ФИЛИП ШЕРИДАН. ЛИЧНЫЕ МЕМУАРЫ». P. H. Sheridan «Personal memoirs», New York, C. L. Webster & company, 1888. ГЛАВА I

ФИЛИП ШЕРИДАН

«ЛИЧНЫЕ МЕМУАРЫ»

P. H. Sheridan «Personal memoirs», New York, C. L. Webster & company, 1888

ГЛАВА I

РОДОСЛОВНАЯ - РОЖДЕНИЕ - РАННЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ - КЛЕРК В БАКАЛЕЙНОЙ ЛАВКЕ - НАЗНАЧЕНИЕ – БОТИНКИ МОНРО - ПОЕЗДКА В ВЕСТ-ПОЙНТ – ДЕДОВЩИНА - ДРАКА - ОТСТРАНЕНИЕ - ВОЗВРАЩЕНИЕ В КЛЕРКИ - ВЫПУСК

Мои родители, Джон и Мэри Шеридан, приехали в Америку в 1830 году, чтобы попытать счастья в Новом Свете. На переезд их подтолкнул дядя моего отца, Томас Гейнор, живший тогда в Олбани, штат Нью-Йорк. Отец и мать родились и выросли в Графстве Каван, Ирландия, где с юности мой отец возделывал землю в поместье Черримаулт; продажа этой земли дала ему средства на поиски нового дома за океаном. Мои родители были кровными родственниками – троюродными братом и сестрой - мать, девичья фамилия которой была Минор, происходила из боковой ветви семьи отца. Перед отъездом из Ирландии у них уже было двое детей, а 6 марта 1831 года, через год после их прибытия в эту страну, в Олбани, штат Нью-Йорк, родился я, став третьим ребенком в семье, которая в итоге увеличилась до шести детей - четырех мальчиков и двух девочек.

Перспективы получения средств к существованию в Олбани не оправдали надежд, которые питали мои родители, поэтому в 1832 году они перебрались на Запад, чтобы обосноваться в деревне Сомерсет в Округе Перри, штат Огайо. Этот округ в первые дни существования штата вошел в его состав, будучи до этого частью Пенсильвании и Мэриленда. В то время на Северо-Западе велось обширное гражданское строительство - строились каналы и дороги со щебёночным покрытием, что было вызвано стремлением к внутреннему благоустройству, и отец обратил на это свое внимание, полагая, что такое строительство открывает возможности для успешного бизнеса. Воодушевленный инженером-строителем по имени Бассетт, которому он очень понравился, отец подал заявку на небольшой контракт с Камберлендской дорогой, известной как "Национальная дорога", которая в то время расширялась на запад от реки Огайо. Скромный успех в этом первом предприятии привел его к тому, что он занялся бизнесом по строительству каналов и щебеночных дорог в разных районах штата Огайо, и какое-то время ему сопутствовала удача. Однако, в 1853 году те немногие средства, которые ему удалось скопить, были съедены банкротством железнодорожной компании «Sciota and Hocking Valley Railroad Company», для которой он то время выполнял контракт, и эта катастрофа оставила ему, в конце концов, лишь небольшую ферму, недалеко от деревни Сомерсет, где он жил до своей смерти в 1875 году.

Род занятий отца удерживал его вдали от дома большую часть моего детства, и в результате я рос, воспитываясь исключительно матерью, превосходный здравый смысл и ясная проницательность которой во всех отношениях соответствовали для исполнения таких материнских обязанностей. Когда я достаточно подрос, меня отправили в сельскую школу, где преподавал старый ирландский «мастер» - один из тех бродячих пасторов раннего пограничья, кто считал, что жалеть розгу - значит испортить ребенка. Если он был не в состоянии выявить настоящего виновника какого-нибудь озорства, то последовательно применял розгу ко всем школьникам без разбора. И стоит признать, что таким способом он никогда не упускал случая наказать проказника.

