Петербург… строить дома и соборы. Я хотела разыскать их и сообщить о своем замужестве и… ‑ Она затравленно замолчала, пугливо заглядывая в лицо Меншикову.

– Почему же ты не пришла за помощью ко мне? ‑ спросил Николай. ‑ Ты думаешь, я бы тебе отказал?

– Не знаю, ‑ горестно прошептала она. Меншиков удовлетворенно усмехнулся, довольный бурей, которую вызвал:

– По‑ видимому, доверие в браке быстро не рождается. В любом случае ваш слуга Сударев не смог ничего обнаружить. Мне недавно сообщили о его расспросах, и я взял на себя смелость провести собственный розыск… в качестве личного одолжения. ‑ Он испустил долгий сочувственный вздох. ‑ Вашим дяде и брату повезло вместе найти свой жребий, княгиня, хоть он и оказался плачевным. Они работали бок о бок, когда на них обвалилась стена. ‑ Он горестно развел руками. ‑ Оба погибли. Но для тех, кто жив, жизнь должна продолжаться, не правда ли?

– Подите прочь, ‑ прорычал Николай сквозь стиснутые зубы, ‑ пока я вас не убил.

Меншиков отступил на несколько шагов, но остался поблизости, пристально наблюдая за ними.

Тонкие пальцы Емелии стиснули веер так, что побелели ногти. Ее безудержно трясло.

– Мы не знаем точно, может, это все ложь, ‑ прошептал Николай, обвивая ее талию рукой.

– Нет, это правда. ‑ Слезы, подступившие к ее глазам, заструились по щекам. ‑ Я знала, что с ними случится плохое. Теперь у меня никого не осталось.

– У тебя есть я. ‑ Николай гладил жену по плечам и спине. Несмотря на сочувствие ее горю, он ни на минуту не забывал об опасности, которая их подстерегала. ‑ Тише, Рыжик, люди слушают.

– Им незачем было туда ехать, ‑ плакала Емелия. ‑ Они хотели жить у себя дома, в деревне, жить и стариться со своими семьями. Ненавижу царя за то, что отправил их в Санкт‑ Петербург! Он поступал так тысячу раз с тысячами людей! … Как смеет он смеяться над крестьянами, у которых забрал все, что мог?

Николай так крепко сжал ее плечи, что она сморщилась от боли.

– Замолчи, ради Бога! Ничего больше не говори.

Она кивнула, глотая слезы и недосказанные горькие слова.

Но было уже поздно. Николай понял это по довольной ухмылке Меншикова и по выражению лиц услышавших ее речи гостей. С другого конца зала царь Петр заметил общее замешательство и грозно посмотрел в их сторону. Мрачное лицо его не сулило ничего хорошего.

Емелия была слишком потрясена, чтобы обращать внимание на что‑ то, кроме своего горя. Она без возражений подчинилась Николаю, когда он увез ее домой, лишь прижималась к нему в санях, как испуганный ребенок. Николай крепко обнял жену и всю дорогу, уткнувшись в ее волосы, шептал ласковые слова. Его собственные мысли и чувства перекипели и перешли в безнадежное оцепенение.

" Мы были обречены с самого начала, ‑ думалось ему. ‑ Женитьба царского советчика на дочери стрельца‑ бунтовщика ‑ невозможный союз, безнадежный". Но если бы ему довелось начать все сначала, он снова женился бы на ней.

Дураком он не был и прекрасно понимал, что его больше не охраняет дружба с Петром. После случившегося нынче вечером Емелию скоро насильно заберут в Кремль и станут допрашивать. А допросы там проводятся с пытками. Николай не мог этого допустить. Он готов был защищать ее ценой своей жизни. Положение еще больше осложнялось тем, что Емелия уже вполне могла забеременеть. Он должен позаботиться, чтобы она оказалась в безопасности. Даже если не сможет защитить ее сам.

