|
|||
Диана ВИДРА 8 страницаЕстественно, мать очень болезненно воспринимает тот факт, что ее дети, до этого полные любви, вдруг после развода становятся ужасно агрессивными и это напоминает о той агрессивности, которую она, может быть, вынуждена была терпеть от мужа. Кажется, эти дети, порой бессознательно отождествляя себя с отцом, занимают теперь его — агрессивное — место, чтобы в какой-то степени отомстить матери за потерю. Но часто отождествление это происходит уже задолго до развода, в результате вышеупомянутого агрессивного триангулирования, то есть в результате родительских ссор, и часто даже у тех детей, которые сами страдали от агрессивности отца, независимо от того мальчики это или девочки. Но мы уже знаем, что агрессивность — это способ борьбы со страхом. В дальнейшем ребенок начинает бояться и своей собственной агрессивности, считая ее угрозой добрым отношениям с матерью. Кроме того, дети верят в свои магические силы и поэтому всерьез боятся исполнения своих злых пожеланий (сознательных и бессознательных), возникающих в моменты гнева. Тогда они вытесняют агрессивность, адресованную матери,и переадресуют ее отцу. Иногда они ненавидят обоих. Когда ребенок видит агрессивные отношения родителей, он берет их себе за образец поведения, точно так же как другие дети подражают отношениям любовным. Мы уже говорили, что дети, чьи первые годы протекали в семьях, где родители часто ссорились, не выказывают после развода каких-либо особенных изменений, они, казалось бы, ведут себя как обычно и переживают не сильно, а все дело в том, что они уже задолго до этого развили в себе невротические формации защиты, которые и оберегают их от новых срывов. Платить за это во всяком случае приходится весьма жестокой ценой, а именно: сохранением и укреплением незрелого объектного отношения. Развитие таких детей с самого начала проходило, можно сказать, в тени будущего ра5вода. Мы уже говорили о том, как важно, чтобы у ребенка была возможность в момент конфликта с матерью найти утешение у отца. Если у него уже сложились теплые отношения с отцом, то за время отхода к отцу любовь его к матери восстанавливается, гнев и страх проходят, грозные тучи рассеиваются и снова светит солнышко. Нельзя это отцовское утешение понимать слишком примитивно: мол, если мама запретила сыну высовываться из окна, то отец должен сказать: «Я разрешаю!». Найти утешение у отца — это значит, что отцовская позиция должна выглядеть примерно так: «Сынок, мама права, но я тебя и понимаю, когда я был маленьким, мне тоже... Давай лучше поиграем...» Вот это и называется утешением и поддержкой. Конечно, родители не должны делать что-то наперекор друг другу, но они и не должны ожидать друг от друга точного повторения своей собственной реакции, как если бы это были не два разных человека, а одна персона, поделенная пополам, где один — лишь эхо другого. Колебания между отцом и матерью только тогда облегчают объектное отношение ребенка, когда отец готов предоставить ребенку компенсацию. Как часто бывает так, что мать то ли в силу своих убеждений, то ли по причине своих психических возможностей не в состоянии удовлетворить те потребности малыша, которые в принципе вполне удовлетворимы. Вспомним Манфреда и вспомним о том, как страшно травмировало его известие о разводе. Его мать, учительница, очень серьезно воспринимала свои задачи по воспитанию сына. Особенно в первый год: она целиком предоставила себя в распоряжение ребенка и очень гордилась его успехами в физичес- ком, моторном и интеллектуальном развитии. Но что касается эмоциональных аспектов и развития отношений, то здесь ее заинтересованность была незначительной. По складу своей натуры она относилась к тем женщинам, которые побаиваются мужчин, и ей трудно входить с ними в физический контакт, кроме того, воспитание самостоятельности было ее педагогическим руководством по отношению к сыну. Но, как сказано, у Манфреда был очень хороший первый год жизни. Напомним, что дети в первые месяцы жизни включают в свое представление об образе матери также и свой опыт с другими персонами, а отец любил своего сына нежно и преданно и находился с ним в тесном физическом контакте. Он часто вставал ночами к ребенку и, когда тот плакал и не мог заснуть, часами носил его на руках. Так что, если в отношениях с матерью ему и не хватало тепла и близости, отец целиком восполнял этот пробел и таким образом «комплектовал» и защищал