Глава семнадцатая

Итак, в гостиную мы пошли втроем: Мамонов, Веллингтон и я. Мне казалось, что к такому событию, как осмотр драгоценностей, соберутся все, но Зимин ушел со своими бумагами, а Ромодановский лежал раненый...

Едва я так подумала, как Кирилл собственной персоной появился перед нами, все еще бледный, но довольно бодрый.

– Зачем вы встали, кузен? – укоризненно сказала я. – Вон вы какой, будто обескровленный. Привидение, да и только.

– Для привидения я, наверное, слишком резв, – слабо улыбнулся он. – Но как я могу лежать, когда в доме происходят такие события!

– Какие – такие? – поинтересовался Мамонов.

– Понятно какие. Вы ведь нашли клад, не так ли?

– Голубчик, – мягко заметил Мамонов, – а кто вам успел нашептать про клад, если вы сами только что поднялись?

Возникла заминка, в течение которой Кирилл несколько оторопело молчал, соображая, что ответить. Не хочет выдавать кого-то из слуг, кто сообщает ему обо всем, что происходит в доме? Чего это он так встрепенулся? Любопытство так естественно для молодого, легко раненного человека, для которого невыносимо бездействие...

– Что значит – нашли? – вмешалась я. – Мы его просто откопали. Никакой это не клад, а вещи, которые мой отец спрятал на случай, если бы в имении появились французы.

– Позвольте и мне посмотреть, – попросил он, словно маленький мальчик.

– Конечно же, кузен, – сказала я, – садитесь к столу. Представляю, как это скучно – лежать в постели и болеть, когда в доме как раз что-то происходит...

Я попыталась открыть крышку – она и в самом деле оказалась запертой на ключ. Даже потрясла ее для верности – безрезультатно.

– Дайте мне, – проговорил Кирилл и протянул руку.

Я вручила ему шкатулку, отметив про себя: что же это за рана такая, если на другой день после ранения кузен так бодр? Или ему не терпится взглянуть на содержимое шкатулки?

Откуда-то из кармана тяжелого халата он вынул... тонкий стилет, поковырял им в замке и вскоре передал мне обратно шкатулку, впрочем, не отводя от нее будто зачарованных глаз.

– Вы вооружились, господин Ромодановский? – заметил Мамонов.

– Ну, после того как в этом доме на меня совершили нападение... – буркнул Кирилл, пряча стилет, – нет ничего странного, что я пытаюсь защититься.

Я даже вынула руку, которую уже опустила в шкатулку. Он так с нажимом произнес «в этом доме», словно виноват в его несчастье был именно дом или его хозяйка.

– Мы найдем злоумышленника, всенепременно, – успокаивающе произнес Иван Георгиевич, и в его тоне было нечто именно от исправника, хотя до сего времени с исправниками мне сталкиваться не приходилось.

– Начнем, помолясь, – торжественно провозгласила я и выложила на стол первую вещь – бриллиантовую брошь, которая перешла к маме после смерти бабушки с оговоркой, что к моему совершеннолетию я стану ее владелицей.

– Красивая вещица, – осторожно взял ее в руки Мамонов. – Стоит немало. Похоже, Анна Михайловна, бедность вам не грозит. Зря вы так переживали.

– Вы-то откуда знаете о моих переживаниях? – удивилась я. – Разве мы с вами об этом говорили?

– Не говорили, но ваш кузен заметил, очень осторожно, что вы – выдающаяся женщина и он бы женился на вас даже в том случае, если драгоценности не отыщутся.

Ну вот, а я переживала, что никто не хочет на мне жениться. Значит, есть все-таки мужчина, оценивший мои достоинства!

Однако и с Кириллом я ни словом не обмолвилась о драгоценностях!.. Неужели из-за этих всех событий я становлюсь маниакально подозрительной?

Ничего не сказав о своих сомнениях, я продолжила осмотр шкатулки.

– Кольцо с изумрудом. Маме подарил отец к свадьбе – фамильный перстень князей Болловских.

А потом я достала сафьяновую коробочку с изящным золотым фермуаром. По тому, как за столом в мгновение стало тихо, можно было догадаться – это оно. Я осторожно поддела ногтем застежку, крышка откинулась, и нашим глазам предстало изумительное зрелище. На черном бархате коробочки лежал розовый бриллиант, красивее которого, наверное, никто из нас в жизни не видел.

