ЧАСТЬ ВТОРАЯ 3 страница

Храп Черкеза перешел в тихое посапывание. Шамхал с завистью глядел на товарища. Он даже забыл, что должен разбудить его, когда взойдет луна.

Черкез внезапно проснулся сам и высунул голову из-под одеяла.

— Эй, Шамхал!

— Что?

— Начинает светать?

— Да, вставай. Луна уже высоко.

Черкез отбросил одеяло и ловко поднялся на ноги. Широко раскинув руки, сладко потянулся, вдохнул всей грудью прохладного, освежающего воздуха.

— Кажется, мы проспали.

— Ты спал сладко, жалко было будить.

По тропинке они направились прямо к берегу. Все вокруг было погружено в тишину. Явственно слышался шум Куры. В ущелье выли шакалы.

Друзья подошли к обрыву. Холодным дыханием дохнула им в лица ночная река. Стало зябко. Черкез посмотрел на блестящий при свете луны поток.

— Кажется, разлилась.

— Где-нибудь наверху шли дожди. С вечера над горами сверкала молния.

Черкез вздохнул и поглядел на темные скалы вдали.

— Дядя Годжа, бедняга, так еще и не вернулся домой?

— Постарел. Тяжело ему теперь, быстро устает.

— А ты не пускай его. В таком возрасте трудно быть перевозчиком.

— У нас нет выхода. Мы не можем не работать. Да и потом, только сама смерть оторвет его от реки. Река для - вся жизнь. Состарился на реке. Недавно суденышко понесло. Он уперся шестом и остановил. А потом оплошал и сам упал в воду, едва выплыл. Теперь вот несколько дней не является домой.

Друзья посидели еще на обрыве, помолчали и спустились к воде. Напуганная людьми лиса, сверкнув зелеными глазами и мотнув пышным хвостом, юркнула в прибрежные заросли.

— Вода как будто сильно замутилась. Не затопило ли острова?

— Удочки-то наши не унесло?

— Думаю, нет. А жалко, не захватили ружье. Была бы у нас лиса.

— Думай о рыбе. Зачем тебе еще и лиса?

— У меня с ними свои счеты. Перетаскали всех кур.

В одном месте разлившаяся вода отступила, оставив маленькое озерко, а вернее — большую лужу. Черкез быстро разделся и в темноте начал барахтаться в луже, шумно плескаясь.

— Ты что там делаешь? — спросил Шамхал, тоже начиная раздеваться.

— Ловлю лягушек. Посадим их на крючок, замечательная наживка.

Черкез долго возился в воде: как видно, лягушки не давались в руки. Наконец, когда Шамхал совсем уж разделся, Черкез появился, неся за лапки головами вниз несколько лягушек, белевших в темноте своими светлыми брюшками.

— Бери да насаживай скорее их на крючок.

— А бородавок у меня не будет?

— Бабьи сказки. Когда будешь насаживать, гляди, чтобы остались живыми. На дохлую ни одна порядочная рыба не позарится.

Одежду они спрятали под скалой у большого камня. Шамхал, входя в воду, обернулся к Черкезу:

— Куда поплывем? В камыши на ту сторону островка. Там около камышей всегда рыба.

Над Курой висел плотный туман. Мелкие и пенистые волны плескались о подножье обрыва, выплескивали на песок куски дерева, ветки, листья.

У Шамхала от холода лязгнули зубы, и Черкез спросил:

— Ты что, озяб? Тогда скорее плыви.

— Почему это я должен озябнуть, а ты нет?

— Не сердись. Сын бедняка закаленнее богатого человека. Поплыли. Не растеряй лягушек.

Вода была ледяная, но этого словно не чувствовали ни Шамхал, ни Черкез. Как бы соперничая друг с другом, они плыли быстро и вскоре достигли острова. По знакомой тропе Черкез прошел заросли камыша и пришел к месту, где он с вечера бросил удочки. Одной удочки не хватало.

— Вот собачьи дети!

— Что случилось?

— Украли удочку.

— Может, утащила рыба?

