Масленица 4 страница

Девушка подняла на нее светлый взгляд:

– Но ведь и там живут люди.

Душа еще больше рассердилась:

– Люди! Люди-то разные бывают. Тебя, дурочку, всякий обманет. Куда подашься, что делать будешь?

Вера загрустила: подруга смущала ее своим требовательным, пристальным взглядом. Сама себе не веря, она жалко пролепетала:

– Если скверно придется, вернусь к маменьке, в Слепнев. Там по соседству.

Вера знала, что не сделает этого даже под угрозой. Слепнев – из старой жизни. К Свечиным, как и к княгине, путь навсегда заказан. Однако Луша почему-то поверила ей и немного успокоилась. Теперь она взялась терзать бедную девушку разговорами о Вольском. Вера удивленно смотрела и слушала, не понимая, что происходит с цыганкой.

– А его-то как бросишь? Я – ладно, не нужна уж ему. А ты для него теперь единственное утешение. Уедешь – вовсе один останется драгоценный наш. Матушка его жениться заставит. Он женится на денежном мешке да с тоски и помрет, как болезный Евгений.

– Не надо, Луша! – взмолилась, не выдержав, Вера.

Ее доброе сердце страдало и мучилось. Безжалостная дикарка продолжала, сверкая черными глазами и дьявольски усмехаясь:

– Ах, как много ты потеряешь! Так, как он любит, не умеет никто! А ты, глупая, и не вкусила его любви. Где видели такую дурищу? И не узнаешь, как он любит, как он ласков да пылок, как он искусен да дерзок.

У бедной девушки закружилась голова. Не знай она Вольского, язвящие слова цыганки пропустила бы мимо ушей. Но теперь ее воображение рисовало подробности, какие дикарка и не упомянула. Они волновали кровь и кружили голову. Коварная Луша продолжала тем временем:

– А каков он в страсти! Слаще музыки – и грозен и нежен… Понимаешь ли ты? Ай, да где тебе понять! – Она будто с сожалением взглянула на Веру, которая уже была готова закрыть уши руками.

– Зачем ты меня терзаешь? – возопила несчастная.

Луша вдруг умолкла и задумалась. Потом обиженно произнесла:

– Тяжело от него отрываться. Люблю я Андрея Аркадьевича и ничего не могу поделать с собой! Надо бы забыть поскорее, да как его, сокола ясного, забудешь?

Вере показалось, что в прекрасных глазах дикарки блеснули слезы. Однако цыганка тряхнула головой так, что зазвенели серьги и мониста, и даже притопнула слегка ножкой, обутой в изящный башмачок.

– Все! Прощай, любовь. Ночью едем – и будь что будет. Готовься, Вера. – С этим она удалилась к себе.

Бедняжка осталась наедине с сомнениями, разбуженными Лушей. Может быть, она права и надобно остаться? Отдаться на волю победителя. Стать его возлюбленной, испить всю сладость его ласк, покуда… Покуда он не пресытится и не бросит бедную воспитанницу на позор и неизвестность! Вольский не женится на ней, а быть его содержанкой – невелика честь!

Нет! С чужого коня и среди грязи долой. Все правильно, надо бежать куда глаза глядят от этой мучительной, запретной любви, от позора, от собственной слабости. Пусть впереди трудности, может быть, страдания, ранняя смерть, зато Вера будет свободна в выборе судьбы. Девушка почувствовала прилив уважения к собственной персоне и даже поглядела на себя в зеркало с любопытством: «Вот я какая!» И зеркало ответило, отразив бледное заострившееся личико с огромными лучистыми глазами и строго сжатыми губами, расправленные плечики и гордую посадку головы.

С улицы донесся шум экипажа, остановившегося у их домика. Окна Луши выходили в переулок. Она вновь без спроса влетела в комнату Веры с восклицанием:

– Барин приехал!

К этому Вера не была готова. Куда как проще уехать, не прощаясь, не видя любимые черты, не дрогнув перед ласковыми взорами. К тому же побег изрядно осложнялся присутствием в доме хозяина. Оставалась надежда, что он покинет их до ночи, как это делал обычно. Луша пытливо взглянула в глаза подруге:

– Справишься, Вера? Не выдашь нас? Он ничего не должен почуять!