Мысль о ребенке… его ребенке… наполняла Николая мучительной радостью. Маленькое совершенное существо, беспомощный комочек, ни в чем не повинный, в котором сосредоточилось столько надежд…

– Боже мой! ‑ беззвучно прошептал он, впервые позволив себе вспомнить о Джейкобе. Его сын из будущего, одинокий, нелюбимый… нуждающийся в отцовской защите. ‑ Боже мой, сколько ошибок я натворил! … ‑ Он никогда не позволял себе питать родительские чувства к своему внебрачному ребенку, но сейчас вдруг испытал отчаянное желание обнять мальчика, уверить его, что он нужен, что он в безопасности, что он ‑ часть рода и семьи.

Поцеловав жену в висок, он отвел губами легкие рыжие кудряшки и приник губами к белоснежной коже, шепча про себя: " Если мы в будущем встретимся вновь, я постараюсь возместить тебе все потери, исправить все ошибки. Тебе и ему. Клянусь, я люблю вас обоих".

Когда они доехали до дома, Николай задержался в сенях, чтобы рассказать Судареву о случившемся. Дворецкий был потрясен, он побелел от страха и раскаяния.

– Ваша светлость, я вовсе не хотел навлечь беду…

– Ладно, ‑ махнул рукой Николай, ‑ я понимаю, что ты всего лишь старался угодить жене моей. Кроме того, все наверняка пришло бы к тому же концу, что бы ты ни делал. Все в руках Божьих, Федор.

– Что теперь будет?

– Полагаю, они скоро явятся за нами, ‑ ответил Николай и ощутил, как напряглась под его рукой Емелия. Задрожав, она устремила на него испуганный взгляд. Он продолжал говорить с Сударевым:

– Слушай меня, Федор. Я помогу жене собрать вещи, а ты готовься немедленно с ней уехать. Отвези ее в Новодевичий монастырь. Понимаешь? Тот, в котором содержалась царевна Софья. Они не откажут Емелии в убежище. ‑ Николай обернулся к жене:

– Оставайся там, пока не минует опасность. Сударев поможет тебе потом найти пристанище в деревне. Поживешь там.

Лицо Емелии исказилось ужасом.

– Нет, ‑ прошептала она. Больше ее губы не могли ничего выговорить.

Николай посмотрел на Федора:

– Сделаешь, как я приказал?

Слуга кивнул и с невнятным восклицанием отвернулся. Когда Николай повел Емелию наверх, в ее покои, она в отчаянии заговорила:

– Пожалуйста, не отсылай меня! В этом нет необходимости…

– Если так, я сам приеду за тобой в монастырь и привезу домой. ‑ Он продолжал слегка подталкивать ее в спину. ‑ Но мы попали в беду, Рыжик, и я хочу, чтобы ты была в безопасности.

Она, всхлипывая, шла по лестнице.

– Если бы я не попросила Федора разузнать о моей семье…

– Дело совсем не в этом. Мои враги во главе с Меншиковым настраивают царя против меня. Возможно, моя женитьба на тебе облегчила им задачу, но все произошло бы точно так же… позже или раньше. Это судьба, Емелия. ‑ Его собственные чувства бунтовали в душе против подобных слов, кипели тоскливым негодованием, но он постарался их подавить. Сейчас ему нужно было помочь жене смириться с неизбежным, иначе она вечно будет себя винить.

– Я без тебя никуда не поеду, ‑ низким Страстным голосом проговорила она. ‑ Ты не заставишь меня уехать одну.

– Что будет в этом хорошего? ‑ мягко настаивал он. ‑ Я смогу вынести все, если буду знать, что с тобой ничего плохого не случилось. Возможно, мы уже зачали наше дитя. Неужели ты хочешь рисковать им? ‑ По грустному вздоху, прозвучавшему в ответ, он понял, что эта возможность ей в голову не приходила. ‑ Если ты уже беременна, ребенок окажется в большой опасности. Он будет отпрыском подозреваемого в измене князя Ангеловского и к тому же наследником всех моих титулов и имений. Он станет мишенью злобных устремлений всех и каждого. Нет, о ребенке никто не должен знать, даже никто из родственников… пока он не сможет сам себя защитить.

– Почему ты так говоришь? ‑ Она залилась горючими слезами. ‑ Если ты пытаешься напугать меня, то тебе это удалось. Даже слишком. Я жалею обо всем, что натворила… жалею, что ворвалась в твою жизнь и загубила ее!

