Григол АБАШИДЗЕ 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 48Следующая ⇒

русские в Грузию.

На другой день атабек опять прибегнул к помощи Русудан, заставив ее

пригласить к себе Тихона, и сам явился в покои царевны.

Чтобы расположить к себе купца, Мхаргрдзели закупил нужные и ненужные

ему товары, уплатив сполна чистым золотом. Он попросил Тихона привезти из

Ирана много дорогих товаров для Русудан и своей семьи и пригласил к себе в

гости довольного столь выгодной сделкой купца.

— Царь очень благодарен тебе за твое посольство, — вкрадчиво начал

атабек, заметив, что Тихон изрядно захмелел, и подал ему снова полную

чашу.

Тихон сощурился и подозрительно взглянул на царедворца.

— Выпьем за здоровье нашего царя! — продолжал Мхаргрдзели, поднимая

свою чашу.

— Да помилует бог царя Георгия, — поднял чашу Тихон, — да поможет ему

выполнить завет матери-царицы!

Мхаргрдзели насторожился.

Тихон одним духом осушил чашу.

— Ты говоришь, царь доволен мной? — заговорил он. — Еще бы! Вчера он

такой подарок получил от кипчакского хана, видел небось сто отборных

коней!

— Как же, видел своими глазами, — подтвердил Иванэ, придвигаясь

поближе к Тихону и снова подливая ему вина.

— Что ж, выпьем еще, атабек! Вино в Грузии отличное! Я попрошу купцов

привезти мне в Киев побольше. Пусть себе торгуют у нас, пусть князь пьет,

и я пить буду! Будем здоровы, атабек! За успех нашего дела христианского.

Ты важный человек в Грузии. Страна у вас сильная. Говорят, вы собираетесь

разрушить басурманские крепости и спасти гроб господень от поганых. —

Тихон расчувствовался, на глазах у него блеснули слезы. — Вспомни тогда и

обо мне, друг. Поставь свечу за спасение моей души в Иерусалимском храме.

Иванэ в знак согласия кивнул и опять поднял чашу.

— За твое здоровье, Тихон, грузинский народ и царь Грузии не забудут

твоих заслуг. Ты расскажи своему князю о нас. Большое дело сделаешь. Желаю

тебе успеха!

Атабек поднес чашу к губам. Сощурясь, Тихон внимательно следил за

ним. Иванэ сделал вид, что выпил, и поставил чашу. Но Тихон заметил, что

рот его не увлажнился от вина, а кадык ни разу не шевельнулся на горле. Он

понял, что визирь старается напоить его, а сам чокается пустым сосудом.

Тихон и виду не подал, еще не такое приходилось видеть ему на своем веку.

Он поставил на стол полную чашу и в упор посмотрел на хозяина.

— А сколько же всадников просит царь у хана? — как бы невзначай

спросил Мхаргрдзели, нервно перебирая четки.

Вопрос сразу отрезвил Тихона. Он слышал о несогласиях между царем и

атабеком, и ему стало несколько не по себе. «Не проговорился ли я, не

сказал ли чего лишнего?» — подумал посол.

— Да ведь царь же тебе говорил... — заплетающимся языком пробормотал

он.

— Говорил, говорил, — вынужден был подтвердить атабек. — Что же ты не

пьешь, гость дорогой? — Он опять чокнулся с Тихоном пустой чашей.

Тихон поглядел на него бессмысленным взглядом, поднял чашу, разом

осушил ее и, уронив голову на стол, захрапел.

Как ни тряс его за плечи Мхаргрдзели, никак не мог добудиться. Крепко

выругавшись с досады, он покинул зал, хлопнув в сердцах дверью.

В это самое время эмир Карса, военачальник пограничных войск Иванэ

Ахалцихели докладывал царю о подозрительных действиях румского султана.

Султан сосредоточивал большие отряды у границ Трапезундской империи.

Карский наместник высказывал предположение, что турки намереваются

вторгнуться в Трапезунд.

Отважный воин, Иванэ Ахалцихели не сидел сложа руки. Он наносил удары

туркам с тыла и тревожил их постоянными набегами.

