Диана ВИДРА 4 страница

А главное, оба ребенка нашли возможность обсуждать обстоятельства и причины развода, а также свое будущее — Магдалена с матерью, а Стефан с дедушкой. И это в большой степени сгладило их чувства вины и страха. Взрослые сумели ока-

6 «Расставание — это не только судьба детей, родители которых разводятся. Расставание определяет ход развития каждого человека: расставание с материнским телом, с материнской грудью, с домом, когда дети должны идти в детский сад, расставание с друзьями, если приходится менять место жительства или школу; расставание с родителями в совершеннолетнем возрасте и т. д. Все эти разлуки имеют две стороны: они полны боли и оставляют, конечно, шрамы, но они отвоевывают новую свободу, делают возможным рост автономии и в этом отношении являются непременным условием развития. Не может ли и развод— при всей боли и всех неизбежных ранах— при определенных, выгодных, условиях иметь также и позитивные последствия!» (Н Figdor, Scheidungskinder — Wcge der Hilfc, Psychosozialverlag, Gicssen, 1998)

— 3435 49

зать детям эту столь необходимую неотложную первую помощь. Они поняли боль своих детей и отнеслись к ней серьезно, они не ждали от них, что в столь необычной ситуации те будут вести себя как ни в чем ни бывало. Родители знали своих детей как в общем хорошо воспитанных, зрелых, честолюбивых и достаточно самостоятельных, но они не настаивали на проявлении всех этих качеств там, где сама жизнь перестала быть тем, чем была прежде.

К сожалению, такие примеры далеко не типичны. Чаще бывает совсем иначе. И начинается все уже с ключевого момента — с сообщения ребенку о свершившемся или предстоящем разводе. У большинства детей это сообщение вызывает шок. Даже если они и были на протяжении долгого времени свидетелями безобразных скандалов, но они надеялись, а вдруг все еще наладится. Родители, как уже говорилось, боятся сообщать ребенку о разводе, потому что воспринимают его реакцию как упрек. Они боятся также потерять его любовь, особенно те, кто был инициатором развода. А те, кто развода не желал, часто стремятся выставить перед детьми второго супруга как злого, ненадежного человека: «Объясни ты это ребенку!», а ребенку: «Ты знаешь, я не хочу развода, это все твоя мать (отец)!»

Чувство вины и страх перед потерей любви вынуждают родителей давать слишком короткие объяснения, которые, по сути, ребенку ничего не объясняют. И чем слабее реакция, тем спокойнее сердце родителя. Вот что пишет Фигдор: «Это просто потрясает, как часто между родителями и детьми возникает своего рода «коалиция отрицания» — тенденция родителей принизить или вообще отрицать значение развода для детей встречает со стороны ребенка такую же готовность к отрицанию, которая должна помочь ему смягчить конфронтацию с ужасным событием... Беззвучно сигнализирует мать ребенку: «Пожалуйста, пожалуйста, не отчаивайся. Покажи мне, что все не так уж плохо!» И этого бывает достаточно, чтобы настолько усилить тенденцию отрицания у ребенка, что в конце концов мать начинает принимать желаемое за действительное».

Мать Петера и Розы рассказала о том, как безобидно реагировали дети на сообщение о разводе, и лишь позже, в ходе кон-

сультации, когда психоаналитику удалось смягчить ее чувство вины, она вспомнила, как однажды, придя домой, застала детей рыдающими в спальне, где отец упаковывал свои чемоданы. Дети спросили, что тот делает, а он ответил: «Мама же сказала вам, я переезжаю!» Беседа психоаналитика с детьми показала, что дети тем не менее правильно поняли мать, когда та сообщила им о разводе, но не хотели об этом думать. Отца же, в отличие от матери, не волновал вопрос, как отразится его уход на детях. Он не желал развода и сам чувствовал себя жертвой. Собственно, информация отца едва ли отличалась от информации матери, но тот, в отличие от нее, не сигнализировал детям надежду. Как раз наоборот, он рассчитывал (скорее всего, бессознательно), что, может быть, дети объединятся с ним против матери и таким образом облегчат его чувство вины из-за собственной супружеской неверности, послужившей причиной развода. Для отца, в свою очередь, болезненные аффекты детей не были нежелательны и он их получил точно так же, как мать получила желанное равнодушие. Как сильно нуждалась мать в этой иллюзии (чтобы защитить себя от чувства вины), говорит тот факт, что ей удалось на долгие годы забыть эту сцену в спальне.