— Здесь следы. — Черкез зло выругался. — И, должно быть, только сейчас унесли. Наверное, с рыбой.

На другой стороне острова в камышах послышались голоса. Черкез немедленно бросился туда. Шамхал побежал за ним.

— Эй вы, — кричал Черкез, — негодяи, способные обесчестить свою мать, куда бежите? Шамхал, забегай справа, не пускай их, сейчас поймаем!

Товарищи бежали в темноте, не обращая внимания на колючие травы, больно коловшие босые ноги. Но когда добежали до камышей, никого там уж не было. Теперь в другом конце острова слышались голоса, кто-то смеялся.

— Это, наверно, сынки Садыха, ну хорошо, я в долгу не останусь.

Пока друзья бегали, одну удочку утащила рыба. Черкез расстроился еще больше. Он, наверно, плюнул бы на такую рыбалку, но в это время третья удочка вдруг задергалась, а потом натянулась, как струна. Черкез, забыв о досадных неудачах, бросился к удочке и схватился за бечевку. Рыба металась там, в воде, иногда выпрыгивала над рекой и шумно била хвостом. Бечева натянулась так, что, казалось, вот-вот оборвется.

Черкез тянул изо всех сил, Но рыба пересиливала его. Если бы не подоспел Шамхал, то Черкезу не справиться бы с добычей. Бечевка резала руки, рыба — несомненно, это был сом — шаг за шагом уводила рыболова вниз по течению. Наконец друзьям удалось привязать бечевку за коряжистый пень. Они перевели дух. Отдыхала и рыба. Отдышавшись, друзья стали потихоньку вытягивать бечеву. Сом понемногу подавался, слабел и в конце концов очутился на песчаной отмели. Черкез мгновенно оглушил великана сучковатой тяжелой дубиной, а потом ударил еще несколько раз по плоскому черному лбу.

— Без этого нельзя, — пояснил он Шамхалу. — Окажется в воде, оживет и поминай как звали.

Сом дернулся плавниками, судорога пробежала по его длинному телу от округлой широченной головы до узкого хвоста, и он затих.

— Аллах сегодня милостиво взглянул на наших собак. Наедятся до отвала, — говорил Черкез, волоча сома на сухое место.

Разгоряченные друзья распрямились и посмотрели друг на друга: «С добычей».

— Ну как, не озяб? — спросил Черкез.

— С таким не озябнешь.

— Тогда пойдем забросим удочки на той стороне.

— Опять поймаем сома.

— Что ты! Только там и можно поймать лосося.

Шамхал не стал возражать, и рыболовы пошли туда, куда указал Черкез.

Когда рыболовы вернулись на свой берег, совсем рассвело. Скорее оделись, чтобы согреться. Утренний ветерок разогнал туман над Курой. На кустах и на травах зажглась роса. Воздух наполнился звуками деревенского Утра: тявкали собаки, кудахтали куры, ржали лошади, скрипели калитки и ворота.

Черкез протянул рыбу Шамхалу:

— Возьми, отнесешь домой. А я поймаю еще.

— Нет. Пойдем к тебе, и пусть Гюльасер приготовит нам эту рыбу.

— Да откуда она знает, как ее надо готовить.

— Не скажи. Твоя сестра очень вкусно готовит рыбу.

— Ты почем знаешь?

— Да уж знаю.

Черкез промолчал. Чувствовалось в его молчании, что чем-то он недоволен. Не то тем, что сестра умеет готовить рыбу, не то тем, что об этом сообщает ему Шамхал. До самого дома он не сказал больше ни слова.

Каждый эту ночь пережил по-своему. Когда стало темнеть и начал утихать дневной шум, Зарнигяр-ханум ушла в боковую комнату. Слуги принесли ей ужин, но она не дотронулась до пищи.

Салатын, не отходившая от матери и весь день плакавшая вместе с ней, умоляла ее поесть, чтобы подкрепить силы. Но Зарнигяр-ханум даже не посмотрела на еду.

Постепенно совсем стемнело. Салатын хотела зажечь лампу, но мать резко и зло остановила ее:

— Не смей! Ложись где-нибудь и умри! Мою лампу погасил сам всевышний.

