СЕЛЕНА ТРОЯНСКАЯ

Стр 1 из 3Следующая ⇒

СЕЛЕНА ТРОЯНСКАЯ

роман-триптих

в виде морской раковины о двух створках,
внутри которой покоится жемчужина

Светлой памяти Анечки

и это единственная вендетта

которую я могу себе

позволить

/вид закрытого романа-триптиха/

КЭЛ

• Молодой человек, могу я угостить вас пивом?

Молодой человек пожал плечами.

• Вы пьете «Миллер», «Гёссер», «Хольстен», «Амстердам», «Стелла Артуа», «Ловенбрау», «Старопрамен» или предпочитаете Россию?

• Сейчас я думаю о клинском «Самурай», потому что у меня такое настроение.

• ?

• Вспоминается Клин, Чайковский и почему-то фильм «Табу».

Она сидела на лавочке перед апрельским закатом в сквере памятника героям Плевны: молодая писательница в сером вельветовом плаще от Тома Тейлора, в расклешенных джинсах, в тёмных очках и бандане. Ее постоянно путали с мальчиком – хорошеньким мальчиком лет двадцати.

Он увидел его издалека, когда выходил из бара «Федор» после достойной дозы красного абсента, и подметая улицу своими желтыми вельветовыми штанами (вельвет был в большой моде), взмахнув черной волнистой прядью длинных волос, подплыл к писательнице и предложил ей пива, дотронувшись до бороды своей большой ладонью. Он выглядел московским клошаром или художником – чистым, но подчеркнуто небрежным.

А потом, покупая «Самурай» в магазине за сквером, пока она сидела и ждала его на лавочке, он понял, что она – не мальчик.

• Вас как зовут?

• Максим.

• А меня Анечка, – сказал художник-клошар и женственно поправил длинные локоны.

• Да… Ты похож на Анну Ахматову – особенно в профиль :–)

• А почему Максим?

• Потому что мы сидим в ЭТОМ месте и тебе показалось, что я мальчик, и еще потому что когда мама носила меня в чреве, она безумно хотела мальчика, и придумала ему имя, и говорила животу, что воспитает Максима, как настоящего мужчину, и он никогда не будет предавать женщин, как предавали ее, и будет носить их на руках, и молиться им, и любить их, как положительные герои классических романов, и эти сказки-романы станут явью. А родив девочку, очень расстроилась, сказав себе вслух: еще одна мученица вылезла на свет божий.

• Во тьме этой ужасной истории о том, как зомбируют детей еще в чреве матери, вы не выглядите подавленной. Наверное, воплощаете классические романы в жизнь? (он не сказал ей, что под черными очками у нее печальный взгляд – светлый, но печальный)

• Зимой у меня случилось большое горе, после которого я стала блаженной зияющей ПУСТОТОЙ уже окончательно. И теперь самое главное удовольствие в моей жизни – гулять по весенней Москве и чувствовать себя совершенно освобожденной. Я как будто стала солнцем, которое одинаково светит всем и одинаково равнодушно ко всем. Ты понимаешь меня?

• Я тоже люблю восточную философию – она самая совершенная для нашего безумного времени, в котором ничего не остается, как только раствориться.

• Спасибо за пиво. Хочешь? Что-то больше не лезет. – И девочка-Максим отдала клошару почти полную бутылку.

И когда закат упал на сквер и стало холодно, они пошли куда глаза глядят по Китай-городу, и выплыли на Лубянку, и присев в кабачке на Рождественке под таинственным названием «Маска», долго слушали, как друг писательницы – худенький пестрый мальчик, уже семь лет безнадежно влюбленный в бэк-вокалиста Пугачевой – поет «От боли я пою» и «Вечную любовь» Азнавура, даря нежную тень своей грустной и светлой улыбки.

Когда они вышли из «Маски», Лубянская площадь уже почти тонула во мраке ночи, если бы не свет рекламных огней и искусственных лун, создающий эффект нереальности всего материального – эффект очень нужный затем, чтобы вдруг не начать относиться к жизни всерьез и всегда читать ее как сказку.

