Григол АБАШИДЗЕ 6 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 48Следующая ⇒

внимания к ее дочери. На этот раз родственница Зезвы привезла с собой

единственного сына, уже взрослого юношу Лухуми.

Нельзя было не обратить внимания на этого богатыря. Чтобы пройти в

дверь, он согнулся чуть не вдвое, а его широкие плечи закрыли почти весь

дверной проем.

Рука Цицино, протянутая для пожатия, утонула в его огромной ладони.

С открытым мужественным лицом, орлиным носом и пронзительным взором

серо-зеленых глаз, он выглядел несколько сурово и в то же время как-то

по-детски наивно и застенчиво.

С Лилэ он держался робко, краснел до ушей при каждом брошенном на нее

взгляде, точно не знал, куда девать свои огромные руки и ноги.

Но стоило только Лилэ отвернуться, как он во все глаза начинал

разглядывать ее.

Цицино несколько раз перехватывала этот взгляд, обращенный к ее

единственной утехе, и ее охватывал страх.

Вскоре мать и сын уехали в Велисцихе, а осенью Кетеван прислала

Цицино и ее дочери вина, фруктов и чурчхел, а в письме к Зезве просила

передать Лилэ сердечный привет от Лухуми.

Такая дерзость со стороны простой крестьянки возмутила Цицино.

— Моя Лилэ не нуждается в милостыне, — заявила она и запретила

девушке прикасаться к подаркам Мигриаули.

Потом надменная вдова стала упрашивать Зезву отослать подарки назад и

передать Кетеван, чтобы ее неотесанный верзила-сын не смел даже

произносить имени Лилэ.

Огорченный Зезва успокоил Цицино обещанием, что съездит в Кахетц и

поговорит обо всем со своей родственницей.

С той поры Кетеван и Лухуми не приезжали больше к Зезве, не писали

писем его заносчивой гостье.

Кетеван чувствовала себя оскорбленной, но скрывала от сына свой

разговор с Зезвой. Она предала бы забвению все случившееся, если б не

печальный вид Лухуми и овладевшая им любовная тоска.

С того дня, как Лухуми побывал в доме Зезвы, он потерял покой. Иной

раз он так глубоко погружался в раздумья, что, забыв про еду, просиживал

за столом, уставясь в одну точку.

Горько было смотреть на это Кетеван, тем более что она сама была

виновницей печали сына, так неудачно затеяв сватовство. И еще горше было

ей от сознания того, что теперь нельзя ничем помочь делу. Хотя Зезва

ничего не объяснял Кетеван, она поняла все сама: сын ее был слишком беден

и незнатен для Лилэ.

Муж Кетеван Мгелика Мигриаули, спасаясь от кровной мести, переселился

в Кахети и занялся земледелием. Однако сердце воина не лежало к столь

мирному занятию, и через некоторое время Мгелика сменил мотыгу на копье.

В те времена на границах Грузии то и дело вспыхивали войны, и

Мигриаули легко нашел себе место в дружине братьев Мхаргрдзели. Он

принимал участие в походах на Хлат и Иран, во взятии Арчеша и Ардебиля.

Когда Иванэ и Захария Мхаргрдзели повели войска на Хорасан, Мгелика

Мигриаули первым вступил в Маранд вместе с пятьюстами отборными воинами,

которыми командовал Такаидин Тмогвели. Амирспасалар Захария приказал

передовым отрядам не вступать в схватку с врагом до тех пор, пока не будут

подтянуты основные силы. В случае же обнаружения крупных вражеских сил

Такаидин должен был немедленно известить военачальника и действовать по

его указанию.

Передовой отряд поднялся на холм перед Марандом и расположился

лагерем в виду города. Марандцы, как сказано в летописи, «узрели малые

вражеские дружины, вооружились и налетели на них с превеликой яростью, ибо

малые силы тех не внушали страха».

Тмогвели со своими ратниками самоотверженно ринулся навстречу

неприятелю и перебил почти весь отряд. Оставшиеся в живых бежали,

преследуемые грузинами.

Захария Мхаргрдзели, подведя тем временем к городу основные силы, был

изумлен представшим его взору зрелищем: лагерь на холме был пуст, а поле

перед ним усеяно трупами марандцев. Убитых пересчитали. Их оказалось ровно

пятьсот, и каждый был проткнут копьем.

