Платонов Шарманка 2 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 4Следующая ⇒

лучше любой говядины. А то вчера был рак, сегодня птица летит, завтра зверь выскочит из

лесов, а мы, значит, всю систему должны трепать из-за этой стихии?!

Щоев молчит задумчиво.

Так не годится, Игнат Никанорович, и население избалуется! Раз уж мы приучили его к

одному сорту пищи — ему и хорошо! А это что такое: из буржуазных царств теперь может вся

живность броситься в нашу республику, там ведь кризис — разве ее можно всю съесть?! У

нас едоков не хватит!

Щоев. Ну а как раки твои в наших пучинах?

Клокотов. Раки молчат, Игнат Никанорович, рано еще.

Евсей (входит, весь в птичьих перьях). Игнат Никанорович! Птица с документами

прибыла. Ты гляди! (Вынимает из кармана несколько картонных кружочков). На каждой

номер, на каждой штемпель! Она организованная, Игнат Никанорович! Я ее боюсь!

Щоев (задумчиво и медленно). Организованная птица... Четок воздух над нашей

землей!

Опорных (входя; весь мокрый, в длинных сапогах). Рыба поперла, Игнат

Никанорович!..

Клокотов. Я так и знал!..

Опорных. Рыба по верху прет, а птица подлетает и жрет ее... 16

Евсей. Это прорыв путины, Игнат Никанорович!

Щоев. А никого там нету... из крупных животных каких-нибудь, кто бы и птицу скушал!

Верно ведь?

Клокотов (удовлетворенно). Конечно, Игнат Никанорович! Нам ничего и не надо. По

мясу мы раком обойдемся, по маслу — ореховым соком, а по молоку — там мы дикий мед

смешаем с муравьиной кислотой, и всё. Наука теперь, говорят, этого достигла.

Евсей. Мы потихоньку, Игнат Никанорович, всех снабдим. У всех будет полный

аппетит!

Опорных. Так что же... этта... скажете? Птицу лупить или рыбу ловить?..

Нарастающий шум за сценой — что и во второй картине.

Щоев. Выйди глянь, Евсей!

Евсей исчезает.

Отчего птица-то к нам из буржуазии летит?..

Опорных. Наша страна дюже жирна, Игнат Никанорович. Рожается что попало — и

живет!

Щоев. Не бреши. Тогда бы все в тару само лезло.

Опорных. Ау нас человек дурак, Игнат Никанорович. У нас — как-то ее? — у нас

тары нету!

Щоев. Человек же это я...

Шум увеличивается. Вбегает Евсей.

Евсей. Еще летит туча целая!..

Щоев. Кто летит?

Евсей. Гуси, воробьи, журавли, а низом — петухи мчатся... Чайки какие-то!

Щоев. Боже мой, боже мой... За что ты оставил меня на этом посту?! Лучше б я

перегибщиком бы и жил теперь на покое!

Опорных. Теперь всю рыбу слопают!.. Так как же быть-то, этта, руководящие?!

Заготовлять из воды постную пищу иль попам оставить?

Евсей (к Опорных). Петя, не активничай, когда тебя не привлекают!

Щоев. Евсей! Думай ты ради бога что-нибудь определенное! Ты видишь, у меня

сердце болит.

Евсей. А я уж все выдумал, Игнат Никанорович.

Щоев. Так доложи мне, возьми установку и делай.

Евсей. В Осоавиахиме артиллерийский кружок, Игнат Никанорович, находится, а в

кружке пушка — разрешите, пульнуть по птичьему стаду!

Щоев. Ступай пальни!

Евсей и Клокотов уходят. Шум за сценой продолжается и переходит в птичьи крики.

Опорных. Игнат Никанорович! Зачем гнать птицу-то эту мимо? Мы б управились и

птицу поймать и рыбу вытащить! Народ — как-то она? — работает охотно.

Щоев. Мало ли что! Пусть летает в другие районы — там тоже есть кому жрать! Что

ты за эгоист такой — я прямо удивляюсь тебе?!