Отсутствие зримых аффектов далеко не означает, что дети в действительности не страдают. Причиненная им боль вызывает у них чувство вины или гнев. Мало того, отсутствие зримых реакций, как правило, имеет тяжелые последствия для преодоления душевного кризиса ребенка. Как можно отреагировать на чувства, которых тебе не показывают? Как оказать помощь, если о ней не просят? Иллюзия непричастности не позволяет также поговорить с ребенком об обстоятельствах развода, о его будущей жизни и обо всем, что так его волнует. В результате он остается один на один со своими чувствами и, прежде всего, со своими страшными фантазиями, которые не находят выхода. А ведь дети так нуждаются в объяснениях, утешении, в том, чтобы их мысли и фантазии были направлены в нужное русло.

Взрослые часто стремятся освободиться от своего чувства вины тем, что перекладывают вину на другого. Это мы видели сейчас на примере отца Петера и Розы. Ему не гак уж трудно было понять проявления аффекта у детей, но он рассчитывал, что чув-

ства эти будут направлены против матери и дети примут его сторону. Один отец прямо спросил своего семилетнего сына: «Скажи, ты хочешь, чтобы папа ушел?» И когда ребенок разрыдался, он посоветовал: «Ты должен это сказать маме и говорить всем, кто тебя спросит». Но и тот из родителей, кто активно добивался развода, тоже часто перекладывает свою вину на другого. Это делается для того, чтобы привлечь ребенка на свою сторону. Последствия таких обвинений опустошительны для детей. Что может сделать Андрея после объяснения матери, что отец ее безответственный человек, игрок, пьяница? Взять и стереть его образ в своем сердце? Образ отца, которого она нежно любила, несмотря на все его слабости? Может ли она перестать любить его, увидев в нем некое «абсолютное зло». Но ведь это не под силу ни одному человеку! Она не могла, да и не хотела верить во все, что говорила ей мать, хотя и не смела той противоречить. Но как она теперь сможет смотреть отцу в глаза, ведь она его не защитила?! Такие конфликты лояльности, конечно, потрясают ребенка и могут окончательно вывести его из душевного равновесия.

Фигдор далек от критики родителей. Мать Андреи видела ситуацию именно такой, и она чувствовала себя действительно невинной жертвой, хотя для ребенка вопрос объективной вины (если таковая вообще существует) не так уж важен. Однако можно ли требовать от человека так много героизма в момент его собственного страдания и гневного разочарования?! Как можно ждать от него, чтобы он добровольно взял на себя всю ответственность за развал семьи и таким образом еще и освободил другого от доли его вины?! И тем не менее взять на себя ответственность необходимо! Необходимо собрать, что называется, в кулак всю свою волю и весь свой здравый смысл и объявить себя взрослым. Как бы тяжело это ни было. Во имя облегчения страдания детей, чтобы освободить их от их чувства вины и предоставить таким образом благоприятные условия для их дальнейшего развития.

Яркий пример защиты от собственного чувства вины видели мы на примере матери Марио, которая на протяжении двух лет скрывала от сына развод. Но делала она это, конечно, не из злого умысла. Может быть, она думала, что, чем старше

будет сын, тем легче перенесет известие о разводе. Но ребенок фактически год спустя уже начал переживать развод. Подобные укрывательства намного опаснее правды. Опасность скрывается в фантазиях ребенка, который однажды замечает, что что-то не так. А поскольку внешне все кажется в порядке, то он не может ни с кем поделиться, рассказать о своих фантазиях, которые часто намного страшнее и опаснее самой печальной реальности. Опасения, страхи ребенка не только не смягчаются, а, напротив, возрастают. Когда Марио узнал, наконец, о разводе, он мог думать так: либо его обманули, когда отец «уехал в командировку», либо долгая разлука привела к разрыву отношений родителей и разрушила отношения сына и отца. В первом случае ребенок потеряет всякое доверие к взрослым, во втором — потеряет веру в то, что отношения могут продолжаться, несмотря на расставания. В результате таких переживаний дети развивают в себе потребность постоянно контролировать любимого человека, потому что уверены, иначе они его потеряют. Представьте теперь себе мужа, который «не выпускает жену из дому», или жену, которая по пятам преследует мужа, проверяет его записную книжку и содержимое его карманов.