• Я живу на Преображенской площади, – сказала вдруг писательница и хлебнула пива.

• А я ночую на объекте.

• ?

• Да.

• Ты кто? Художник?

Писательница спросила это не оттого, что он выглядел как художник, а оттого, что просто хотела поколебать ночной воздух.

• Я – никто.

• А… Понятно: «И имя мое никто…»

• Да-да.

• На каком объекте?

• Вообще, я живу у тети. Родители мои в другом городе.

• Твоя тетя и есть объект?

Анечка густо рассмеялась и тряхнула вороной волной волос.

• Когда я долго меряю одежду у зеркала перед тем как идти к своему Лучику и брызгаю духами за мочками уха, моя тетя делает тошнотворное лицо и нудно твердит, что профессор химии (она – профессор химии) не потерпит в своем доме бородатую бабу.

Анечка опять рассмеялась, и писательница подумала, глядя в перспективу Лубянского проезда, что мечта ее будто сбылась – перед ним стоит Ахматова в новом воплощении. Это, конечно, было немножко смешно, но она… то есть он настолько походил лицом на эту великую женщину русской поэзии, что могла закружиться голова.

• Мне надо идти. Скоро метро закроется. Хочешь пойдем ко мне – у меня две кровати.

Писательница никогда не приглашала к себе в дом малознакомых персонажей, но Анечка вызвала у нее какое-то трогательное чувство сообщничества, какое бывает у людей, делающих одну и ту же духовную революцию :–)

• Нет. Спасибо. Я на объект.

• А… Я поняла. Неопознанный Летающий Объект – НЛО.

• Я работаю монтажником. На большой высоте вставляю громадные стекла, и делаю другие интересные мне вещи, и смотрю вниз на маленьких прохожих, похожих на деловитых муравьев. А ночью, чтобы не идти к тете, приезжаю на объект, где днем работал, и сторож пускает меня спать на полу, застеленном вчерашними газетами.

• А тебе удобно спать на полу, застеленном вчерашними газетами?

• Вполне. Я привык так спать еще в бункере.

• Где?

• В лимоновском бункере. Раньше я жил там и даже вступил в НБП, чтобы не лишили кайфа наблюдать весь этот организованный хаос:–)

• Знаешь, при этом ты выглядишь довольно чисто, будто спишь не на полу, а на небе.

Писательница улыбнулась озябшими от холодного пива губами и подумала, что встретила очередного сумасшедшего, которые толпами бродят по столичным улицам и в лучшем случае разговаривают сами с собой, а в худшем – пристают к прохожим. Анечка как будто уловила ее мысли и отвечая ей бородатой улыбкой сказала:

• Я не сумасшедший. Я такое же, как и ты – призрачное и счастливое дитя потерянного поколения семидесятых… Я чистый, потому что мне стирает мой Лучик.

• Что же ты не живешь с ним?

• У него очень строгий отец.

• Бедные, бедные мальчики. Со всех сторон «враги»: твоя тетя, его папа… :–)) Кто следующий?

• Да… Какие-то революционеры и Охранка :–)… Но это все КЭЛ! (Анечка наконец употребила слово, которое было для нее рефренным определением и отрезанием от себя всего того, что каким-то образом начинало ее заморачивать)

И тогда писательница, будто услышав явочный пароль или магическую мантру, взяла Анечку за руку и повела за собой в метро, действуя словно сомнамбула и как будто ощущая не только благословение Сомы – индийского бога Луны, любимого ею чуть больше Шивы, но и едва понятую и незримую общность их причудливых судеб.

Утром, в час Дракона, они пили чай, подняв жалюзи в большой кухне писательницы в ее квартире-мастерской, которую она снимала на Преображенской площади близ белой церкви Ильи Пророка семнадцатого века. Писательница никогда не вставала рано, и друзья, зная об этом, только в редких и важных случаях звонили ей на мобильный раньше полудня, но этим утром она услышала будильник, который завела Анечка, чтобы проснуться на работу. Когда мобильный Анечки громко пропел треском цикад, писательница открыла глаза, не понимая, где она и почему поют цикады, и лежа под одеялом, сонно наблюдала, как Анечка плавно покинув свою узкую кровать у окна, медленно и дорожа каждым движением убирает постель, sosредоточенно разглаживая каждую складочку, как будто от этого зависит ее жизнь, и тогда писательница поняла, что в ее мастерской поселился самурай. Повернув голову к японским гравюрам, висящим над ее кроватью, она тихо произнесла:

• Доброе утро.