– Да, будь покойна, – твердо ответила девушка и уверенно перекрестилась.

Они обе приветствовали Вольского с видом благостным и смиренным. И так были обе милы, предупредительны и ласковы, что Вольский тотчас заподозрил неладное. Он бросил шубу на руки уже возвратившейся Авдотье, выложил на стол кульки с гостинцами и внимательно посмотрел на девиц – сначала на одну, затем на другую. Луша дерзко и зазывно глядела прямо ему в глаза, а Вера не выдержала и потупила взор, немедленно вспыхнув.

– Ну, выкладывайте: что у вас произошло? И не увиливайте, от вас за версту разит заговором. Я жду!

– Да полно тебе, яхонтовый ты наш! Соскучились, вот и рады. – Луше всегда легко давался обман, на то она и цыганка.

– Вера? – Вольский взял девушку за подбородок и взглянул в глаза. Она собрала все свое мужество и выдержала сей пытливый взгляд.

– Да, Андрей Аркадьевич, очень рады, соскучились, – пролепетала она, силясь не краснеть.

Впрочем, лжи в ее словах не было. Вольский поверил и успокоился. Вечерело. Авдотья стряпала ужин, Луша взялась за гитару, Вера пристроилась с работой к свече, а Вольский взялся топить голландскую печь, которая с утра уже была натоплена. И так все было по-домашнему уютно, что на душе Веры заскребли кошки. При мысли о приближающейся ночи и побеге сердце ухало вниз и начинало болезненно замирать. Тихий мирный вечер усугублял муки девушки. Наблюдая отсветы пламени на красивом лице Вольского, чувствуя какую-то тайную заботу его и грусть, Вера тосковала и всей душой стремилась к нему.

– Нешто нынче барин нас не покинет? – деланно радуясь, запустила крючок Луша.

Вольский с трудом отвел глаза от огня и туманно взглянул на дикарку:

– Да, пожалуй. Нет охоты ехать нынче в клуб, да и к матушке не влечет… А помнишь, Луша, Евгений любил у печки мечтать, на огонь взираючи?

– Любил, – мрачно ответила цыганка и сердито отшвырнула гитару. – Что-то не к добру наш сокол грусти-печали предается.

Вера с трепетом слушала их речи, и сердечко ее громко стучало.

– А ты спой, Луша. Ту, которую любил Евгений…

Цыганка глубоко вздохнула и завела «Матушка, что во поле пыльно». Сильный голос ее рыдал, выплакивая страдание, а Вера все смотрела на освещенное пламенем лицо Андрея. В его глазах стояли слезы, нижняя губа подрагивала, как у ребенка. Авдотья, накрыв на стол, пригорюнилась у порога. Ужинали в молчании. Вольский не пил, а после ужина задумчиво курил трубку. Луша заметно волновалась, хотя до побега оставалось довольно времени. Вера же была готова отказаться от затеи, сославшись на неожиданную помеху. Будь Вольский не так рассеян, он заметил бы их необычное возбуждение. Однако он совершенно был погружен в себя.

– Не пора ли почивать? – громко спросила Луша, не выдержав тишины. Она все прислушивалась к внешним звукам и силилась скрыть возрастающую тревогу.

Вольский задумчиво ответил:

– Да, пожалуй. Ты, Луша, иди к себе. Мне с Верой поговорить надобно.

Луша блеснула глазами в сторону соперницы, и та могла поклясться, что во взгляде дикарки мелькнуло вовсе не предупреждение, а ревнивое бешенство. Метнулась яркая шаль, и дверь захлопнулась. Андрей наконец поднял глаза на трепещущую Веру, и девушку поразила кротость и чистота его взгляда. Вера задрожала, как от сильного холода, все чувства ее были напряжены.

– Пойдем к тебе, здесь все слышно, – предложил Андрей и первым ступил в ее светелку. – Присядь, мой ангел, и выслушай внимательно, что я скажу. Не перечь, не отвечай, не подумав хорошенько. Моя судьба в твоих руках.