Он считал целесообразным теперь же подтянуть возможно больше

грузинских войск к границам Рума для устрашения турок и в доказательство

того, что Грузия оказывает свое покровительство Трапезундской империи.

Дарбази признал мнение Иванэ Ахалцихели правильным и одобрил посылку

войска на границу.

Мхаргрдзели видел, что за его спиной, тайно от него принимаются

важные решения. Он счел невозможным в такой момент покидать столицу. Желая

удалить подальше от двора Шалву Ахалцихели, он, прикинувшись больным, сам

предложил последнему встать во главе направляемых к границе войск.

Совет принял предложение атабека, и через десять дней хорошо

снаряженное войско двинулось на юг.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Надо беспрерывно рассылать во все

стороны лазутчиков в виде путников,

суфиев, торговцев снадобьями, нищих.

Низам-эль-Мульк

Лазутчики Мхаргрдзели и мандатуртухуцеси давно следили за торговым

домом Хамадавла. Дважды был замечен подходивший к лавке гробовщика

проводник-перс, находящийся при русском караване. Приказчик Хамадавла,

щедро награжденный мандатуртухуцеси, сообщил, что один раз проводник

прошел к Хатуне и заговорил с ней на незнакомом языке, но та остановила

его взглядом, и он тотчас ушел.

Раз под вечер переодетая в мужское платье Хатуна, закутав голову

башлыком, вышла с заднего хода лавки и направилась по Исанской дороге к

духану у городских ворот. В духане было много народу, стоял невообразимый

шум. Пьяные кутилы галдели хором, на разных языках. Пищала зурна, и,

подперев рукой щеку, певец заунывно тянул на одной ноте долгий персидский

напев.

Хатуна вошла в духан, обвела взглядом сидящих и прошла в угол, где за

маленьким столиком сидел проводник-перс.

Молча села она за стол, спросила плову и что-то шепнула персу.

Духанщик скосил на них глаза.

Хатуна сунула руку за пазуху, огляделась вокруг и, заметив

приближавшегося к столу духанщика, сделала вид, что поправила ворот.

Духанщик поставил перед ней дымящийся рис. Она неохотно начала есть и

вынула из-за пазухи шелковый пестрый платок. Из него выпала, очевидно,

заранее приготовленная записка. Как бы не замечая ее, Хатуна вытерла губы

и спрятала платок. Перс быстрым, незаметным движением подобрал записку. И

в этот самый миг кто-то крепко сжал его руку. Перс обернулся. За ним

стояли четверо вооруженных стражников.

В духане стало тихо.

Стражники увели Хатуну и перса.

Допрос производил сам Мхаргрдзели.

Из записки явствовало, что она предназначалась визирю Румского

султаната.

В ней говорилось о событиях, происходивших в Грузии в последнее

время: о посылке большого войска к турецкой границе под предводительством

Шалвы Ахалцихели, о переговорах с Комнином, о соглашении с кипчакским

ханом, о найме тридцати тысяч всадников. Не были пропущены и дворцовые

распри, разногласия между царем и атабеком.

Трое суток продолжался допрос, и наконец Хатуна призналась во всем.

Она рассказала атабеку, как стала сначала лазутчицей никейского

кесаря, а потом румского султана Кей-Кавуса, как ее «выдали замуж» за

Хамадавла и вместе с ним направили в Грузию.

Румский, он же иконийский, султан готовился к походу на Трапезунд.

Трапезунд пользовался покровительством Грузинского царства, поэтому султан

считал неизбежным столкновение и с Грузией.

Не удивительно, что в Грузию постоянно засылались лазутчики. Когда

визирь румского султана направлял в Тбилиси красавицу Хатуну, у него и в

мыслях не было, что она добьется такого успеха. В лучшем случае он

рассчитывал на ее сближение с каким-нибудь военачальником. Когда визирю

донесли, что в сети Хатуны попал сам царь, в голове его стали складываться

новые планы, более смелые и далеко идущие, чем прежние.

В Грузию отправили несколько бродячих суфиев — «риндов». Глава ордена

риндов, шейх Фаиз, был опытным соглядатаем. В числе других заданий

иконийский визирь поручил ему направлять и деятельность Хатуны.

