Глава 6. Премьера. Стельковский

Глава 6

Театр

Антип Игнатьевич весьма вдохновился, узнав о намерении Веры поступить в труппу. Но в отношении гардероба был строг: лишних средств у театра нет, все идет на спешный ремонт и обновление зала. Натали свои наряды определенно не уступит, да и не подойдут они хрупкой, грациозной Вере.

– Нельзя ли у купцов разжиться? – спрашивал антрепренер у Сашки. – Разве у вашей сестрицы нет богатого покровителя? Как же она живет? На что? Непременно нужен покровитель, у всех моих молодых артисток есть.

Сашка вскипел, но сдержался, только ради нее, Веры, как он после рассказывал ей. Девушка, обнадеженная открывшейся перспективой, мучительно искала выход. Праздник Воскресения Христова она встретила в безрадостных заботах. Уговорила Сашку сходить с ней на службу, но тот долго не простоял, да и настроения был вовсе не благолепного. Поскорее убежал куда-то разговляться, оставив сестрицу в номере спать.

Наутро «ради праздничка» Веру навестил хозяин. Оставались считанные дни до внесения следующей платы вперед. Бедная девушка с сожалением поглядывала на альбом, готовясь отправить его в ломбард. Вот тут-то и явился хозяин. Всякая встреча с ним болезненно будоражила Веру и мучила, она приготовилась к худшему. Однако вопреки ожиданиям хозяин расплылся в фальшивой улыбке. Он нес с собой кульки, картонки, свертки, перевязанные лентами. Выложив все на стол, он поклонился и многозначительно произнес:

– Весьма рад-с. Наиприятнейший выбор. Всегда рад служить-с. – С этим он удалился.

Вера с недоумением разглядывала приношения и ничего не понимала. Может быть, Сашка разбогател вдруг, или это новые проделки Бурковского? Пока она гадала, кто мог прислать подарки, руки невольно развертывали кульки, открывали картонки. Обнаружились богатая снедь и изящные вещицы: чудесная шляпка, дорогие перчатки, духи и даже… (Вера покраснела) тончайшего шелка, все в кружевах, белье. Вера, как преступница, оглянулась на дверь и принялась быстро складывать все по местам, придавая подаркам нетронутый вид. Кто бы это ни был, он поступает бестактно и нагло! Попрекает ли бедностью, готовит ли в содержанки? А что, если… У девушки даже дыхание перехватило: что, если Вольский нашел ее? Нет, он не стал бы действовать так грубо и безвкусно. Пока она гадала, в дверь тихо постучали. Верно, это разгадка.

– Войдите, – сказала Вера, готовая к решительной отповеди беспардонному дарителю.

На пороге возникла рослая, плечистая фигура купца Прошкина. Вот уж кого она не ожидала! Не скрывая изумления, девушка пригласила Егора Власьевича пройти и присесть на стул. С Прошкиным ей было отчего-то просто, она чувствовала свою власть над купцом и вовсе не боялась его.

– Егор Власьевич, что это? – начала Вера издалека, указывая на стол.

Богатырь Прошкин покраснел сквозь румянец и опустил очи долу.

– Я жду ответа, – настаивала девушка.

– Так подарки же. Со светлым праздничком, не побрезгуйте, – виновато потупившись, пробормотал купец.

– Егор Власьевич, я не могу принять это от вас. Это неучтиво с вашей стороны.

– Так от души-с! Почто же? Как узнал, что вы здесь, так обрадовался. И праздник же.

Девушка немного сжалилась над верным поклонником.

– А как же вы узнали? – полюбопытствовала она.

– Так давеча, – оживился купец, – приехал по делам, в трактире обедал, ко мне подсел черный такой, вертлявый господинчик. Сережки предложил купить. Я как глянул, так все и понял. Допросил господина, что и как. Вот и нашел-с. Только они кругом вас облапошили. Серьгам-то восемьсот рубликов верная цена, а вам сколько дали?

Коснувшись знакомого вопроса, купец осмелел и расправил плечи, прямо взглянул на Веру.

– Триста, – прошептала потрясенная Вера.

Прошкин пошарил за пазухой, вынул сверток, перевязанный тесьмой.

– Вот остальные ваши денежки-с. Пятьсот рубликов.

У Веры закружилась голова: наряды, костюмы, театр! Однако мысль о «богатом покровителе» тотчас охладила ее. Она решительно отодвинула сверток.

– Я не могу это взять. – В ее голосе явственно слышалось сожаление.

– Отчего же, Вера Федоровна? Мы же земляки, я вас вот такую помню! – показал он рукой на аршин от пола. – Да ваши же деньги – то, вас обманули, а я возвернул. Куда как просто, а где просто, там ангелов до ста. Не упрямьтесь, сударушка, возьмите.

Решимость Веры поколебалась. И впрямь, эти серьги были подарены ей. Можно рассудить, что она продала сережки за их настоящую цену. Зато теперь возможно поступить в театр.