Девушка вовсе похолодела. Не помня себя, она присела на краешек стула и покорно склонила голову в ожидании. Стиснутые пальцы ее побелели. Андрей сделал несколько шагов по комнате, он тоже изрядно волновался. Вере казалось, прошла вечность, прежде чем ее возлюбленный наконец заговорил.

– Завтра мы с тобой обвенчаемся.

– Как? – Вера хотела вскочить, но ноги отказали ей. – Разве маменька ваша дала благословение?

Вольский поморщился, как от сильной боли.

– Нет, Вера. Но послушай мой план. Я все подготовил: завтра утром нас ждет священник в маленькой церквушке в десяти верстах от Москвы. Мы обвенчаемся. После уедем в Петербург. Я поступлю на службу, ты не будешь нуждаться. Я все сделаю для этого.

– Но как же ваша маменька? А ваш брат? – Вера смотрела на него со слезами и мольбой.

Вольский кусал губу и продолжал ходить маятником. Затем он ударил кулаком в стену и без всякой надежды произнес:

– После мы падем к ее ногам. Неужто материнское сердце не дрогнет? Ведь она любит меня, я знаю наверное. Неужто не простит?

Вера заплакала, не выдержав испытания.

– Нет, Андрей Аркадьевич. Так нельзя. Вы губите свою будущность. Матушка не простит вас, я знаю! Не простила же она вашего брата. Так нельзя, я не могу. Мы не должны…

– Брось, Вера! – Вольский остановился. – Без тебя мне не жить. Хочешь, чтобы я вовсе пропал или был пристрелен на дуэли кем-нибудь вроде Отрешкова? Ты – моя последняя надежда. Только ты можешь спасти меня, ангел мой.

Он упал перед ней на колени и опустил белокурую голову ей на грудь. Вера невольно обвила ее руками и прижала к трепещущему сердечку. Силы покидали бедняжку, горячее дыхание Вольского обжигало.

– Полно, Андрей Аркадьевич, не искушайте меня, грешно вам… – едва пролепетала она.

– Ах, Вера, неужели счастье невозможно для нас? – шептал Вольский, и девушка чувствовала горячую влагу его слез и поцелуев на груди и руках. – Не отвергай меня, спаси, спаси…

Бог весть, что могло бы случиться, продолжи Вольский в том же духе: рассудок изменял Вере, она уже была готова на все. Но верно, раскаяние Вольского было искренне и он взаправду желал спастись. Посему Андрей не дал воли закипающей страсти, а бережно отстранил от себя размякшую девушку и поднялся с колен. Вера продолжала тянуться к нему, как младенец к груди матери, но Вольский твердо произнес:

– Завтра, дитя мое, Господь соединит нас, теперь уже навсегда. – И он поцеловал ее в чистый пробор.

– Вот и славно, – неожиданно раздалось от двери, и влюбленные вздрогнули.

На пороге стояла Луша с бокалом и бутылкой вина в руках. Вера со страхом увидела, каким дьявольским огнем полыхают очи цыганки. Однако Луша продолжила, улыбаясь:

– А я к своим вернусь теперь, будет с меня в клетке-то сидеть…

Вольский смотрел на нее с недоверчивым прищуром.

– Не гневайся, голубчик, что подслушала. Лучше выпей со мной за ваше счастье!

Цыганка протянула Андрею наполненный бокал. Вольский медленным движением взял бокал из рук дикарки и поднес к губам. Он все еще щурился недоверчиво, однако вино выпил до последней капли. Далее все произошло как в кошмаре. Андрей поставил бокал на стол и пошатнулся.

– Что ты подмешала в вино? – спросил он, морщась.

Дикарка не ответила, она пристально следила за каждым движением молодого мужчины. Вольский направился было к двери, но силы изменили ему. Вера в остолбенении видела, как он рухнул на ковер, успев лишь выговорить:

– Зачем…

– Что ты сделала? – закричала Вера, ломая руки.