Опорных бурчит про себя чего-то. 17

Ну, ты что там еще! Забыл про мое единоначалие, беспринципщик, дьявол какой!.. Иди, Петя,

на свою путину.

Опорных (уходя). Вот, этта, как-то ее… вот он стерва мужичок какой!

Щоев. Устал я чего-то... Трудно мне кормить до гробовой доски такое тяжкое

население!..

Шум за сценой несколько рассеивается и слышен тихо. Входят Мюд и Алеша. Оба в птичьих перьях. У

Мюд перья даже в волосах.

Мюд (Щоеву). Отчего ты важный такой?

Щоев. Я не важный — я ответственный. А вы что вернулись? Вы видите, на кооперацию

животные напали?!

Алеша. Это ничто, товарищ Щоев. Пролетариату пища всегда подходяща. Мы втроем

тыщу штук заготовили. Мы...

Щоев. Будет тебе мыкать-то: мы-мы!.. Куда б ты годился, если б я тебя не возглавил?

Мюд. Алеша, а где же тут партия и ударники?.. Мне здесь становится скучно!

Щоев (несколько задумчиво). Скука... Нежное, приличное чувство — в молодости от

него трудности роста бывают...

За сценой что-то шипит, точно разгорается громадный огонь.

Алеша (Щоеву). Дядь, давай рационализацию выдумаем, а то у тебя ненаучно как-то

все...

Шум за сценой превращается в рев и вдруг сходит на нет.

Щоев (задумчиво). Рационализация... (Трогает Алешу). Может быть, ты гений масс,

хотя я, брат, тоже задумчивый человек... (Углубленно). Пускай теперь наука трудится, а

человек около нее как на курорте. Приличное дело!.. Мы хоть туловищем отдохнем... Хоть...

За сценой — продолжительный нарастающий рев, как от разгорающегося пламени. Маленькая пауза.

Довольно тихий удар пушки. Задняя (считая от зрителя) стена учреждения медленно валится, ветер врывается в

учреждение, тысячи птиц взлетают с крыши учреждения. Открывается районный ландшафт: две кооперативные

лавки с приказчиками наружу; ворота с надписью «Парк культуры и отдыха», у этих ворот — очередь. Первый

в очереди — Кузьма. Все это зрелище вначале застлано дымом. Дым рассеивается. Четыре крупные девушкиосоавиахимовки несут двое носилок в учреждение, проходя через поврежденную стену. На носилках — Евсей и

Клокотов. Носилки ставятся на пол перед Щоевым. Евсей и Клокотов привстают и садятся в носилках.

Евсей. Пушка, Игнат Никанорович!..

Щоев. Ну что пушка?.. Ну пушка!

Евсей. Пушка, Игнат Никанорович, цельный час разгоралась, а потом стрельнула...

Щоев. Это хорошо, что стрельнула...

Клокотов. Она в нас стрельнула!

Евсей. Она в них бьет, Игнат Никанорович. У ней на дуле лозунг висит...

Щоев. А вы-то что: убитые или нет?

Евсей. Да нет, Игнат Никанорович, приходится жить еще! Что же поделаешь?

Щоев (на девушек). А девки эти кто?

Евсей. А для них это общественная работа, Игнат Никанорович. Они рады людей

таскать.

Кольцевой почтальон (подбегает с сумкой к очереди людей у парка культуры и отдыха и

говорит). Граждане, отдайте пакет кооперации — мне каждый шаг ведь дорог, а вы все равно

на ногах. 18

Люди из очереди показывают на Кузьму. Кольцевой почтальон засовывает пакет Кузьме в какую-то

прореху и экстренно мчится вдаль. Кузьма начинает шагать на кооперацию. Не теряя порядка очереди, люди

также движутся на учреждение, во главе с Кузьмой.

Щоев (осоавиахимовкам). Слушайте меня, девки! Раз вы любите тяжести, то поднимите

мне стенку учреждения, а то я все время вижу разные массы и рассеиваюсь!..

Одна из осоавиахимовок. Это можно, гражданин. Ты оттого и начальник, что никому

невидим... Ты думаешь, мы дурочки, что ль?!