В отличие от родителей Стефана и Магдалены, поведение этих родителей, каким бы понятным оно ни казалось, носит откровенно инфантильный характер. «Откладывать сообщение о разводе или вообще его скрывать, желать поскорее закончить неприятный разговор, надеяться на то, что развод не так уж и страшен для детей, — все это, согласитесь, очень напоминает поведение детей, которые стоят перед необходимостью исповедовать родителям свои прегрешения и стараются по возможности «смягчить краски»... Если я и использую такое сравнение, то тем не менее оно далеко от критики или пренебрежения. Я просто рисую ситуацию...»

И действительно, часто родители в тот момент, когда необходимо информировать ребенка о разводе, сами чувствуют себя как провинившиеся дети, им хочется уйти от ответственности, пощадить себя, найти отговорки, обвинить других, скрыть и т. д. Эти регрессии взрослых, в общем, нормальны, мало того, они, как правило, повседневны. Но под влиянием

развода они могут привести к очень тяжелым последствиям. Получается нечто ужасное, а именно, обмен ролями, где родители выступают в роли детей, а дети в роли критикующих взрослых, которым вверено право выносить решения о виновности. И это именно в тот момент, когда ребенок ни в чем так сильно не нуждается, как в том, чтобы ему «разрешили» оставаться ребенком. И в том, чтобы можно было вот этим взрослым — на то они и взрослые! — доверить свое такое неверное будущее!

Важнейшее и труднейшее задание, которое в столь тяжелое время после развода встает перед родителями, заключается в том, чтобы с чистой совестью взять на себя ответственность за причиненную детям боль. Даже если в дальнейшем развод, скорее всего, откроет перед детьми лучшие возможности развития, сам момент развода всегда жутко болезнен и ввергает детей в душевный кризис. И ведь это не кто иной, как именно родители создали такую ситуацию, и именно они повинны в страданиях детей. Но сознание собственной вины есть нечто совсем иное, чем мучительное и невыносимое чувство вины... которое связано с представлением о совершении чего-то запретного, безответственного.

«Если я, как взрослый человек, признаю свое психическое право на существование, если я знаю, что данный шаг, как результат моих потребностей, в результате пойдет также на пользу и ребенку, потому что я смогу снова свободно дышать и на что-то надеяться в жизни, то я могу спокойно взять на себя эту ответственность перед ребенком. Одновременно позиция, которую я называю ответственностью за вину, является важным условием того, что развод в конечном итоге сыграет все же положительную роль для ребенка. Если я знаю, что я у кого-то что-то отнял, кому-то причинил боль, потому что в тот момент у меня не было другого выхода, то я, по крайней мере, буду стараться смягчить эту боль, буду стремиться по возможности исправить положение, чтобы реально уменьшить свою собственную вину. Но если я просто не в состоянии выносить саму мысль о том, что я виноват, я буду затушевывать или отрицать причиненное мною страдание. Вместо того чтобы подумать: «Мне очень жаль, что так получи-

лось и я должен что-то предпринять, чтобы улучшить положение», я скажу: «Нет оснований для жалоб и мне не в чем себя упрекать!». И я скрою свою вину или переложу ее на ребенка или разведенного супруга».

На примере Магдалены и Стефана Фигдор показывает яркий пример ответственного отношения родителей к своим действиям. Они настолько серьезно восприняли переживания детей, что те в короткие сроки сумели побороть свои страхи и их душевное равновесие было восстановлено. К сожалению, такое случается нечасто. Можно привести сотни примеров, когда детям было отказано в «неотложной первой помощи» уже в тот момент, когда они впервые услышали о разводе. И именно те обстоятельства, которые сопровождают информацию о разводе, часто дают толчок так называемому послераз-водному кризису.