– Вы ставите меня в двусмысленное положение, – почти уже сдаваясь, оборонялась напоследок Вера. – И деньгами, и подарками…

– Не чаял вас обидеть этим дву… положением, душа Вера Федоровна. Эх, как бы смел мечтать, то пал перед вами на колени и молил о снисхождении.

«Уж не замуж ли зовет?» – обольстилась Вера. Красивый, богатый, молодой. Можно ли еще о чем-то мечтать, думала она, разглядывая купца в упор, чем вовсе смутила его.

– Разъясните, Егор Власьевич.

– Хоть под венец, хоть без венца, коли побрезгуете купеческой закваской. Вам нынче тяжко приходится, я хочу помочь. Знаете ведь, богаты мы.

Выходит, с венцом или без венца… Купчиха или содержанка. Вера мысленно примерила на себя обе эти роли. Тоска и безысходность в том и другом случае. Да, Прошкин красив, статен, силен, но быть его женой, делить с ним ложе… Пожалуй, даже Сашка видится привлекательнее на этом месте. Вера тяжело вздохнула. Воистину: много женихов, да суженого нет. Вот за Вольского бы – в огонь и в воду. Отчего так глупа была и не осталась с милым? Исход метаний очевиден: не один, так другой рано или поздно добьется взаимности, когда-нибудь она разделит ложе с нелюбимым, нежеланным. Так отчего же не сделала этого ранее с ним, единственным?

– Нет, Егор Власьевич, – с небольшим усилием, но твердо заговорила Вера. – Плохая из меня купчиха. Вам надобно ровню искать, а я только обузой буду – ни радости, ни пользы. Я другая, Егор Власьевич. Не для меня ваша жизнь. А без венца… Я в актрисы иду, куда уж ниже падать. Не мучьте меня, Егор Власьевич, не позорьте. Я вам как родному…

Прошкин подозрительно легко, как показалось Вере, принял отказ. Он поднялся, помял шапку в руках и проговорил напоследок:

– Помилуйте, Вера Федоровна, не казните. Знаю, что дурак: со свиным рылом в калашный ряд. В актрисы – это хорошо. Не бойтесь, вас не обидят. Я пригляжу, пока тут буду. Сошлетесь на меня, если что, – враз оставят в покое. Меня здесь хорошо знают, – показал он огромный, как булыжник, кулак. – А захотите меня увидеть, только кликните.

Он неловко поклонился и скоро вышел, оставив и деньги и подарки.

Так неожиданно все решилось. Вера поступила в труппу с жалованьем в две тысячи рублей и спешно взялась разучивать роль. Из трактира съезжать не стала: обжилась, привыкла, комнатка сделалась все равно что своя. Хозяин чудесным образом подобрел к Вере, более не напоминал об оплате, посылал справляться, не желает ли «мамзель» свежего судака или ушицы стерляжьей. Так невольно Вера попала в разряд почитаемых клиентов. Портнихи и модистки ходили к ней на дом, скоро обшивали, готовили гардероб для театра.

Антрепренер был счастлив: Вера не только взялась за роль Офелии, решительно потеснив озлобленную Натали, но и ссудила недостающими деньгами на ремонт театра. Девушку было не узнать, даже Сашка дивился. Глаза ее горели вдохновением, она летала по сцене, легкая, воздушная, помогала Сашке с его ролью, давала советы Антипу Игнатьевичу, который назло всем врагам репетировал-таки Гамлета. Пересмотрев старые, обшарпанные декорации, девушка разбранила их и заказала новые. Костюм Офелии изготовляли по ее указаниям, да Вера и сама что-то подшивала, вязала, прилаживала.

Премьеру перенесли еще на две недели: из-за ремонта не поспевали. Вера легко, без всякого усилия, разучила роль. Да она и знала ее почти наизусть. Во время репетиций она отрывалась совершенно от всего материального и уходила в мир сцены, как в свое воображение.

После праздника из труппы исчез Бурковский, прихватив приличную сумму денег, которую Антип Игнатьевич выдал ему на закупку краски и обивочной ткани. Вера и Сашка вздохнули свободнее. Жизнь налаживалась.

Однако Натали интриговала и злилась, и молодые артистки косо поглядывали на новое приобретение труппы. Сашка жуировал и волочился за каждым хорошеньким личиком. Вера утомилась выговаривать ему. Юношу нес поток удовольствий и переполняла радость жизни. Когда не хватало средств урезонивать братца, Вера прибегала к последнему: напоминала ему о больной матушке, оставленной на попечение Акульки. На миг чистое и ясное лицо юноши затуманивалось печалью, но он скоро утешался:

– Вот отыграем премьеру, и я навещу матушку. Беспременно!

То же говорила себе и Вера.