– Нет‑ нет… ‑ Николай втянул ее в комнату и прикрыл за собой дверь. Крепко обняв ее, он нежно баюкал хрупкое тело жены, желая успокоить ее. ‑ Никогда не говори такой чепухи. Ты ‑ единственное, что дало моей жизни смысл и значение. Емелия, не жалей о том, что полюбила меня.

По‑ прежнему заливаясь слезами, она горячо обняла его в ответ.

– Нам надо уложить твои вещи, ‑ спустя минуту напомнил Николай. ‑ У нас мало времени…

Она подняла к нему несчастное лицо и прильнула губами к его рту. Он ощутил вкус ее слез, и мысли его рассеялись, как листья по ветру. Невольно откликаясь на призыв, он тесно прижал к себе ее трепещущее тело, почти расплющивая нежные груди. Только в этот миг он осознал, как колотится его сердце. Он безумно испугался за нее… и точно так же страшился разлуки с ней.

Николай взял в ладони ее заплаканное личико. Пальцы ее изо всех сил вцепились в янтарный бархат его кафтана, глаза мерцали непролившимися слезами.

– Пожалуйста… ‑ прошептала она, ‑ еще только раз… Это все, что у меня останется.

– Емелия, ‑ начал было он, качая головой, но, посмотрев в синие глаза, сдался и жадно приник к ее устам. Она приподнялась на цыпочки, пылко откликаясь на его поцелуй, руки ее отчаянно блуждали по его спине и бедрам. Прерывистое дыхание вырывалось из груди, обжигая его щеки палящим жаром.

Прервав поцелуй, Николай неловкими торопливыми пальцами раздел ее, обрывая крючки и завязки, которые не хотели быстро расстегиваться. Корсет упал на пол, и Емелия облегченно вздохнула, растирая ладонями красные вмятины, оставленные китовым усом. Затем Николай начал раздеваться сам, и Емелия помогла ему стащить через голову свободную белую рубашку с пышными рукавами. Губы ее заскользили по гладкой мускулистой груди мужа. Она целовала ее, нежно дотрагивалась языком, лаская ямку между ключицами, пока Николай в нетерпении не потянул ее на постель. Он вытащил из ее прически шпильки и драгоценные заколки, так что густые волны волос вольно упали, укрыв обоих огненным облаком.

Время безжалостно текло, пока они ласкали друг друга. В словах не было нужды: ими владела решимость отогнать на возможно более долгий срок вторжение окружающего мира. Николай согревал ладонями прохладную кожу Емелии, поглаживая гибкий стан и тонкую талию. Она выгнулась, поощряя его руки, глаза ее были полузакрыты в блаженном предвкушении. Его плоть отвердела от зверского, первобытного желания, он ощущал каждый толчок крови, пульсирующей в ней. Когда нервы его были на пределе, он ухватил ее за бедра и погрузился во влажную жаркую глубину, и она приняла его в свое нежное лоно. Он стал вонзаться в нее легкими мелкими ударами, постепенно углубляя их, пока не вошел целиком.

Тогда он замер, почти уткнувшись в нее лицом, сомкнув зрачки со зрачками, и затерялся в мерцающей голубизне.

– Рыжекосая жена моя… ты дала мне счастье, неведанное мной ранее. ‑ Горло его сжалось тоской и страданием. ‑ Обещай, что, если мы встретимся снова, ты вспомнишь меня.

– Как могу я тебя забыть? ‑ слабым голосом вопросила она, изнемогая от его движений и блаженно постанывая.

– Скажи, что любишь меня!

– Я люблю тебя, милый… и буду любить всегда. ‑ Емелия бормотала эти признания, тычась носом в его шею, повторяла их, пока буря страсти не подхватила обоих на своих крыльях и не вознесла в сверкающем полете ввысь. Емелия притянула Николая руками и ногами и держала, не отпуская… Тогда, не в силах больше сдерживаться, он отдался на волю собственному оглушительному взрыву.

Николаю хотелось заснуть в ее объятиях, утонуть в блаженстве забвения. Вместо этого он заставил себя двигаться, оторвался от жены, вынырнул из мирного кокона постели. Вздрагивая от холода, торопливо оделся. Емелия лежала тихо, лишь глаза ее неотрывно следили за каждым его движением. Пересмотрев одежду в шкафу, Николай выбрал из всех нарядов жены самый простой ‑ строгое бархатное платье с высоким закрытым воротом и длинными рукавами.