образ матери в глазах ребенка. Следующие полгода прошли также беспроблемно: мать продлила свой декретный отпуск и радовалась вместе с ребенком его открытию мира. Но тем не менее потом начались трудности — она оказалась психически не в состоянии воспринимать внезапные потребности «фазы нового приближения». Ей не хотелось опять иметь дело с «младенцем», ведь Манфред уже был таким самостоятельным мальчиком! Мать чувствовала себя одураченной этими колебаниями малыша между желаниями автономии и регрессиями. Когда между матерью и ребенком началась борьба, значение отца повысилось еще больше. Отец, очевидно, имел для Манфреда гораздо большее значение, чем возможность обретения в нем замены матери на то время, пока любовные отношения с нею восстановятся: он постоянно удовлетворял те потребности ребенка, в которых мать точно так же постоянно отказывала. Со временем Манфред научился ждать с исполнением некоторых своих регрессивных желаний «фазы нового приближения», пока отец не придет домой. В конфликтах с матерью мальчик утешал себя мыслью об отце и сама эта мысль — даже в отсутствие отца — расслабляла ситуацию и защищала его отношение к матери от нарастания агрессивности. Отец все больше репрезентовал собой свойства, которые поначалу 8-3435 ребенок приписывая матери, но которые та постепенно теряла. Отец, можно сказать, играл в глазах мальчика не столько роль «острова», который облегчал ему освобождение от «материка-матери», сколько роль гавани, о которой мечтают моряки в штормовом океане, и помогал ему выстоять в опасностях океана — днях, проведенных с матерью. Этим в большой степени и объясняется тот факт, что психическое равновесие Манфреда внезапно разрушилось непосредственно после развода. Ребенку грозила не только потеря отца, он практически потерял свою психологическую мать. И это — во второй раз. Таким образом, в ребенке вновь активизировались архаические страхи раннего детства. История Манфреда показывает, что триангулированная система отношений часто оказывается в состоянии открыть ребенку те условия развития, которых нельзя ожидать от индивидуальной позиции или личности лишь одного из родителей, поскольку она компенсирует дефицит личности каждого из mix. Бывает наоборот, мать чересчур опекает ребенка и не может его освободить, но существует отец, который бесстрашно позволяет автономию. Или, предположим, мать ужасно боится всяких агрессивных столкновений, но отец воспринимает конфликты намного легче. Мать в настоящий момент не в состоянии в полной мере проявлять любовь по причине рождения нового ребенка, но отец восполняет этот недостаток. Или слишком строгие требования одного из родителей по воспитанию чистоплотности, манер, достижению результатов смягчаются либеральностью другого. Огромное значение, которое имеет отец для этих детей, превращает развод в катастрофу. Тройственная система отношений защищает также и отца от разочарований и агрессий ребенка. В этом кроется еще одна причина, почему дети тоскуют и по тем отцам, которые, с точки зрения матери, совершенно о них не заботились, а порой даже причиняли им боль. ЭДИПОВО РАЗВИТИЕ (С ТРЕХ ДО СЕМИ ЛЕТ) Итак, мы уже знаем, если развитие ребенка проходит в благоприятной, доброжелательной атмосфере и его страхи, такие естественные для раннего возраста, остаются в допустимых границах, то вскоре он начинает понимать, что в его чувствах относится к нему лично и что — к матери. Проще говоря, в те моменты, когда он сам зол на мать, он уже не приписывает ей своей злости, а кроме того, он учится верить, что злые свойства матери не уничтожают ее добрых свойств (здесь речь идет о понятии амбивалентности) и любовь превалирует над теми «частями» матери, которые переживаются как агрессивные. Подумайте сами, ведь и мы, взрослые, чувствуем себя так же: человек, который в настоящий момент зол на меня, но я тем не менее точно знаю, что он меня любит или я уверен, что он принципиально хорошо ко мне относится, не воспринимается мною как угроза моему благополучию. Мы уже поняли так же, какое огромное значение в процессе развития этих столь необходимых для жизни свойств играет присутствие так называемого «третьего объекта», то есть отца. Если все хорошо, то приблизительно к трем годам в распоряжении у ребенка имеются две надежные персоны, отличающиеся друг от друга так же, как каждый из них отличается от самого ребенка. Но это не все. Главное — ребенок уже способен поддерживать