Собственно, эту позицию ответственности за вину Фигдор считает важной не только в ситуации развода, но и вообще рассматривает ее как основную педагогическую позицию. Особенно там, где речь идет об ограничениях и запретах. Он рассказывает об одном отце, который конечно же в своих взглядах не одинок. Тот заявлял следующее: «Нельзя разрешать детям все. Даже если для этого есть возможности. Потому что в жизни они должны уметь отказываться». Подобные заявления звучат чуть ли не насмешкой, если посмотреть повнимательнее, каким ограничениям, налагаемым уже нашими общественными условиями, подвержены наши дети, начиная со второго года жизни. Подобная позиция защищает матерей, отцов, воспитателей от необходимости признаться себе в том, как много разочарований приносим мы своим возлюбленным чадам тем, что постоянно вынуждены запрещать и предписывать, а также требовать соблюдения всяких других норм. Но ведь у нас самих просто нет иного выхода, мы вынуждены это делать. Больно думать о том, какими жестокими, несправедливыми, эгоистичными и злыми должны мы при этом выглядеть в глазах своих детей. Однако вместо того, чтобы сознательно подойти к реально существующему и от нас мало зависящему конфликту, мы делаем бесправной позицию ребенка: «Чего ты злишься, это на твою же пользу!». Но если я

понимаю не только свою ответственность, но и гнев ребенка, то я не стану придавать запретам форму идеологии, а постараюсь помочь моему дорогому малышу преодолеть разочарование, стану его утешать, искать компромиссы, предлагать потерянному удовольствию замену. И по меньшей мере вместо: «Нечего злиться!», скажу: «Мне очень жаль, но я вынуждена это делать». Тогда ребенку отказ будет не так обиден и он не очень испортит наши отношения. Ведь ребенок верит, что отказ в удовлетворении его желаний это всего лишь проявление моей власти и ничего удивительного, если в результате он начинает бороться со мной за эту власть.

Поэтому очень и очень важно разговаривать с детьми, объяснять им причины развода в доступной для них форме, учить ребенка словами выражать свои чувства. И это не только в период тяжелого душевного кризиса, вызванного разводом, но и вообще в повседневном общении. Л для этого мы и сами должны учиться без страха признаваться себе в своих желаниях и потребностях, а не вытеснять их из нашего сознания, как если бы это было нечто недозволенное или постыдное.

КАК ДЕТИ РЕАГИРУЮТ НА РАЗВОД? КРИК О ПОМОЩИ!

Недавно в одном женском журнале мне попалась статья психолога на тему, как следует реагировать на «детские капризы». Автор рекомендует их просто игнорировать и дает советы, как можно привить детям определенные навыки внешнего поведения. Это было скорее похоже на (уже давно устаревшие) советы по дрессировке собак. И таких советов дается кругом великое множество. Удивительно было слышать это из уст психолога, которая даже не задумалась о том, что, может быть, у каждого детского каприза есть свое внутреннее содержанье и детские конфликты не менее важны, чем все наши «взрослые» проблемы. С той только разницей, что у ребенка нет наших прав. Как часто можно слышать почти враждебное: «Оставь его, он просто хочет обратить на себя внимание!» Да, пожалуй, и хочет, но почему? В каждом навязчивом поступке ребенка заключена своя информация. Словом «каприз» именуем мы нечто явно не серьезное, не важное. Но если мы хотим, чтобы ребенок наш рос психически здоровым, уверенным в себе, смелым и опытным, мы должны взять себе за основу относиться к его переживаниям серьезно, а не игнорировать и не именовать их «глупыми капризами». Его проблемы, кажущиеся нам порой такими незначительными, поверьте, не менее серьезны, чем проблемы взрослого человека. Нет, они, пожалуй, еще серьезнее, потому что вся психическая жизнь взрослого человека строится на образцах отношений и переживаний, усвоенных в детстве. Кроме того, Фигдор справедливо утверждает: ничто не портит отношений так, как пренебрежение к чувствам. Мне часто вспоминается одна весьма справедливая и довольно психологическая строчка из такого, в общем, далеко не психологичного Маяковского: «Гвоздь в моем сапоге кошмарнее всех Помпеи!»