• Прости. Мой будильник тебя побеспокоил.

• Ошибаешься. Он просто меня разбудил. Меня с некоторых пор уже ничто не беспокоит – все шумы, движения и шорохи отскакивают от меня, как от стены, и я не чувствую ни малейшего раздражения.

• Тебе никогда не казалось в таких случаях, что ты умерла.

Анечка села в кресло и уставилась на стриженую ежиком тёмную голову писательницы, выглядывающую из-под одеяла. И не получив ответа, который ей был не нужен, добавила:

• Вчера была бандана, а сегодня – ежик. Сейчас я тихо выйду, а ты будешь спать дальше и когда проснешься, подумаешь, что тебе приснился странный сон.

• Так оно и будет. Только давай выпьем чаю перед моим сном.

Писательница встала и чернея изящным папоротником, выколотым кольцом змеи кундалини на правом плече, поставила чайник с малахитовой дугой ручки.

• Папоротник – это на счастье. Ты знаешь? – Анечка из комнаты разглядывала татуировку.

• Не знаю.

• Красиво.

• Память о Коктебеле.

• Там действительно так хорошо, как говорят?

• О да…

По желанию Анечки они пили зеленый чай с жасмином, который писательница хранила для гостей, сама предпочитая черный.

• Как-нибудь я расскажу тебе, что я там видела.

• Да. Хорошо… Мне пора.

• Если не будет желания спать на вчерашних газетах, можешь прийти сюда.

Анечка нахмурилась и после паузы, как будто опять прочитав случайные мысли писательницы о том, что ей наверное следует быть осторожнее, чтобы не подумали, что она неосторожна :–) сказала на прощанье:

• Неужели ты не боишься меня. Моя борода такая страшная. А если я ограблю тебя.

• Я ничего не боюсь.

• ?.. Так говорят люди, которым нечего терять.

• Так оно и есть. Я снимаю эту квартиру всего три месяца, и если хочешь, можем делать это вместе: ты понравился мне. У меня даже возникло чувство, что мы – одной крови. Так было в моей жизни считанные разы. Это ощущение очень ценное, потому что редкое. Запиши на всякий случай мой телефон.

Вечером Анечка пришла усталая, как после пыток, и объяснив что они сдают объект и очень много работы, сразу улеглась спать, предварительно положив на кухонный стол пачку долларов.

• Это все, что у меня есть. Я буду сам платить за квартиру, потому что она мне понравилась. И ты мне понравилась. Можешь откладывать или тратить – твое дело. Только одна маленькая просьба…

• ?

• Мой Лучик изредка будет приходить сюда.

• Ты можешь приглашать сюда своих друзей когда угодно. У меня нет никаких трудностей на этот счет. Я с удовольствием познакомлюсь с твоим Лучиком. И знай: если бы ты был обычным мужчиной…

• Ты хочешь сказать, что тебя не интересуют мужчины.

• Я не договорила: если бы ты был обычным мужчиной или необычной женщиной – твое присутствие здесь в качестве жильца было бы невозможно.

• Понятно. Это твой монастырь, а я – странствующий пьяный дервиш, случайно забредший на тихое мерцание твоей лампы.

• :–)

Анечка быстро доела свой ужин и сонно двигая веками спросила, как будто и не спрашивая, совсем не пользуясь вопросительной интонацией, и было непонятно, то ли она утверждает то, что спрашивает, то ли ответ ей ничуть не интересен.

• Я помню, ты говорила о каком-то горе в тот день, когда мы с тобой познакомились.

• Любое горе так же смело можно назвать и счастьем – и наоборот. Об этом я расскажу тебе, когда ты будешь менее усталой – это долгая история. Я тоже хочу спросить тебя: зачем ты затронул меня в китайгородском сквере, когда спутал с мальчиком, если так любишь своего Лучика?