Вчетвером берут легко бревенчатую стену и ставят на место, загораживая учреждение от районного

мира. Сами осоавиахимовки остаются уже вне учреждения.

Мюд. Алеша, здесь что такое — капитализм или второе что-нибудь?

Щоев. Евсей! Организуй, пожалуйста, эту девочку. У меня от нее изжога начинается.

Евсей. Я ее на заметку возьму, Игнат Никанорович.

Щоев. А где же мое учреждение?

Евсей. Оно выходное, Игнат Никанорович!

Щоев (задумчиво). Выходное... Хорошо бы оно не возвращалось. Я бы тогда его враз со

снабжения снял и план выполнил! Евсей, давай возьмем курс на безлюдие!

Евсей. Давай, Игнат Никанорович! А как?

Щоев. А я почем знаю — как?! Возьмем курс, и всё!

Алеша. Можно механизм выдумать, товарищ кооператив. Механизмы тоже могут

служить.

Щоев. Механизмы... Что же, это отлично: сидит и крутится какое-нибудь научное

существо, а я им руковожу. Это мне приятно. Я бы всю республику на механизмы перевел и со

снабжения снял. Как, Евсей?

Евсей. Нам было бы легче, Игнат Никанорович.

Клокотов. Нормальный бы темп работы наступил!

Мюд. Птицы летят, рыба плывет, люди кушать чего-то хотят, а они думают... Алеша, я

здесь не понимаю!

Щоев. Вот дай я тебя возглавлю, тогда все поймешь!

Опорных (входит, весь мокрый). Так как же... этта, как ее... рыбку-то ловить иль пускай

живет...

Щоев. Заготовляй, конечно.

Опорных. Кадушек нету, Игнат Никанорович... А бочары говорят — как-то ее? — ты

соли им за прошлый месяц не давал. Дай, говорят, нам соль, а то хлеб насущный не соленый!

Щоев. А ты, Петя, пойди и скажи им, что они оппортунисты.

Опорных. А они мне сказали, что ты оппортун! Так как же мне быть?

Мюд (ко всем). Это кто? Фашисты?

Опорных. Еще встречные девки говорили мне про ягоду. Она, Игнат Никанорович,

говорят, в лесах поперла... все, как-то это говорится, летит, прет, плывет и растет, а у нас

тары нету. Я хожу и мучаюсь.

Шум за сценой.

Щоев (Алеше). Где твоя музыка, музыкант! Опять мне чего-то печально от мненья и

мечты... Евсей, погляди, кто там шумит и нарушает!

Евсей уходит. Вместе с ним исчезают наружу Алеша и Мюд. Шум людей за сценой увеличивается.

Опорных. Еще, Игнат Никанорович, птичьи стада помету навалили. Целые курганы

лежат, а, говорят, это золотое дно. Так как же, заготовлять его иль пускай так? 19

Шум за сценой утихает.

Щоев. Что тебе помет? Ты ведь самый задний человек в своем классе! Из птичьего

помета заграничные химики железо и сливки делают, а ты говоришь — помет! Что ты

понимаешь?!

Евсей входит.

Клокотов. Давайте выпишем, Игнат Никанорович, заграничного ученого — у нас масса

загадочных вопросов стоит.

Евсей. Конечно, надо выписать. Заграничным особый продукт дают, и одежду они

привозят в чемоданах.

Щоев. Правильно, Евсей... Кто там шумел наружи?

Евсей. Массы пайщиков двигались сюда, а я их окоротил.

Щоев. Зря, Евсей. Ты бы выбрал от них представителя, чтоб он уже вечно был один

за всех.

Евсей. А я уж его выбрал, Игнат Никанорович, и должность ему дал — он теперь

угомонится.

Щоев. Ты прав, Евсей. Мы всегда с тобой отчего-то правы!

Тихо стучат в дверь.

Да, пожалуйста, будьте любезны — войдите.

Входят датский профессор Эдуард-Валькирия-Гансен Стерветсен и его дочь Серена.

Стерветсен. Здравствуйте, господа русские максимальные люди!

Серена. Мы — научность, которая знает пищу. Здравствуйте!