Учебный год делился на четверти, по три месяца в каждой, причем учителю в каждой четверти выплачивалась определенная сумма - три доллара, думаю, за каждого ученика—и кроме того он получал дополнительное вознаграждение в виде привилегии по своему выбору квартировать в разных семьях, к которым принадлежали его ученики. Порой это было более чем приемлемо для родителей, ибо иначе как еще они могли так досконально узнать все слухи и сплетни о соседях? Но ученики были почти единодушны в своем неприятии, поскольку неожиданное появление мистера МакНэнли в чьем-либо доме часто приводило к раскрытию того, что их любимое чадо частенько «сачкует», что означает (расскажу скажу непосвященным, если таковые имеются ) без разрешения отлучаться из школы, отправиться на рыбалку или искупаться в реке. По крайней мере, такое не раз случалось со мной, потому что мистер МакНэнли особенно любил дом моей матери из-за прежнего их знакомства ещё в Ирландии, и неоднократно сравнение их записей доказывало, что я был в лесу с двумя товарищами по играм по имени Бинкли и Грейнер, в то время как учитель полагал, что я болею дома, а мать свято верила в то, что я нахожусь в школе и глубоко погружен в учебу.

Тем не менее, несмотря на все эти прегрешения, которые не были редкостью среди мальчишек, в школе МакНэнли, а немного позже, под руководством педагога по имени Торн, я до четырнадцати лет нахватался кой-каких знаний по географии и истории и исследовал тайны арифметики Пайка и английской грамматики Буллиона, насколько это было возможно. Это было всё образование, которое я сумел тогда получить, и оно - за исключением прогресса в некоторых из этих областей науки путем добровольного изучения и практического применения, дополненного несколькими месяцами подготовки после получения мною места кадета – оказалось объемом полученных мною знаний при поступлении в Военную Академию.

Когда мне было лет четырнадцать, я стал работать. Мистер Джон Тэлбот, который держал в деревне сельскую лавку, нанял меня, чтобы я продавал его покупателям сахар, кофе и ситец за щедрое жалованье в двадцать четыре доллара в год. После того как я приобрел двенадцатимесячный опыт общения с мистером Тэлботом, мои услуги оказались востребованы другими, и некий мистер Дэвид Уайтхед предложил мне шестьдесят долларов в год - Тэлбот отказался увеличить мое жалованье, но не возражал против моего продвижения по карьерной лестнице. Несколько месяцев спустя, еще до того, как закончился мой контрактный год, появился еще один шанс увеличить зарплату. Мистер Генри Дитто, предприимчивый деревенский житель, предложил мне сто двадцать долларов в год за работу в галантерейном магазине «Финк и Дитто» («Fink&Dittoe»). Я изложил это дело мистеру Уайтхеду, и он откровенно посоветовал мне согласиться, хотя и предупредил, что я могу пожалеть об этом, добавив, что, по его мнению, Генри (имея в виду мистера Дитто) «слишком разбрасывается». Его предостережение в отношении предприимчивого купца оказалось пророчеством, ибо «разбрасывание» привело мистера Дитто к банкротству, хотя это несчастье постигло его лишь спустя много времени после того, как я оставил службу у него в магазине. Я рад, однако, сказать, что его неудача не стала следствием каких-то махинаций, и произошла в большей степени из-за того, что он был впереди своего окружения, чем по какой-либо другой причине.

Я оставался c «Fink&Dittoe» до тех пор, пока не поступил в Военную Академию, главным образом ведя бухгалтерию, что было непростой задачей для парня моих лет, учитывая, что в те дни весь бизнес сельских магазинов на Западе велся по кредитной системе - клиенты, будучи в основном фермерами, никогда не рассчитывали платить наличными, пока продукты их ферм не окажутся на рынке; и даже тогда бухгалтерские счета обычно сводились при помощи заметок и подсчетов от руки, что очень замедляло процесс.

С тех пор, как я перестал посещать школу, моя работа в известной степени требовала применения того, чему я там научился, и это практическое обучение я несколько укрепил, много читая, пока, в конце концов, не стал неким местным авторитетом по вопросам истории. Меня часто выбирали арбитром в дискуссиях и спорах, которые возникали в магазине. Конечно, нескончаемой темой для споров была шедшая тогда вовсю Мексиканская война. Хотя я был тогда слишком молод, чтобы поступить на военную службу, когда в наших краях начался набор добровольцев, все же волнующие события того времени настолько поразили и поглотили меня, что моим единственным желанием было стать солдатом а моим высшим стремлением - отправиться в Вест-Пойнт в качестве кадета от моего избирательного округа.