— Мама, да перейдут ко мне твои горести, ведь тоскливо целый вечер сидеть в темноте.

— Кому из нас сейчас тоскливее — тебе или мне?

— Разреши зажечь лампу.

— Я сказала тебе — сиди! Я еще сделаю так, чтобы и очаг этого дома никогда не зажегся.

— Ради брата, прошу тебя.

— Да, чтоб сдохли вы все: и твой брат и ты! Оставь меня, говорю!

— Мама, как ты можешь так говорить о брате?

Обезумевшая женщина и правда не знала, что говорит. Теперь после своих ужасных слов Зарнигяр-ханум словно проснулась. Тотчас вспомнила она, что Шамхал еще не вернулся домой.

— Пусть накажет бог твоего отца, доченька! Он так запутал меня, не знаю, что говорю.

Салатын обняла мать, стала целовать ее лицо, глаза, и обе снова заплакали.

— Умоляю тебя, мама, не проклинай моего брата Шамхала.

Мать и дочь сидели в комнате, а между тем все звуки уличной жизни достигали их и приносили обиженной хозяйке дома еще большие страдания. Так, Зарнигяр-ханум всегда выходила во двор, когда скот возвращался с пастбища. Положив руки на пояс, она отдавала распоряжения слугам, следила, как доят коров, накормлены ли куры и же собаки. В этот вечер она не вышла из комнаты. Когда вдалеке над Курой заржал конь, Зарнигяр-ханум поняла, что это возвращается с охоты муж, и ее начала бить дрожь. По звукам она угадывала все: и как подошла ко двору скотина, и как ее загоняли в хлевы, и как спускали с цепи собак.

До вчерашнего дня жизнь Зарнигяр-ханум текла спокойно и счастливо. Рядом находился сын Шамхал, рядом был и Джахандар-ага, которого она любила больше всех на свете и которого, обнимая за шею, называла всегда «мой сокол». Бывало, он сидел на навесе, отдавая распоряжения, все находилось в разумном хлопотливом движении, и сама Зарнигяр-ханум тоже принимала участие в этих хлопотах и была счастлива. А теперь?

Все последние дни она жила ожиданием. Со дня на день должен вернуться из Гори ее младший сын, и они отпразднуют его обручение. Два года Зарнигяр-ханум исподтишка зорко наблюдала за деревенскими девушками. Купались ли они в Куре, гуляли ли на свадьбе или на другом празднике, занимались ли делом, всюду Зарнигяр-ханум выбирала среди них невесту сыну.

Ашраф был ее любимцем, последышем, как часто говорила сама Зарнигяр-ханум. Она мечтала о том, что подберет ему лучшую девушку села и сыграет самую пышную свадьбу. Ведь и сам Ашраф был не чета другим парням. Во всей округе не было такого красивого, приятного и воспитанного парня. Про таких удачных детей говорят, что они появились на землю при вспышке молнии. При всяком удобном случае Зарнигяр-ханум расхваливала своего сынка и, правду сказать, имела для этого основания.

Если во всей округе было два образованных человека, то одним из них был Ашраф.

Конечно, сама Зарнигяр-ханум. никогда не держала в руках ни книг, ни тетрадей, ни карандаша, не

понимала, что такое учение, но все же она видела, что ее младший сын заметно отличается от других парней и даже от родного брата Шамхала.

Месяц назад они посватались в один богатый дом, в дом кази[1], и получили согласие. Теперь оставалось только вызвать из Гори Ашрафа и все приготовить к торжеству обручения. Именно для этого Джахандар-ага и поехал на ярмарку. Но вместо тканей и подарков для невесты привез Мелек!

Как только Зарнигяр-ханум вспоминала об этом, у нее пол качался и плыл под ногами и больно сжималось сердце.

«Чтобы тебе опозориться на всю округу, — проклинала она своего мужа, — чтобы ты никогда не мог посмотреть своим детям прямо в глаза».