Щоев. Здравствуйте, господа буржуазные ученые! Мы здесь сидим и всегда рады

науке.

Евсей. Мы и науку заготовляем...

Стерветсен. Мы с детства максимально любим кооперативность. В Юнион Рашион

Совет кооперативность прелестна — мы хотим учиться всему пищевому и еще товарному... я

грустно затрудняюсь... самотеку!

Щоев. Ага, приехали. Теперь наша кооперативность прелестной стала, когда мы вас

догнали и перегнали! Евсей, уважай этих чертей!

Серена (отцу). Он говорит — щорт!

Стерветсен (дочери). Потому что, Серен, у них нет бог, остался его товарищ — щорт.

Щоев (торжественно). Товарищи буржуи. Вы попали в самый расцвет реорганизации

нашего аппарата. Так вы, во-первых, ступайте, отдохните, опомнитесь, а через десять дней, вовторых, являйтесь в нашу кооперативность — тогда мы вам покажем! А чемоданчики оставьте

здесь — наша земля любую тяжесть выдержит.

Стерветсен. Прелестно. (Кланяется). Идем, Серен, нам надо поскорей опомниться.

Серена. Папа, я так чему-то рада...

Уходят, оставляя чемоданы в учреждении.

Щоев. Евсей! Организуй мне бал! Устрой великую рационализацию, приготовь мощную

пищу!

Евсей. Рационализацию-то я сделаю, Игнат Никанорович, ума в массах много, только

пищи, боюсь, не хватит. 20

Щоев (задумчиво). Пищи, говоришь, нет... Ну что ж! Мы организуем вечер испытаний

новых форм еды. Мы нарвем любых злаков — мы муку из рыбы сделаем, раков вытащим из

воды, птичий помет обратим в химию, суп составим из сала от мертвых костей и квас заварим

из дикого меда пополам с муравьиной кислотой... И далее того — мы из лопухов блины

такие испечем, что ты их будешь есть с энтузиазмом! Мы всю природу в яство положим, всех

накормим дешевым вечным веществом... Эх ты, Евсей, Евсей; еда же — одна социальная

условность, и больше нет ничего!..

Треск мотоцикла за учреждением. Входит человек: это агент совхоза.

Агент совхоза. Я из совхоза водно-воздушных мелких животных «Малый Гигант». У

нас птицы разбили птичник и сбежали. У нас вода промыла плотины — и рыба бросилась по

течению. Вы не замечали этих животных в вашем районе?

Евсей. Нет, товарищ, мы заготовляем некультурных животных. Мы любим трудности.

Агент совхоза. А я видел сейчас людей в перьях!

Щоев. Люди в перьях? Они врут. Это неверно, товарищ!

Агент совхоза. А?!

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

То же учреждение, но несколько измененное. Оно оборудовано разными механизмами. По мере их пуска

в ход зритель понимает их назначение. У задней стены лежат иностранные чемоданы. Чисто. Один длинный

стол. Трибуна у стола. На столе ничего нет. В одном углу находится рояль. В другой стороне шарманка; на месте

ручки у нее шкивок, от шкива идет вверх ременная передача. Тихо и безлюдно. Во второй, соседней половине

учреждения — шум варева. Входят Евсей и Алеша.

Евсей. Ну как у тебя тут — все прилично?

Алеша. Устроено подходяще.

Евсей (оглядывая Алешу). Ты что-то похудел.

Алеша. Мысли из туловища выпустил много, и мне скучно в вашем районе... Евсей,

когда же настанут будущие люди — мне надоели, кто живет сейчас. Ты ведь тоже стервец,

Евсей!

Евсей. Я-то? Я — стервец. Оттого я и цел. Иначе бы давно погиб, может — и не

родился бы. А ты что думал?

Алеша. А как же я тогда жив?

Евсей. Стихийно... Да разве ты живешь? Ты движешься, а не существуешь. Ты зачем

стал шарманщиком, летун-дьявол?

Алеша. Социализма хочу поскорей добиться. Рвусь куда-то все время вдаль.

Евсей. Социализм наступит для разумных элементов, а ты пропадешь: ты же — ничто,

тебя возглавить надо.