Луша презрительно усмехнулась:

– Отравила его. А ты думаешь, я стану спокойно наблюдать, как вы воркуете влюбленными голубями? Ты меня мало знаешь! Теперь же он никому не достанется!

– Нет, о нет! – простонала Вера и без чувств упала на грудь любимого.

Очнулась она от шлепка по лицу.

– Вот уж не думала, что ты такая легковерная, – ворчала цыганка, трепля девушку за щеки. – Очнись же, Яшка скоро сигнал подаст!

Вера с трудом открыла глаза. Взглянув на Андрея, она чуть было вновь не лишилась чувств, но Луша вдругорядь ударила ее по щеке.

– Да очнись же, кисейная барышня! Жив он, я пошутила. Он спит. А как ты хотела, чтобы наш замысел осуществился? Вот-вот Яшка засвистит, а вы тут любезничаете. Пришлось подсыпать сонного порошка изрядную долю, иначе бы не миновать беды. Я-то уж знаю, как наш драгоценный бывает крут в гневе. Еще бы и Яшку пристрелил… Или ты раздумала бежать? – подозрительно прервала себя Луша.

Вера в растерянности молчала, продолжая сжимать безвольную, но теплую руку Андрея. Цыганка надменно подняла брови.

– А-а, он соблазнил тебя обещаниями! Венчаться, бежать в Петербург? Хочешь, я расскажу тебе, какие обещания он мне давал?

Вера устало покачала головой:

– Нет, не надо, не утруждайся. Я не могу идти с ним под венец без благословения его матери. Это значило бы обречь Андрея на трудную, нищенскую жизнь.

– Да, сейчас! Ты все еще веришь в его сказки? Ну отвезет тебя в церковь, добьется своего, а в Петербурге и бросит. Куда там пойдешь, догадываешься? – И уже мягче Луша добавила: – Непривычен он к такой жизни-то. Да и с матушкой не рискнет ссориться. Выбрось из головы сии мечтания! Давай лучше поднимем любезного на кровать, не оставлять же его на полу.

Вера уже взяла себя в руки. Она помогла Луше поднять и поудобнее устроить Вольского на постели. Это оказалось весьма непростым делом, но они справились. Далее предстояли спешные сборы. Вера давно продумала, что захватит с собой. Да и собрано уж все, осталось лишь в узел связать. Цыганка бросила взгляд на спящего Вольского и ушла к себе.

В душе Веры поднялась буря. Господи, соблазн-то какой! Не поехать, остаться, а завтра стоять с любимым пред алтарем в маленькой церкви… И все, навсегда, на всю жизнь он принадлежит ей! Вера обласкала нежным взглядом спящего возлюбленного. Черты Вольского были ясны и спокойны, губы по-детски выпячены, светлые локоны в беспорядке разбросаны по подушке. Он спал не шевелясь, глубоко.

И вдруг Вера определенно различила в тишине далекий протяжный свист и вздрогнула. Это знак! Страх охватил бедняжку. Мчаться в темную ночь, в неизвестность, в компании коварной цыганки и ее лихого дружка! Оставить здесь беспомощного Вольского… Каково же будет его пробуждение! Верно, они никогда уже более не свидятся. В последний раз насмотреться на дорогое лицо, поцеловать эти капризные губы… Вера прощалась с любовью. Прощалась с несбывшимся счастьем, которое поманило так обманно…

Нет, от этого брака не будет счастья. Всю жизнь после чувствовать себя виноватой, что поссорила сына с матерью, лишила его материнской поддержки? Ведь она, Варвара Петровна, предупреждала Веру, пенять было бы не на кого…

В комнату ворвалась Луша в шубе, крытой синим бархатом, и меховом капоре.

– Поспеши, Вера, нас уже ждут. Бери узел и пробирайся к калитке. Только не разбуди Авдотью!