Он был превращен в украшение с помощью золотого колечка, через которое продевался кожаный шнурок. Как ни странно, шнурок особенно подчеркивал красоту камня, и тот вряд ли смотрелся бы краше на золотой цепочке.

– Да-а, – протянул Мамонов.

Джим, прежде сидевший за столом безмолвно, тоже издал какой-то звук.

– Даже непосвященному ясно, что на деньги, полученные от продажи этой штуки, можно купить город средней руки, – усмехнулся Иван Георгиевич. – Что-то до сего дня мне не было известно о такой драгоценности в шкатулке кого-то из уездных дам.

– Это оттого, что драгоценность сия попала в руки князей Болловских совсем недавно, – призналась я, потому что исправник взглянул на меня вопросительно, и трудно было оставить этот вопрос без ответа.

Но ему, видимо, одной короткой фразы показалось мало.

– И вы, ваше сиятельство знаете, как это произошло?

– Знаю, – сказала я, – но пока хотела бы об этом промолчать.

Правда, пристальный взгляд Мамонова говорил о том, что вряд ли он оставит в меня в покое, не постараясь выпытать все до мелочей. Но по крайней мере произойдет это с глазу на глаз. А я не хотела бы, чтобы до срока кто-то из моих гостей знал о том, что на кухне по-прежнему готовит обеды моя родная сестра по отцу, а эта драгоценность вовсе не принадлежит роду Болловских.

По крайней мере если исходить из честного торга. Если моя мать обещала в обмен за нее отпустить на волю Эмилию и не сделала этого, то мое владение сим бриллиантом не представляется законным.

В шкатулке было еще достаточно драгоценностей, но, конечно, ни одна из них не шла ни в какое сравнение с розовым бриллиантом.

Так что в конце концов мужчины потеряли к ним всякий интерес, и, уже не дожидаясь конца осмотра, Мамонов сказал:

– Ну, все ясно, Анна Михайловна!

И не стал уточнять, что именно ясно.

Я сложила все украшения в шкатулку, обвела взглядом сидящих мужчин и спросила:

– Теперь я могу ее унести?

– Конечно же, Анна, – вроде укоризненно сказал Веллингтон, – мы же не станем примерять их на себя.

Зимин насмешливо хмыкнул. Кирилл молчал, уткнувшись в какую-то точку на столе. Мамонов кивал:

– Отнесите ее к себе, ваше сиятельство, и припрячьте как следует.

Что я и сделала. Отнесла шкатулку в спальню и спрятала под подушку.

За неимением пока в доме другого уголка, где можно было бы уединиться, чтобы поговорить тет-а-тет, я наказала Аксинье привести Исидора в оружейную комнату. В ней имелась достаточно крепкая дверь, затворив которую можно быть уверенным в том, что тебя никто не услышит, а паче чаяния нужно будет, чтобы тебе не мешали, так имелась возможность задвинуть ее на этакий аккуратный маленький засов.

Егоровне я сказала:

– Направь своих подручных – тех, что переставляли мебель, – пусть принесут в оружейную два кресла, небольшой столик. Поставь на него ликерные рюмки и бутылочку рябинового ликера. И десерт фруктовый. Проследи, чтобы нам никто не помешал. Мне предстоит серьезный разговор с Исидором.

Я пришла в оружейную раньше, прикидывая, как мне поудобнее сесть.

Как-то однажды еще при жизни папы мы разговаривали с ним обо всем понемножку.

– Для того чтобы делать в жизни поменьше ошибок, – говорил он, – на то, что ты не будешь их делать, не стоит и надеяться! – нужно придавать внимание мелочам. Хочу заметить, что в большинстве своем наши люди как раз этого и не делают. А потом сетуют: вот, мол, не повезло, споткнулся на ровном месте, ни с того ни с сего случилось то-то и то-то. А я мог бы привести тебе десяток примеров, как всего одна лишь невнимательность лишила человека возможности продвинуться по службе, а другому, наоборот, его внимательность спасла жизнь...

Теперь я понимала, что отец пытался научить меня тому, как предупреждать действия людей, недоброжелательных по отношению к тебе, как предвидеть события, каковые обязательно происходят, как бы ты ни пытался от них откреститься.