Когда на дворе разожгли костер и начали свежевать оленя, бедная женщина разгневалась еще больше:

«Чтобы ты ослеп, чтобы всемогущий сломал тебе спину, когда ты обнимешь свою дрянь. Скажите пожалуйста, как быстро он сходил на охоту. Его родной сын бродит неизвестно где, а он мечтает о шашлыке. Чтобы в горле у тебя застрял тот шашлык! Подожди, и застрянет! В новом кувшине вода всегда прохладнее, но это ненадолго. Угощай, угощай ее шашлыком из оленьего мяса! Но на меня не пеняйте, если все мое горе перекинется на вас».

Салатын видела страдания матери, но что она могла сделать. У нее не было даже слов, чтобы утешить ее.

Таптыг открыл ногой дверь и осторожно протиснулся в комнату. Чтобы не уронить то, что он нес, ему пришлось податься плечом вперед. А нес он большой недавно луженный и оттого ярко блестевший поднос. На подносе кроме шашлыка лежали только что выпеченные лепешки и пучки зеленого лука.

Таптыг поставил перед хозяйкой дома поднос.

— Ханум, я сам приготовил. Ешьте, пока горячий.

Аромат шашлыка, посыпанного перцем и мятой, заполнил всю комнату. Салатын быстро встала. Для того чтобы показать пример, она потянулась к подносу. Но мать, словно ужаленная, бросилась вперед, взяла в руки поднос и с шумом выбросила во двор. Куски мяса рассыпались по земле. Медный поднос, ударившись о камень, зазвенел, закружился и упал на траву.

Зарнигяр-ханум закричала слуге:

— Ступай собери и отнеси своему господину. Пусть подавится. Пусть подавится и она.

Таптыг хотел что-то возразить, но Зарнигяр-ханум затопала ногами, крича:

— Убирайся вон! Не то я сейчас сделаю из тебя тесто.

Слуга поклонился и вышел. Гнев душил Зарнигяр-ханум.

«Нет, я разрушу весь этот дом. И переверну его вверх ногами. Вода перестанет течь к этому очагу. Этого позора я не стерплю. Я же не с улицы безродная дрянь. У меня есть братья. Слухи дойдут до них, и они не замедлят прийти сюда. Да я и сама, я им сейчас покажу...»

Окончательно разъярившаяся женщина хотела тотчас идти и расправиться с мужем и его новой женой, но вспомнила всю утреннюю историю и немного поостыла. Съежившись, сиротливо устроилась в уголке тахты. Поняв, что неоткуда ей ждать утешения и помощи, снова дала волю слезам.

Салатын достала из ниши матрац и одеяло, постелила постель, подошла к матери.

— Ложись, мама, да буду я твоей жертвой, пожалей меня.

Зарнигяр-ханум промолчала. Не раздеваясь, легла на приготовленную постель. Дочка ласково прижалась к матери. Она думала, как лучше развеять горькие материнские мысли, ее обиду. Что рассказать ей, с чего начать? Заговорить ли о Шамхале и спросить, где он теперь? Или повести речь об Ашрафе и расхваливать девушку, выбранную для него в невесты? Рассказать о том, что два дня назад она видела эту девушку на реке? И что девушка спрашивала об Ашрафе... Похвалить ли глаза и брови невесты, ее переливчатый смех, черную родинку на ее щеке?

Салатын думала, думала и, сама того не заметив, уснула. Зарнигяр-ханум, услышав ровное, сонное дыхание дочки, прижавшейся к ней, потеплее укрыла ее одеялом. На время женщина забыла все свои обиды, самое большое и властное — материнское чувство — взяло верх над всем.

«Куда я уйду, на кого ее оставлю? — думала мать. — Предположим, что братья приедут и заберут меня отсюда. Хорошо это будет или плохо? Разве братья будут вести себя спокойно? Не прольется ли кровь? Чья кровь? Моего сына или моего мужа? В любом случае этому дому придет конец. Мои дети останутся обездоленными. Господи, запуталась я сама и не могу ни в чем разобраться. Лучше бы мне совсем не родиться на свет. Почему аллах не обрушил на землю камни в тот день, когда я народилась?!»