Промелькнула Фомина неделя, Красная горка, до премьеры опять рукой подать. Антип Игнатьевич истязал актеров на репетициях. Труппа роптала, Натали злобствовала, одна Вера ничего не замечала вокруг, вся отдаваясь роли. Она забывала поесть, домой приходила разве что только спать. Голова юной актрисы была занята разными улучшениями для спектакля и всего театра. Антип Игнатьевич ей благоволил и начинания поддерживал, да он ничего и не терял – ведь перемены не касались его кошелька. Чутье подсказывало ему, что девица действует верно.

Однажды он подозвал свою питомицу и, глядя ей в глаза, значительно произнес:

– Дитя мое, я не могу не предупредить тебя. Молодые артистки в труппе недовольны. Остерегайся их, особливо Натали. Они могу изрядно подгадить в твой дебют. Ничего не попишешь, в театре свои законы, как во всякой семье. Накануне премьеры будь осторожна и бдительна. От зависти и соперничества эти фурии готовы сорвать премьеру. Сдается мне, они что-то затевают.

Вера будто очнулась от сладостного долгого сна.

– Что я им сделала дурного? Отчего они меня ненавидят?

Антрепренер усмехнулся и завел глаза:

– О, это так понятно! Ты перебила у них роли, ты во сто крат талантливее, ты красива и благородна, ты не такая, как они. Этого ли не достаточно? Берегись, дитя мое. Боюсь, мне не сладить с ними в одиночку.

Вера зябко поежилась, ей стало не по себе. Антип Игнатьевич продолжал:

– Бездарности никогда не прощают таланта. О, на моих глазах разыгрывалось столько драм с трагическими финалами. Когда-то я был влюблен в обворожительное создание с такими же, как у тебя, прелестными чертами, волнующим голосом, нежными ручками… – Он поцеловал Вере ручки, а она опасливо отстранилась от наставника. – Мне было двадцать пять лет, я играл в труппе графа Верейского с его крепостными актерами. Я был наемный. Тогда в нашей труппе появилась Анастасия…

Антип Игнатьевич задумался, а Вера рискнула напомнить:

– Вы обещали рассказать о ней.

Антрепренер не сразу вышел из задумчивости. Он туманно глядел на Веру, будто видел перед собой не ее, а ту давнюю актрису, Анастасию.

– А не выпить ли нам кофию? – вдруг встрепенулся он и, призвав капельдинера, велел: – Василий, принеси нам кофе в мой кабинет.

Широким театральным жестом он пригласил Веру в комнатку за сценой. Кабинет Антипа Игнатьевича представлял собой среднее между канцелярией и актерской уборной. Бумаги, гусиные перья, чернильница пылились на столе вперемешку с баночками для помады и клея, кисточками и накладными бородами и усами. В углу на вешалках были распялены костюмы для самых разных ролей. На переднем плане красовались атласный колет со шпагой и черный плащ Гамлета. Короткие и длинные парики, головные уборы всех мастей: от берета со страусовым пером до рыцарского шлема, исполненного из картона и жести, – размещались на специальных болванках.

Все это нравилось Вере чрезвычайно, создавало иллюзию волшебного, сказочного мира. Девушка с опаской присела на маленький пуф на колесиках, а ее собеседник расположился перед трюмо, стоящим у стены, на стуле с высокой спинкой, развернув его к Вере. Уже темнело, и Антип Игнатьевич засветил китайский фонарик, висевший над трюмо. Помещение озарилось мягким причудливым светом, а по стенам запрыгали живые тени.

Капельдинер принес кофе и удалился, не забрав подноса. Вера уже волновалась от нетерпения, однако рассказчик не спешил продолжать. Он вкушал свой напиток с таким выражением лица, будто пил нектар олимпийских богов.

– Ну же! – не утерпела Вера.

И Антип Игнатьевич рассказал.

Анастасия появилась в крепостном театре графа Верейского, как ангел среди людей. Никто не знал, откуда она. Сказывали, что граф особенно отличает новую актрису, что она в фаворе. Поначалу Анастасия была пуглива, как горная серна, и молчалива, как греческая статуя. Она оживлялась лишь на репетициях. О, тогда ее было не узнать: голос звенел, глаза сверкали, она будто делалась выше ростом. Все лучшие роли предназначались ей, и, надо отдать ей должное, Анастасия справлялась с ними превосходно. О, что это был за талант!

Граф любил похваляться театром перед знакомыми господами и на спектакли созывал всю губернию. Анастасия была жемчужиной графской труппы. Молодой наемный актер (то бишь Антип Игнатьевич) сдружился с Анастасией, да и она выделяла его среди всех, отличала своим доверием. Бедняга влюбился в актрису, но о взаимности не могло быть и речи. Граф весьма строго соблюдал своих фавориток. Однажды Антип Игнатьевич застал свою голубку горько плачущей и чуть сам не расплакался от сочувствия. Растроганный молодой человек осторожно спросил Анастасию, отчего она так горюет.