с ними одновременные отношения, что, как мы видели, в самом раннем возрасте было ему недоступно. И это — значительная часть того фундамента, на котором будет строиться вся его дальнейшая психическая жизнь. Однако на четвертом году ребенок вступает в новую фазу развития, в это время акценты в тройственной системе отношений сдвигаются в сторону половой специфики. Обычно мальчики направляют большую часть нежных чувств на мать, а девочки — на отца. В то же время по причине любви родителей друг к другу однополый родитель становится «соперником». Соперничество с матерью способствует некоторому росту агрессивности у маленьких девочек по отношению к ней в то время как мальчики, наоборот, свои агрессивные влечения передвигают с матери на отца. В психоанализе говорят так: «Однополое объектное отношение превращается в поле массивных психических конфликтов, которые создают опасность для нарциссических и само-сохранительных потребностей ребенка». Это значит, что ребенок по причине своей сексуально окрашенной любви к одному из родителей начинает панически бояться мести другого, потому что воспринимает его как «соперника» или «соперницу». Но если опасения его все же не оправдываются, мама и папа остаются принципиально добрыми и никто даже не помышляет наказывать ребенка за его любовь, то путем идентификации (отождествления) себя с однополым родителем ребенку удается в большой степени преодолеть эти свои «эдиповы» страхи. Одновременно идентификация с так называемым «эдиповым соперником» защищает отношение к «эдипову объекту любви», как в свое время отношения с отцом освобождали отношения с матерью от чрезмерных агрессивных побуждений. И это очень важно, потому что в это время формируется решающая способность к гибкости представлений ребенка об окружающем его мире, что так необходимо ему для будущей жизни. Если раньше речь шла об отказе от симбиотичес-ких иллюзий, то теперь ребенку предстоит отказаться от не принятых в человеческом обществе сексуальных отношений девочки с отцом или мальчика с матерью. Период этот связан для ребенка с большим страданием, но пройти через него необходимо, а именно для того, чтобы в результате идентификации с отцом (или девочки с матерью) в характере развилось то, что в психоанализе называется «сверх-Я», а в обычной жизни именуется совестью. Однако это не все. В этот период закрепляется также половая идентификация ребенка, защищающая психику от сдвигов в сторону гомосексуализма. Благополучно преодолев период эдипова развития, дети приобретают способность признавать разницу поколений. Если в «эдипов» период превосходство родителей доставляло столько страха и обид, то по завершении его ребенок учится I IA наслаждаться уверенностью и защищенностью, которые исходят от родительской силы. Обретенное спокойствие дает ему возможность вновь обратить свое внимание на «внешний мир». Как в свое время существовал отец, «иной, чем мать», так теперь существует мир, «иной, чем родители». Если же «эдипов» конфликт не разрешился, не получил своего нормального завершения, то есть по причине неблагополучия в семье страхи ребенка не растворились, а, наоборот, закрепились (в глазах ребенка родительские ссоры служат доказательством справедливости его самых худших опасений), то покорение несемейных областей жизни становится чрезвычайно трудным. Душевная энергия и внимание ребенка в таких случаях остаются направленными на его неразрешенные внутренние конфликты, что приводит к тому, что новые отношения переживаются как повторение тех, которые известны ему по его печальному семейному опыту. А поскольку перенос чувств с одних персон на другие является нормальной составной частью нашей психической жизни, то такой ребенок может навсегда оказаться «заключенным» в клетке своих детских представлений о мире. Психоаналитиками установлено, что немалая часть школьных трудностей объясняется именно этим переносом непреодоленных «эдиповых» конфликтов на учителей, одноклассников или систему в целом. Поскольку изгнанное в бессознательное психическое содержание конфликтов остается полностью изолированным от дальнейшего познавательного и эмоционального развития (мы уже знаем, что у бессознательного нет прошлого, оно всегда актуально), то оно и в зрелом возрасте оказывает печальное воздействие на жизнь человека. Поэтому эдипов период развития чрезвычайно важен, он просто обязан состояться — со всеми присущими ему страданиями и