– Если тебе предстоит важный разговор, – говорил папа, – прикинь, как тебе удобнее сесть. Во-первых, чтобы не уставала спина, не затекали ноги, потому что тебе придет в голову переменить положение тела как раз в ту минуту, когда твой визави вознамерился пуститься в откровения, или, наоборот, замкнуться в себе, или еще как-то проявить себя. Вместо того чтобы не спускать с него глаз, ты будешь думать о своем удобстве и можешь пропустить нечто очень важное. Во-вторых, имеет большое значение то, как падает свет на твое лицо и лицо твоего собеседника. Лучше для тебя садиться спиной к свету. Если же во время беседы тебе предстоит скрывать свои подлинные чувства, лучше вообще постараться сесть так, чтобы на твое лицо падала тень...

Отец говорил много чего интересного, но большинство его поучений я пропускала мимо ушей просто по причине тогдашнего легкомыслия. Я не думала, что это мне когда-нибудь понадобится.

Как бы то ни было, села я все-таки спиной к свету.

Конечно, мне пришлось первой начинать разговор, потому что мой будущий собеседник просто сидел и молчал. Я указала ему глазами на графинчик с ликером. Не знаю, что сказал бы папа, но мама заломила бы в ужасе руки: в твоем-то возрасте! Впрочем, мне ведь не обязательно было пить этот ликер наравне с Исидором, я могла его просто пригубить.

А он стал смаковать напиток, придерживая во рту, как будто долгое время не имел возможности этого делать. Но видимо, все так и было. Хотя по документам Исидор не числился нашим крепостным, он жил вместе с ними в имении и, я думаю, вряд ли имел какие-то привилегии по сравнению с остальными слугами. Такое вот добровольное рабство из чувства долга.

Интересно, в каких отношениях состоял он с Изабель? То есть я ни в коей мере не имела в виду отношения мужчины и женщины, но кем он был в ее семействе? Старым слугой? Другом отца? Оставалось только гадать. Думаю, он вряд ли стал бы со мной откровенничать.

Я вынула из маленького кармашка на юбке розовый бриллиант – таким образом я приготовилась к встрече – и показала его Исидору.

– Это ваше?

Он отрицательно покачал головой:

– Не мое. Это все, что осталось от богатства Изабель де Бренвилье.

– Но это именно вы отдали его моей покойной матушке?

– Если вы, ваше сиятельство, действительно знаете все, то он был отдан в обмен на некое действие, какового госпожа княгиня так и не завершила.

– Я обещаю сделать это за нее, но, так как пока официально я не вступила в права наследницы и, вероятно, не имею права подписи каких бы то ни было документов, придется вам еще немного подождать.

– Я готов ждать сколь угодно долго, если только маленькая принцесса Эмилия не будет подвергаться в вашем доме унижениям и обидам.

– А она им подвергается? – испуганно спросила я, пытаясь сообразить, кто смеет унижать мою сестру?!

– Подумать только, дочь Изабель де Бренвилье – крепостная в холодной России! – продолжал словно сам с собой говорить Исидор.

– Но ведь как раз об этом мы с вами говорим!

Я почему-то покраснела, будто была в этом виновата. Наверное, из-за того, что некоторое время не хотела верить в наличие у меня сестры и что она может бросить тень своим происхождением на имя княжны Болловской...

– Если вы говорите, драгоценность – это все, что у Эмилии есть, то как же вы собирались добраться до Франции, а там потом – на что жить?

– Княгиня Лидия Филипповна обещала выправить для нас паспорта и дать немного денег на дорогу. Этот бриллиант... Он стоит так дорого, что можно было бы выделить для нас малую толику денег...

Он смешался и замолчал.

– Вы хотели еще что-то сказать?

– Только то, что вам следует поместить его в более надежное место. Хранить на себе его просто опасно для вас... В этом доме есть человек, который ни перед чем не остановится...

– Вы знаете, кто это?

– Не знаю, – произнес Исидор с некоторой заминкой. – Но он уже убил двух человек. Теперь это зверь, отведавший человеческой крови, и он не остановится перед следующим убийством... Знаете, ваше сиятельство, я тут на досуге поразмыслил: некто приехал в имение именно за розовым бриллиантом.

– Но кто мог знать о нем, если даже я узнала о драгоценности только вчера?

– Убитая иностранка... она ведь прислуживала вашей матери? А та могла обмолвиться в порыве откровенности...

– Мою маму трудно было бы назвать особой откровенной.

– Это так и есть. Ведь упомянув бриллиант, она не сказала, где его искать. Потому некто, прибывший в имение вместе с англичанкой, прежде всего попытался обнаружить тайник...