– Умерла моя матушка, – сквозь рыдания ответила актриса. – Осталась я одна на всем свете, а батюшка мой хуже чужого.

Терпеливо выслушав бедняжку, молодой актер узнал, что Анастасия – дочь графа и крепостной девушки. С детства она воспитывалась в доме графа, но теперь у того подросли законные дети, а незаконную дочь он решил услать куда-нибудь с глаз долой. Не на двор же ее посылать и не замуж за грубого мужика. Вот граф и пристроил Анастасию в театр. Пристроил да и успокоился, а дочь его осталась крепостной, невзирая на образование и тонкое воспитание. Театр спас Анастасию от гибельного шага: она хотела бежать от графа или удавиться. Кстати открылся талант, и родилась великая актриса. Граф же решил наконец устроить ее судьбу, найдя девушке старого и богатого покровителя. Так он понимал заботу о дочери. Только матушка и жалела бедняжку, она пала в ноги графу, умоляя пощадить дочь. Граф отсрочил ее падение, и вот теперь, когда матушка скончалась и некому более вступиться за нее, судьба Анастасии решена.

Конечно, молодой актер без промедления женился бы на Анастасии, если бы она не была крепостной. Денег же, чтобы выкупить возлюбленную, у него не было. Антип Игнатьевич страдал, но ничем помочь ей не мог. Анастасию принудили жить со старым развратником, и друг ее в отчаянии видел, как бедняжка терзается своим падением, как гложет ее ненависть и непримиримость. Чтобы забыться, она стала пить вино. И лишь на сцене она жила, точно обо всем забывая.

Однажды в город приехал молодой петербургский чиновник. Для него был сыгран лучший спектакль. Анастасия покорила столичного чиновника талантом и красотой. Когда он, закончив дела, уехал из города, исчезла и Анастасия. Сказывали, она бежала с чиновником в Петербург. По скудным сведениям, там она скоро заболела и умерла. Когда граф скончался, в его бумагах нашли отпускную Анастасии. Только она об этом уже не узнала.

– Однако это всего лишь слухи, – завершил свой рассказ Антип Игнатьевич и надолго задумался, позабыв о своем кофе.

Силясь разобраться в смутных предчувствиях, Вера осторожно спросила:

– Вы находите, что я похожа на нее?

Антрепренер улыбнулся:

– Может статься, это плод моего воображения. Я любил Анастасию, но это было давно… Впрочем, – он вгляделся в личико Веры, – те же черты, разве благороднее и тоньше.

– Вы говорили о бездарности, которая не прощает таланта, – напомнила Вера, вернув рассказчика к истокам.

Антрепренер кивнул:

– Анастасию преследовали завистницы. Поверишь ли, однажды перед ее бенефисом костюм ее утыкали иголками и булавками. И она играла, терзаемая болью. Как она играла! Все враги ее были посрамлены. А после выяснилось, что вдохновенная Анастасия не почувствовала этих булавок. Лишь сняв платье, она увидела исцарапанное, кровоточащее тело…

– Ужас! – не удержалась Вера.

Она помолчала, обдумывая рассказ, и снова спросила:

– Доводилось ли вам видеть того чиновника, что увез Анастасию? – Судьба актрисы глубоко тронула девушку.

Антрепренер тонко улыбнулся:

– Нет-с, я не был ему представлен. Сказывали, он сделал блестящую карьеру при дворе.

– Он был женат? – продолжала расспрашивать Вера, повинуясь тому же смутному чувству.

Рассказчик сморщил лоб, припоминая:

– Нет, душенька, о ту пору, кажется, не был. Опять же сказывали, что после он выгодно женился.

Вера горестно прошептала:

– Почему же он не женился на Анастасии, покуда был свободен?

– На крепостной артистке? Содержанке? – искренне удивился Антип Игнатьевич. – На такой пассаж способны разве что большие оригиналы. Я слышал, князь Гагарин женился на артистке, это был скандал. Никакой надежды, что общество примет такой брак. Столичный господин поступил умно. Что пользы жертвовать карьерой и всей жизнью? Самое большее, что он мог сделать для нее, – это выкупить на свободу.

– Да уж, – прошептала Вера сокрушенно.

Антрепренер и не догадывался, какую боль причиняет ей своими рассуждениями. Она никогда не рассказывала ему о прошлом, да он и не спрашивал. Антип Игнатьевич уладил законность с частным приставом, и Веру оставили в покое, далее его любопытство не распространялось. Должно быть, он повидал на своем веку слишком много драматического.

– Антип Игнатьевич, там вас спрашивают, – ворвался Сашка с сообщением. – Кажется, от губернатора.

Сашка округлил глаза, увидев сестрицу наедине с антрепренером. Антип Игнатьевич подскочил и засуетился:

– Сюда, сюда ведите посланца. – Он махнул Вере рукой: – Ступай, душенька, у меня дела.