Постепенно все вокруг окончательно затихло. Явственнее слышался шум Куры. Луна осветила окна. Зарнигяр-ханум лежала в тишине, глядела на лунный свет, и воспоминания унесли ее к тем далеким дням, когда она впервые пришла в этот дом.

Зарнигяр-ханум была единственной сестрой трех братьев, причем младшей сестрой, последним ребенком у матери. Все в доме вертелись вокруг нее. Невестки всячески угождали ей. Если они шили себе по платью, то Зарнигяр шили сразу два. Если в селе была свадьба, взрослые брали девочку с собой. Если она танцевала, братья кидали ей деньги, и она танцевала, пока не выбивалась из сил. Незаметно она превратилась в высокую, стройную девушку. С праздников она возвращалась усталая, но довольная. Братья подшучивали над сестренкой:

— Эй, перепелка, не летай так часто далеко от гнезда. Напорешься на ястреба!

Зарнигяр еще не понимала этих намеков, но все равно краснела и выбегала во двор.

Однажды в селении играли большую пышную свадьбу. Юноши готовились к скачкам. Девушки, поднявшись на крыши домов, предвкушали интересное зрелище, загадывали, кому достанется приз. Зурначи брали самые высокие ноты. Участники скачек удалились за село к подножию холмов, чтобы оттуда скакать. Через некоторое время послышался стук копыт, показалась пыль. Впереди несся на гнедом коне парень в синей бухарской папахе. Конь летел птицей, легко, красиво, словно ему доставляло удовольствие нести на себе такого молодца. Конь стелился над луговой травой, над дорожной пылью, перемахивал через канавы и ямы, а всадник сидел как влитой, прижавшись к гриве коня, играя плеткой над воспаленной конской мордой. Башлык джигита трепетал на ветру, словно белый голубь.

Все с удивлением и даже с недоумением смотрели на победителя скачек. По толпе побежал, как огонек по сухой и в то же мгновение, охватил собравшихся возбужденный разговор:

— Кто это?

— Откуда он?

— Кто его отец?

— Клянусь аллахом, не знаю.

— Впервые в нашем селе.

— Не похож ни на кого из знакомых.

— Видно, издалека.

— Наверное, гость.

— Гость не осмелился бы опередить здешних парней.

— Смелый мужчина — везде смелый: и дома и в гостях.

— Да, смелый везде покажет себя.

— Молодец!

Наконец люди не вытерпели и побежали навстречу.

Неизвестный джигит на скаку выхватил призовой платок и обвязал им шею коня. Грива гнедого скакуна, одетого в серебряную сбрую и красный келагай, ниспадала, словно девичьи косы. Парень не стал дожидаться своих незадачливых соперников, но повернул коня прямо к зурначам. В одном шаге от зурначей гнедой вдруг поднялся на дыбы, громко заржал и начал перебирать под музыку высоко вскинутыми передними ногами. Тут джигит показал изумленным зрителям несколько ловких, прямо-таки цирковых номеров джигитовки. Он стал в седле на голову и в таком положении ускакал вдаль. Когда конь возвратился, все ахнули, потому что седока на нем не было. Но, оказывается, седок прятался сбоку коня. Он вдруг вырос над седлом, причем встал на седло ногами. Около зурначей он спрыгнул на землю и первым делом похлопал по шее коня. На людей он как будто не обращал внимания.

Однако местные парни были унижены и оскорблены. Они тотчас окружили заезжего молодца, и по их виду, по злости, сверкавшей в их глазах, по решительности рук, хватившихся за рукоятки кинжалов, было видно, что окружили они его не для того, чтобы поздравить с победой.

Один из парней выступил вперед и с вызовом сказал:

— Эй, ты! Что это ты бахвалишься и лезешь всюду ныне других, словно баран, предназначенный для свадьбы? Ты думаешь, в этом селе, кроме тебя, нет мужчин?

Джигит повернул голову и через плечо равнодушно посмотрел на задиру.

— Если тебе нравится считать себя женщиной, то что я могу сказать.

Кинжал не успел еще сверкнуть в воздухе, как оказался валяющимся на земле. Должно быть, незнакомец умел не только джигитовать.