конфликтами, — и он должен быть в результате благополучно разрешен, только в этом случае человек получает возможность дальнейшего благополучного психического развития. «У каждого человека свой собственный, совершенно индивидуальный «эдипов» опыт. И он создает образцы, по которым он будет строить свои дальнейшие триангулированные отношения (т. е. отношения более чем двух персон). Или, 1 17 иначе говоря, напрашивается вопрос — в состоянии ли он будет, и если в состоянии, то каким образом интегрировать «третий» объект в свои объектные отношения (двоих): отношения к братьям и сестрам в свои отношения к родителям; отношения к родителям в отношения к друзьям или в любовные отношения; дружеские и рабочие отношения в отношения с партнером; отношения к детям в супружеские отношения», — пишет Фигдор. Вспомним для примера трудности отцов, возникающие с рождением ребенка. Вначале исследователи темы развода предполагали, что для дальнейшего благополучного развития ребенка очень важно, чтобы он имел возможность завершить эту «эдипову» фазу еще в полной семье. Но дальнейший опыт заставил усомниться в целесообразности совета родителям подождать с разводом до ее завершения. Предположение, что дети до развода проходят «нормальное» эдипово развитие, в большинстве случаев просто иллюзия. Как раз наоборот, как мы уже говорили, тень будущего развода часто простирается уже до первого года жизни ребенка. Плохие отношения и ссоры родителей создают те условия, которые в какой-то мере приближаются к условиям семей, живущих без отцов. Отсутствие любовных отношений между родителями создает ситуацию, в которой вместо тройственной системы отношений имеются две двойственные: между ребенком и отцом и ребенком и матерью. В одиноких семьях отношения с отцом часто существуют вне семьи или же он продолжает существовать как фантастический «внутренний объект». Это помогает ребенку избежать соперничества с однополым родителем, но «эдипова» идиллия тем не менее весьма обманчива. И вот почему. «Даже если отцы относятся к дочерям, а матери к сыновьям в какой-то степени как к полноправным партнерам, отдают им много внимания и любви, беседуют с ними на семейные темы, от маленьких девочек и мальчиков тем не менее не скроется, что дочка не является полноценной «папиной женой», а сын — полноценным «маминым мужем». Если в «нормальной» эдиповой констелляции ребенку кажется, что главной помехой для исполнения «любовных вожделений» является один из родителей, то теперь этой помехой становится собственная «эротическая неполноценность», из чего рождается страх разочаровать и в результате потерять любовный объект». И если мама, которая полчаса назад разговаривала с сыном, как со взрослым, начинает его бранить за шалость, она таким образом указывает ему на его место, дает ему понять, что он «всего только ребенок», а это не только унизительно и обидно, но и усиливает страх перед потерей ее любви. Тем не менее эти дети тоже страдают и из-за соперничества, но несколько иначе». Конечно, все родители ревнуют детей друг к другу, в этом нет ничего необычного и этого не следует ни бояться, ни стыдиться. Но тут есть некоторые различия. Если я люблю своего мужа, то мне ничего не стоит пережить такую «неверность»: моя ревность в этом случае остается бессознательной или я представляю себя на месте ребенка и радуюсь за него. Другое дело, если супруг, которому мое любимое дитя дарит свою любовь, мною больше не любим, более того, он кажется мне опасным врагом, тогда такая мнимая потеря любви ребенка причиняет боль и ревность становится вполне сознательной и невыносимой. Как бы по-человечески ни были понятны мои чувства, для детей они губительны. Тогда ребенок вместо «эдиповых» конфликтов ревности переживает тяжелые по своим последствиям «конфликты лояльности», о которых мы уже говорили в предыдущих главах. Отдаваясь чувству любви к одному из родителей, он вынужден бороться с угрызениями совести, поскольку таким образом он невольно подвергает опасности отношения с другим. В результате эти дети, как и те, которые живут без отцов, тоже не учатся тройственным отношениям. Если ребенок в детстве был обременен «конфликтами лояльности», то его всю жизнь будет преследовать чувство необходимости выбирать между двумя или несколькими персонами, отношениями, предложениями. Такие люди постоянно подвержены страху ранить отсутствующую «третью» персону, проявить «неверность» по отношению к