Вера выскользнула за дверь, где ее ждал Сашка, чтобы наброситься с вопросами:

– Ты что здесь делаешь, Вера? Уж не амуры ли у тебя с нашим старцем?

– И вовсе он не старец, а ты глупый, Сашка, – засмеялась актриса. – Уж и поговорить нельзя, все одно у тебя на уме.

Сашка погрозил пальцем:

– Смотри, Вера! Убью любого, кто тебя тронет, пусть это и антрепренер и от него зависит моя актерская судьба.

Вера дернула его за вихор:

– Помнится, тебе что-то поручили, братец? Исполняй, ангел мой. И не смей мне грозить, ты, записной волокита!

Сашка улыбнулся и, чмокнув ее в щечку, помчался исполнять поручение антрепренера.

Вняв предупреждению наставника, Вера велела перенести костюмы, предназначенные для премьеры, к себе в номер. К тому же требовалось кое-что доделать и подшить. Девушка ужасно боялась предстоящего дебюта. Чем ближе премьера, тем невозможнее казалось ей выйти на сцену перед публикой, пусть и в роскошном костюме (а уж она постаралась!) и в любимой роли.

Самое хлопотное – это обувь. Вера заказала сапожнику две пары изящных башмачков, но они еще не были готовы. Вечно пьяный сапожник уверял, что поспеет к сроку. Девушка знала, что у него золотые руки, что он славный мастер, но все же…

– Не извольте беспокоиться, барышня! Сработаем на совесть. Мне бы гривенничек на поправку.

Вера сердилась, но гривенник давала. Сапожник и впрямь был мастер, башмачки выходили просто загляденье. Одни предназначались для Офелии, другая пара – на теплые дни, которые вот-вот наступят.

А весна была на пороге: звенела капелью, оглушала солнцем и волновала кровь. Вера, и без того вздернутая накануне премьеры, вовсе перестала спать. Свежий ветер приносил тревогу, звал ее куда-то, беспокоил. Девушка томилась неясными желаниями, не находила себе места, а когда созрела луна, она и вовсе потеряла покой. Вере казалось, что она слышит чей-то далекий зов, душа ее рвалась неведомо куда, и хотелось плакать. Когда же удавалось заснуть, снилось что-то волнующее, отчего наутро усиливалась тоска и щеки алели, как от стыда.

Театр вытеснял из памяти Веры прошлое, все реже она вспоминала Вольского. Однако в эти лунные ночи проснулась тоска по любимому. «Почему он не ищет меня? – истязалась Вера. – Неужто забыл, женился?» Одно это предположение причиняло ей боль. Может быть, Вольский только вздохнул с облегчением, когда Вера пропала. Все разрешилось без его участия, без ссоры с маменькой. А Веру ждет судьба Анастасии. Богатый покровитель, поклонники, раннее старение, скорое забвение…

Отчего же она, почти не раздумывая, отвергла предложение купца Прошкина? Ведь ее ожидала спокойная, беспечная жизнь за его мощной спиной. Тихий семейный быт, куча детишек, церковные праздники, пироги да кулебяки. Словом, сытое, растительное существование! Нет, она слишком жива для этого и уже коснулась тайны любви, без которой немыслимо для нее благополучие и счастье.

Верно, она привязалась бы к мужу, который вовсе не урод, даже напротив: сказочный богатырь с лубочной картинки. Но где то жжение в груди, когда хочется плакать и смеяться в одночасье? Где переполненность души, когда захватывает дух и хочется лететь? Где то состояние, когда от прикосновения руки пробегает трепет по всему телу и ненасытимая жажда терзает его? Когда один взгляд возлюбленного способен повергнуть в прах или возвысить до небес?..

– Где ты, мое счастье? – плакала Вера у ночного окна, заглядываясь на луну. – Кто рядом с тобой теперь? Сколько людей могут видеть тебя, говорить с тобой, прикасаться к тебе, только не я… Отчего не я? Если это надобно мне, чтобы жить? За один поцелуй твой я отдала бы все, что имею…

Она причитала, как простая баба, и это было вполне естественно.

– Любовь моя, вспомни обо мне! Приди, мой возлюбленный. Приди, мой сокол ясный, незабвенный. Не дай погибнуть без тебя, спаси. Спаси меня, любимый.

Опомнившись, Вера стыдилась плача, обращенного к земному человеку, и воссылала молитвы к Богу, успокаивалась и засыпала. А утром ее помыслами завладевал театр, премьерные хлопоты. Ночные грезы забывались, мысли о будущем уходили на задний план, и все неумолимее надвигалась премьера.