Обеспокоенный бесследным исчезновением передового отряда,

амирспасалар не знал уже, что думать.

Скоро, однако, со стороны города потянулись поодиночке

грузины-дружинники. Собрались все пятьсот. Тмогвели в этом славном бою не

потерял ни одного человека. Но вместо ожидаемой награды Такаидин получил

суровый выговор за ослушание. Мхаргрдзели отчитал его перед всей дружиной,

как мальчишку, за то, что он вступил в бой, не известив амирспасалара.

В наказание Захария разбил отряд: половину воинов оставил в Тавризе в

качестве охранного гарнизона, а другую часть отослал в Мияну.

Сюда, в добровольно сдавшуюся Мияну, попал и Мгелика Мигриаули.

Войска, продолжая свое победоносное шествие, углубились в страну, заняли

Зинджан, разорили Казвин.

Но до миянского гарнизона эти известия не доходили. Кто-то распустил

слух о поражении и гибели грузин. Вероломный мелик Мияны поверил ложным

доносам, захватил грузинский гарнизон и повесил на столбах Мгелику

Мигриаули и его товарищей.

Вскоре грузинское войско, забрав большое количество пленных и

отягощенное богатой добычей, повернуло обратно и подошло к Мияне. Узнав о

происшедших здесь событиях, Захария Мхаргрдзели рассвирепел. Он приказал

казнить всех виновных. Мелика с семьей и единомышленниками повесили на

минарете, а город сожгли и разграбили.

Вернувшийся на родину Такаидин Тмогвели считал себя виновным в

бесславной гибели марандских героев. Поэтому часть своего имущества он

роздал семьям погибших в Мияне воинов, а сам постригся в монахи.

На деньги, врученные ей Тмогвели, вдова Мгелики Мигриаули Кетеван

приобрела клочок земли и заложила на нем виноградник. Этот маленький

виноградник и был единственной наградой отцу Лухуми за далекий поход, за

жестокие сражения и победы.

Мать и сын трудились не покладая рук, но крохотный участок земли не

мог, конечно, приносить им такого дохода, чтобы Цицино, мечтавшая о

царском троне для своей дочери, признала Лухуми Мигриаули достойным зятем.

Таковы были дела у Лухуми и его матери накануне лашарского праздника.

Кетеван посетило видение: будто бы явился к ней сам Лашари и стал упрекать

ее за то, что она совсем забыла о жертвоприношениях и дарах божеству, и

велел посетить празднество.

Мигриаули снарядили крытую повозку, привязали к ней жертвенного бычка

и, захватив вино и другие дары, двинулись в Пхови.

Первая их встреча с Лилэ и Цицино была нерадостной.

Своим надменным приветствием Цицино словно ледяной водой обдала

бедную Кетеван, и та печально отошла к своей арбе. Лухуми же, как тень,

повсюду следовал за гордячками. Мать с дочерью и глядеть не хотели на

«назойливого простака», избегали его всячески, но Лухуми не отступался и

не оставлял их одних ни на минуту. Тогда Цицино решила пожаловаться

сыновьям Зезвы, но обстоятельства сложились так, что помощь их не

понадобилась.

Хевсуры, кровные враги отца Лухуми, узнали вдову Мигриаули,

порасспросили о ней и, выяснив все, что им было нужно, решили свести

старые счеты.

Велисцихский богатырь, уныло понурясь, шел по взгорью в поисках Лилэ,

когда трое хевсуров преградили ему путь и, грубо толкнув его,

приготовились к драке. Лухуми, словно не замечая вызова, продолжал свой

путь. Тогда один из хевсуров догнал его и, схватив за плечо, хотел силой

повернуть к себе, но не смог даже сдвинуть великана с места. Лухуми

остановился и, не поворачивая головы, спросил негромко:

— Чего тебе, братец?

— Братца ты себе в хлеву поищи! А сейчас доставай меч из ножен, если

ты не трус! — вскричал хевсур, обнажив свой франгули.

Только когда мечи сверкнули в руках двух других противников, Лухуми

пришел в себя, стремительно отскочил назад и стал обороняться.

Цицино не возлагала больших надежд на посещение лашарского праздника.