Тусклым голосом она спросила с кровати:

– В монастыре мне надо будет носить монашескую одежду?

Николай не мог не улыбнуться.

– Господи, вовсе нет.

Он принес платье к ней на постель и набросил на смятые простыни. Помедлил, любуясь ее неизъяснимой красой: стройными длинными ногами, буйной копной рыжих кудрей. Чародейка, чаровница, пленительная ведьма с сочным ртом, который и монаха введет во грех…

– Монахиней ты, Рыжик, никогда не сможешь выглядеть… Что бы на себя ни надела.

Она села на постели, придерживая у груди одеяло, и тихо спросила:

– Что будет с тобой?

Николай молчал, не зная, что ей ответить.

– Они убьют тебя, правда? ‑ промолвила она. ‑ Ты собираешься пожертвовать собой из‑ за того, что я наговорила, и из‑ за того, кто я…

– Нет, ‑ поспешно произнес он, присаживаясь на кровать и привлекая к себе ее обнаженное тело. ‑ Что бы со мной ни случилось, это будет не по твоей вине. Я наделал в жизни множество ошибок еще до встречи с тобой.

– Я этого не вынесу! ‑ Она вцепилась в его рубашку. ‑ Не позволю тебе умереть за меня. ‑ Слезы брызнули у нее из глаз, оставляя темные пятна на светлой тонкой ткани кафтана.

– Если до этого дойдет, я тысячу раз умру за тебя, ‑ прошептал он. ‑ Это гораздо легче, чем остаться без тебя.

– Пожалуйста, позволь мне не уезжать, ‑ умоляла она, пытаясь удержать его высвобождающиеся руки.

Николай встал, указал ей на платье и направился к печке, уже почти остывшей. Прижав ладони к еле теплой изразцовой стенке, он грубовато бросил через плечо:

– Одевайся, Емелия. Времени нет.

Сухо, по‑ деловому он помог ей набить небольшой дорожный мешок одеждой и кое‑ какими личными вещами. Глянув в крохотное оконце с частым переплетом, он увидел, что сани поданы к крыльцу. Их полозья оставили глубокие борозды на свежем рыхлом снегу.

Николай обернулся к Емелии. Она покрыла голову белой кружевной шалью, которую он подарил ей в первый день после свадьбы. Легкая прелестная шаль не только закрывала волосы, но и бросала тень на лицо, так что теперь он мог видеть лишь блеск глаз и горестно вздрагивающие губы. Его потрясло мгновенное осознание того, что одна и та же женщина, вот эта, следовала за ним сквозь времена и поколения. Десятки картин и образов замелькали в его мозгу: Емелия в постели, обвивающая его длинными изящными ногами; она же, прыгающая от радости ни снегу, проказливая, как уличный мальчишка; она же в бане, с мокрыми вишневыми волосами… Она же ‑ Эмма, с ее обворожительными улыбками и бурными возражениями, спорящая, танцующая, выходящая ему навстречу из зверинца в мужской рубашке и брюках. Он любил ее во всех видах и обличьях. И потерял ее дважды! …

Не говоря ни слова, Емелия сунула ладошку в его руку. Их пальцы сплелись в болезненно крепком пожатии. Все еще продолжая удерживать ее руку, Николай взял мешок, и они стали спускаться вниз.

Бледный Сударев ждал их у входной двери, его темно‑ каштановые волосы были непривычно всклокочены. В руках он сжимал одну из теплых накидок Емелии из шерсти такого темно‑ фиолетового цвета, что она казалась почти черной.

– Все готово к отъезду, ваша светлость.

– Хорошо. ‑ Николай наклонился к самому уху дворецкого. ‑ Не дай им схватить ее, ‑ произнес он тихо, чтобы не услышала Емелия. ‑ Ты знаешь, что они с ней сделают. ‑ Выпрямившись, он пристально посмотрел на Сударева, оставляя недосказанным и так понятное обоим: он предпочитает, чтобы Емелия умерла быстро от руки Федора, а не была замучена жестокими пытками.