Глава 7

Премьера

В этот день театр кипел уже с утра. Актеры репетировали, подгоняли костюмы, доучивали роли. Все билеты были распроданы, ожидался сам губернатор с семейством. Губернская знать последовала примеру городского главы и запаслась дорогими билетами: в ложи по тридцать рублей и в кресла – по десять. К тому же в городе с недавних пор стоял гусарский полк, и добрая половина мест была раскуплена офицерами. На огромной афишке, красующейся возле театра, среди прочего значилось, что в роли Офелии выступит вновь ангажированная актриса, госпожа Кастальская. Под этим сценическим именем выступала Анастасия, и Антип Игнатьевич предложил его Вере. Девушке было все равно, а ему по старой памяти приятно.

Несмотря на хорошие сборы, Антип Игнатьевич изрядно волновался и бледнел. Наскучавшаяся в Великий пост публика жаждала зрелища. Поймут ли трагедию, примут ли? Вот еще внутри театра что-то назревало, а предугадать срыв было невозможно. Вера не чаяла дожить до спектакля в здравом уме и твердой памяти: она едва не заболела и не слегла в постель. Один Сашка, казалось, был беспечен и весел, как всегда. Заглянув к Вере на обед, Сашка обнаружил сестрицу в полном расстройстве нервов. Она не могла ни пить, ни есть, лишь металась по комнате от одного костюма к другому, нашивала стразы и кружева, примеряла готовые башмачки. А то принималась повторять и без того уже затверженную роль и уверяла, что непременно, непременно что-нибудь забудет. Ее волнение пробрало и Сашку. Он тоже решил повторить несколько положенных ему фраз и умчался в театр.

У Веры для Офелии было три перемены костюма: придворный, траурный и «смертный», как она обозначила белое, простое, трогательное платьице, должное подчеркнуть невинность и беззащитность безумной героини. Кажется, все готово, отпарено, отглажено. Нанятая Верой девушка готовилась снести костюмы в театр. Юная актриса навязала на запястье свой талисман и присела на минутку, чтобы все припомнить и собраться с духом.

Уже темнело, и театр встретил Веру непривычным множеством огней. Антип Игнатьевич был неузнаваем в своей торжественности: он уже входил в роль и раздавал последние указания, трагически жестикулируя и играя низкими нотами сильного голоса. Увидев бледную как полотно Веру, он важно кивнул и изрек:

– Трепещи, дева, это полезно для начинающей, после же придет разумное спокойствие. Актер – это инструмент, улавливающий все мелкие подробности человеческих чувств. Наслаждайся, покамест не охладела ко всему.

Смиренно приняв благословение наставника, Вера скрылась в своей уборной, которую делила с Татьяной, девицей из балета. Она принялась обряжаться, стараясь не слушать ворчание соседки, чей выход был первый: балет давали перед «Гамлетом». Горничная уложила Вере волосы в высокую прическу для начальной сцены, потом помогла зашнуровать платье. Вот уже Татьяна в пышных юбочках ускакала за кулисы готовиться к выходу, но, забыв венок из искусственных цветов, вернулась с испуганными глазами.

– Какая публика! Ни дать ни взять Петербург! Зал полнехонек! – сообщила она и снова исчезла, добавив Вере трепета и страха.

К тому моменту как ей сообщили: «Ваш выход, госпожа Кастальская!» – Вера была ни жива ни мертва. Прежде чем выйти на сцену, девушка глубоко вздохнула и перекрестилась.

И Веры не стало. Появилась несчастная девушка, живущая в королевстве Датском и любящая принца. Труднее всего, казалось, будет поверить, что Антип Игнатьевич – это Гамлет. Однако как Вера преобразилась в Офелию, так и антрепренер переродился в датского принца. Он даже изрядно помолодел в парике и костюме, а движения его сделались по-юношески порывисты. Вера забыла о публике, о сегодняшнем дне, вся отдалась роли. Она не замечала, как зал очаровывался магией игры их актерского дуэта, как оживлялись зрители, когда на сцене появлялась Офелия. Гертруда, которую исполняла Натали, таила в глазах коварство, и неясно было, друг она или враг. И вот последняя смена костюма. Вера поспешила в уборную, где ее поджидала горничная. Следовало переодеться в «смертное» платье. Вера коротко велела:

– Расшнуровать, поскорее!

Глаша, так звали нанятую девушку, бросилась помогать Вере выбраться из траурного костюма. Она расшнуровала корсет, после разобрала прическу Веры и, распустив волосы, причесала их.

– Платье! – стоя в одной сорочке, потребовала Вера.

И тут произошло то, чего более всего боялась Вера, что снилось ей в кошмарах перед премьерой. Глаша громко вскрикнула и тотчас умолкла. Вера, до того стоявшая лицом к зеркалу, обернулась с самыми дурными предположениями.

– Что случилось?

Сердце ее упало.

Глаша держала на вытянутых руках истерзанное, изрезанное в лоскуты, искромсанное «смертное» платье Офелии. Поначалу юная актриса лишилась дара речи. Глаша смотрела на нее округлившимися от ужаса глазами.

– Как… как это могло случиться? – насилу выговорила Вера. – Где же была ты?