Испытав разочарование на праздниках в Гудани и Аласерды, она не надеялась

на интересную встречу.

Лилэ стала уже невестой, а желанного суженого все не было видно. Мать

слабела под бременем непрестанных забот и болезней, с каждым днем ей все

труднее становилось отваживать нежелательных сватов.

Едва ступив в пховское ущелье, Цицино узнала, что лашарское

празднество собирается посетить сам Георгий, царь царей. Разные толки шли

по этому поводу в народе. Говорили, что у царицы Тамар не было детей до

тех пор, пока она со своим супругом Давидом Сосланом не пришла поклониться

Лашарской святыне. После того как она принесла жертву и провела ночь в

молитве и бдении, Лашари даровал ей наследника, которого назвали в честь

божества Лашой, а при крещении нарекли Георгием.

Сам хевисбери Чалхия так объяснял происхождение царского имени: в

старину божеством солнца у всех грузин почитался Лашари, ему поклонялись

почти на всем Кавказе. В Абхазии до наших дней, говорил он, верят в Лашари

(по-абхазски его называют Алашари), и это означает «льющий на землю свет».

Однажды царская чета пребывала на отдыхе в местности, носящей имя Лашапша,

что означает река Лаши. Там тоже есть молельня Лашари. Находясь в Абхазии,

царица зачала, и после появления на свет младенца Давид Сослан пожелал

назвать его Лашой в честь абхазской святыни.

Богомольцы говорили также, что царь назвал сына так, потому что

Лашари почитается божеством у аланов — осетин и у касогов — черкесов.

Так или иначе, рождение царевича приписывали милости Лашарской

святыни. От самого царя, воспитанного пховцем Чалхией, горцы ждали

всяческих благодеяний и с радостью готовились к встрече с ним.

Волнение охватило Цицино при виде царя со свитой. Сама она старалась

не попадаться на глаза приближенным Георгия, боясь быть узнанной, но зато

дочь она подталкивала поближе к царю. Когда народ повалил прикладываться к

царской одежде, Цицино с дочерью удалось пробраться почти к самому Лаше,

но тут вдова увидела Шалву Ахалцихели, одного из тех, кто истребил род ее

мужа. Он мог сразу узнать ее. Охваченная страхом, Цицино отступила назад и

смешалась с толпой.

Когда царь, заинтересовавшись поединком Лухуми с хевсурами, покинув

свиту, спустился с вершины холма, у нее опять мелькнула надежда. Боготворя

дочь, она была уверена, что стоит только царю взглянуть на Лилэ, все

пойдет так, как рисовалось ей в самых сладких мечтах. К несчастью, Георгий

не отводил взора от сверкающих клинков, и красота Лилэ осталась не

замеченной им.

Неожиданное возвышение Лухуми вызвало в голове Цицино сотни новых

планов и соображений.

Она разыскала Кетеван и, обласкав ее, пригласила к себе в шатер.

Кетеван поняла, что царская милость открыла ее сыну путь к сердцу

Лилэ.

По возвращении с лашарского праздника Цицино, немного времени спустя,

не теряя ни минуты, направила Зезву в Велисцихе подробнее разузнать о

положении дел. Зезва вернулся с хорошими вестями: Лухуми пользуется

великими милостями царя, днем он не разлучается с ним, а ночи проводит на

страже у царской опочивальни.

Больше всего интересовала Цицино именно близость Лухуми к царской

особе. Она почти пропустила мимо ушей рассказ о ценных подарках, которые

Лухуми часто присылает матери, о том, что Зезва с трудом узнал дом своей

родственницы, разбогатевшей за последнее время.

Цицино задумалась над судьбой дочери. Теперь Лухуми не казался таким

уж недостойным Лилэ. Лухуми стал уже богатым, в дальнейшем, очевидно,

станет азнаури и еще более богатым, его ждет слава и богатство. А Лилэ,

судя по всему, не суждено стать царицей. Сама Цицино чувствовала, что силы

ее на исходе, она смутно ощущала, как неведомый недуг овладевает ею. Не

сегодня-завтра она свалится, и Лилэ останется одна-одинешенька. А где

взять зятя, лучшего, чем Мигриаули: он и обеспечен, и положение занимает

высокое. Знала Цицино и то, что Лухуми самозабвенно любит ее дочь. И

поскольку другого выбора не было, она решила не отказываться от счастья,

ступившего на ее порог.