А ведь в самом деле, почему никто из нас об этом не подумал? Исидор умница, надо будет мне пересказать его соображения Мамонову.

Мне хотелось как-то приободрить его, сделать что-то приятное...

– Я могу перевести Эмилию в то крыло, где живу я сама и мои гости.

– Лучше не надо, – проговорил Исидор. – В крыле, где находятся комнаты прислуги, сейчас куда безопаснее. К тому же моя комната рядом.

– Мне очень жаль, что по отношению к вашей... воспитаннице была допущена такая несправедливость.

– Вы не виноваты, – вздохнул Исидор, поднимаясь вслед за мной с кресла. – Ее мать была слишком чувственна и легкомысленна. Для нее «ехать за возлюбленным на край света» казалось лишь веселым приключением. К чести вашего батюшки следует заметить, что он ее отговаривал. Предупреждал: это опасно. Изабель не послушалась. Я последовал за ней, чтобы сделать все возможное для предотвращения предсказанной опасности. Но не уберег...

– Что вы, Исидор, тому минуло четырнадцать лет, вольно ли вам убиваться?! Насколько я знаю, не дать Изабель умереть при родах было, видимо, не в вашей власти.

– Бог покарал ее, – промолвил он печально, – и я думаю, слишком жестоко.

– Мне хочется спросить у вас еще кое о чем...

– Спрашивайте, ваше сиятельство. Я весь в вашей власти.

– Как случилось так, что Изабель, по вашим же словам, оказалась почти на улице, в то время как, продав этот бриллиант, она могла бы обеспечить себе вполне пристойное существование на долгие годы?

Исидор замешкался с ответом, но потом, что-то решив про себя, сказал:

– Она ничего про бриллиант не знала.

– Почему? – изумилась я.

– Это долгая история.

– А разве мы куда-то торопимся?

На самом же деле опять я сама поторопилась, встала, не в силах высидеть несколько, как думала, лишних минут, вот Исидор, как воспитанный человек, постарался наш разговор закончить. Смешно, ей-богу, но мне пришлось опять сесть в кресло, давая понять, что и он должен последовать моему примеру.

Исидор тяжело вздохнул, словно я заставляла его выполнить непосильную работу, и начал повествование:

– Его отдала мне мать Изабель, к которой этот бриллиант перешел по наследству от ее матери. Умные женщины хранили эту драгоценность в семье, передавая от матери к дочери с наказом: беречь на черный день. Агнесс де Бренвилье собиралась сказать о драгоценности своей дочери, когда та подрастет, а от своего мужа семейную драгоценность утаила. В свое время Агнесс вышла замуж за Бренвилье по любви. Она знала – барон Тьерри беден, но считала, что денег, принесенных ею, хватит, чтобы жить в достатке, постепенно приумножая свое богатство. Розовый бриллиант должен был появиться в самый торжественный момент, венчая нажитое богатство... Увы, у ее мужа оказались дырявые руки, сквозь которые любые деньги уплывали как вода через решето. Если он и имел какой-то талант, то он заключался именно в умении бросать деньги на ветер.

– А что же родители Агнесс? Разве они не могли обуздать Тьерри?

– Увы, к тому времени, когда Агнесс вознамерилась выйти замуж за этого белокурого красавца, ее отец был в могиле, а мать, как говорят у вас, дышала на ладан. Стремительное обнищание единственной дочери ускорило уход герцогини в иной мир...

– Что? Вы сказали – герцогини?

– Увы, я не оговорился, – вздохнул Исидор. – Проклятая революция лишила род Агнесс большей части их богатств, а о ее герцогском титуле во избежание гильотины лучше было навсегда забыть. Перед смертью бедняжка призвала меня к себе. К тому времени Тьерри сбежал от своей семьи в Америку, оставив жену и юную дочь на растерзание кредиторов.

– Но этим камнем... разве нельзя было откупиться от кредиторов и обеспечить себе более-менее пристойную жизнь?

– Нельзя. Скорее всего его оценили бы так дешево, что посчитали бы лишь платой за долги... Думаете, почему мне так доверяла Агнесс? Я ведь был не просто дворецким в ее доме, я был ее сводным братом. Но и мне она доверилась, лишь пребывая на смертном одре... Впрочем, это отдельная история, никакого отношения к розовому бриллианту не имеющая... Могу сказать только, что из-за кредиторов передача семейной реликвии в мои руки произошла в полной тайне.