Глаша бросилась ей в ноги:

– Простите меня, барышня! Отлучилась на чуток, всего-то до буфетной и обратно. Мадемуазель Натали просили принести бокал вина.

Вера все поняла. Она бессильно опустилась на стул, ломая в отчаянии руки. Исправить платье нельзя, что же делать? И тут раздался голос капельдинера:

– Госпожа Кастальская, ваш выход!

Глаша с сочувствием и страданием взирала на несчастную актрису. Вера замерла, лихорадочно ища выхода, после встала и осмотрела себя в зеркале с ног до головы. На девушке была подаренная Прошкиным тончайшего полотна белая сорочка до пят. Нежные тонкие руки были голы, но декольте, украшенное модести (кусочком кружева), не посягало на скромность девицы.

– Все! – решительно произнесла отважная дева. – Иду как есть! А с тобой после разберусь.

Глаша ахнула и взялась за голову. Прихватив веночек и прутики, Вера прошествовала под изумленными взглядами до самой сцены. Когда она вышла на волшебный помост, стало вовсе не важно, что на ней. Это была уже не Вера, а несчастная помешанная, которая ничего не понимает и живет в своем мире. Пережитое потрясение усилило чувствительность Веры, последнюю сцену она провела на пределе человеческих сил. В зале плакали, особенно когда Вера тоненьким, срывающимся голоском пела куплеты безумной Офелии. Однако юная актриса не замечала этого, живя страданиями героини. Сцена завершилась рукоплесканиями в ее честь.

Антип Игнатьевич поймал Веру за кулисами и, растроганный до слез, поцеловал в лоб.

– А с рубашечкой ты славно придумала. Так невинно и трогательно.

Кажется, никто не заметил подмены костюма, будто так и должно быть. Натали бесилась, что мешало ей сосредоточиться, и едва не провалила финал.

Вернувшись в уборную, Вера ни слова не сказала кающейся Глаше, лишь упала на стул и застыла, будто из ее тела вынули сердце и она превратилась в куклу. Все силы были отданы спектаклю, и Вера чувствовала теперь внутреннюю пустоту и полное изнеможение. Она лишь махнула рукой, и Глаша тихо удалилась, оставив барышню в одиночестве. Татьяна давно уже сидела в буфетной и отмечала премьеру.

Спектакль закончился.

– На поклоны, сударыня! – крикнули из-за двери. – Поспешайте.

Одеваться было некогда. Вера набросила на плечи платок, чтобы прикрыть голые руки, и прошла на сцену, где уже толпились артисты. Ее выход сопровождался криками и рукоплесканиями. Особенно бесновалась молодежь из райка. Вера едва нашла в себе силы улыбнуться и согнулась в низком поклоне. Антип Игнатьевич ободряюще пожал ей руку, но при первой возможности Вера ускользнула за кулисы. Она успела разглядеть толпившихся у сцены гусарских офицеров, каких-то богатых господ в ложах, но знакомых лиц, кроме губернатора, среди них не было. Вернувшись в уборную, юная актриса вновь рухнула на стул.

Вера все сидела без движения, пока в дверь не постучали, требовательно и торопливо. В уборную просунулся Сашка:

– Вера, тебе тут прислали цветы, целую корзину. Сказывают, от Прошкина.

Он внес огромную корзину, полную роз. Где только добыл такую роскошь незадачливый поклонник? Среди цветов актриса нашла подарок – бархатную коробочку с уже известными бриллиантовыми сережками, с которых все начиналось. Капельдинер принес букет от губернатора с поздравлениями. Потом вновь и вновь несли цветы, и уж некуда было ставить. Сашка в растерянности посмотрел на благоухающий цветник и тихо произнес:

– Вера, это же целая армия поклонников! Как же мне справиться с ними со всеми?

Девушка равнодушно смотрела на красноречивое свидетельство успеха. Покачав головой, она тускло произнесла:

– Полно, Саша, не с кем воевать. Поди, я устала.

Не был сил даже переодеться. Явился Антип Игнатьевич, весьма довольный и потирающий руки.

– Полный сбор! Успех! Все билеты раскуплены в кассе, лишь Фоме Львовичу я послал персонально. Душенька, ты чудо! Истинная Кастальская. Губернатор доволен, будем давать «Гамлета» весь месяц. Фома Львович вдругорядь ожидает гостя из Петербурга, надо расстараться.

– Целый месяц! – в ужасе прошептала Вера. – Я не смогу, Антип Игнатьевич.

– Да что ты, что ты, Вера! Такие сборы, как же можно упустить? Ты уж не выдай, душенька, на тебе все держится. Зритель пойдет на тебя.

В своем воодушевлении Антип Игнатьевич и не приметил ни теней под глазами Веры, ни ее потухшего взгляда. Представить себе, что те затраты сил и нервов, которые понесла юная актриса во время представления, она понесет еще хотя бы раз, Вера не могла. А целый месяц!