• Не знаю. Я почувствовал очень ясный внутренний импульс, что мы сможем помочь друг другу. А я доверяю своим импульсам.

• У меня был сильно жалкий вид?

• У тебя был вид худенького чистого котенка с печальными глазами, гордо убежавшего от мира и умирающего на незнакомой лавочке оттого, что он чем-то неизлечимо болен. Или думает, что болен.

Анечка, не следя за ответной реакцией, плавно встала и быстро приняв душ, легла спать:

• Спокойной ночи. Завтра я привезу свои вещи от тети – всего одна сумка.

И писательница задумалась о том, что клуб, где она работала, недавно закрыли и что рекламный сайт этого клуба, за который она только и успела, что взять предоплату, теперь не нужен, и что Анечка была права, несмотря на блаженную ПУСТОТУ, пленившую ее навсегда. И последнее о чем она подумала, укладываясь под гравюрами и перед сном медитируя на плавающих по кругу светящихся рыбок в маленьком китайском аквариуме, что надо непременно познакомиться с Лучиком.

Когда они втроем наконец встретились, чтобы провести ночь, в клубе «Душа и Тело» пела Лайма («…Ты помнишь: плыли в вышине и вдруг погасли две звезды? Но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты…» :–( И писательница уже давно поняла, что в ее жизни случилась очередная тройка. Лучик был маленький и худой, с большими лучистыми глазами – синими, как Средиземное море. Он заехал на Преображенскую площадь и сунув в холодильник большую замерзшую курицу, угнездился в кресле и попил чаю, пока Анечка долго наряжалась в клуб.

Под утро они вернулись домой на такси, предварительно купив пива и минеральной воды, и писательница уступила им свою широкую кровать под японскими гравюрами. И уже проваливаясь в рассветный сон, она заметила, что никаких характерных звуков с ее большой кровати не долетает: неужели такие же сумасшедшие, как и мы когда-то… – подумала писательница и заснула.

На следующий день Лучик приготовил замечательный завтрак: какие-то причудливые салаты из свежих помидоров и моркови, солянку с грибами, и позавтракав с Анечкой и писательницей, которая в тот день изменила привычному геркулесу с бананами, ускакал по своим делам. Анечка долго держала его в объятьях в тёмной прихожей, они что-то шептали друг другу и не могли расстаться. Маленький Лучик снизу проникновенно, влюбленно и отдохновенно смотрел в глаза высокой Анечке, и писательница снова подумала, что любовь не зависит от пола – она, как мягкое облако, как солнце, живет над ним, как будто над землей, и проникает в сердца не спрашивая и без оглядки на возраст, национальность, пол и даже принадлежность к человеческой расе.

Вечером писательница долго стирала зимние вещи и развешивала их в ванной, пока Анечка в кресле листала ее тексты. Потом писательница села в другое кресло рядом с Анечкой и в мягком свете китайских рыбок долго медитировала на ее ахматовский профиль.

• У тебя прекрасная проза. Почему она до сих пор не издана.

Это опять был вопрос без интонации.

И Анечка, не получив ответа и зная его, продолжила:

• Наверное, издатели тебе говорят, что это не коммерческое. Впрочем совершенно не важно, что она не издана и еще менее важно, что говорят издатели. Так ведь?

• Да. Но моя самореализация не только в моих текстах, но и в обратной связи с читателем. А как я его найду, если это не издано?

• А зачем тебе обратная связь? Ты что сама не видишь, что это красиво. Вот например – такая музыка:

…вожу с собой Луну напротив снов, оттачивая стиль, мечту и ящик без Елены. ночной портье посапывает днем когда лечу по новой черной ленте на крыльях нежелания. я как Гаврош, и я не жду тебя как пулю – как время говорливых и слепых, немых и зрячих застигло нас врасплох, и мы ушли в различья – ты говоришь не видя – я молча посмотрю – существование в столь непохожих ипостасях приносит лишь свободу, благоухает сладкой раной, и женщина жемчужиной летит из рук своих когда исходит ночь осенним сердцем…

Писательница услышала слово «нежелание» в собственном тексте.