Сердце девушки бешено стучало, когда она увязывала вещи, набрасывала капот. Вовсе уже собранная, в последний раз взглянула на милого, прикрыла его одеялом и – как в омут головой. Через сени прокралась бесшумно, сбежала по ступенькам и по дорожке к калитке. У калитки никого не было. Потоптавшись в растерянности, Вера услышала звон упряжи и фырканье лошадей где-то в конце переулка и поспешила туда. Так и есть, это цыгане. Луша помогла Вере забраться в крытый возок, изнутри обитый мехом. Яшка хлестнул лошадей, и они помчались по спящим улицам. Скрипели полозья, мелькали редкие фонари. Беглянки молчали. Верно, Луше тоже было непросто покинуть насиженное место да любезного барина.

– Сейчас будет застава, держись крепче. Яшка погонит что есть мочи. Лошади-то краденые, – только и сказала Луша.

Вера испугалась:

– А коли нагонят?

– Яшку-то? – усмехнулась цыганка.

Они неслись в темноте, возок трясло на ухабах, подвязанные колокольца не звенели. В окошко разглядеть ничего нельзя было. Вдруг рядом раздались голоса, крики, Яшка погнал еще быстрее.

– Это застава? – спросила Вера насторожившуюся цыганку.

– Должно быть, она… Слышишь, никак стреляют?

Однако Вера ничего не разобрала в общем шуме. Она вцепилась руками во что придется, ее подбрасывало вместе с узлом и швыряло о стенки. Однако это было не больно, потому что мягко. Лушу тоже трясло изрядно, но она мужественно сносила неудобства путешествия.

– Кажется, выезжаем на тракт, – лязгая челюстью, с трудом проговорила Луша.

И впрямь в езде появилась некоторая упорядоченность, трясти стало менее. Азарт скачки и страх погони постепенно оставили беглянок, они успокоились. «Ну вот и все. И не страшно вовсе», – задремывая, думала Вера.

Глава 4

Масленица

Коноплев был ни много ни мало губернским городом. А посему здесь водились и гостиный двор, и присутствие, и французский магазин, и театр, и даже трактир под названием «Париж». Однако беглецы остановились вовсе не в «Париже», а в русской харчевне с номерами. Когда они прибыли в Коноплев, здесь уже гуляла богатейшая ярмарка и по улицам возили «дерево» – сухую березу, укрепленную в санях и украшенную лентами, бубенчиками и лоскутами.

Разумеется, все номера были заняты, снять квартиру оказалось вовсе невозможно. Им повезло: только что один незадачливый помещик, приехавший на ярмарку, проигрался в прах и вынужден был ни с чем возвращаться домой. Его номер с небольшим обманом как раз сняли под Веру: с цыганами никто не стал бы иметь дело.

В первый же день Яшка выгодно продал лошадей гвардейским ремонтерам, а возок – уездному помещику. Из этих денег оплатили номер, а остальной доход предназначался цыганскому хору, к которому думали пристать Луша и Яшка. Отправляясь на ярмарку, Луша предупредила Веру:

– Не ходи гулять одна. Здесь нынче разбойников всех мастей со всех волостей. Не ровен час…

Она не договорила, лишь угрожающе покачала головой. Но где же усидеть молоденькой девушке в такой праздник! В родном городке Веры тоже гуляли на Масленицу, и она очень любила эти празднества. Бывало, они с Сашкой с утра до вечера пропадали на улицах: брали снежную крепость, объедались блинами, смотрели представления в балаганах, а вечером наряжались и ходили по домам с колядками. Как же весело им было! Разглядывая жалкий номер захудалой провинциальной гостиницы, Вера весьма загрустила. Подумала о Сашке: что он, как-то он учится, готовится ли к университету? Страшно подумать, ему уже шестнадцать лет!

Нет, нельзя здесь оставаться в одиночестве. Эти блеклые рваные обои со следами клопов, надтреснутый кувшин и колченогий стол кого угодно вгонят в тоску. Глядя на себя в мутное зеркало, Вера завязала ленты меховой шляпки, облачилась в капотик и затем покинула отвратительное место до вечера.

Праздничная толпа на рыночной площади рябила пестротой уборов, шумела и веселилась. На одинокую нарядную девушку благородного вида обращали внимание и давали ей дорогу. На углу площади бабы в цветастых платках торговали блинами. Вера купила горячий масляный блин, начиненный красной икрой, и скушала его с аппетитом. Мальчишки свистели и бежали на реку смотреть кулачный бой. Там же по обычаю купали в снегу молодоженов, желая им достатка и благополучия, кричали им «горько» и заставляли целоваться.