Что же касается ситуации развода, то это чрезвычайно важно дать ребенку возможность выражать свои аффекты, утешать

его скорбь, говорить с ним о его страхах и переживаниях. Говорить, говорить, говорить. Много раз повторять. Даже если вам кажется, что вы уже достаточно об этом сказали. Факт повторения и неоднократного подтверждения очень важен для развития детской психики. Вы же знаете, как любит ваш малыш, чтобы вы снова и снова читали ему его любимую сказку, хотя он давно уже знает всю ее наизусть и даже поправляет вас, если вы ошибетесь. Он таким образом опять и опять проверяет для себя надежность мира.

Чрезвычайно важно не образовывать коалиций и не навязывать ребенку конфликта лояльности: ваш ребенок имеет право не только на любовь обоих родителей, но и святое его право — самому любить вас обоих. О конфликте лояльности и его пагубной роли мы будем еще говорить. Сейчас скажу только, что, ревниво препятствуя любви вашего ребенка к разведенному отцу или матери, вы не только не защищаете его любовь к вам, вы подвергаете ее большой опасности. Почему, будет рассказано позже.

Мы описали только первые шаги помощи детям по дороге в их неверное разведенное будущее. Шаги эти ограничиваются в основном областью устной коммуникации. Но вспомним родителей Стефана и Магдалены — они реагируют на зримые реакции детей и другими способами. Мать Магдалены поняла, что зависимость дочери продиктована страхом после отца потерять теперь и маму и дочка просто не способна ни на какой другой способ преодоления своего страха. Мать ответила тем, что целиком предоставила себя в распоряжение ребенка. Заметьте, когда ее восьмилетняя девочка вдруг стала хвататься за мамину юбку, как трехлетняя, и «закатывала истерики», когда мама уходила из дому, мать не раздражалась («Ну что еще за глупые капризы?!»), напротив, она позволила дочери контролировать себя, раз той это было нужно. Если бы она этого не сделала, Магдалена оказалась бы пассивно предоставлена своим страхам, и они возрастали бы из-за ее беспомощности. С обычной «педагогической» позиции можно было бы предположить, что «потакание капризам ребенка» лишь усилит в девочке «деспотическую потребность в контроле». На деле же обычно происходит нечто обратное и это вполне ло-

гично. Подумайте сами, ведь и мы, взрослые, доверяем лишь тем людям, которые неоднократно доказали нам свою надежность. Мать признала зависимость ребенка, нашла в себе силы выносить его капризы, она освободила девочку от необходимости отчаянно бороться за ее близость. Но если бы она оставалась дома только тогда, когда ребенок кричит и плачет, то «педагогическая» позиция и вправду подтвердилась бы; Магдалена пришла бы к заключению: «Мама остается дома только тогда, когда я ее к этому вынуждаю». А принуждение и контроль — это не одно и то же. Добровольные уступки матери дали Магдалене возможность понять, что мама не покинет дочку, и страхи девочки сильно смягчились. Она восстановила свое доверие в доброту мира.

Со Стефаном получилось несколько иначе. Его родители, занятые своими раздорами, казалось, забыли о существовании ребенка. Но ему повезло — дедушка пришел на помощь именно в тот момент, когда внук больше всего в этом нуждался. Но повезло Стефану и в том, что родители достаточно скоро вспомнили о существовании сына и в день своего рождения он, наконец, обнаружил, что у него все еще есть и мама, и папа.

Мы уже говорили, именно чувство вины приводит родителей к тому, что они недооценивают значение развода для детей и отдаются иллюзии, будто последний не так уж и страшен для них. По этой причине они часто не замечают душевных реакций ребенка или всячески мешают их проявлению. Такие родители просто психически не в состоянии взять на себя ответственность за причиненную детям боль. Фигдор подчеркивает, что речь здесь идет тем не менее о вине вполне поправимой. Какой бы нестерпимой ни была боль, ведь не исключено, что решение о разводе в дальнейшем может повлиять на ребенка вполне благотворно.

Неумение родителей взять на себя ответственность, их ложь, отрицание проблем, перекладывание вины на другого не позволяют не только оказать детям ту самую неотложную первую помощь, но все это, по опыту Фигдора, является одной из двух основных причин ухудшения психического состояния ребенка в последующие за разводом месяцы. (Вторая причина заключается в психическом состоянии самих роди-

телей; об этом мы будем говорить ниже.) Дело в том, что необычное поведение детей, которое, собственно, имеет целью обратить на себя внимание, — ребенок «требует», чтобы ему помогли, — не рассматривается в этих случаях как проявление его душевных проблем, возникших по причине развода. Тогда нет и необходимости рассматривать развод как кризис. А если нет кризиса, то нет и проблем и поэтому плохое поведение ребенка — это всего лишь «плохое поведение», «капризы», глупости» и т. д.