Дворецкий кивнул, понимая молчаливую просьбу князя.

– До этого не дойдет, ‑ спокойно и твердо сказал он. Николай положил руку ему на плечо и крепко сжал его.

– Я доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть, Федор.

– Знаю, князь‑ батюшка.

Взяв накидку из рук Сударева, Николай повернулся к жене и укутал ее плечи. Затем он бережно натянул ей на голову капюшон и попытался улыбнуться. Однако попытка не удалась. Он смотрел на Емелию с безнадежным отчаянием и не знал, что сказать напоследок, как проститься. Горло его было мучительно сжато от стараний удержать слезы.

– Я не хочу расставаться с тобой, ‑ смиренно выговорил он наконец, беря в руки ее холодные, напряженные пальцы.

Емелия нагнула голову, крупные слезы катились по ее щекам.

– Я никогда больше не увижу тебя. Это правда? Он покачал головой и хрипло сказал:

– В этой жизни ‑ нет.

Она высвободила руки из ладоней мужа и обвила ими его шею. Он почувствовал на щеке прикосновение ее мокрых от слез ресниц.

– Тогда я буду ждать сотни лет, ‑ прошептала она, ‑ или тысячи… если понадобится. Помни это, Коленька. Я буду ждать, чтобы ты пришел за мной.

***

Николай стоял в дверях и смотрел, как Сударев усаживает ее в сани. Вскоре они растворились в черно‑ синей ночи, и скрип полозьев стих в морозном воздухе.

– Храни тебя Бог, ‑ произнес он, вцепившись пальцами в дверной косяк так, что побелели костяшки. Немного погодя он вошел в дом и велел слуге принести ему в гостиную водки. После чего, усевшись у печки, стал нетороплиьо пить, уставившись невидящими глазами в пространство.

Примерно через час слуга доложил, что прибыли двое из Тайного приказа. В ведение этого зловещего учреждения входили все преступления, угрожавшие безопасности государя и государства.

Они вошли в дом, и слуга тотчас проводил их к Николаю. Один из них держался тихо и почтительно, в то время как другой, узколицый, с неряшливой копной сальных черных волос, смотрел на князя с еле скрываемой издевкой.

– Князь Николай Дмитриевич, ‑ произнес узколицый, ‑ меня зовут Владимир Нечеретов, а моего спутника ‑ Ермаков. Мы посланы из Тайного приказа в связи с известным происшествием на праздничном балу…

– Да, знаю. ‑ Николай протянул руку к серебряному подносу с водкой. ‑ Не хотите ли выпить?

Нечеретов не отказался:

– Благодарю вас, ваша светлость.

Николай неторопливо налил два стакана водки и, кивнув обоим сыскным, отхлебнул из своего.

Нечеретов оценивающе поглядел на Николая.

– Ваша светлость, мы явились, чтобы поговорить с княгиней Емелией Васильевной.

– Вам нет нужды с ней встречаться.

– Есть нужда, и великая, ‑ настаивал Нечеретов, ‑ Поступил донос, что она сегодня в присутствии государя произносила изменнические речи. А происхождение ее также весьма подозрительное…

– Она не представляет угрозы царю или кому бы то ни было, ‑ прервал его Николай с вежливой улыбкой. ‑ Красивая женщина, но не слишком разумная. Понимаете ли, она простая крестьянка, своих мнений и взглядов не имеющая. Боюсь, она неосмысленно повторила подслушанные слова. По всей справедливости вам следует задержать истинного виновника.

– Кто же это, ваша светлость?

С лица Николая исчезла улыбка.

– Я, ‑ без обиняков ответил он. ‑ Даже простые расспросы докажут, что у меня вышла размолвка с государем. Всем известно, что из России вытянуты все соки ради царского престижа. Я осмелился объявить об этом прямо в присутствии государя.

Нечеретов внимательно посмотрел на него и допил свою водку.

– Нам все равно нужно допросить вашу супругу, ваша светлость.

– Вы зря потратите время. ‑ Николай небрежно вытащил из кармана черный бархатный кисет и слегка подкинул на ладони, демонстрируя его тяжесть. ‑ Уверен, что вы человек весьма влиятельный. Надеюсь, вы сможете устроить так, чтобы о ней забыли.