Алеша. Пускай. Я себя все равно не считаю. Но отчего ты весь гад, а важней меня?

Евсей. Я-то? Да это меня массы изгадили: руководишь ведь кой-чем.

Алеша (углубленно). Уж скоро коммунизм, тебя на свете не будет.

Евсей. Меня-то? Что ты? Я боюсь, что света без меня не останется — вот чего!

Шум изготовляющейся пищи раздается сильнее. Входит Щоев. Алеша занимается монтажом наличных

механизмов. 21

Щоев. Доложи, Евсей!

Евсей. Все нормально, Игнат Никанорович! Суп из крапивы готов, щи из кустарника

с дубовым салом — париться поставил, механические бутерброды лежат на посту, компот из деляческого сока — на крыше холодится, котлеты из чернозема жарятся. Что касается каши

из саранчи и муравьиных яичек, то она преет, Игнат Никанорович! Все прочее — также мобилизуется на плите, а сладкое из клея и кваса поспело первым.

Щоев. А соус — под каким соусом вы это подадите?

Евсей. Соус, Игнат Никанорович, вещь ложная. Мы даем жидкое подспорье из

березового сока!

Щоев. А это... Для ясности перспективы ничего не будет?

Евсей. Уксус, Игнат Никанорович, — уксус с махорочной крошкой и сиреневым

кустом!

Щоев. Прелестно, Евсей. Теперь сообщи — как с инвентарем.

Алеша. А я вам всю посуду из дерева надолбил. У вас ложек и чашек нигде нету — вы

же не догадались, что кругом леса, а в лесу колхозы с рабочими руками. Тут можно устроить

целый деревянный век!

Щоев. Деревянный век... Что ж, это тоже приличная переходная эпоха была!

Шум людей за дверью.

Евсей. Гостевая масса идет, Игнат Никанорович.

Щоев. Не пускай. Дай нам опомниться.

Евсей запирает дверь на засов.

Во чего... А научного буржуя с дочкой ты чем будешь кормить?

Евсей. Тем же, Игнат Никанорович. Он сам мне сказал, что сочувствует великой еде

будущего и готов страдать за новую светлую пищу.

Щоев. А я что буду есть?

Евсей. Ты, Игнат Никанорович, совместно со мной будешь. Мы с тобой попробуем

паек заграничного ученого — я у него для опыта всю пищу взял.

Щоев. Ты умен, Евсей!

Евсей. Ну еще бы! Надо ж всесторонне...

Гости бушуют за запертой дверью.

Щоев. Пускай едоков, Евсей. Алексей, заводи аккорды.

Алеша пускает шарманку: переводит рычаг — и приводной ремень, шлепая во все время игры

сшивкой по шкиву, начинает вертеть шарманочный валик. Шарманка тихо, мелодично играет вальс «На сопках Маньчжурии». Евсей открывает дверь. Входят: Стерветсен под руку с дочерью и с ящиком, Клокотов, выдвиженка Евдокия, пять девушек-служащих, Петр Опорных под руку с женой, трое служащих мужчин с женами и

представитель кооперированного населения Годовалов. Затем — пожарный в полном боевом обмундировании и

в каске, который становится у дверей; наконец — милиционер.

Шарманка перестает играть. Стерветсен передает Евсею ящик с продуктами.

Евсей. Слушайте меня, товарищи гости! Разрешите мне вас за что-то поприветствовать!

Давайте все обрадуемся сегодня...

Щоев. Останови, Евсей, свое слово! Я еще не высказывался...

Евсей. Да я, Игнат Никанорович, как говорится...

Щоев. Ты всегда поступай не как говорится, а как подразумевается... Слушайте меня,

товарищи гости... 22

Гости сели было, потом все встают, кроме Стерветсена и его дочери, и слушают стоя.