• Анечка… Я хочу спросить тебя.

• Хотя знаешь, может, ты и права: в том, что они лежат в столе, есть какой-то эгоизм.

• Я хочу сказать… Пожалуйста, не стесняйтесь меня. Это все равно, что стесняться кошки или комнатного растения. Можете заниматься любовью, сколько хотите – я в отличие от других людей не имею к этому больше никакого отношения, поэтому мне все равно.

Анечка была крайне удивлена.

• Но нам не надо ею заниматься – она всегда в каждом нашем движении: мы просто лежим рядом. Можем обняться. Я могу взять руку Лучика в свою и уснуть, чувствуя тепло его пальцев, он может дотронуться до любой части моего тела, и в этом будет столько души, сколько никогда не будет в обычном механическом проникновении.

Писательница чувствовала себя так, будто она вдруг пришла в дзэнский монастырь за откровением и мудрый учитель вместо слов дал ей по голове палкой – и она внезапно увидела мир другим.

• После того, что случилось зимой, я думала, что осталась одна в этом мире такая…

• Какая?

• Увечная.

Анечка рассмеялась и ласково посмотрела на писательницу.

• Увечная?

• Ну да.

Они смеялись уже вместе и не могли насмеяться, как будто сначала их щекотали, а потом обкурили кораблем конопли.

• Так что же случилось зимой.

• Скоро ты захочешь спать, потому что завтра тебе на работу. Это долгая история.

• А какая не долгая? Расскажи о Коктебеле.

• ОК… В Крым я поехала не просто отдохнуть. Мой отец – родом из Алушты. Я никогда не видела его, и не было никаких фотографий, потому что он бросил маму, когда я была еще в животе, и меня с полутора лет воспитывал отчим – его я и считаю своим настоящим отцом. От кровного отца к моим зрелым годам осталась только одна мятая бумажка из маминого старого блокнота с его алуштинским адресом. И вот два года назад я с другом покатила в Крым, и перед тем как попасть в Коктебель я не могла не заехать в Алушту.

Анечка замерла в кресле прикрыв глаза, как черная громадная дремлющая птица.

• Мы долго искали дом. Там был дивный вид на Чатырдаг, правда, седая дымка окутала его из-за пасмурной погоды. И такой живописный нереальный адрес: село Изобильное, улица Речная. Как в сказке. Когда я подошла к его дому, у меня дрожали ноги и все плыло и таяло, словно мир был виден только через разогретый огнем, текущий струями и колеблющийся воздух костра. Через калитку я долго рассматривала двор. Это был типичный южный двор с каменными ступенями на веранду. Весь в виноградных лозах и цветах. Какая-то женщина вышла с ведром воды, и я спросила ее об отце, назвав его фамилию и имя. Она сказала, что этот дом был продан ей уже много лет назад, но напротив живут sosеди, которые были дружны с его семьей, они все знают. Мы повернули головы и перешагнув через маленький Стикс, струящийся по желтой дороге, постучали к sosедям. Вышла сухонькая старушка и представилась бабой Адой, а когда узнала, что я дочь Евгения Петровича, сразу же впустила нас во двор. Мы сели на деревянную лавочку в тени винограда. Тотчас вышла дочка бабы Ады и они с горящими глазами, наконец почувствовав себя героями «Санта-Барбары» или какого-нибудь бразильского сериала, стали перебивая друг друга рассказывать об отце.

Тут Анечка встрепенулась и воспользовавшись паузой спросила:

• Ты не сказала важного: по какой причине он бросил вас с мамой… Точнее, маму и ее живот… Точнее, маму и тебя в ее животе.

• Не знаю. Но ужас не в этом – моя красивая мудрая мама никогда не боялась остаться одна. Ужас был в том, что он отрекся…

Анечка сидела, как статуя, в ожидании продолжения.