Фридрих не может простить своей матери, что она «выгнала отца». Но он, безусловно, любит и маму, хотя ему и не хочется ей этого показать. Он упрям и часто груб, что матери очень неприятно. Однако мать никак не связывает дурное поведение сына с разводом и не хочет даже думать о том, что агрессивность ребенка может быть направлена против нее лично. Она не хочет или не может думать об этом, чтобы не чувствовать себя виноватой. Она бросает сыну упреки, что он, дескать, распустился, потому что не чувствует «твердой отцовской руки».

Другая мать винила в агрессивности дочери бывшего мужа и свекровь, они, мол, настраивают ребенка против нее. Лиза так же, как и Магдалена, боялась оказаться покинутой и всюду следовала за матерью, но та отталкивала ребенка, называла все это «глупостями». Даниель из-за своего чувства вины страдал депрессивными настроениями, а вся семья упрекала его в упрямстве, лени и «желании обратить на себя внимание». Если с таким ребенком случится, что он обмочит постель, его начинают ругать или высмеивать. Плохие отметки, ссоры в детском саду или в школе тоже рассматриваются лишь как нарушение дисциплины и на них реагируют наказаниями.

Эти крайне отрицательные реакции взрослых отнимают у детей возможность преодоления кризиса подручными средствами. Родители не могут и не желают понять, что хочет ребенок выразить своим необычным поведением. Родители сами в это время раздражены, они страдают от своих внутренних проблем, у них на детей просто не хватает терпения. Кроме того, они чувствуют потерю доброго отношения ребенка и это именно тогда, когда они так нуждаются в его привязанности. Ребенку в этой ситуации уже не приходится рассчитывать на помощь,

он становится все более одинок, и типичные для развода страхи и аффекты только усиливаются. Ребенок вынужден все больше энергии тратить на конфликты с родителями, а их замечания и критика становятся все обиднее.

Но если мы все это поймем, то сумеем по-новому реагировать как на свои собственные душевные проблемы, так и на проблемы ребенка.

РОЛЬ САМОЧУВСТВИЯ РОДИТЕЛЕЙ

Фигдор далек от «педагогических» поучений. Он прекрасно понимает, что в данной ситуации от родителей требуется нечто, далеко выходящее за пределы их душевных возможностей. Да, с разводом начинается страдание детей, но им вовсе не заканчивается кризис отношений супругов. Личные их проблемы не только не уменьшаются, чаще всего они возрастают, что касается и того из них, кто активно добивался развода. Чувства обиды, страха перед будущим, гнев и ненависть к бывшему супругу, а часто — бессознательно — и по отношению к детям обнаруживаются в каждом разводе. А также скорбь и печаль о все еще любимом или когда-то любимом человеке. Чувство вины испытывают разведенные супруги не только по отношению к детям. И не только тогда, когда развод совершается ради новой любви или против воли другого. «Брошенная половина», как ни странно, испытывает не только чувство собственной несостоятельности, но и чувство вины. Даже если тот, кто брошен, кажется такой же жертвой, как и ребенок.

Фрау К. вышла замуж девятнадцатилетней девушкой против воли родителей. Она знала о слабости мужа в отношении алкоголя, но была уверена, что ее любовь, а потом и ребенок «сделают из него человека». Но муж бросил ее с одиннадцатимесячным крохой на руках. И она чувствует себя виноватой — перед родителями, перед бывшим мужем («как я себя переоценила!») и, конечно, перед ребенком, которому она не сумела обеспечить защищенность счастливой семьи. Почти каждый разведенный брак, особенно если есть дети, становится крушением надежд, свидетельствует о провале однажды предпринятого жизненного начинания. Взрослые, как и дети, теряют веру в себя и чувствуют себя неполноценными. Они начинают сомневаться в своей привлекательности и уме, испытывают страх перед старостью и одиночеством.