Товарищи здешние и заграничные! Я хочу вам сказать что-то особенное, но отвык от счастья

настроенья. Мучает меня тревога за сытость масс,.. Недоумение тоскует во мне... Ввиду же роста темпов аппетита масс перед нашей коопсистемой встала одна явная необходимость, а именно — преодолеть какую-то явную недооценку чего-то... Для сего нужно лишь проглотить пищу, а когда она попала в желудок — то пускай она там сама разбирается, пускай скучает или радуется. Нынче же мы должны испытать в глубине своих туловищ силу новой пищи, которую мы заготовили из самотечных природных матерьялов. Да здравствует пятилетка в четыре года.

Аплодисменты всех. Общее «ура». Люди прекращают аплодисменты, опускают руки, но аплодисменты

не прекращаются, а усиливаются, превращаются в овацию. Повторяется, еще более громогласно, крик «ура! »

металлического тона. Все гости испуганы. Алеша жмет рукой рукоятку одного деревянного грубого механизма

(он виден отчасти зрителю), приводной ремень сверху вращает механизм — он аплодирует и кричит «ура».

Алеша отжимает рукоятку — ремень останавливается, механизм затихает.

Щоев. Евсей!

Евсей. Алексей!

Алеша. Даю питание. (Переводит рычаг).

Грохот неведомого механизма. Затем — тихо. По столу на конвейере — медленно выплывает громадная

деревянная чашка, над нею пар, вокруг чашки стоят прислоненные солидные деревянные ложки. Гости берут

ложки.

Щоев. Музыку бодрящую, Алеша!

Алеша. Даю ее. Чего играть?

Щоев. Уважь, пожалуйста, заведи что-нибудь задушевное.

Гости едят. Щоев и Евсей сидят на трибуне. Евсей вынимает из ящика, доставленного Стерветсеном,

отдельную пищу — колбасу, сыр и пр., — и ест ее со Щоевым на трибуне.

Опорных. Этта... Игнат Никанорович! Это что же, такие щи ты навеки учредил? Иль

просто это одна кампания?

Щоев. Ешь, Петя, не будь оппортунистом.

Опорных. Мне что! Я только говорю... как то ее... у нас говядина и капуста есть в

республике. Может, лучше б кушать нормальные щи! А то желудок разбушуется!

Евсей. Петя! Кушай молча, испытывайся.

Опорных. Да я молчу. Я сейчас думать буду для пробы...

Шарманка замолкает.

Щоев. Алеша! Угоди-ка нам вторичным блюдом. Дай для опыта кашку!

Алеша переводит рычаг. Грохот. Чашка со щами уползает. Грохот прекращается. Выплывает миска с

кашей.

Годовалов (встает). Ото всех потребляющих членов, которые уполномочили меня

думать за них, и еще...

Евсей. Мучиться за них душой, товарищ Годовалов...

Годовалов. И еще мучиться душой, я выражаю всеобщее гигантское чувство радости, а

также энтузиазм... 23

Алеша включает автомат. Раздается гром аплодисментов. Годовалов садится. Все едят кашу.

Щоев. Ну как она, товарищи?

Серена. Папа! Это — саранча! Они едят вредителей.

Евсей. Верно, барышня. Мы вредителей прячем в себя.

Серена. Тогда вы будете вредным...

Годовалов. Каша приличная, Игнат Никанорович.

Первый служащий. Эти опыты имеют громадное воспитательное значение, товарищ

Щоев. Их надо устраивать каждую декаду.

Первая служащая. Ах, мне ужасно мило здесь. Я в первый раз вижу интервенцию.

Щоев. Эй, дура... Молчи, когда слов не знаешь. Сиди и чувствуй что-нибудь

бесславно.

Первая служащая. Но мне чего-то хочется, Игнат Никанорович. Я вся полностью

волнуюсь!..

Евсей. Поля!! Ты мамаше шепотом потом все расскажешь, а здесь ты для опыта...

Первая служащая. Ах, Евсей Иванович, мне так нравится наше учреждение... Я так

что-то чувствую...

Стерветсен. Ничто не следует оставлять без испытания. Весь мир лишь

эксперимент...

Щоев. Тише там глотайте! Дайте нам слушать научное!

Стерветсен. Я говорю: весь мир есть эксперимент божьих сил. Ты согласна, Серен?