Приняв из рук Николая кисет, Нечеретов открыл его и наклонил над ладонью, высыпав на нее часть содержимого. В кисете оказались алмазы чистой воды размером в пятнадцать ‑ двадцать каратов и более того. Многие из них были ограненными. Они представляли собой огромное состояние. Алмазы сверкали в глубокой горсти Нечеретова, как озерцо белого огня. Николай с трудом удержался от язвительной усмешки, когда оба сыскных прерывисто задышали.

Нечеретов тихо проговорил:

– Коль скоро она всего‑ навсего тупая крестьянка, ее и в самом деле нечего допрашивать.

– Рад, что мы сходимся во мнении. Нечеретов посмотрел прямо ему в глаза.

– Но, отведя подозрения от супруги, вы приняли всю вину на себя, и теперь мы обязаны доставить вас в Кремль для допроса.

– Разумеется. ‑ И несмотря на ожидавшую его верную гибель, Николай вздохнул с облегчением.

***

Уже три дня Николай находился в Беклемишевской башне Кремля ‑ древней твердыни на Москве‑ реке. В каменной крепости было холодно и мрачно. Николай видел свое дыхание в стылом воздухе камеры. Как ни странно, никто не приходил допросить его. Он сидел в тишине и ждал. Два раза в день ему давали воду и плошку заваренной мучной болтушки. В камере не было ни тюфяка, ни даже кучки соломы. Двое сокамерников Николая сидели на полу с пустыми глазами, безучастными лицами и не откликались на вопросы. Они не назвали своих имен, предпочитали молчать, и только раз кто‑ то из них отозвался на слова князя о том, что им могли бы дать по крайней мере одеяла.

– Нам ничего не полагается, ‑ невыразительным голосом пробормотал он. ‑ Проступки бояр судят строже, чем бунт простолюдина, потому что от высших царь ждет большей преданности.

Другой молчал, он был явно болен. Сырой холодный воздух камеры на глазах ухудшал его состояние, вызывая тяжкий кашель и сильную лихорадку. На третий день их обоих увели, и больше они не вернулись.

Николай, слушая далекие крики пытаемых, нечеловеческий, болезненный вой, задумался, не кричит ли это кто‑ то из его бывших сокамерников.

Он начал вспоминать, как его пытали в девятнадцатом веке, и впервые за все время испугался. Покорность судьбе покидала его. Ему не пройти снова через этот ад. Телесные увечья зажили, раны зарубцевались, но душевные страдания… Нет, он не вынесет этого снова. Скорчившись на голом полу, Николай уперся спиной в холодную стену Никогда еще не чувствовал он себя таким одиноким.

Прошел еще день или два, и он понял, что заболел. Его трясло, голова горела, мысли путались. Все стало бессмысленным. Обхватив себя руками, чтобы унять дрожь, он то ли проваливался в беспамятство, то ли засыпал… и наконец позволил себе заплакать. В бреду являлись ему видения: Тася… его отец… Джейкоб… Миша, его покойный брат, смотревший на него с тоскливым укором… Он прятал от них глаза, не хотел смотреть, звал Емелию… Эмму… но они не приходили. Николай говорил видениям, что скоро умрет, что хочет увидеть жену, положить голову ей на колени и заснуть навеки…

Однажды в момент просветления Николая навестил нежданный гость: к нему пожаловал царь Петр собственной персоной. Съежившись в углу, Николай безучастно наблюдал за гигантской фигурой, возникшей на пороге мрачной, вонючей темницы.

– Николай, ‑ обратился к нему Петр, и его бас гулко отразился от голых каменных стен, ‑ мне сказали, что ты болен, и я решил навестить тебя.

– Зачем? ‑ хрипло спросил Николай, еле выдавливая слова через потрескавшиеся губы.

Петр смотрел на него, как родитель на блудного сына.

– Я хотел лично убедиться, можно ли пробудить в тебе здравый смысл. Это не похоже на тебя, Николай. Несколько месяцев ты был сам не свой. Любовь, которую ты питал ко мне, твоя глубокая преданность… куда они делись?

Николай отвернул лицо, не трудясь отвечать.