Теперь кое-что становилось на свои места, и мои рассуждения подкреплялись все новыми фактами.

– Как вы считаете, мне можно рассказывать об этом исправнику? – все же спросила я на всякий случай: тайна была не моя, у Исидора могли иметься свои доводы против ее разглашения.

– Вряд ли что-то еще может ухудшить наше с Эмилией положение, – ответил он. – Не вижу, что в этих фактах могло бы связать нас с трагическими событиями в имении. Подумать только, пребывание в вашем доме разбойников привело к смерти одного человека, которого Осип посчитал предателем, а пребывание знатных господ – уже к двум смертям...

Увы, Исидор был прав.

– Вы думаете, что смерть Марии – не последняя? – осторожно спросила я.

– По крайней мере я не стал бы этого отрицать.

От нашего разговора я даже устала, потому решила закончить нашу встречу с Исидором.

– Думаю, пока суд да дело, нам все же стоит вернуться к своим занятиям, – сказала я, как бы подводя черту под нашим разговором.

Мне нужно было заново переодеться в рабочее платье – я всерьез собиралась заняться своим хозяйством.

Исидор проводил меня до двери и сообщил, что при необходимости может дать мне полный отчет, как обстоят дела в имении. Осталось кое-что проверить...

– Вроде господин Ромодановский занимался хозяйственными книгами, – заметила я.

Исидор как-то странно взглянул на меня и уточнил:

– То есть вы думаете, что мне этого делать не следует?

Я подумала всего одно мгновение и решила:

– Конечно же, следует, а Кириллу я скажу, что поручила это вам, поскольку он нездоров.

В самом деле, так ли уж разбирался в хозяйственных делах Кирилл, как о том рассказывал?

Исидор раскланялся со мной и ушел, а я отправилась в свою комнату, намереваясь обойтись без услуг Аксиньи, паче чаяния ее не окажется на месте.

Правда, я сказала, чтобы она посидела в комнате и подождала, пока я вернусь. Драгоценности в шкатулке так и остались лежать под подушкой, и мы с ней договорились поискать тайник, куда на время их можно было бы спрятать.

После завершения всей этой истории я намеревалась положить драгоценности в банк. По крайней мере до того момента, как у меня и в самом деле появится муж, который не допустит, чтобы в принадлежащем нам доме кто-то таинственный совершал свои гнусные дела!

Аксинья никуда не ушла. Только она уже не смогла бы ни помочь мне одеться, ни вообще исполнять обязанности горничной, потому что была мертва.

Мертва...

Я стояла, смотрела на нее и не могла сообразить, что делать. На меня напало странное оцепенение. Я ведь еще не подошла, не притронулась к ней, не послушала, бьется ли сердце. Просто знала, что это смерть. Не может быть жив человек с такой неестественно вывернутой шеей.

Но больше всего меня поразила валявшаяся у кровати пустая шкатулка и выброшенное из нее прямо на кровать содержимое – драгоценности, кучкой лежащие прямо у руки мертвой Аксиньи.

Я смотрела на это и чувствовала, будто некий железный обруч стискивает мою голову так сильно, что мне становится трудно дышать, а потом в голове словно что-то взорвалось, и осколки врезались в глаза, в уши...

Оказалось, я закричала. Так громко, что мой крик услышали во всех уголках дома.

Первым в комнату ворвался Зимин и стал зачем-то отрывать мои руки, которыми я сжимала голову.

– Аня, Анечка, – говорил он, целуя меня, – родная, успокойся, все пройдет, я с тобой!

Сквозь бушевавший в моей голове ураган я еще вопрошала неизвестно кого: разве мы с поручиком уже на ты и почему он зовет меня родной?

– Ну, это уже слишком! – сердито проговорил рядом с нами Мамонов, и я высвободилась из объятий Зимина, думая, что это он сказал с осуждением поведения поручика. Но исправник, сузив глаза, смотрел на тело моей горничной. – Кажется, кто-то думает, будто закон в таких случаях беспомощен! Будто можно без конца испытывать его терпение!

Я обвела взглядом стоявших мужчин – откуда-то прибежал даже Исидор – и всхлипнула:

– Аксинья!..

– Пойдемте, княжна, отсюда. Здесь сейчас все уберут. Видимо, украден розовый бриллиант.

– Не украден. Он у меня...

Иван Георгиевич прижал меня к себе, так что я не успела выговорить где.