Серена. Папа, разве бог тоже профессор? А зачем тогда ты?

Евсей (тихо Щоеву). Игнат Никанорович, это религиозная пропаганда!

Щоев. Пускай, Евсей. Им можно: они ненормальные... Алеша! Давай всю пищу на

выбор!

Алеша переводит рычаг. Грохот. По конвейеру уплывает каша. Грохот утихает. Конвейер подает

постепенно серию различных кушаний.

Вкушайте, товарищи, эти яства без остатка. У нас всего много — у нас одна шестая всего

земного глобуса... Алеша! Организуй бутерброды!..

Алеша включает некий деревянный аппарат; в аппарате заранее заложена коврига хлеба. Аппарат режет

хлеб на ломтики и эти ломтики автоматически мажутся каким-то белым веществом; затем готовые бутерброды

сошвыриваются лапой аппарата на деревянное блюдо. Блюдо поступает на конвейер.

Стерветсен (разглядывает действие аппарата). Это изумительно, Серен. Это гигиена!

Серена. Папа мне нравится Алеша.

Щоев. Алексей! Сделай заграничной барышне что-нибудь любезное — ты ей

нравишься!

Алеша подходит к Серене и целует ее, приподымая все ее тело с места.

Стерветсен. Это дико, Серен!

Серена (оправляясь). Ничего, папа, мне же не больно. Я должна ведь почувствовать

Юнион Рашион Совьет.

Щоев (Алеше, сурово). Не будь беспринципщиком, Алексей...

Серена (Алеше). Вы любите что-нибудь на свете или один коммунизм?

Алеша. Я люблю больше всего дирижабль. Я все думаю, как он взойдет над всею бедной

землей, как заплачут все колхозники вверх лицом и я дам ревущую силу в моторы, весь в

слезах классовой радости. Мы полетим против ветра надо всеми океанами, и мировой капитал

сильно загорюет над летящими массами, под громадным туловищем науки и техники!.. 24

Серена. Я вас слушаю... Но мне говорил в Москве ваш одинокий член — вы любите

ударников и таких, какие трудятся догнать и перегнать.

Евсей. Он летун, ему лишь бы мчаться куда-нибудь, когда наши родные массы живут

пешком...

Алеша (отвечая Серене). Ты не понимаешь, а он (на Евсея) — это как ваши. Он — не

класс, он присмиренец.

Серена. Но дирижабль есть и в Европе.

Алеша. Ну и что ж!

Щоев. Там же деляческие дирижабли!

Алеша (Серене). Ты не понимаешь, потому что буржуйка. Ты единоличница!.. Ты

думаешь, что у тебя есть душа...

Серена. Да...

Алеша. Нету. А у нас будет дирижабль. Он пойдет над неимущим земным шаром, над

Третьим Интернационалом, он спустится, и его потрогают руки всемирного пролетариата...

Щоев (Евсею). А я думал — он дурак.

Евсей. У нас ведь одни прямые, четкие были дураки, Игнат Никанорович. А он дурак

наоборот.

Серена (Алеше). Вы действуете на меня как ландшафт, я чувствую грусть... как она у

вас говорится... в своей кофте.

Стерветсен вынимает папиросы «Тройка! и закуривает.

Папа, отчего мы с тобой единоличники?

Стерветсен. Серен, ты меня шокируешь!

Опорных (выпивая чашку уксуса). Пью за все державы, где... этта... пролетариат

поднимает голову, увидя наш, как его, дирижабль!

Щоев (вставая, торжественно). За дирижабль революции, за всемирных пайщиков и...

за все опубликованные в местной прессе лозунги — ура!

Все. Ура!

После возгласа внезапно настает тишина, но второй служащий кричит «ура» одиноким голосом, не

замечая тишины.

Щоев (кричащему). Васька, не шокируйся!

Второй служащий враз утихает. Шум за стеной учреждения.

Алеша! Запусти бал!

Годовалов. Дайте хоть компотную воду-то допить... (Пьет компот из черепушки).

Опорных (Стерветсену). Угостите этим — как-то он? — вашим демпингом...