— Петух, который не вовремя кукарекает, теряет голову раньше других. Веди себя с достоинством, молодой человек.

Вперед выступили еще несколько юношей, но братья Зарнигяр словно коршуны бросились вперед и заслонили собой незнакомца.

— Кому надоело жить, пусть выходит вперед, — сказал старший брат, вытащив до половины кинжал из ножен.

Неизвестно, чем бы кончилась эта ссора, но тут послышался властный, рокочущий голос:

— Убирайтесь отсюда, негодяи! Разве мужчина поднимает руку на гостя?

Юноши смутились, вложили кинжалы в ножны и отошли в сторону. Хозяин свадьбы похлопал по спине гостя:

— Да будет впрок тебе молоко твоей матери, сынок. Ты не связывайся с ними, это все от зависти и от глупости.

Зарнигяр, отделившись от толпы, подбежала к братьям. Еще раз посмотрела она на парня. Она слышала, как хозяин дома разговаривал с ним.

— Откуда ты, сынок?

— Я из Гейтепе.

— Есть ли у тебя здесь родственники или друзья?

Старший брат Зарнигяр опередил неизвестного джигита и твердо сказал:

— Он приехал к нам в гости. Он наш родственник и наш гость.

Хозяин дома Мурад-киши понимающе и одобрительно улыбнулся:

Хорошо, сынок. Чтобы различить птиц, питающихсяконоплей и горячим мясом, достаточно посмотреть на клюв.

Зурначи молчали. Все ждали, чем закончится это происшествие. Мурад-киши дернул плечом, поправляя сползающую накидку, и крикнул:

— Ну, что замолчали? Играйте веселее. Девушки пусть танцуют!

Зурначи грянули танец. Внимание толпы, сосредоточившейся было в одном месте, рассыпалось как горох или как рассыпается на мелкие черепки упавший на камни кувшин. Каждый занялся своим делом. Только теперь гость повернулся и посмотрел на Зарнигяр. Но повернулся и посмотрел он так, словно всегда знал, что она рядом, и всегда видел ее краешком глаз.

Зарнигяр с самого начала была удивлена и восхищена смелостью парня и его ловкостью. Теперь же, когда этот герой дня в упор поглядел на нее, а потом улыбнулся ей, у нее потемнело в глазах.

— Кто эта девушка? — спросил джигит.

— Моя сестра.

Джигит задумался на мгновение, будто решаясь на важный шаг, потом, отвязав с шеи коня платок, накинул его на плечи девушки:

— Бери. Пусть будет твоим.

По лицу старшего брата Зарнигяр пробежала мгновенная тень неудовольствия, однако он ничего не сказал. А младший брат сердито прикрикнул на растерявшуюся девушку:

— Ну, что стоишь? Не место тебе среди мужчин!

Зарнигяр побежала к подругам. Те окружили ее и засыпали вопросами и шутками:

— Кто это?

— Откуда он, расскажи?

— А ты — не промах, палец в рот не клади. Губа не дура. Первый парень на празднике. Смотри берегись.

— Покажи-ка платок.

— А почему он тебе отдал его? Выходит, ты сегодня заняла первое место. Парень хорош, только очень уж черен. Да, очень смугл.

Пока подруги осыпали Зарнигяр этими вопросами и колкими шутками, она совсем раскраснелась, и теперь щеки ее не отличались от платка, накинутого на плечи. Но потом она гордо распрямилась и отрезала:

— Допустим, он наш родственник. Вам-то какое дело?

Свадьба кончилась. Все гости разъехались. Уехал и молодой джигит. Вскоре все забыли о свадьбе, занимаясь своими делами. Одна только Зарнигяр не могла забыть подарившего ей келагай. Она сложила платок и спрятала его в своем узелке, сшитом из ярких лоскутов. Когда все уходили из дома и наступала тишина, Зарнигяр доставала ключик, висящий у нее на груди, открывала сундук, доставала заветный узелок и разворачивала огненно-красный келагай. Она подолгу смотрела на него, прижимала к лицу и, жадно втягивая воздух, чувствовала едва уловимый, но все еще крепкий и острый запах конского пота.

