|
|||
Письмо IIIПисьмо III Дорогой Бог! Сегодня я переживаю подростковый период. У меня большие проблемы. И все из-за девчонок. Я рад, что вечером мне стукнет двадцать, и я смогу вздохнуть с облегчением. Вот уж спасибочки за это половое созревание! Один раз все это еще можно пережить, но снова — ни за что! Прежде всего, Бог, хочу тебе сказать, что ты не явился. Я сегодня почти не спал из-за этих половых проблем, значит, никак не мог прошляпить твой приход. И потом, я тебе уже говорил: если я вздремнул, растолкай меня. Когда я проснулся, Баба Роза была уже здесь. За завтраком она рассказала о схватке с Королевской Сиськой из Бельгии. Та сжирала по три кило сырого мяса в день, заливая это бочонком пива. Вся сила Королевской Сиськи заключалась в выдохе: такой запашок из-за перебродившего пива с мясом. Стоило ей только дыхнуть – соперники штабелями валились на ковер. Чтобы победить ее, Бабе Розе пришлось надеть специальный капюшон с отверстиями для глаз, пропитав его лавандой, и назваться Ужасом Карпентера. Борьба, как она говорит, требует не только развитых мускулов, но и хороших мозгов. — Кто тебе нравится больше всех, Оскар? — Здесь, в больнице? — Да. — Бекон, Эйнштейн, Попкорн. — А из девочек? Мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Но Баба Роза ждала ответа, а с кетчисткой международного класса не станешь долго ломать комедию. -- Синюха Пегги, - признался я. - Она лежит в предпоследней палате. Почти ничего не говорит, только улыбается. Смущенно так… Будто фея, которая на минуточку залетела в больницу. У нее что-то с кровью. Она должна попадать в легкие, но не попадает, и кожа синеет. Она ждет операции, чтобы снова сделаться розовой. Жалко, если это произойдет, мне кажется, в голубом Пегги чудо как хороша. Вокруг нее столько света и тишины… Стоит подойти, и будто попадаешь под своды церкви. — А ты говорил ей об этом? — Конечно, нет. Не могу же я ни с того ни с сего нарисоваться перед ней и заявить: «Синюха Пегги, я тебя люблю». — А почему бы и нет? -- Я не уверен даже, знает ли она о моем существовании. Да и посмотрите на мою голову. Если она обожает инопланетян - другое дело, но в этом я как раз не уверен. — А мне ты кажешься очень красивым, Оскар. Конечно, приятно слышать такое, но непонятно, что на это можно ответить. Да и не собираюсь я никого соблазнять своей внешностью. — Слушай, а что ты чувствуешь, когда видишь ее? — Мне хочется защитить ее от призраков. — Здесь появляются призраки? — Да. Каждую ночь. Они нас будят, больно щиплются. Их не видно, и это страшно. А потом трудно снова заснуть. — А у тебя эти призраки часто бывают? — Нет. Я крепко сплю. Но по ночам я иногда слышу, как стонет Пегги. Мне так хочется защитить ее. — Скажи ей об этом. — Я по любому не могу это сделать, потому что ночью нам нельзя выходить из палаты. Таковы правила. — Так призраки этих правил не знают. Будь похитрее: если они услышат, как ты говоришь Пегги, что будешь охранять ее от них, они не осмелятся больше сюда явиться. — Но я… — Сколько тебе лет, Оскар? — Не знаю. А который час? — Десять часов. Тебе скоро стукнет пятнадцать лет. Тебе не кажется, что пора уже проявить свои чувства? Ровно в десять тридцать я направился к ее палате. Дверь была открыта. — Пегги, привет, это Оскар. Она сидела на кровати — ни дать ни взять Белоснежка в ожидании принца, в то время как тупицы-гномы считают, что она померла. Белоснежная, как на фотографиях снега, когда