• Его мать была учительницей русского языка и литературы и, со слов бабы Ады, знала всю русскую поэзию наизусть… Отец… (мне очень трудно называть его отцом, но так короче, чем имя и отчество… Ты должна понимать, что я употребляю это крайне условно) Отец сделал к сорока годам блестящую военную карьеру и дослужился до полковника на Байконуре, мечтая о генеральском чине, а потом начался кошмар…

Анечка широко открыла глаза и блестя их черной бархатной влагой, внимательно слушала писательницу.

• Всю семью начал косить мор…

• Какая-то новая «Илиада».

• Хуже.

• А зачем тебе вообще понадобилось его видеть. Только для того чтобы убить.

Анечка зло засмеялась.

• Знаешь, совсем нет. Я всего лишь хотела посмотреть на него, посмотреть в его глаза, сказав, что я соцопрос или водопроводчик :–) Но даже этого мне не удалось: они все умерли, очень быстро, один за другим. Сначала умер дед – гадил на унитазе и что-то случилось с сердцем, потом почти сразу бабушка (опять называю ее так условно) – та самая учительница, которая знала всю русскую поэзию, но наверное там не было написано, что отрекаться от СВОИХ детей не очень поэтично :–)

• Прости… Перебью. Скажи: а она знала о том, что ты родилась.

• Конечно. Когда я вылезла на свет божий, моя любимая крестная, как истинная «доброжелательница», зачем-то без ведома мамы подсмотрев у нее в блокноте адрес, отправила большое письмо его матери в Алушту, чтобы торжественно объявить, что у нее родилась внучка :–)

• И что она?

• Ответ был крайне бесчеловечным. Это письмо, написанное аккуратным учительским каллиграфическим почерком, до сих пор хранится в моей шкатулке у мамы (она имела неосторожность в свое время не сжечь его). «Бабушка» не нашла ничего умнее, как ОТРИЦАТЬ ОТЦОВСТВО СВОЕГО СЫНА – видимо, с его слов или по обоюдному с ним согласию. Так с тремя петухами они отреклись от собственной крови. Оскорбленная гордая мама сильно ругала крестную за письмо и долго плакала.

• «Москва слезам не верит».

• Да. Истории похожи. Только у моей конец ужасней. Его мать умерла в страшных муках на руках у бабы Ады от сильного воспаления легких, которое скрывало рак, и умирая, так и не открыла (Полина, как ты могла!?! – возмущалась баба Ада) страшную тайну незаконнорожденной внучки. Потом умер отец… Вернее, исчез…

• ? Ты рассказываешь как будто ужасную сказку – неужели так бывает.

• Он решил служить в украинской армии и жить в Крыму. И вот, отметив новый год в Евпатории, он со своим дядькой на резиновой лодке 2 января, оставив жену в домике на берегу, поплыл охотиться на уток в каких-то черноморских далях. И когда через несколько минут его жена вышла из домика, она не увидела ни лодки, ни мужа, ни дядьки, ни уток, а только земную пейзажную пустоту вечного и неизбежного возмездия. Кара божья – это же не что иное, как энергетический закон бумеранга, который увы не имеет исключений. Жена подняла панику, и вызвали военные вертолеты, которые двое суток летали над заливом в поисках лодки, но так и не нашли.

• И на берег не вынесло?

• Представь себе – нет. Не вынесло ничего: ни лодки, ни тел – НИ ЧЕ ГО.

• Как романтично. Испарился, как Экзюпери.

• Баба Ада сказала: ходили упорные слухи о том, что его убрали.

• ?

• Он был полковник ракетных войск… Однако это всего лишь досужие домыслы, которые всегда, как выхлопные газы – небо, окутывают тайну любви и смерти.

• А кто же умер следующий?

• Потом умерла его жена. Через год после его исчезновения. Баба Ада сказала, что у нее начались какие-то ужасные психические срывы в связи со всей этой историей. Она даже чуть-чуть повредилась рассудком, а потом болела, болела и стаяла, оставив двоих дочерей. Младшая была совсем маленькая.

• А где они теперь?

• Не знаю.

• «Три сестры».

• И не говори. Это «бабушка» начиталась классики :–)

После минутной паузы Анечка произнесла свою мантру:

• Все это какой-то КЭЛ!