В скором времени она, захватив с собой дочь, как бы невзначай заехала

в Велисцихе. После взаимных приветствий и осторожной поначалу беседы

Кетеван и Цицино открылись друг другу в своих желаниях и решили при первом

же приезде Лухуми обручить молодых.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Стояли последние солнечные дни осени. У царя гостил трапезундский

кесарь, Алексей Комнин. Царь и его приближенные были заняты тем, как бы

развлечь гостя и получше показать ему страну.

Последний отпрыск прославленного рода Комнинов, нынешний гость

грузинского царя — Алексей Комнин сам воспитывался в Грузии. В дни гибели

его деда, императора Андроника, свергнутого с византийского престола лет

тридцать назад, послу грузинского царя, Маргвели, удалось спасти

малолетних наследников Алексея и Давида и, преодолев множество трудностей

и опасностей, привезти их ко двору царицы Тамар, приходившейся им теткой.

Тамар не признавала Ангелов, династию, похитившую у Комнинов венец, и

была враждебно настроена к ней. Изгнанный в свое время из Грузии первый

супруг Тамар — сын князя Андрея Боголюбского, Юрий, или Георгий Руси, как

называли его в Грузии, дважды находил убежище при дворе Исаака Ангела и

оба раза при военной поддержке Византии пытался вторгнуться в Грузию.

Тамар не могла простить этого Ангелам и намеревалась посадить на

византийский престол одного из внуков Андроника — Комнина.

Когда Алексей и Давид подросли, Тамар поставила их во главе

грузинского войска и направила к берегам Черного моря. Поход был успешным:

удалось занять почти все прибрежные владения Византии. Здесь и была

основана новая Трапезундская империя, поставленная в вассальную

зависимость от Грузии.

Для Алексея Комнина, нового кесаря, грузинский язык был родным.

Одеждой, нравом и повадкой он больше походил на грузинского царевича,

нежели на грека.

После смерти царицы Тамар на побережье Черного моря многое

изменилось. С юга на Трапезунд давил Румский султанат, весьма усилившийся

после падения Константинополя. Султанат давно бы поглотил приморскую

империю, если бы за спиной Комнина не стояла могущественная Грузия.

Главной целью приезда Комнина было желание показать врагам свою дружбу с

грузинским царем.

Шалва и Иванэ Ахалцихели устроили для монархов смотр войск у

юго-западных границ Грузии.

Отдыхая, государи развлекались игрой в човган и верховой ездой. После

смотра, покуда не наступили холода, Комнин пожелал проехать в Эрети

поохотиться на кабанов.

Эретские леса с могучими каштанами, ореховыми и гранатовыми деревьями

были хорошо знакомы Комнину. Он часто охотился там еще юношей.

Эристави и князья соревновались друг с другом в гостеприимстве. Но

больше всех старался эретский эристави, ибо леса принадлежали ему и

венценосных охотников он считал своими гостями.

Стоило царям придержать коней, как под сенью ближайшего дерева

раскидывалась скатерть. Подавалась в изобилии дичь, тончайшие вина.

Алексей Комнин, как и Георгий, не принадлежал к числу ревнителей

церкви.

Иногда венценосным охотникам приходилось заезжать во встречавшиеся по

дороге монастыри и отстаивать там торжественные молебны. Но чаще цари

старались объехать стороной укрывавшиеся в зелени и садах храмы. Во всяком

случае, они ни разу не задерживались там подолгу.

Проезжая Гомборский перевал, невдалеке от женского монастыря в

Шуамта, цари услышали в тишине лесной чащи пение. Словно серебряные

стрелы, рассыпались по лесу звонкие высокие голоса, стройно и торжественно

лилась мелодия.

Всадники остановили коней, прислушиваясь.

Вскоре на тропинке показался настоятель монастыря в парадном

облачении, сопровождаемый хором монахинь в белых одеяниях. Очарование

рассеялось.

Податься было некуда, и цари вынуждены были покорно принять

благословение и выслушать длинную проповедь. Смиренно опустив головы, они

исподтишка поглядывали на молодых монахинь.