– Не надо. Никому не интересно знать, где он, – громко сказал исправник, уводя меня прочь.

– Он у меня в кармане, – все же сказала я ему, когда Мамонов усадил меня в кресло в гостиной. – Я как раз показывала его Исидору.

– Почему – Исидору? – удивился он.

– Это старая семейная история, – вздохнула я.

– Послушайте меня, дорогая девочка, – ласково сказал Мамонов, как сказал бы, наверное, своей дочери. – События повернулись таким образом, что теперь нет отдельно ваших семейных историй и отдельно историй для всех. Все они переплелись между собой, и чем больше я буду знать подробностей, тем быстрее прекратится это безобразие.

– До сих пор я так и не узнала, нашел ли Зимин то, что его интересовало? – жалобно проговорила я.

Мамонов внимательно посмотрел на меня.

– На вас, княжна, и в самом деле столько всего свалилось. Наверное, только молодая психика может это выдержать без особого ущерба для здоровья.

– Иными словами, вы хотите сказать, что я толстокожая, раз не бьюсь в истерике, не падаю в обморок...

– Ну, положим, истерика у вас была. Только что. Вы разве никогда не видели мертвых?

– Никогда, – с удивлением подтвердила я. – Хелен умерла – я побоялась пойти посмотреть на нее, Мария – тоже. А на Аксинью я наткнулась так неожиданно... Я думала, сойду с ума.

– Вы проверили, драгоценности все на месте?

– Нет, я не успела.

– Пойдемте, сделаем это вместе с вами.

– Но там... Аксинья!

– Думаю, ваш Исидор распорядился, чтобы тело убрали.

Он настойчиво предложил мне руку.

– Придите в себя, Анна Михайловна. Вы же дочь военного. Чует мое сердце, вам еще понадобятся силы, пока эта история наконец не закончится.

– Вы думаете, будут еще убийства? – ужаснулась я.

– Но ведь тот, кто ищет розовый бриллиант, так его и не получил. Не так ли?

– Сейчас все об этом знают, но прежде... Кто мог знать об этом, кроме... Хелен?

– Наверное, тот, кого она удостоила своим доверием.

– Исидор вряд ли рассказывал об этом еще кому-то, хотя... Крепостные знали!

Я высказывала вслух одно предположение за другим, словно могла вот так, в порыве озарения, выяснить, кто пытается подобраться к этой свалившейся на меня драгоценности.

– Вы думаете, по дому бродит кто-то из крепостных?

– Нет, не думаю, глупость это. Что бы стал делать с камнем крепостной?.. Нет, ничего дельного на ум не приходит!

– А вот сейчас мы с вами сядем, успокоимся, и кто знает, может, наконец сложим вместе два и два.

Мамонов довел меня до двери спальни – я поневоле замедлила шаг. Оттуда вышла Егоровна, кланяясь:

– Матушка, мы все белье поменяли, украшения твои сложили. Аксинью... что делать, отнесли в ту же клеть, куда и тех двоих положили.

Иван Георгиевич хотел пропустить меня вперед, но, взглянув в мои испуганные глаза, предложил:

– А не поменяться ли нам с вами комнатами?

Я смутилась.

– Наверное, я глупо себя веду? Но представить только, что Аксинья, с которой я всего полчаса назад разговаривала, лежит теперь в холодной клети... А знаете, она все-таки чего-то боялась. Наверное, Мария рассказала ей о своих страхах. Но как я ни спрашивала, Аксинья только отнекивалась.

– Теперь уже мы ничего не узнаем, – подвел черту исправник, усаживая меня в кресло у окна и протягивая шкатулку, которая до того стояла прямо на покрывале, которым была накрыта кровать. – Посмотрите, все ли здесь?

Я наскоро проверила содержимое.

– Вроде все на месте.

– Что и следовало ожидать. Нет, нашему убийце нужен только розовый бриллиант. Сравнительно небольшой камешек, ради которого отдали жизнь уже трое людей.

Мамонов склонился ко мне, будто кто-то мог нас подслушать, и доверительно сообщил:

– Если бы вы знали, как велико мое желание просто собрать всех ваших гостей в кучу, связать и отвезти в кутузку. А потом уже на месте разбираться, кто из них злоумышленник!.. Но увы, голубушка Анна Михайловна, нельзя, как говорится, положение обязывает... Итак, давайте разложим с вами все события по порядку и выясним, что вы еще мне не рассказали.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