Никто не знал, каким образом шейх Фаиз стал главой ордена. Он не

утруждал себя молитвами и не отказывал себе в благах земных. На словах он

проповедовал любовь, а на деле служил злу и под лохмотьями суфия прятал

кинжал.

По расчетам румского визиря шейх Фаиз и Хатуна должны были вызвать в

Грузии смуту и беспорядки, чтобы отвлечь внимание царя на то время, пока

Кей-Кавус успеет расправиться со слабым и кичливым Комнином, властителем

Трапезунда.

Султан торопился захватить Трапезунд до прибытия в Грузию кипчакских

всадников и требовал от своих лазутчиков скорейших действий.

Между тем Хатуна медлила и не хотела делать ничего в ущерб своему

возлюбленному, грузинскому царю. Обливаясь слезами, она призналась

атабеку, что полюбила Георгия.

Во время допросов Хатуна пыталась вскружить голову атабеку. Она

кокетливо заглядывала ему в глаза, держалась вызывающе смело. Иванэ с

трудом сдерживался, старался сохранить самообладание и до конца оставался

холодным к чарам прелестной узницы.

— Какой знак подавала ты, чтобы вызвать царя в приют шейха? — как бы

между прочим спросил Мхаргрдзели.

— Я посылала ему вот это кольцо. — Хатуна сняла с пальца большой

перстень и протянула его атабеку.

На гемме кольца была вырезана отрубленная голова на подносе. Иванэ,

даже не взглянув на кольцо, положил его в карман и продолжал допрос.

— Ты вместе с царем ездила к риндам шейха Фаиза или одна?

— Я уезжала накануне, чтобы приготовиться к его прибытию, и ждала его

там.

— Что вы делали в обители?

— Царь беседовал с риндами, а потом спускался в сад, ко мне. Там его

ждал накрытый стол и отдых, музыка услаждала его слух. Мы блаженствовали

до утра. Иногда царь оставался со мной и весь следующий день.

— Ринды тоже допускались к вашему столу?

— Нет, ринды избегают женщин... — Хатуна смутилась и замолчала.

— Женщин и вино им заменяют, верно, их молитвенные радения? —

насмешливо спросил Мхаргрдзели.

— Так говорят, господин!

— Ну, хорошо, — продолжал Мхаргрдзели, — а не собирались ли вы с

царем в ближайшее время посетить сад шейха Фаиза?

— В ближайшие три-четыре дня обитель закрыта, ибо ринды в дни

новолуния не пускают к себе чужих. Никто не знает, что делают они в это

время. Известно только, что, приобщившись тайн, они дня три беспробудно

спят. Царь пытался несколько раз увидеть их тайные собрания, но шейх Фаиз

считает, что его высокий гость еще не готов к постижению высшей тайны, и в

подобные дни избегает его.

Атабек заинтересовался рассказом. Какая-то новая мысль, очевидно,

пришла ему в голову, и глаза его заблестели.

— Что будут делать ринды, если на их тайное собрание проникнет

чужой? — спросил он.

— Пожалуй, не выпустят живым, ибо присутствие постороннего во время

приобщения к святым тайнам считается у них великим грехом, — не

задумываясь, ответила Хатуна.

Допросив Хатуну, Мхаргрдзели покинул темницу.

Георгий поздно лег этой ночью, и то ли из-за обильных возлияний за

столом, то ли по какой другой причине, но только сон его был неспокоен.

Вначале приснилось ему, будто бегут они с Хатуной по зеленому лугу и вдруг

очутились на краю пропасти. Лаша повис над обрывом, вот-вот сорвется и

увлечет за собой Хатуну. Она пытается удержать возлюбленного, но чья-то

сильная рука тянет ее от царя. Рука эта добралась и до Лаши: сжатое, как в

тисках, хрустнуло запястье. Обезумевший от боли Лаша взглянул наверх — над

пропастью стоял Иванэ Мхаргрдзели, растрепанный, с всклоченной бородой. У

царя потемнело в глазах, он медленно разжал руки, сомкнутые вокруг стана

возлюбленной, и, падая в пропасть, услышал отчаянный крик Хатуны.