Балаганы манили своими чудесами. Вера посмотрела кукольную комедию и нахохоталась, как в детстве, остротам Петрушки. Полюбовалась на обнаженных атлетов, которые, не боясь мороза, кидались огромными гирями. На уродов смотреть не стала из смешанных чувств брезгливости и жалости. Заслышав цыганское пение, девушка спешно ретировалась за торговые ряды. Не следовало показываться Луше на глаза, а то будет сердиться.

Со стороны городского парка слышались воинственные крики, хохот, свист. Вера отправилась туда. Целый снежный город с крепостными стенами в человеческий рост был воздвигнут в парке! Разгоряченный, румяный люд отстаивал крепость от таких же румяных, веселых завоевателей. Туда-сюда летали снежки, попадали в цель, и цель хохотала, вместо того чтобы пасть сраженной. В боевых действиях участвовали и дети и взрослые. Но вот проломлены стены, все смешалось, снежный город взят.

Вера ликовала, прыгала, хлопала в ладоши вместе с губернскими мещанками и дворовыми девчонками. Тут вдруг девицы с визгом бросились врассыпную. Их настигали молодцы, захватившие снежную крепость и по праву победителей целовавшие всех без разбора. К Вере тоже подскочил высокий тонкий юноша в ученической шинели, запорошенной снегом, и застыл как вкопанный. Вера вскрикнула и закрыла лицо руками. Несколько времени они не двигались, словно окаменели, но Вера все же решилась взглянуть на юношу.

– Саша! – вскричала она, не веря своим глазам.

– Вера! – наконец выговорил остолбеневший Сашка, и подбородок его затрясся.

Да, это был он, любимый братец. За полгода, что протекли в разлуке, мальчик вытянулся, немного возмужал и превратился в юношу с пушком над верхней губой и важным баском. А из-под картуза торчали все те же вихры. Еще не веря себе, обрадованная девушка волокла Сашку из толпы, чтобы поскорее расспросить и насмотреться на него. Пришлось вести братца в ненавистный номер гостиницы. Встретив в зале полового, Вера попросила его подать обед в номер. Прилизанный обходительный слуга, стрельнув глазами в Сашку, угодливо поклонился:

– Слушаю-с! – и полетел исполнять приказание.

Наконец они одни, можно снять тяжелые одежды, отогреться и выпить горячего чая. Вера, как в детстве, помогла братцу раздеться и устроила шинель на вешалке. Явился половой, неся на подносе дымящиеся кушанья.

– И чаю, чаю погорячее! – распорядилась Вера.

– Слушаю-с! – Половой исчез, а через минуту перед Верой возник поднос со стаканами горячего чая и колотым сахаром в блюдечке.

Сашка набросился на кушанья, будто не ел все эти полгода. Вере же есть не хотелось. Она ждала, когда же будет можно задать бесчисленные вопросы, которые теснились в ее голове. Девушка изнемогала от волнения и любопытства, когда братец насытился наконец.

– Ну же, Саша, какой ты, право!

Сашка понял ее и вдруг погрустнел. Лицо его сделалось вовсе детским.

– Папенька скончался сразу после Рождества.

– Как?!

И братец рассказал, как Сергея Васильевича лишили места. С кем-то он не поладил, не захотел против совести поступить. Дом давно уже заложен, Сашку учить не на что, перебивались случайными заработками. Папенька целый месяц обивал пороги, но места так и не нашел. После Рождества он простудился, промочив ноги без калош, и слег. А еще затосковал крепко, так что конец его был предопределен.

– А что маменька? – сквозь слезы прошептала Вера.

Сашка шмыгнул носом, его светлые вихры встрепенулись.

– Она долго крепилась, но после, когда похоронили папеньку (продали последнее, что у маменьки осталось от прежней жизни), сдала.

– Неужто тоже?.. – У Веры не хватило сил договорить до конца.