– Воля ваша, я не смогу, – упрямо повторила она.

– Ну полно, полно, душенька! Ты устала. Отдохни, после поговорим. – И он отправился принимать поздравления и переодеваться.

Надо отдать должное антрепренеру, он тоже не ударил лицом в грязь и провел свою роль из всех своих недюжинных возможностей. Теперь, в отличие от Веры, он испытывал удовлетворение и торжество.

Едва закрылась за ним дверь, как распахнулась вновь и на пороге оказался невысокий щуплый офицерик в красном ментике с огромным букетом в руках. Он смело взошел в уборную и рухнул на колени перед растерявшейся актрисой:

– Божественная! Офелия, помяни меня в своих молитвах, нимфа! – И он взялся целовать ее колени.

Вера вскочила со стула, освободившись из рук чересчур пылкого обожателя, и уронила цветы, которые он высыпал ей на колени.

– Кто вы? – только и сумела она спросить.

Гусар вскочил и, шаркнув ногой, поклонился:

– Рекомендуюсь – корнет Шишков. Божественная! – Он вдругорядь бухнулся об пол. – Поедем со мной! Едем в ресторацию. Я потрясен! Я вне себя!

– Это сейчас видно, – ответила Вера, не имея сил тотчас выставить навязчивого поклонника. – Однако позвольте мне одеться.

– Ты согласна, моя богиня? Едем в «Париж»! – настаивал корнет.

Обращение «ты», бесцеремонность, с которой Шишков ворвался в уборную, в другое время возмутили бы Веру, но теперь она страшно устала и желала бы одного: забыться. «Что ж, – подумала она невесело, – падать так падать. Надобно принимать участь артистки со всеми сопутствующими обстоятельствами».

– Подождите меня у подъезда, я скоро буду, – безжизненно произнесла она.

– Непременно! – воскликнул гусар и на прощание ухитрился запечатлеть горячий поцелуй на ее руке.

Вера неспешно оделась, велела капельдинеру снести корзины цветов к ней в номер и направилась к выходу.

– Вера, ты домой? – перехватил ее Сашка.

В окружении балетных девиц он направлялся вспрыскивать премьеру в ближайший трактир.

– Нет, – сказала Вера и дерзко посмотрела в глаза братцу.

Сашка забеспокоился. Отослав девиц вперед, он задержал сестрицу.

– Что с тобой, Вера? Ты сама не своя. Куда ты идешь?

– В ресторацию, – коротко ответила девушка.

– С кем?

– С гусарским корнетом Шишковым.

Сашка ахнул. Он заглядывал под шляпку, пытаясь поймать ее взгляд, но Вера отворачивалась.

– Что случилось, сестрица? Тебя обидели?

– Я артистка, поклонник пригласил меня в ресторацию, что в этом необычного?

Сашка преградил ей путь:

– Ты никуда не пойдешь. Я провожу тебя домой.

– Меня ждут, – предупредила Вера, пытаясь обогнуть Сашку.

– Опомнись, Вера. Поначалу ресторация, а после что? Или ты полагаешься на благородство гусара?

– Не все ли равно? – равнодушно ответила Вера.

Сашка испугался. Сестрица натурально была не в себе. Он оглянулся вокруг, ища поддержки, но артисты уже оставили театр. Тут юноша обнял Веру и жалобно прошептал:

– Не бросай меня сейчас, Вера. Помнишь масленичные колядки, я с Натали?

Вера подняла на него глаза, полные слез:

– Помню.

– Отведи меня домой, не отпускай с ними. Ты обещала меня беречь.

Девушка вопросительно глядела на него, силясь понять, правду говорит братец или шутит. Сашка был печален и жалок. Хитрый юноша немножко сыграл на чувствах сестрицы, но, как всегда, попал в цель. Вера очнулась от сомнамбулизма и взяла Сашку под руку:

– Идем. Только нельзя к подъезду, там меня ждут.

Юнец прекрасно знал все ходы в театре и вывел Веру через хозяйственные склады, где громоздились декорации, доски, банки с красками и прочая строительная чепуха, оставшаяся от ремонта. Дома Вера свалилась на постель и тотчас уснула мертвым сном, не успев раздеться. Сашка неумело ослабил ей шнуровку, укрыл одеялом и, загасив свечу, тихо выскользнул из номера…

Вера проспала всю ночь не шелохнувшись и только в полдень насилу продрала глаза. Она долго вспоминала, что было накануне и почему она не раздета. Глаша трижды подходила к двери и тихо стучала, присылали от Антипа Игнатьевича справиться о ее здоровье, но девушка ничего не слышала. И теперь словно очнулась от многолетнего сна, но и сил заметно прибавилось, и снова закипела в ней жизнь. Вера кликнула Глашу и велела принести сытный завтрак. Она не сразу вспомнила о давешнем визите гусарского поручика, о своем согласии на ресторацию. А вспомнив, устыдилась <

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