Проблемы социального и экономического характера тоже нельзя сбрасывать со счетов, особенно тяжело приходится оди-

ноким матерям. Например, социальная дискриминация — разведенная женщина значит в обществе меньше, чем замужняя, это же касается и ее детей. Пусть эта дискриминация и не выливается в форму открытого пренебрежения, но она может скрываться и за преувеличенно благожелательным сожалением или характеристикой детей как обделенных. Учительница на педсовете говорит: «Вот Руди, ему семь лет, мать в разводе...» и это уже звучит как невысказанное: «Ага! Ну чему же здесь удивляться?» И поди, разбери, действительно ли трудности мальчика связаны с разводом или, может быть, здесь следует искать проблему самой учительницы. И печальнее всего то, что часто и матери, вместо того, чтобы взять на себя ответственность за свою собственную жизнь, разделяют подобные взгляды и опускают руки.

Далее, как правило, материальный уровень разведенных матерей снижается, к этому добавляются физические перегрузки на работе и дома. Все это ведет к социальной изоляции: на дружбу, свободное общение и развлечения не остается ни времени, ни денег и жизнь матери постепенно приобретает оборонительный характер. Нетрудно себе представить, что означает для, и без того пострадавшего, чувства собственного достоинства женщины снижение материального уровня и ощущение дискриминации именно в то время, когда возникает повышенная потребность в радости, когда особенно нужен кто-то близкий, кто бы тебя согрел.

Фрау К. боролась почти год, пытаясь наладить свою жизнь, но потом, на грани нервного срыва, не выдержала, поддалась уговорам родителей и переехала к ним. Многие женщины используют временную «регрессию» для того, чтобы отдохнуть и набраться сил для нового рывка, но с этой матерью все вышло иначе. Возврат к родителям она пережила как провал всего, что ей удалось создать до того времени. Она потеряла все свое мужество, волевые родители окончательно лишили ее самостоятельности, взяв на себя роль родителей внука. А мать превратилась в строптивую старшую сестру. Фрау К. потеряла себя и как женщина, и как мать. В один прекрасный момент она бросила своего сына, которой, по сути, уже перестал быть ее ребенком, и уехала в город, чтобы — в полном смысле слова — начать

новую жизнь, без оглядки на прошлое, которое олицетворял собой Рихард. А мальчик после отца потерял и мать.

Вернемся к родительским проблемам и посмотрим на их взаимосвязь с проблемами детей.

Душевные перегрузки матери влекут за собой частые смены настроения. В момент стресса самые обычные повседневные запросы детей могут вызвать у нее ощущение, что к ней предъявляются чересчур высокие требования. Например, ребенок медленно собирается в школу или не хочет чистить зубы. И этого уже достаточно, чтобы мать накричала на сына, разразилась слезами, наказала его, а ведь раньше в подобной ситуации она могла обойтись строгим взглядом или замечанием. Но это лишь внешняя сторона. Агрессивность отношений «мать — ребенок» — в обычных условиях скрытая — усиливается не только со стороны ребенка, и у этого явления несколько причин. Будничные конфликты разрастаются, потому что ребенок в это тяжелое время, как никогда раньше, нуждается во внимании, а мать, в свою очередь, как никогда раньше, не в состоянии проявить этого внимания и терпимости. Ссоры ведут к своего рода «агрессивной разрядке», и это с обеих сторон.

Но если родители в состоянии хотя бы частично отождествить себя с ребенком и понять его сопротивление, то им гораздо легче удается контролировать свою собственную агрессивность. Это вовсе не значит, что следует отменить все требования к сыну или дочери. Просто вместо того, чтобы раздражаться, можно помочь ребенку приспособиться к предъявляемым требованиям. Но способность отождествления себя с другим почти полностью отсутствует, если ты испытываешь на этого другого гнев, и она страдает тем больше, чем больше у человека забот и проблем.

Часто агрессивность связана непосредственно с разводом. Для большинства матерей развод — это своего рода попытка нового начала. И чем больше прошлое напоминает тебе о твоей несостоятельности, тем больше достается ребенку от чувства гнева, стыда и т. п., ведь он — волей-неволей — на всю жизнь остается «репрезентантом» этого прошлого. Особенно противоречивы чувства матери к ребенку, который сильно напоминает ей отца.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