кому-либо или чему-либо. Внешне это может выражаться по-разному, но результатом неизменно является большая неуверенность в себе и в жизни. Кроме того, проблемы возникают не только из-за любви, но и на почве идентификации с однополым родителем: быть как мама для девочки означает ненавидеть отца, а быть как папа для мальчика — отказаться от матери. Иногда в результате таких невыносимых внутренних конфликтов ребенок, ища выхода, начинает идентифицировать себя с разнополым родителем. Такое отождествление помогает удерживать и продолжать любить «эдипов» объект любви «в себе», но расплатой за такое сомнительное равновесие становится не только губительное влияние подобного отождествления на самооценку ребенка, но это ведет также к негативному развитию его половой ориентации, то есть к развитию гомосексуальных наклонностей. Но и в отождествлении с однополым родителем в ситуации их враждебных отношений кроются огромные опасности. Если для девочки уже достаточно опасно поддаться материнскому чувству ненависти по отношению к отцу и целиком от него отказаться, то для мальчика ненавидеть мать вдвойне опасно — ведь он целиком — физически и эмоционально теперь зависим от нее. Это значит, что архаические страхи перед разлукой соединяются в нем с любовными устремлениями. Но ненависть тем не менее вытесняется и на ее место вступает агрессивность или другие формы защиты. Что особенно опасно для развития таких детей, так это то, что в таких случаях от любовных отношений отщепляется их сексуальная часть и она начинает существовать самостоятельно, что приводит к бездушному сплаву влечений и фантазий и позже — к развитию садистских или мазохистских наклонностей во взрослой сексуальной жизни. К сожалению, все это характерно не только для разведенных семей, но и для тех семей, где отец исключает себя из семейной жизни, то есть приходит домой поздно, когда дети уже спят, и вообще избегает общения с домашними. Ребенку такая незаинтересованность отца в его персоне причиняет больше боли, чем внезапный развод, за которым тем не менее следуют непрерывные и тесные послеразводные отношения. Дети в этих случаях часто развивают в себе такие невротические симптомы, как ночное недержание мочи, истерические приступы, страхи, фобии, или такие характерные изменения в поведении, как, например, болезненное реагирование на каждое слово, боязливость, робость, покорность, склонность к депрессиям, отсутствие фантазий и т. д. У ребенка может пропасть интерес к школе и вообще к внесемейным отношениям, поскольку вся его внутренняя энергия связана страхами, исходящими из семьи, а они, как правило, переживаются как опасность самому существованию. Однако, если некоторые родители и понимают все это как признаки душевного неблагополучия ребенка, то чрезвычайно редко связывают их с супружескими конфликтами. Большинство мам и пап объясняет поведение ребенка «глупыми капризами» или «дурными привычками»: «Не будь истеричной!», «Что за глупости!», «Не будь трусом!», «Веди себя прилично!», «Думаешь, я позволю тебе меня терроризировать?!», «Не делай такое лицо!», «Ну, чего ты скучаешь?!», «Не ленись!» и т. д. Родители прибегают к таким воспитательным мерами, как похвалы, уговоры, угрозы или наказания. «Истеричная», «глупый», «валять дурака», «трусливый» и тому подобное — вот излюбленные словечки в этих случаях, задача которых придать происходящему безобидный характер. Профессиональные педагоги тоже прибегают к таким определениям, как «личные признаки», «кризис развития» или «социальная незрелость». А бывает и такое, когда явные невротические изменения личности даже приветствуются. Так одна мать считала свою депрессивную дочь «серьезным и вдумчивым» ребенком, который не интересуется разными там «глупыми удовольствиями своих сверстников». Отец другого, явно обделенного фантазиями и невротичного мальчика, был чрезвычайно горд, что его шестилетний сын, вместо того, чтобы играть со сверстниками в футбол, погружается в чтение энциклопедии и занимается систематизацией почтовых марок. Стеснительность и пугливость семилетней девочки приветствовалась ее родителями как «женственная застенчивость» и воспринималась отцом как очаровательное кокетство. Многие отцы радуются агрессивности своих сыновей, считая ее проявлением «мужественности». Один отец был без ума от своего сына, который приступами ярости, физическими и словесными атаками «приводил баб к благоразумию», т. е. терроризировал