– Ты позволил бабе погубить себя, ‑ тихо продолжал Петр. ‑ Простая крестьянская девка! Она отвратила тебя от меня, приворожила к себе каким‑ то заклятием. Иначе ей не удалось бы вытеснить из твоего сердца все, что ты ранее любил и почитал.

Жестокий приступ лихорадки сотряс Николая, и он еще больше вжался в угол.

– Я никогда никого… и ничего… не любил… до нее.

Царь вздохнул и присел рядом с ним на корточки.

– А теперь она довела тебя до погибели. Разве от добра придет такое унижение и разорение?

– Я не предавал вас, ‑ промолвил Николай.

– Пока нет, но семена измены уже посеяны. Я должен быть самым главным в твоей жизни, только я, и никто кроме! Даже не Всевышний! Именно это необходимо мне, чтобы переделать Россию. ‑ Петр пристально вглядывался в лицо Николая. ‑ Даже теперь, ‑ незлобиво продолжал он, ‑ ты одно из самых прекрасных божьих творений, какое я когда‑ либо видел… Тебе было дано так много, Николай. Неужели тебе суждено прийти к ужасному концу?

– Чего вы от меня хотите? ‑ пробормотал Николай и зашелся в приступе отчаянного кашля. На губах его показалась кровь.

Огромная, похожая на лапу ладонь Петра ласково легла ему на лоб, пригладила волосы, словно балуя любимого зверька.

– Я готов, Николай, еще раз предоставить тебе возможность выжить и вернуть мое расположение. Я все тебе прощу, если ты докажешь мне свою преданность.

Николай устало перевел на него воспаленные глаза.

– Что мне для этого придется сделать?

– Расторгни свой брак с Емелией, заставь ее принять постриг. Отошли от себя навсегда и больше с ней не встречайся. Можешь выбрать себе любую другую подходящую жену. Вернись к той жизни, которую вел раньше, и посвяти себя служению своему государю. Обещай мне все это, и я сию же минуту велю выпустить тебя отсюда. Я прикажу своему личному лекарю ухаживать за тобой, пока ты не поправишься.

Николай ответил слабой улыбкой.

– Я не смогу держаться вдалеке от нее, ‑ прохрипел он. ‑ Знать, что она где‑ то рядом… и не иметь возможности увидеть ее, коснуться ее… ‑ Он покачал головой. ‑ Нет! ‑ Он снова закашлялся, внутри все горело огнем.

Петр отдернул руку и встал, яростно сверкнув глазами.

– Мне жаль, что ты так мало ценишь свою жизнь. Я ошибся в тебе. Ты выбрал не жизнь для царя, а измену и смерть. Так не жди теперь ни жалости, ни пощады!

– Любовь… ‑ прошептал Николай, опуская голову. ‑ Я выбираю любовь.

Он вновь впал в беспамятство, к счастью, до того, как его пришли допрашивать. Он замерзал, тело коченело, кровь стыла… Но возникавшие в камере призрачные фигуры не откликались на его мольбы дать ему плащ, одеяло, огня, чтобы хоть немного согреться. Он вспоминал, как прижималось к нему гибкое тело жены, как укрывали волны ее пышных огненных кудрей.

– Емелия, мне холодно! ‑ пытался он докричаться до нее, но она мелькнула и исчезла, не услышав его зова.

Его трясло. Образы сказок его детства заполонили камеру: чудища, оборотни, ведьмы, красно‑ золотая жар‑ птица… Она взмахнула крыльями и превратилась в Эмму. Хохолок на макушке преобразился в сверкающие красно‑ коричневые кудри, обрамляющие милое лицо. Николай потянулся к ней, но она отшатнулась от него.

– Эмма, не покидай меня, ‑ напрасно умолял он, но она таяла, уплывала прочь. Тщетно он просил ее:

– Эмма… ты нужна мне!

Время закружилось, завертелось водоворотом, недосягаемым для просьб и молитв. Он почувствовал, как жизнь покидает его и наступающая тьма поглощает уходящее сознание, мысли, память, как все тонет в ее бездонной глубине…

Часть четвертая

Звучно стрелка часовая

Мерный круг свой совершит,

И, докучных удаляя,

Полночь нас не разлучит.

А. С. Пушкин

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 91011 Следующая ⇒