Вдруг царская свита заволновалась, расступилась, и к ногам Лаши

бросилась женщина в разорванном платье, с распущенными волосами. За подол

ее цеплялись пять ребятишек — один меньше другого.

Слуги кинулись к женщине, стараясь оттащить ее от царя.

— Не уйду! — кричала она. — Убейте на месте, не уйду! Я обо всем

должна рассказать царю. Он один поможет мне. Он сын всеблагой царицы

Тамар!..

Лаша взглядом остановил слуг и поднял коленопреклоненную женщину.

— Какое горе у тебя? Расскажи мне все.

— На тебя вся надежда моя, — лихорадочно-быстро заговорила

просительница. — Наши господа принесли семью нашу в дар монастырю. Нам

велено было ухаживать за монастырским источником. Вот и все наши

повинности. И грамота у нас есть, в ней все сказано! — Женщина извлекла

из-за пазухи обернутую в тряпье бумагу.

Царь развернул ее и начал читать:

«...Сие до скончания веков, твердо и неизменно и незыблемо, для

всякого смертного обязательно. Сия грамота пожертвования писана нами для

раба нашего хизани Хахиашвили. Жертвуем вас монастырю Шуамта для

воздыхания и моления о нас и поминания душ усопших матери нашей и отца

нашего. Из рода Хахиашвили по одному человеку должно обучаться мастерству

украшения источника монастырского. И других повинностей вам не нести, и

другого ничего от вас не требовать ни нам, ни монастырю...»

Георгий взглянул на женщину.

— И деды наши, и прадеды — все только эту службу и несли. А теперь

монастырь берет с меня оброк, как с других крестьян, а я вдова, у меня

пятеро сирот, где я возьму хлеб и вино, когда детей кормить нечем,

голодные они у меня, раздетые и разутые... — запричитала она и снова

бросилась в ноги царю.

Настоятель побледнел.

Лаша снова обратился к грамоте.

«Положено сие нами навсегда, и никто — ни родня, ни потомки наши не

вправе нарушить или изменить волю нашу. А ежели кто попытается, смертный

грех на душу возьмет...» Царь громко прочитал последнюю фразу и сурово

взглянул на настоятеля.

— Почему же ты нарушил эту дарственную, отец?

— Не знал я, царь-батюшка! Без моего ведома кто-то стал требовать с

них оброк, — залепетал настоятель.

— Знает он, все знает! — закричала женщина. — Я хотела жаловаться

епископу, так он не допустил...

— Отныне вдову Хахиашвили освобождаю от ухода за монастырским

источником и от всяких иных повинностей. А настоятель ответит перед царем

и католикосом за нарушение закона, а за то, что преступил волю покойных,

пусть господь с него взыщет! — заключил Георгий, трогая коня.

— Да живет вечно наш царь! Бог вознаградит тебя за справедливость

твою! — кричала ему вслед вдова.

Комнин бросил ребятишкам горсть монет и поехал вслед за Лашой.

Некоторое время они ехали молча.

Спутники царя громким шепотом одобряли царское решение. Особенно

горячо выражал свою радость Лухуми. Он и раньше считал Георгия

справедливым и добросердечным государем. А теперь царь показался ему

истинным защитником бедных и угнетенных. Были в свите и недовольные, но

они не решались выразить своего недовольства вслух.

Посрамленный настоятель сказался больным, и его отвезли в монастырь

на арбе.

Между тем в хоре недосчитались двух монахинь. Подозревали, что их

увез с собой кахетинский эристави, сопровождавший царя, но доложить об

этом и без того разгневанному владыке не решались.

Главный егерь устроил в тот день большую охоту с множеством гончих и

борзых.

Царский шатер раскинули на опушке леса под могучим дубом. И пока

загонщики гнали зверя, цари развлекались игрой в шахматы.

За шатром стояли оседланные кони. Все были наготове в ожидании

сигнала о том, что кабан поднят.

У входа в шатер, закованный в железные латы, стоял Лухуми.

Он весь обратился в зрение и слух. Вот уже третий раз появляется

возле дуба паренек лет шестнадцати, одетый в лохмотья. Он внимательно

разглядывает не то самого Лухуми, не то богато убранных царских коней и

потом скрывается за деревьями.