Лаша проснулся. Он тяжело дышал, на лбу выступили капли пота. Выпив

немного шербета, царь полежал некоторое время с раскрытыми глазами. Потом

незаметно уснул. В этот раз приснилось ему, будто красивая змея обвила его

шею. Змея эта не жалила, а ласкалась к нему. Потом чьи-то сильные руки

оторвали змею и стали сжимать горло царя. До земли склонился он, пытаясь

высвободиться из могучих объятий. И только теперь узнал в злобном великане

Иванэ Мхаргрдзели. Лаша рухнул наземь, и атабек обрушился на него, словно

лавина.

Задыхаясь, Георгий проснулся, открыл глаза. Поняв, что это лишь сон,

он улыбнулся. Спать больше не хотелось. Он встал, накинул халат, прошелся

по комнате.

В углу стоял небольшой письменный стол. Царь работал вчера утром, и

теперь исписанные страницы все еще лежали в беспорядке.

Больше года, как царь Грузии Георгий IV Лаша пишет трактат.

На заглавном листе красиво выведено:

«О Ц А Р С Т В Е Г Р У З И Н С К О М»

Лаша подсел к столу и стал перечитывать написанное. «О племенах

грузинских».

«...Иные указывают на возникновение и происхождение племен грузинских

от семени Иафета, сына Ноева. Много ли правды в сих словах? Бог ведает.

Но древние летописцы говорят, что грузины были известны уже во

времена вавилонян и хеттов. В ту пору грузинские племена были едины и

владели многими землями. Но бесчисленные враги нападали на них, и стали

они распадаться и убывать численно. И стала падать стойкость духа их. И

рассеялись племена грузинские, и языки у них стали разные — как языки

абхазов, касогов, лазов, сванов и многих других. Однако едины суть они и

поныне истоками языка своего, и нравами, и обычаями и должны вновь

объединиться под одним правлением и в одном царстве, в один народ, как и

было с начала их жизни...»

Лаша перевернул страницу и снова погрузился в чтение:

«...Грузины верны своему слову, отважны в борьбе за свободу, хорошо

держат строй. Дружно дерутся с врагами, преданы одной жене в браке и берут

себе ровню — князья из княжеского сословия, азнаури из азнаурского,

крестьяне из крестьян...»

Лаша встал, подошел к окну. Ночь была на исходе. На небе догорали

последние звезды. В предутренней дымке по реке плыли плоты, ветерок

доносил грустный напев плотовщиков.

Лаша взялся за перо. На пергаменте появились две строки. Царь отошел

от стола, опять прошелся по опочивальне, чуть нараспев стал читать стихи.

Потом зашагал быстрее и повысил голос. Уставился в задумчивости на

пергамент, перечеркнул написанное ранее и стал торопливо писать строчки

одну за другой. Потом он взял пергамент в руки и громко прочел:

Мир мгновенный! Постоянства ты не знаешь никакого.

Ведь угаснут даже звезды, розы станут прахом снова.

Радость упускать не надо, дни пройдут и не вернутся.

Не удержишь их печалью, не найдешь такого слова.

Свет ста лет — одно мгновенье, лишь томительная ночь.

Сладость выпьешь — станет ядом и отгонит счастье прочь.

Так прильни к устам любимой, к чаше с пенистым вином, —

Только множа наслажденья, можем мы себе помочь.

Лаша почувствовал такую легкость и покой, словно сбросил тяжелый

груз.

Недавний ужасный сон, думы о дворцовых интригах, о борьбе с атабеком

и эристави — все показалось ему нестоящим забот. Как только прибудут

кипчакские войска, враги будут нестрашны ему!

Лаша еще раз кинул взгляд на исписанный лист. Не очень-то понравятся

эти стихи Турману Торели, подумал он про себя и с улыбкой бросил перо на

стол.

Спать совсем не хотелось. Георгий быстро оделся и вышел из

опочивальни.

У двери стоял верный Лухуми.

— Ты почему не спишь? — спросил царь, дружески похлопав его по плечу.

— Когда бодрствует царь, не следует спать и его слугам, — склонив

голову, ответил Мигриаули.

Лаша спустился в сад, направился к башне для наблюдения звезд и

поднялся наверх.