– Нет, – успокоил ее братец, – она поправилась, только стала тихая, забывчивая да все молится. Акулька за ней ходит как за малым дитем… Вообрази, какая в доме тоска! Вот я и сбежал сюда на ярмарку.

Вера с упреком посмотрела на него:

– Ты бросил ее одну в такой недобрый час?

– Да не одну, а с Акулькой! – возразил юнец и тотчас виновато произнес: – Она про меня вспоминает, если видит перед собой. Чем я могу помочь? Папеньку не вернешь.

Сашка вновь шмыгнул носом и ладонью провел по глазам.

– Ну полно. – Вера достала батистовый платочек и нежно отерла мокрое лицо братца. – Что же теперь ты полагаешь делать?

Сашка пожал плечами:

– Может быть, к актерам пристану. Здесь театр есть, им нужен кто-то на роли комических старух. Я уж и с антрепренером говорил… Сейчас они на ярмарке играют.

– В актеры! – всплеснула руками Вера. – Да тебе учиться надобно, тебя университет ждет, а ты – в актеры!

– На что же я учиться-то буду? – тихо спросил Сашка.

Вера умолкла и задумалась. Выйди она за Алексеева, могла бы помочь братцу, а теперь сама в том же положении, и не на кого им надеяться, кроме как на себя. «Разве тоже пойти в актрисы?» – подумала вдруг Вера и тотчас содрогнулась от этой чудовищной мысли. Презрение и брезгливость княгини передались и ее воспитаннице, как ни любила Вера театр. Отвращение княгини к актеркам было оправданно, Вера же видела в их ремесле ложь, лицедейство, двуличие. «Актриса все равно что продажная женщина, разницы нет!» – так судила она.

Пока она, задумавшись, крутила стакан, отходчивый Сашка рассматривал ее весьма откровенным взглядом, в котором преобладало восхищение. Вера не сразу поняла, к чему все эти восторги, а поняв, с раздражением спросила:

– Отчего ты смотришь так?

Юноша залился краской, но ответил бойко:

– Ты так похорошела, Вера, тебя просто не узнать. Ни дать ни взять светская дама!

– Много ты видел светских дам на своем веку? – проворчала девушка, но Сашино восхищение ей пришлось по душе и немного смутило. – Лучше расскажи, как твои дела с Акулькой.

– Фи! – презрительно ответил братец. – Что мне до Акульки, когда есть предмет куда притягательней.

– Право? – заинтересовалась Вера. – Расскажи же.

Теперь пришел черед Сашке смутиться.

– И нечего рассказывать. Кузина моего товарища Бурковского. Мы с ней танцевали на рождественском балу. Я хотел было приволокнуться за ней, но она оказалась жеманницей и глупой кокеткой. Никак в толк не возьму, отчего так: если красавица, так глупа как пробка, а если умная, то уродина? Вот только ты, Вера, исключение, – вывел Сашка мораль и вдруг перескочил на другое: – А что, Вера, где твой жених? У нас сказывали, ты замуж выходишь.

– Это все пустые разговоры, – грустно ответила девушка, и оживление ее пропало. – Нет никакого жениха, а который был, так я от него сбежала.

– Что, так нехорош? – хмыкнул Сашка. – Старый, толстый, слюнявый?

– Вовсе нет, – обиделась Вера за Вольского.

Вспомнив о нем, девушка вконец пала духом. Она тяжело задумалась, кусая краешек платка. Что чувствовал он, когда проснулся и не обнаружил Веру в ее комнатке?

– Что с тобой, Вера? – встревожился братец.

– Университета жалко, Саша, ах как жалко, – почти сквозь слезы проговорила сестрица.

Юноша притих, проникаясь ее настроением. Они всегда зависели друг от друга в настроениях.

– Я все прочел, что ты велела мне, Вера. Я много читал, преуспел в латыни и в истории…

– Как же тебе пришло в голову бежать из дома? – сокрушалась Вера.

– А это все Бурковский. Рванем, говорит, на коноплевскую ярмарку. У него амуры со здешней актеркой, – корча из себя повесу, ответствовал Сашка.