снег кажется не белым, а голубым. Она повернулась ко мне, и я спросил себя: кем я ей кажусь — принцем или гномом? Лично я поставил бы на гнома из-за лысого черепа. Но Синюха Пегги ничего не сказала. Самое замечательное то, что она всегда молчит, и поэтому все остается таинственным. — Я пришел сказать тебе, что если хочешь, то сегодня и все следующие ночи я буду охранять вход в твою палату и защищать тебя от призраков. Она взглянула на меня, и ресницы ее дрогнули. Возникло ощущение замедленной съемки: воздух стал воздушнее, тишина тише, я будто шел по воде, и все менялось по мере того, как я приближался к ее постели, озаренной светом, идущим неизвестно откуда. — Эй, Яйцеголовый, стоять: Пегги буду охранять я! Это Попкорн заткнул собой дверной проем. Я вздрогнул. Если охранять будет он, то тут уж наверняка никакому призраку не протиснуться. Попкорн подмигнул Пегги: — Эй, Пегги! Мы ведь с тобой друзья, правда? Пегги смотрела в потолок. Попкорн принял это за знак согласия и вытолкнул меня из палаты. — Если тебе нужна девчонка, бери Сандрину. С Пегги у меня уже все схвачено. — С чего бы это? — А с того, что я в больнице раньше тебя. Или тебя что-то не устраивает? — Меня? Меня все отлично устраивает. И тут накатила такая усталость, что я пошел передохнуть в зал для игр. А Сандрина уже тут как тут. У нее лейкемия, как и у меня, но лечение вроде как помогает. Ее прозвали Китаёзой из-за черного парика с блестящими прямыми волосами и челкой. Она посмотрела на меня и выдула пузырь из жевательной резинки. — Хочешь меня поцеловать? — Зачем? Тебе жвачки мало? — Так бы и сказал, что слабо. Спорим, ты в жизни не целовался. — Ха-ха! Слушай, детка, в свои пятнадцать лет я уже тысячу раз это делал. — Тебе пятнадцать лет? Она офигела, а я взглянул на часы: — Да. Уже стукнуло. Шестнадцатый пошел. — Всегда мечтала, чтобы меня поцеловал зрелый мужчина, - сказала она и выпятила губы. Будто присоску, что присасывается к стеклу. Китаёза ждет поцелуя, дошло до меня. Оборачиваюсь и вижу, что народ уже столпился. И тоже ждет. Ну и как тут отвертеться? Подхожу. Целую. А она как сцепит руки у меня за спиной. Мертвой хваткой. Рот мокрый. Совершенно. Фу! И вдруг эта Сандрина, без всякого предупреждения, сбагривает мне свою жвачку. В рот. От неожиданности я ее проглотил. Целиком. И рассвирепел. В этот самый момент мне на плечо легла чья-то рука. Да. А как ты хотел? Неприятности никогда не приходит в одиночку: явились предки. — Познакомишь нас со своей подружкой, Оскар? -- Она мне не подружка. -- Но все же ты можешь нам ее представить? -- Сандрина. Мои родители. Сандрина. — Очень приятно с вами познакомиться, — пропела Китаёза медоточивым голосом. Так и придушил бы ее. — Оскар, хочешь, чтобы Сандрина пошла с нами в твою палату? — Нет. Сандрина останется здесь. Оказавшись в постели, я немного вздремнул. Все равно я не хотел с ними разговаривать. А когда проснулся, оказалось, что они натащили всяких подарков. С тех пор как я застрял в больнице, они разучились разговаривать со мной, вот и тащат подарочки. По воскресеньям после обеда мы бесстрашно убиваем время чтением инструкций и правил игры. Мой отец просто чемпион мира по убийству воскресений. Сегодня он принес СД-плеер. Тут уж я не стал привередничать, хотя желание-то было. — А вчера вы не приезжали? — Вчера? С чего ты это взял? Мы же можем только по воскресеньям. — Странно. Кое-кто видел вашу машину на стоянке. — Ну конечно, на