Лухуми сел на ступеньку у входа в башню и тоже стал смотреть на

звезды. Одна из них сорвалась и полетела вниз. Лухуми быстро

перекрестился, как в далеком детстве.

Сколько раз смотрел он у себя в Кахети на усеянное звездами небо. Ему

представилось, что он опять маленький, беззаботный мальчишка, и захотелось

петь.

С реки доносилось пение. Плотовщики затерялись где-то в утреннем

тумане, и их голоса были едва слышны. Тихо рокотала Кура, в бурном

водовороте под Метехи переливались и сверкали струи.

Царский телохранитель незаметно задремал, обхватив руками копье.

Георгий изучал расположение планет. Он не нашел ничего нового по

сравнению со вчерашним, но почему-то те же звезды, которые вчера выглядели

мирно и счастливо, сегодня казались зловещими. Недавний кошмар снова

припомнился царю, и он опрометью бросился вниз по лестнице, словно

спасаясь от погони.

Вернувшись из сада, Лаша заснул, и на этот раз спал крепко и долго.

Днем ему принесли перстень от Хатуны, это означало, что она ждет его

в саду шейха Фаиза. Лаша удивился — время было неурочное, самое новолуние.

Он послал возлюбленной записку, но слуга доложил, что Хатуны нет дома.

Лаша решил, что она уже уехала, чтобы приготовить все к его встрече.

Царю нравились эти свидания в саду шейха Фаиза, вдали от докучливого

столичного шума, безобразного Хамадавла и гробов. Но сегодня ему почему-то

не хотелось ехать туда. Однако, представив себе огорчение Хатуны, Лаша

отбросил сомнения.

К вечеру царь потребовал коня. Лухуми, как всегда, сопровождал его.

У входа в сад шейха их остановил привратник.

— Никого не велено пускать.

Георгий всегда беспрепятственно проходил в сад, и слова привратника

на миг насторожили его.

Лухуми хотел было оттолкнуть тщедушного сторожа, но тот заупрямился и

стал браниться.

Царь остановил своего телохранителя, достал кисет с деньгами и

швырнул его привратнику. Тот на лету схватил деньги и отошел. Всадники

въехали в ворота, спешились, прошли длинную темную аллею, в конце которой

стояла утопавшая в зелени беседка.

— Подожди меня здесь, Лухуми, будь настороже. — Георгий указал на

беседку, а сам направился к дому с освещенными окнами.

Лухуми, словно птица, укрылся в пышной зелени.

Таинства риндов в первое время увлекли царя своей необычностью. В

отличие от многих других суфийских сект, они проповедовали не уход от мира

и отказ от утех, а, наоборот, предоставляли своим приверженцам полную

свободу.

«Ринд» означает «гуляка», «опьяненный». Символически это должно было

означать, что риндов опьяняет божественный свет, который, по их верованию,

нисходил в их души, переполняя их и освобождая от плоти. Это божественное

опьянение достигалось через любовь к божеству, через полное растворение и

соединение с ним. Весь мир ринды считали проявлением бога, предметы были

для них лишь зеркалами, отражающими божественный свет. Искра божественного

света, говорили они, присутствует везде и во всем. Есть она и в человеке.

Высшее счастье состоит в освобождении духа от плоти, от личного «я», в

приобщении к божеству, в том, чтобы слиться с ним, как капля сливается с

океаном. Ринды, узревшие божественный свет, слившиеся духовно с божеством,

считали уже ненужным исполнение норм, обязательных для рядовых мусульман,

они жили как бы за гранью добра и зла. Да это и понятно — если мир лишь

видимость, то для чего выполнять его законы?

Эта сторона учения риндов пленила Георгия. Он давно уже ходил к шейху

Фаизу и терпеливо готовился к тому дню, когда его сочтут достойным

приобщиться к божеству, которого ринды называли «возлюбленным»,

«другом»...

При виде того, что творилось в «храме», Лаша просто опешил. Удушливый

чад стоял в зале. Дым застилал глаза. Допившиеся до скотского состояния

ринды бесстыдно предавались своим животным страстям...

Дремота на миг одолела Лухуми, почти не спавшего в прошлую ночь.

Вдруг тишину прорезал звенящий крик.