мать и воспитательницу в детском саду. Изменения в поведении детей чаще всего лишь тогда обращают на себя внимание родителей, когда у детей возни- кают трудности в школе или появляются такие явные симптомы, как, например, недержание мочи. Но и тогда, вместо того, чтобы подумать, как можно помочь ребенку, его душевные страдания вменяются в вину то ребенку, то родителями друг другу и используются в ссорах в качестве оружия. Например, мама Антона вину за нежелание сына учиться приписывала мужу, который, как она считала, совсем не заботился о семье и грубо относился к ребенку. Тот факт, что Антон целиком стоял на ее стороне и не желал общаться с отцом, помог матери принять решение о разводе. Для Антона же, который в большой степени идентифицировал себя с матерью, было чрезвычайно важно после развода построить новые, освобожденные от родительских ссор отношения с отцом, что вернуло бы ему часть его мужской идентификации и облегчило его отношения с матерью. Но мать, не видя в Антоновых проблемах и доли своего участия, была уверена, что «отец вредит ребенку», и всеми силами старалась помешать его контакту с сыном. «Редко развод, образно говоря, подобен грому средь ясного неба, т. е. не имеет своей кризисной предыстории. И супружеский кризис очень редко остается скрытым от детей, т. е. он очень редко не оказывает влияния на переживания ребенка и на его душевное развитие». Ссоры родителей, их ревнивая борьба за ребенка и вытекающие из этого душевные конфликты отнимают у многих детей способность более или менее стойко принять травму развода. Развод лишь усиливает их страхи и душевную неуравновешенность. Большинство этих детей к этому моменту уже прошло часть пути невротического развития, независимо от того, заметны ли эти нарушения окружающим или нет. Итак, вернемся к вопросу: «Развод. Да или нет?» Мы видим, что значительная часть драматических реакций детей на разрыв родителей, как и дальнейшее нарушение их развития, основывается — в психологическом аспекте — на их развитии до развода. А не лучше ли было бы, чтобы такая конфликтная семья распалась уже раньше ? Во всяком случае при том условии, что родители в дальнейшем, после развода, сумеют обеспечить ребенку необходимые условия для его нормального развития. Есть, однако, дети, у которых первые пять-шесть лет жизни протекали достаточно счастливо, и Себастьян относится как раз к ним. Для него развод родителей оказался ошеломляющей неожиданностью. Родители были счастливы в браке, и ничто не предвещало беды. Мальчику исполнилось семь лет, когда отец его на одном семинаре по повышению квалификации влюбился в привлекательную разведенную деловую женщину. С нею, по его словам, пережил он свою «новую весну». Эта женщина казалась ему осуществлением его жизненной мечты: их влекло друг другу сексуально, их объединяли профессиональные и духовные интересы и обоюдное признание успехов друг друга. Какой контраст представляли эти отношения к супружеской повседневности и, прежде всего, по отношению к вялым сексуальным отношениям с холодноватой женой! Жену его, в отличие от новой подруги, мало интересовало, чем занимался ее супруг, более того, она проявляла явное пренебрежение к его работе, упрекая мужа в том, как мало времени он уделяет семье. Теперь стало ему ясно, что эту недооценку жены бессознательно воспринимал он как недооценку его мужского достоинства. И вот она была здесь — женщина, сама добившаяся успеха, ценившая его и восхищавшаяся им, как никакая другая до сих пор, и она дала ему почувствовать, как это хорошо быть желанным мужчиной. Но все это в общем не изменило его привязанности к семье — к сыну, да и, в общем, к жене, которую он, в общем, тоже «любил по-своему». Однако возникшая вдруг новая любовь была слишком велика, чтобы остаться просто приключением. Через некоторое время жене стало все известно, и она незамедлительно подала на развод. Все попытки примирения со стороны мужа и даже его готовность прекратить связь не возымели успеха — слишком велика была обида, которую он ей нанес. Себастьян к этому времени рос здоровым, хорошо развитым ребенком, он восхищался своим отцом и нежно любил свою мать. Можно сказать, субъективные условия для преодоления боли развода были достаточно удачны. Но в этой ситуации родители, и прежде всего мать, были совершенно не в состоянии создать те объективные условия, которые дали бы возможность оказать ребенку столь необходимую «неотложную помощь», о которой говорилось в предыдущих главах. Для матери полный разрыв с мужем казался единственным путем к сохранению самоуважения, хотя она, конечно, продолжала его любить или продолжала любить то, что было когда-то между ними. Поэтому ей необходимо было защитить себя от этой любви и от страхов перед неизвестным будущим. Наибольшая опасность исходила от соблазнительных попыток мужа к примирению, поэтому она стала избегать всякого с ним контакта. Но это было бы еще ничего, ведь есть много разведенных семей, где матери, не общаясь с разведенным супругом, тем не менее не препятствуют контакту детей с отцом. Но это возможно лишь в том случае, если мать не испытывает страха, предоставляя ребенку такую свободу. Матери Себастьяна было это не под силу. «Для того чтобы не поддаться штурмам мужа, уговорам друзей, своей собственной любви и чувству вины по отношению к ребенку, она должна была постоянно внутренне оживлять картину предательства мужа и своего собственного унижения, и в известной степени, конечно, бессознательно, ее культивировать». Чем ужаснее была картина, которую она себе рисовала, тем увереннее чувствовала она себя: такому (исключительно злому) человеку нельзя больше доверять и уж конечно любить такого просто невозможно. А значит, нет необходимости испытывать укоры совести, чтобы отнять ребенка у «такого» отца. Эта позиция таит в себе огромную опасность для продолжения отношений ребенка с ненавистным и «заслужившим» ненависти отцом. Ведь от него исходит опасность, перед которой постоянно надо быть начеку. Как же можно доверить ребенка «такому человеку»?! С позиции отца подобные ситуации выглядят так: «мегера-мать отравляет контакт между ним и сыном». Но эта злость матери в общем-то является не чем иным, как непосредственным выражением материнской сути: мать защищает свое дитя от чудовища. К сожалению, ей непонятно, что в чудовище превратила его она сама: чтобы облегчить себе разрыв с любимым человеком и освободиться от собственного чувства вины перед ребенком. В данном случае это выглядело так, словно мать не только в своих интересах, но и «в интересах ребенка» мешала его встречам с отцом. Но ей было невдомек, что таким образом она создавала лишь новую угрозу своему и без того нестойкому душевному равновесию: Себастьян тосковал по отцу, ему казалось, он потерял его навсегда, и эта печаль чередовалась с приступами гнева против матери. В принципе это вполне нормальные реакции ребенка в подобной ситуации, но для матери они были невыносимы. После мужа она теперь боялась потерять и сына. А ведь ни в чем не нуждалась она в тот момент больше, чем в ребенке, выказывающем ей преданную любовь. Борясь за эту любовь, она делала то, что в подобных ситуациях, к сожалению, делает большинство родителей: она «открывала ребенку глаза на отца». Сама того не понимая, что разрушала таким образом центральную часть идентификации мальчика. Разрушая в нем образ отца, она разрушала представление ребенка о себе самом! Ведь у мальчика один отец и на основе своего представления о нем будущий мужчина строит самого себя. Так и Себастьян формировал свое видение себя на основе своего отождествления с любимым, обожаемым отцом. В результате мальчик попал в неразрешимый «конфликт лояльности» между своими чувствами к отцу и к матери. «Если он боролся за отношения с отцом и побеждал мать, то он чувствовал себя хорошо и оставался «живым». Но это была «жизнеспособность» за счет матери, и он бессознательно спрашивал себя, а переживет ли ее любовь такую борьбу. Ранимость матери... зародила в нем невыразимый страх перед властью собственной страсти. Попытки предохранения отношений с нею тоже кончались провалом». Стоит ли говорить о том, что успехи мальчика в школе снизились, он регрессировал, как все дети в подобных ситуациях, в нем возрастала зависимость, он проявлял потребность в контроле, на что мать отвечала растерянностью и гневом, считая такое поведение ребенка агрессивным актом, направленным против нее лично. Но агрессивность была лишь одной из сторон конфликта. К этому добавилось соблазнительное приглашение матери быть счастливым с нею одной, поскольку она готова была теперь безраздельно дарить свою любовь только ему. Так в мальчике активизировались старые, уже было успешно преодоленные путем идентификации с отцом, «эдиповы» стремления, что придало разводу дополнительное значение устранения отца. У Себастьяна
|
|||
|