Однако мои шансы на это казались крайне незначительными, пока однажды мне не представился случай, когда парень, занимавший тогда это место, провалил экзамены в Академию. Когда я узнал, что из-за этого возникла вакансия, то написал нашему представителю в Конгрессе, достопочтенному Томасу Ричи и попросил его о встрече, напомнив ему, что мы частенько встречались в магазине "Финк и Дитто" и что, следовательно, он должен знать кое-что о моих навыках. Он ответил мне очень быстро, приложив направление на поступление в класс 1848 года. Таким образом, чтобы там не писали по этому поводу во множестве романов, опубликованных в последние годы, исключительно мистеру Ричи следует воздать должное (если, конечно, моя карьера оправдывает этот его поступок) за зачисление меня в армию Соединенных Штатов.

Я сразу же приступил к подготовке к экзамену, который предшествует поступлению в Военную Академию, усердно занимаясь под руководством мистера Уильяма Кларка; мои старые учителя, МакНэнли и Торн, исчезли из Сомерсета в поисках новых областей применения своих талантов. Последующие месяцы пролетели быстро, и, боюсь, я не добился больших успехов, хотя и полагал, что смогу пройти предварительный экзамен. То, что должно было последовать за экзаменом, волновало меня куда больше и дало мне много бессонных ночей; но я абсолютно уверен, что таких ночей было бы много меньше, если бы не одна деталь одежды, которая требовалась согласно циркуляру, приложенному к моему предписанию. Этим требованием оказалась пара «ботинок Монро». Так вот, что такое «ботинки Монро» в Огайо оставалось полной загадкой - ни один сапожник нашего района не имел ни малейшего представления о конструкции этих загадочных ботинок, пока, наконец, мой старший брат, приехав из Балтимора, не высказал идею, что это знакомая всем модель ботинок просто под другим названием.

Наконец пришло время моего отъезда, и я отправился в Вест-Пойнт, через Кливленд и через озеро Эри в Баффало. На пароходе я познакомился с другим кандидатом, направлявшимся в академию, Дэвидом С. Стэнли, тоже из Огайо; и когда наше знакомство укрепилось настолько, что мы начали друг другу доверять, я узнал, что у него нет «ботинок Монро», так что я считал себя намного более «продвинутым» чем мой спутник, хотя мои туфли могли не совсем соответствовать регламенту из-за их восточного стиля и отделки. В Баффало мы со Стэнли расстались - он отправился по Каналу Эри, а я по железной дороге, поскольку хотел выиграть время и задержаться в Олбани, чтобы повидать дядю моего отца. Там я провел несколько дней, пока Стэнли не добрался до Олбани, откуда мы вместе отправились вниз по реке в Вест-Пойнт. Экзамен начался через несколько дней после нашего прибытия, и вскоре я был зачислен, начиная с 1 июля 1848 года, в Кадетский корпус, состоящий из шестидесяти трех человек, многие из которых - например, Стэнли, Слокум, Вудс, Каутц и Крук—стали выдающимися генералами в последующие годы и командовали дивизиями, корпусами и армиями в Войне против мятежников.

Вскоре после моего поступления в Академию мне довелось столкнуться с издевательствами в рамках дедовщины, практиковавшейся кадетами из года в год с момента основания Академии. Однако мне удалось избежать чрезмерной травли, хотя в мое время было много случаев настолько несусветных, что они вызвали осуждение и попытку подавить этот дикий обычай, который современная цивилизация ныне почти уничтожила не только в Вест-Пойнте, но и в других учебных заведениях.

Несмотря на то, что я встречался с Ученым советом и успешно сдавал экзамены, я так мало знал алгебру и другие высшие разделы математики, что в течение первых шести месяцев моего пребывания в Академии меня удручали опасения относительно будущего, так как я быстро узнал, что на январских экзаменах класс должен будет выдержать испытание куда более суровое, чем то, которое было при поступлении. Я решил, однако, постараться, и, кроме того, удача дала мне в соседи по комнате кадета, образование которого было более высоким, чем моё, и чьё прилежание и готовность помогать другим принесли мне огромную пользу. Этим соседом по комнате оказался Генри У. Слокум - столь выдающийся как на военном, так и на гражданском поприще человек, что его имя заняло достойное место в анналах нашей страны. После отбоя - то есть, когда по правилам Академии все огни должны были быть потушены и всем следовало улечься в постель - мы с Слокумом вешали одеяло на окно нашей комнаты и продолжали наши занятия. Он подводил меня к множеству камней преткновения в алгебре и разъяснял многие сложные моменты в других разделах курса, с которыми я был незнаком. Благодаря его помощи в январе, куда меньше беспокоясь о своих знаниях, я довольно неплохо сдал экзамен. Когда всё закончилось, во мне утвердилась уверенность в собственных силах, которой до сих пор не было, и каждый последующий экзамен я проходил легче и с лучшими оценками, чем предыдущий. И, наконец, настало лето моего отпуска – но лишь после того, как я прошел половину четырехлетнего курса обучения.