всем белом свете один-единственный красный джип. Они же все на одно лицо. — Ага. В отличие от родителей. Этим я буквально пригвоздил их к месту. Потом взял плеер и дважды, без остановки, прослушал диск со «Щелкунчиком». Два часа. Без единого слова. Наконец до них дошло, что пора уходить. Они все переминались с ноги на ногу, будто хотели мне что-то сказать. Было приятно видеть их терзания. Потом мать бросилась ко мне, с силой прижала меня к себе, слишком крепко, и сказала дрогнувшим голосом: — Оскар, маленький мой, я так сильно тебя люблю. Мне хотелось вырваться, но я решил не сопротивляться, мне вспомнились прежние времена с их незамысловатыми ласками, времена, когда восклицание «я тебя люблю, Оскар!» звучало без этой всепоглощающей тоски в голосе. Они ушли, и я стразу же вырубился. Баба Роза – чемпион побудки. Я еще толком не успеваю открыть глаза, а она уже тут как тут. И всегда улыбается. — Ну, что твои родители? — Результат ноль. Впрочем, как обычно. — А с Пегги ты виделся? — Не упоминайте о ней. Она невеста Попкорна. — Это она тебе сказала? — Нет, он. — Вранье! — Не думаю. Я уверен, что он нравится ей куда больше, чем я. Он сильнее, а это внушает доверие. — Говорю тебе, он заливает! У тебя, малыш Оскар, легкая кость и не слишком много мяса - это правда. Но чтобы нравиться женщинам нужны достоинства другого порядка. То, что идет от сердца. А у тебя этого добра хоть отбавляй. — У меня? — Пойди к Пегги и выскажи ей то, что у тебя на сердце. — Я немного устал. — Сколько тебе лет? Восемнадцать? В восемнадцать лет не знают усталости. Ну вот умеет Баба Роза взбодрить! Стемнело, и любой шум эхом отдавался во мраке, линолеум в коридоре поблескивал в лунном свете. Я вошел в палату Пегги и протянул ей плеер: — Держи. Послушай «Вальс снежинок». Это очень красиво! Когда я его слушаю, то думаю о тебе. Пегги слушала «Вальс снежинок» и улыбалась. Будто этот вальс нашептывал ей на ушко что-то забавное. Она вернула мне плеер и сказала: — Да, очень красиво. Это были ее первые слова. Правда, здорово для первых слов? — Пегги, я хотел сказать тебе, что я не хочу, чтобы тебе делали операцию. Ты ужасно красивая как есть. Тебе идет голубой цвет. Я заметил, что ей это понравилось. Правда, я ей это не затем сказал, но ей точно понравилось. — Я хочу, чтобы именно ты, Оскар, охранял меня от призраков. — Можешь на меня положиться, Пегги. Я был страшно горд. Ведь в конечном счете выиграл-то я! — Поцелуй меня. Ну вот что опять началось? Хорошо же все было! И тут снова девчачьи нежности, поцелуйчики… Тьфу! Но Пегги — это же не Китаёза. Пегги - это совсем другое дело. Она не испорченная. Она подставила мне щеку, и мне было приятно поцеловать ее. От этого поцелуя меня даже в жар бросило. Ну вот, Бог, такой у меня вышел денек. Я понимаю, что в подростковом возрасте приятного мало. Но к двадцати-то годам все утрясается. Так что я обращаюсь к тебе с просьбой этого дня: хочу, чтобы мы с Пегги поженились. Не уверен, что женитьба относится к твоему ведомству, ведь с этим надо скорее в брачное агентство? Если это не в твоей юрисдикции, дай мне знать, чтобы я мог обратиться к кому-то более компетентному. Не хочу торопить тебя, но напоминаю, что времени у меня остается совсем ничего. Итак, отметь где-нибудь себе: свадьба Яйцеголового Оскара и Синюхи Пегти. Да или нет. Меня бы устроило, если бы ты смог. До завтра. Целую, Оскар. P. S. А в самом деле, какой у тебя адрес?
|
|||
|