Стерветсен подает ему пачку «Тройки». Опорных берет три папиросы, двумя угощает соседей. Гости

наспех доедают пищу, кроме Серены, которая беседует с Алексеем.

Щоев (задумчиво). Бал... Люблю я это веселое междуусобие человечества!

Один из гостей-служащих подходит к окну и открывает его. Врывается шум района и постепенно

затихает. Три полудетских лица появляются в окне и глядят в учреждение. Гость-служащий равнодушно обдает

те лица дымом, который выходит далее во мрак районной ночи.

Евсей (Стерветсену). Господин буржуазный ученый, может быть, у вас сложилось

мнение о наших пищевых образцах — или не сложилось еще? 25

Стерветсен. Я говорил бы так, что оно складывается... По-вашему, это звучит, как

самотек, или я отметаю недооценку?! Я скучаю без понятья...

Евсей. Ну ничего — ты ведь не марксист, мы тебя научим. Можно посмотреть твою

самопишущую систему? Это импорт, что ли?

Стерветсен (подает Евсею самопишущую ручку). Рекомендую — это приличный

автомат.

Евсей. Сама пишет?

Стерветсен. Нет, активности она не имеет. Следует вам думать — как называется? —

единоличником...

Евсей. Ладно. А я ведь полагал, она сама что-нибудь соображает. А она у тебя

оппортунка. Оставь для образца, Алешка ее обгонит.

Девочка (из окна). Дядь, дай кусочек!

Серена (Алеше). Отчего вам скучно на лице?

Алеша. Да все по социализму...

Серена. А это прелесть?

Алеша. Угроблю за вопрос! Иль не видишь?

Серена. Нет, я вижу только вас.

Девочка (из окна). Дядь, дай кусочек!

Другое существо (из населения за окном). Ну, хоть что-нибудь!

Позади всех, за окном, появляется лицо Мюд.

Щоев. Алеша! Давай нам часть неофициальную!..

Алеша переводит некий рычаг — и стол с остатками яств уползает прочь — в боковую прорву

учреждения. Гости на ногах.

Голоса за окном. Нам хоть невкусное... Хоть мутного.

Чуждый мусорный голос (взрослого, за окном). Дозвольте жижку жевнуть! Я тоже

был член.

Пожарный закрывает окно. Но извне открывается другое, соседнее окно — и те же лица глядят, в том

же порядке, точно они не переменили места. Пожарный закрывает и это окно. Открывается опять прежнее окно — и те же лица, в неподвижном порядке.

Щоев. Евсей! Упорядочь население!.. Алеша, давай же нежное...

Алеша переводит приводной ремень на шарманке, и, хлопая сшивкой по шкиву, ремень вращает

шарманку; шарманка играет нежную музыку — вальс. Гости начинают двигаться в такт.

Евсей (в окно). Вы что уставились?

Голос девочки (за окном). Нам хочется вкусненького!

Чуждый мусорный голос. Дай, пожалуйста, я чего-нибудь проглочу!

Евсей. На, пей ради бога. (Дает кому-то за окном чашку с уксусом, оставшуюся на

трибуне). Здесь ведь научный вечер — тут мучаются из-за вас, братец ты мой.

Человек выпивает за окном уксус и отдает чашку обратно.

Чуждый мусорный голос. Люблю жидкое...

Гости танцуют: Алеша с Сереной, Опорных (большого роста человек) с маленькой своей женой,

Стерветсен с выдвиженкой Евдокией и т. д. Один Щоев сидит задумчиво на возвышенном месте. 26

Щоев. Уважаю я это наслажденье масс...

Евсей (приближаясь к Щоеву). Чего-то, Игнат Никанорович, я сейчас всех граждан

полюбил!

Щоев. Все животные, Евсей, любят друг друга. Нужно иметь не любовь, а установку...

(Более задумчиво). Установка... без нее давно лежал бы каждый навзничь.

Вальс продолжается. Опорных, прижимая к себе жену, блюет через ее голову в угловую урну и не

останавливает своего вежливого супружеского танца; жена не замечает этого факта.

Мюд (за окном). Алеша! Возьми нас туда!

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