Потом она убирала подарок в узелок, узелок прятала на дно сундука, сундук запирала ключиком, а ключик вешала на шею, опуская его под платье, на грудь.

Не могла Зарнигяр забыть его. Однажды не вытерпела и спросила у матери, когда они рядом легли спать и потушили лампу:

— Откуда был тот парень, мама, кто он?

— Какой парень, пусть перейдут ко мне твои горести?

— Ну тот, который подарил мне келагай. Он правда наш родственник?

— Если ты говоришь о том парне, который победил тогда на скачках, то да, он наш дальний родственник со стороны твоего отца.

— Но он же не здешний, из какого-то дальнего села, как он мог оказаться нашим родственником?

— Весь наш род переехал в эти места издалека, с верховий Куры, из села Гейтепе.

— А зачем мы оттуда уехали?

— Зачем тебе знать? Это длинная и давнишняя история.

— Мало ли зачем? Интересно. Расскажи. Все равно не отстану. Расскажи.

Тогда мать рассказала, что покойный дед сделал что-то такое, от чего разгорелась кровная вражда. В конце концов деду надоело враждовать, он уложил в арбу весь свой скарб, посадил туда жену, детей и навсегда покинул село.

— Так вот, Джахандар-ага, который подарил тебе келагай, наш родственник по линии этого деда. Но, конечно, далекий родственник, — закончила мать свой рассказ. Через год после происшедших событий приехали сваты. Они получили согласие. Произошло обручение, и вскоре сыграли свадьбу. Зарнигяр стала женой Джахандар-аги, ее стали звать Зарнигяр-ханум.

... Теперь Зарнигяр-ханум смотрит в окно, в темную ночь и вспоминает эту свадьбу, словно она была вчера. Гуляли три дня и три ночи. Потом к дому подъехал фаэтон с колокольчиками. Наступили минуты прощания Зарнигяр с родным селом, с родным домом, с родными людьми. Братья едва не плакали. Им было жалко молодую и любимую единственную сестру. Зарнигяр, обнимая их, плакала, не стесняясь слез, — женщине плакать не позорно. Невесту вывели из дому. По обычаю кто-то выкрикнул:

— Пусть невеста танцует. Без танца не выпустим из села!

Однако старший брат, который больше всех любил свою сестренку, заупрямился:

— Моя сестра не будет танцевать на своей свадьбе.

Начался спор. Около дома парни уступили, перешепнувшись:

— Ладно. Как только выедут на большую дорогу, остановим свадебный поезд, и все равно она у нас затанцует.

Старший брат услышал перешептывание парней. Он сказал:

— Я заряжу винтовку и буду сидеть на крыше нашего дома. Посмотрим, у кого хватит смелости заставить танцевать мою сестру.

Выехав на шоссе, свадебный поезд действительно остановился. Колокольчики замолчали. Зурначей заставили спуститься из фаэтона на землю. Послышалась танцевальная мелодия. В этот же миг над людьми просвистели одна за другой три пули. Все обернулись в сторону села. Даже невеста приоткрыла свою фату. На крыше дома, широко расставив ноги, стоял старший брат Зарнигяр, в руках у него дымила винтовка.

Нашелся в толпе мудрый человек, который образумил упрямых парней.

— Вы затеяли игру — кто кого переупрямит. Разве не видите, что ему не по вкусу ваше требование. Нехорошо, если на свадьбе прольется кровь.

Колокольчики снова зазвенели. Поезд тронулся, навсегда увозя молодую девушку Зарнигяр, важную госпожу Зарнигяр-ханум. Тогда Зарнигяр было шестнадцать лет, а теперь уж ей тридцать шесть. Теперь она сама стала матерью троих взрослых детей. Муж всегда любил ее и ласково называл «Заррим-заррим».

Что же такое случилось вдруг? Почему его сердце отвернулось от нее? Кто-нибудь заговорил его, поглядел дурным глазом? Или, может быть, его помазали волчьим жиром?