Еще в Алазанской долине приметил Мигриаули этого парня. Он все время,

не отставая, следовал в некотором отдалении за свитой.

Лухуми замечал, что при всяком удобном случае мальчик пытается

подойти поближе к коню трапезундского кесаря. Караковый жеребец Комнина

при этом ржал и бил копытами оземь. Паренек тотчас отходил и на некоторое

время куда-то исчезал.

Поведение его, замеченное и другими слугами, не вызывало подозрений,

ибо на коня, на котором гарцевал Комнин, заглядеться было не мудрено.

Стройный и поджарый, словно борзая, жеребец и впрямь выглядел

красавцем. Пышный хвост ниспадал до самых щеток, густая грива волнами

переливалась по крутой шее, а караковая шерсть блестела, как зеркало. Он

выступал горделиво, медленно, высоко поднимал свои длинные ноги и почти

незаметно и плавно набирал такую скорость, что казалось, летел по воздуху,

не касаясь земли.

Мальчишка снова выглянул из-за деревьев и нерешительно направился к

Лухуми. Тот, подняв с земли копье, шагнул ему навстречу. Паренек подошел

поближе, с опаской оглядываясь по сторонам.

— Ты ведь дядя Лухуми? — шепотом спросил он.

— Да, Лухуми. А чего тебе?

— Я из Велисцихе, Карума Наскидашвили. — Мальчик улыбнулся сквозь

слезы.

— Вон какой стал большой! Я и не узнал тебя! — похлопал его по плечу

Лухуми. — Что же ты здесь делаешь?

— Помоги мне, дядя Лухуми! Одна надежда на тебя...

— А что с тобой стряслось?

— Вот этот жеребец... он мой, дядя Лухуми... — глотая слезы,

проговорил Карума, указывая на коня Комнина.

— Что ты плетешь? Да знаешь ли ты, чей это конь?! — рассердился

Мигриаули и опасливо огляделся. — Этого коня наш царь подарил кесарю...

— Мой это жеребец, честное слово! Я пять лет батраком работал у купца

в Хорнабуджи. Все деньги, что заработал, отдал за него, он еще совсем

маленький был тогда. Я его купал, как ребенка, кормил, насилу вырастил — и

вот...

— Свихнулся ты, что ли, малый! — все больше сердился Лухуми.

— Нет, дядя Лухуми! Я правду тебе говорю. Две недели назад он у меня

пропал. День и ночь ищу с тех пор, оборвался весь, изголодался. Дней

десять тому, как сказали мне, что видели его в Алвани. Я и туда подался,

да попусту. Он вот где оказался! Выходит, моего жеребца кахетинский

эристави царю подарил.

— Замолчи! — Лухуми прикрыл своей широкой ладонью рот Каруме.

— Помоги мне, дядя Лухуми, рабом твоим стану...

— Как же я могу помочь тебе... — с сочувствием произнес Мигриаули.

— О, ты можешь! Ты все можешь! — воскликнул ободренный Карума и

бросился в ноги царскому телохранителю. — Допусти меня до царя, я все ему

расскажу, упрошу его... Он сжалится надо мной... — не унимался Карума.

— К царю тебя допустить не могу. — Лухуми старался высвободить ноги

из цепких рук Карумы. — Надо что-нибудь другое придумать... Вставай,

вставай же!

Карума поднялся и с надеждой взглянул на своего земляка.

— Вот что... Ты здесь больше не показывайся, ступай назад и дожидайся

меня завтра на Алазани. Я постараюсь что-нибудь сделать, — нерешительно

закончил Лухуми.

Карума собрался было уходить, но остановился и, переминаясь с ноги на

ногу, спросил с тревогой:

— А коня мне отдадут? Отберут его у греческого царя?

Лухуми не знал, что ответить. В самом деле, как вернуть коня? Лаша

скорее полцарства отдаст, чем возьмет обратно подарок.

— Знаешь... Может, так сделаем: ты вроде и не видел меня, я вскочу на

моего каракового и был таков! — зашептал Карума.

— Выбрось это из головы!

— Почему, дядя Лухуми?

— Да убьют тебя на месте, вот и все! Вместе с конем твоим!

— Пускай убивают! — горячился Карума. — У всех людей есть на свете

кто-нибудь, у меня одного никого нет, кроме этого коня. Без него мне не

жить...