– Да на что же вы живете? – недоумевала Вера.

Сашка замялся.

– У актерки одалживаемся, да Бурковский продал что-то из родительского дома.

Девушка встревожилась:

– А сам ты, часом, не потащил что из дома?

– Да что там брать-то? Акулькин передник или ухват? Все давно уже продано.

Вера пригорюнилась. Разорение гнезда, смерть Сергея Васильевича, болезнь Марьи Степановны – как скоро все переменилось, а казалось, прежняя размеренная жизнь будет всегда.

– Как грустно, – вздохнула девушка вновь. – Я без крова и пристанища, ты беглец.

Сашка склонил голову ей на плечо по прежней привычке ласкаться:

– Отчего же не вернешься домой? Маменька обрадуется.

Вера нахмурилась:

– Нет, теперь вот и не могу. Кабы с радостью в дом пришла, а то лишней обузой. Вот если устроюсь, что-либо наживу, тогда уж… – И она задумалась.

– Какая сладкая картинка! – вдруг раздалось от порога.

Задумавшись, Вера не заметила, как в номер вошла Луша.

Она была хмельна и весела.

– Что это за птенец у тебя под крылышком? Где уже раздобыла такого хорошенького? О любезном-то и думать забыла? – насмешничала Луша. – Коротка девичья память.

– Это мой братец! – возмутилась Вера.

Сашка же вовсе не смутился и с игривым любопытством разглядывал новое лицо. Луша сбросила салоп и предстала перед ним во всей красе цыганского убора. Сашка присвистнул восхищенно, Вера таращила глаза, не узнавая своего братца. Верно, сказывалось воспитание неведомого Бурковского.

– А где Яшка? – спросила Вера, чтобы отвлечь внимание цыганки от братца.

Ей вовсе не нравились их красноречивые переглядывания.

– Уговаривается со старостой здешнего хора. Пристанем к ним, а после ярмарки покатим по губернии.

Луша подсела к столу, хлебнула остывшего чая.

– Не спрашиваю, как нашелся твой братец. Да так-то оно и лучше: все не одна останешься. Наши пути-дороженьки расходятся. Я обещание выполнила, увезла тебя от любезного. Дальше как знаешь, уговора не было таскать тебя везде за собой.

– Да, верно, – вздохнула беглянка. – Теперь-то я и сама никуда не поеду из-за Саши. За ним нужен пригляд.

– Полно, Вера, я не ребенок, – обиженно басил Сашка.

– Ладно, ты ступай, ступай, молодец, – распорядилась Луша. – Скоро Яшка придет, он не любит чужих.

Сашка вопросительно взглянул на Веру, она грустно кивнула. Юноша взялся за шинель.

– Куда ты теперь? – спросила его сестрица.

– К Бурковскому, в театр. Мы рядиться будем да по домам пойдем колядовать. Идем с нами, весело будет! А может статься, что-нибудь и перепадет.

Вера задумалась. Рядиться любила с детства, особливо под Рождество. На Масленицуже колядовать не доводилось ни разу. Однако теперь, в положении беглянки, предаваться ребяческим забавам? А так хочется сбросить с себя груз взрослой жизни и окунуться в беззаботную радость! Сашка почувствовал ее колебания.

– Пойдем, Вера! Я представлю тебя Бурковскому.

– Однако неловко… – возразила девушка. – А, Луша?

Цыганка неопределенно повела плечом:

– Ты теперь себе хозяйка, вот и думай сама.

Вера только теперь поняла, что ей предоставлена полная свобода, что отныне никто не будет руководить ее поступками и движениями. Вера поежилась, как от зябкого ветерка. Эта свобода означает и то, что более никому она не нужна, не интересна. Никто не будет теперь заботиться о ней, беспокоиться, сыта ли, здорова. И никто не поможет в трудный момент, а, напротив, это она теперь должна заботиться о Сашке и оберегать его от неверных шагов. Однако он с нетерпением ждет ответа. Вера глубоко вздохнула и решила, что ее долг – быть возле Сашки и опекать его.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