Свой отпуск в июле и августе 1850 года я провел у себя дома в Огайо, за исключением одного-двух визитов к другим кадетам, находившимся в отпуске в нашем штате, и по окончании отпуска я вернулся в Академию в полном ожидании выпуска вместе со своим классом в 1852 году.

В сентябре 1851-го ссора с кадетом Уильямом Р. Террилом, переросшая в драку, положила конец этому ожиданию и отбросила меня на год назад, в класс, который я окончил в 1853 году. Террил был кадет-сержантом. Когда моя рота строилась для парада, он отдал мне приказ - как я посчитал, неподобающим тоном - "одеться" соответствующе, тогда как я считал, что одет правильно. Вообразив, что он нанес мне обиду, я направился к нему с опущенным штыком, но здравый смысл остановил меня до того, как мы успели схватиться всерьез. Конечно, Террилл настучал на меня, и я был так разгневан его поступком, что, когда мы встретились в следующий раз, я напал на него, и последовала драка перед казармами, которая была остановлена появившимся офицером. Каждый из нас дал свое объяснение, но мое показалось властям неудовлетворительным, так как мне следовало признать, что именно я был нападающей стороной. В результате я был отстранен от учебы в Академии Военным министром, мистером М. Конрадом, до 28 августа 1852 года - такое довольно мягкое наказание рекомендовал Суперинтендант Академии капитан Брюертон, по его словам он пошел на это благодаря моему предыдущему хорошему поведению. В то время я, конечно, считал, что мое отстранение от занятий было очень несправедливым наказанием, мое поведение - оправданным, а руководство Академии - неправым, но более зрелый опыт привел меня к другому выводу, и, оглядываясь назад, я убежден, что, хотя унижение, которое я тогда испытал, было глубоким и мучительным, но оно едва ли было таковым, какого я заслуживал за столь вопиющее нарушение дисциплины.

Нет никаких сомнений в раздражающем тоне Террила, но, отдавая мне приказ, он руководствовался своими должностными обязанностями замыкающего, и не мне следовало исправлять якобы причиненное мне зло. В 1862 году, когда армия генерала Бьюэлла собиралась в Луисвилле, Террилл был с ней на положении бригадного генерала (он хотя и был вирджинцем, но остался верен Союзу), и тогда я взял на себя инициативу возобновить наше знакомство. К сожалению, нашей возобновленной дружбе не суждено было продлиться долго, ибо несколько дней спустя в битве при Перривилле, бедняга Террилл был убит, храбро сражаясь за свою страну.

Отстранение от занятий вынудило меня покинуть Академию, и я вернулся домой осенью 1851 года, сильно удрученный случившимся. К счастью, мой добрый друг Генри Дитто снова поручил мне вести бухгалтерский учет в его заведении, и это занятие сделало те девять месяцев, которые должны были пройти, прежде чем я смогу вернуться в Вест-Пойнт, гораздо более приятными, чем если бы я просто бездельничал. В августе 1852 года я поступил в первый класс Академии в соответствии с приказом Военного министерства, заняв свое место в конце класса и окончив его в следующем июне под номером тридцать четыре в составе из пятидесяти двух человек. Во главе этого класса вышел Джеймс Б. МакФерсон, который погиб в кампании при Атланте, командуя Армией Теннесси. В нем также были такие люди, как Джон М. Шофилд, командовавший Армией Огайо; Джошуа У. Силл, убитый, будучи бригадиром, в битве при Стоун-Ривер; и многие другие, кто в Войне против мятежников, поднялся на видное место на той или другой стороне. Генерал Джон Б. Худ был самым выдающимся представителем нашего класса среди конфедератов.

По окончании выпускных экзаменов я не подавал официального рапорта о назначении в какой-либо конкретный род войск, так как знал, что мое положение не дает мне права занимать одну из существующих вакансий, и я должен буду занять место бревет среди младших лейтенантов. Поэтому, когда назначения были сделаны, я оказался прикомандированным к Первому пехотному полку, очень довольный тем, что преодолел все трудности, с которыми сталкивается ученик отечественной школы, и с радостным нетерпением ожидая то, что ждало меня впереди.

12 3 4 5 Следующая ⇒