— Нет, это не дело! Ты ступай, а я что-нибудь придумаю... — в

растерянности бормотал Лухуми, не очень представляя себе, как он может

помочь Каруме.

Еще раз поглядел Карума на своего коня, беспечно похрустывающего

овсом, и ласково окликнул его.

Конь насторожился, прислушался к знакомому зову, повел глазами и

громко заржал.

— Ступай, говорю тебе, с глаз долой! — прикрикнул обеспокоенный

Лухуми, с трудом сдвинув упрямца с места.

— Уйду, бегом побегу отсюда, только помоги мне! — С этими словами

Карума Наскидашвили исчез в чаще.

Взволнованный Лухуми принялся вышагивать перед царским шатром. Чем

помочь бедняге? У парня — ни кола ни двора. Сироту вырастили односельчане.

Кетеван не раз зазывала его к себе: то накормит, то одежонку какую сунет.

У самих ничего не было, так она одевала его кое-как, в обноски с него, с

Лухуми. Мальчик рос шустрый, сметливый, старательный. В деревне его

любили. Кому воды натаскает, кому скотину пасти возьмется. И никто не

жалел для него куска хлеба.

Когда Карума подрос, нанялся к приезжему купцу в батраки и уехал.

Пять лет проработал он в Хорнабуджи, и вот, пожалуйте, все

заработанные деньги ухлопал на этого коня. Кто надоумил на это бездомного

сироту? Купить коня, да еще такого, на которого все заглядываются. Разве

убережешь жеребца, достойного царской конюшни! Но, с другой стороны,

Карума ведь тоже человек. Он так же, как другие, может привязаться и

полюбить. И разве царь и его закон не должны одинаково охранять всех от

несправедливости и произвола?

Размышляя таким образом, Лухуми заглянул в шатер. Цари сидели за

шахматной доской. Как далеки были они от забот Карумы, от тягостных мыслей

Лухуми!

Лаша сделал хитрый ход. Комнин задумался. Георгий считал попытку

гостя спасти своего короля безнадежной и привольно развалился на подушках,

не интересуясь более игрой. Взгляд его упал на Мигриаули, расхаживающего у

входа. Он подмигнул своему телохранителю, указывая на задумавшегося

Комнина, и, радуясь победе, по-детски простодушно улыбнулся ему.

Улыбка царя, как это всегда бывало, развеяла мрачные думы Лухуми.

«Не знает он, ничего не знает о том, какая несправедливость творится

вокруг него. Если сказать ему про недостойный поступок кахетинского

эристави, он накажет его по заслугам и вернет коня обездоленному сироте.

Ведь наказал же он настоятеля монастыря и заступился за вдову и сирот.

Обязательно расскажу, в какую беду попал Карума Наскидашвиди. Выберу

только время — и пусть тогда своевольный эристави держит ответ за то, что

грабит крестьян», — думал Лухуми и, уверившись в благополучном исходе

дела, совсем успокоился.

В это время раздались звуки охотничьего рога и лай собак. Из чащи

выскочил преследуемый гоном кабан и закружился у шатра. Лаша и Алексей

Комнин, схватив копья, вскочили на коней.

Первым метнул копье Комнин, но промахнулся.

Кабан подпрыгнул на месте, затем стремительно кинулся на коня

трапезундского кесаря и полоснул его клыком. Конь свалился на землю,

увлекая за собой седока. Пока Комнин пытался высвободиться из-под

раненного насмерть жеребца, кабан разбежался и снова кинулся на своего

врага. И конец бы пришел Комнину, если бы не копье Мигриаули. Оно

вонзилось глубоко в бок кабану. Тот повалился на сторону. Вторым ударом

Лухуми добил зверя.

Все бросились к кесарю.

Осторожно высвободив его из стремени, подняли и внесли в шатер.

Правый бок и нога у него оказались изрядно помятыми, и при малейшем

движении он чувствовал резкую боль.

Лухуми остался один возле издыхающего коня. В ушах у него звучали

слова горемычного Карумы: «У всех людей есть на свете кто-нибудь, у меня

же никого нет, кроме этого коня...»

Печально окончился этот день.

Комнин лежал в шатре, окруженный лекарями. Лаша не отходил от него.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