Лухуми очнулся.

— Убивают! — раздался отчаянный крик. Лухуми узнал голос царя.

Лухуми выскочил разъяренный из беседки и бросился к дому, обнажив

меч. Ворвавшись в зал, он оторопел от неожиданности: шестеро дервишей

навалились на распростертого на полу царя и нещадно избивали его

дубинками.

— Да вы что! Опомнитесь! — вскричал Лухуми и взмахнул мечом.

Не успели ринды прийти в себя, как меч Лухуми сразил двоих. Остальных

это несколько отрезвило. Минута — и сам шейх Фаиз бросился с палкой на

Лухуми. Вслед за ним еще двое подскочили к телохранителю.

Лухуми насквозь пронзил одного из них, и пока он высвобождал клинок,

шейх, поняв бесполезность дальнейшей борьбы, вскочил на подоконник и

выпрыгнул в сад.

Два оставшихся в живых дервиша последовали за ним.

Лухуми кинулся к царю, оттащил от него трупы убитых.

Лаша лежал в крови: была ли это его кровь или кровь заколотых над ним

риндов? Лухуми испугался, прошептал:

— Государь...

Лаша не шевелился. Лухуми наклонился к нему, расстегнул кафтан,

приложил ухо к груди. Сердце билось слабо, едва слышно.

— Жив! — вскричал Лухуми. Он огляделся вокруг. Заметил в углу кувшин

с водой. Схватив его, брызнул водой в лицо Лаши.

Тот шевельнул распухшими губами и, не открывая глаз, чуть слышно

прошептал:

— Воды!

Мигриауди влил ему в рот несколько капель. Затем он поднял снова

впавшего в беспамятство царя и, прижав его к своей могучей груди, выбежал

в сад, где стояли их лошади. С трудом взгромоздившись на царского коня, не

выпуская Георгия из рук, Лухуми направился к воротам.

Привратника уже не было. Вместо него стояла царская стража. Лухуми

наехал прямо на стражников. Измазанный кровью, возбужденный до предела,

царский телохранитель в одной руке держал обнаженный меч, другой,

подхватив повод, прижимал к себе Георгия.

— Дорогу! Царя везу! — крикнул он страже.

Те в смятении отступили.

— Что случилось? — спросили они, узнав Лухуми только тогда, когда тот

поравнялся с воротами.

— Жизнь царя в опасности! Открывай ворота!

— Приказано никого не выпускать, — нерешительно пробормотал один, —

пойду спрошу начальника.

— Ты что, не в своем уме! — грозно надвинулся на него Мигриаули.

Появился начальник сотни.

— В чем дело? Что с царем? — Он сам кинулся к воротам и распахнул

их. — Следуйте за ними! — приказал он двум воинам.

Те поехали вслед за Лухуми.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

О внезапном появлении царя в святилище риндов тотчас же было доложено

шейху Фаизу. В первую минуту он не знал, что предпринять. Ему уже было

известно, что Хатуна в темнице, и появление царя он воспринял, как начало

еще горших бед. Впрочем, Кей-Кавус, посылая шейха в Грузию, разрешил ему

«в случае надобности» убить царя. Шейх уже собирался распорядиться подать

оружие, как вдруг в молельню ворвался сам царь. Шейх пришел в ярость и

прибегнул к тому оружию, которое было под рукой. После неравной схватки с

царским телохранителем шейх Фаиз выбрался из сада потайным ходом и считал

себя уже в безопасности, когда его схватили слуги атабека. В расчеты

Мхаргрдзели не входило оставлять в живых шейха и Хатуну. Оба они исчезли

бесследно. Остальные дервиши также последовали за своим «пророком».

Вокруг Лаши хлопотали лучшие лекари. Атабек, уничтожив следы своего

участия в разыгравшихся событиях, направил все усилия на то, чтобы,

воспользовавшись болезнью царя, помешать прибытию кипчакских войск. Он

разослал гонцов к князьям всех семи провинций Грузии: их срочно вызывали

на совет.