Да обрушит аллах кровлю дома того недруга, который позавидовал счастью Зарнигяр-ханум. Пусть попадет ему в глаз ветка гранатового дерева!

За окном резко, порывисто подул ветер. Жестяной таз, висевший на гвозде, вбитом в столб, сорвался и, гремя, покатился по двору. В курятнике тревожно закричали куры. Копна сена опрокинулась. Ветер тотчас разметал ее в клочья и погнал к забору.

Зарнигяр-ханум видела все это, но она не сдвинулась с места. «А! Пусть аллах перевернет вверх дном все на свете, пусть всех развеет, как это сено!» — прошептала про себя Зарнигяр-ханум. На том месте, где недавно горел костер, показались раздуваемые ветром угли. Еще один порыв ветра, и в темноте замелькали искры. Они поднялись над землей и закружились в воздухе.

«Чтобы не разогнуть им спины. Только и знают, что есть и спать. Даже костер не потушили как следует. Вот сейчас искры попадут на сено, и начнется пожар».

Увидев опасность, Зарнигяр-ханум встала и пошла к двери. Злость злостью, но чтобы все ее добро сгорело в огне, этого она не хотела. Одно дело сказать: «А, пусть аллах перевернет вверх дном все на свете», а другое дело, когда дом и вправду может сгореть.

Зарнигяр-ханум вышла во двор. Она собиралась растолкать слуг и велеть им потушить остатки костра. Но когда она проходила мимо комнаты мужа, то невольно заглянула в окно. Там царил желтоватый полумрак, фитиль тридцатилинейной лампы был сильно привернут. По середине комнаты черным кругом лежала тень от самой лампы. По краям и углам можно было разглядеть стулья и тахту. На тахте спал муж Зарнигяр-ханум Джахандар-ага. Он спал на спине, широко откинув правую руку. На руке уютно и мирно спала Мелек. Бедной хозяйке дома показалось, что столбы, подпирающие веранду, закачались и рухнули, потолок обвалился и в глазах потемнело. Может быть, ей и лучше было бы сейчас, чтобы все рухнуло и все провалилось сквозь землю. Она забыла и ветер, и костер, и опасность. Кое-как цепляясь руками за стену и волоча ноги, она уползла к себе в комнату.

«Господи, ослеп ты, что ли? Зачем ты дал мне видеть это? Чем я прогневила тебя, каким грехом я заслужила эти черные дни?!»

Узнав об исчезновении Мелек, Аллахяр тотчас собрался в путь. Ему не хотелось, чтобы хозяин караван-сарая и дружки по картежной игре начали расспрашивать, что и как. Для мужчины мало завидного в том, что у него пропала жена. Поэтому Аллахяр не стал распространяться о причинах внезапного отъезда.

— Хватит, погулял. Дома стоят все дела, — коротко объяснил он.

Ему привели коня. Пока три дня хозяин гулял с друзьями и картежничал — конь досыта наелся овса, выстоялся и теперь грыз удила, косил бешеными глазами и норовил укусить тех, кто подходил слишком близко. Аллахяр проверил всю сбрую, заплатил конюху и вскочил в седло. Почувствовав всадника, конь вскинул голову и заржал. Аллахяр направил коня к выходу из караван-сарая сквозь лабиринт фургонов, арб, лошадей, мулов, ослов.

Сначала он думал, что нигде не будет задерживаться и сразу поскачет домой из этого маленького волостного городка. Но на первой же улице он услышал крики зазывал и приказчиков:

«Эй, покупатели! Скоро вечер, уберем все товары. Эй, подходи-покупай, перед вечером дешевле. Есть душистые пряности, есть отборный рис, есть сушеные ереванские абрикосы, все что угодно вашей душе найдете у нас.

Эй, подходи, покупай!»

Аллахяр вспомнил про пустой хурджин, привязанный сзади к седлу, и придержал коня. Он медленно поехал вдоль улицы под тенью высоких чинар, выстроившихся по бокам двумя рядами. Вдоль тротуаров были прорыты небольшие арыки. Прохладная вода текла по ним и омывала корни деревьев. Вся улица с обеих сторон сплошь состояла из одних магазинов.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