Когда князья собрались, Мхаргрдзели начал так:

— Дни тяжких испытаний наступили для Грузинского царства, наш царь

сблизился с недостойными людьми, подвергнув себя такой опасности, что чуть

было не сделался добычей смерти. Мы неоднократно пытались воздействовать

на него, чтобы он перестал водиться с беспутными, но он не внял нашим

советам и все больше склонялся ко злу. И хотя юный государь отстранил от

дел нас, визирей, приближенных его великой матери, мы не сняли с себя

забот о царстве Грузинском и о престоле его. И вот теперь мы спасли царя

от великой опасности и покарали злодеев, доведших его до такой беды. Но

царь болен и лишен сил управлять делами государства, и потому мы призвали

вас, чтобы возложить на вас бремя забот о благе царя и всей земли

грузинской. Царь наш молод и неопытен. По наущению неразумных людей он

нанял у кипчакского хана Котяна тридцать тысяч всадников, чтобы поселить

их с семьями в Грузии.

— Где же он собирается расселить столько кипчаков? — воскликнул

Хорнабуджели.

— Только-только мы избавились от их засилья, а он снова хочет

заполнить Грузию ворами и грабителями! — взревел картлийский эристави.

— Тридцать тысяч воинов — это немало! Саранчой разлетятся они по

стране, всю Грузию заполонят, — продолжал атабек. — Кипчаки привыкли жить

в степях, и царь намерен их поселить не иначе как в Эрети и Камбечивани.

— Вот так придумали! — вскочил эретский эристави. — Не пропущу живым

ни одного кипчака в мои владения!

— Где хотите, там и селите их, но к себе я не пущу ни одного! —

заявил Хорнабуджели. — Довольно с нас грабежей и насилий!

— Пусть свои царские уделы населяет ими! — вставил картлийский

эристави.

— Нам не кажется, что для страны снова наступили тяжелые времена, как

в начале царствования пращура нынешнего царя — Давида Строителя, —

продолжал Мхаргрдзели. — Тогда не было среди грузин единства. Неверные

теснили нас, и царские войска не справлялись одни. Только поэтому изволил

призвать наемное кипчакское войско великий государь Давид. Кипчаки тогда

оказали Грузии большую услугу, хотя и посеяли немало зла. Теперь же, когда

грузинские племена столь умножились, что им самим недостает земель, можем

ли мы расселить такое множество кипчаков с семьями? Да и, по милости

божьей, царство наше не нуждается в чужеземном войске. Великая Тамар

оставила в наследство сыну сильное государство. Ни с востока, ни с запада

никто не угрожает Грузии, не идет на нас войною. Мы имеем надежных

союзников, могущественные султаны и атабеки стали данниками Грузии. Войско

наше сильно и многочисленно и побьет любого, кто посмеет замыслить зло

против нас. Я не вижу необходимости приглашать кипчакских воинов. Не хочу,

чтобы чужое племя стояло над грузинами. Держите меж собой совет, обсудите

все и изберите лучшее решение для блага царя и царства.

Атабек кончил говорить.

Собрание зашумело. Особенно горячились эристави Картли и Кахети, чьим

землям и владениям непосредственно угрожало заселение наемным войском.

Дадиани — владетель Мегрелии и эристави Рачи молчали. Оба понимали

разумность царского замысла, но, видя, что атабек всеми силами противится

переселению кипчаков в Грузию и большинство эристави настроено против

царя, не решались противоречить. Они приехали издалека, из-за Лихского

перевала, и не успели еще толком разобраться в дворцовых интригах. Неясно

было, какой оборот примет дело, если царь останется жив, и что будет, если

он умрет. Следовало ждать самых неожиданных событий. Правители земель,

лежащих к западу от Лихского перевала, не хотели, да и не могли ссориться

с картлийско-кахетинскими эристави и всесильным атабеком.

Да и ни одному князю не улыбалось сосредоточение слишком большой

военной силы в руках царя. Располагая кипчакским войском, царь мог

поставить на колени сегодня атабека, а завтра добраться и до остальных.

Грозящая всем опасность объединила князей, и даже те, кто в былое

время пекся о государственных интересах, сейчас думали прежде всего о

себе.

Никто из членов совета не выступил в защиту планов царя. Было принято

решение, полностью совпадающее с намерениями Мхаргрдзели.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