Китайские рыбки медленно плавали по кругу маленького светящегося аквариума, и Анечка, потрясенная этой историей, долго молчала, крепко стиснув кресло руками и глядя на рыбок туманным взглядом. Писательница почувствовала редкое и уже почти не возникающее желание затянуться хорошей сигаретой, которое быстро испарилось, когда она вышла в кухню поставить чайник.

• Знаешь, баба Ада так прониклась: она вынесла нам большой красный тазик громадных спелых персиков и маленькую черно-белую свадебную фотографию – единственное, что у них было.

• ?

• Свадьба отца. Он сидит за накрытым столом в тёмно-сером костюме и в галстуке, с цыганским смуглым лицом (у них были молдавские корни), рядом невеста в белой фате. У нее очень русское курносое лицо и светлые волосы (в противоположность маме – брюнетке итальянского типа). Он держит бокал с черным вином и улыбается. Совсем как я.

• Похожа?

• Ужасно. Даже баба Ада поразилась сходству, поэтому сразу открыла калитку.

• Ты показала маме фотографию?

• Да. Она выслушала все это и сказала только одну фразу в стиле своего неистребимого атеизма, куря в потолок: Да… Я не верю в бога, но он все-таки есть. Она это сказала совсем бесстрастно. Равнодушно. Она не верит не только в бога, но и в сладостность мести.

• А ты? Что ТЫ вынесла из этой истории? Как ты ее чувствуешь?

• Я думаю, что все всегда платят свою цену. И еще то, что я всегда хотела умереть как отец. Чтобы не было даже могилы. Просто стереться. Исчезнуть. И никогда не лежать в этом безобразном гробу…

Поев сладких персиков, мы поехали в Коктебель и продегустировав десятки сортов вин – белых розовых и красных – все две недели пили замечательное тёмно-красное крымское вино «Черный полковник» – оно оказалось самым вкусным. С экзотическим привкусом миндаля. Иногда чтобы усилить вкус мы покупали миндаль стаканами и ели его с вином. Еще в Коктебеле очень красивая набережная – балаганная, как Старый Арбат, и голубая мастерская Волошина с видом на его профиль на Карадагских скалах. Милый дикий пляж, где продают соленые-соленые креветки, вяленых катранов и украинское пиво и под ногами лежат оранжевые сердолики, а слева покоится мыс Хамелеон и возвышается крутая почти лысая гора со змеиной тропинкой, где наверху под большой плитой лежит Волошин с женой и открывается головокружительный вид на Коктебельскую бухту. Еще на вершине горы есть крест, выложенный голышами – я помню, даже легла на него по контуру и окунула лицо в траву. И потом мы долго сидели на каменном диване, что стоит у вершины и ели сладкие мелкие персики – совсем не такие, как были у бабы Ады. И еще когда ныряешь в Лягушачьей бухте у больших черных скал, похожих на сидящих жаб, можно найти громадные розовато-оранжевые раковины и посмотреть на подводный мир, очень похожий на этот маленький китайский светильник. А возле Золотых ворот я прыгнула в бирюзовую воду вниз головой и загадала желание – я даже не помню какое. Потому что у меня их нет.

Анечка, щурясь, пристально посмотрела на писательницу, которая с трагическим лицом беспечно перечисляла коктебельские красоты.

• Это и все, что ты хотела мне сказать?

• Нет. Не все. Там еще есть кафе «Богема», где декадансный интерьер и в лодочках подают салаты из мидий и рапан, от которых потом всю ночь страшный понос.

Анечка хохотнула, а потом лицо ее приняло зловещее выражение и она грозовым тоном опять требовательно повторила вопрос, и писательнице показалось, что это был единственный вопрос, ответ на который действительно интересует Анечку.

• Да. Я хотела тебе сказать… (писательница принесла зеленый чай в большой чашке с яркими оранжевыми цветами и поставила перед Анечкой) Я хотела сказать тебе вот что: ПО СТА РАЙ СЯ НИ ЗА ЧТО И НИ КОГ ДА НЕ ОТ РЕ КАТЬ СЯ ОТ СВО ИХ ДЕ ТЕЙ.

Слова, звеня и тая, на секунду повисли в полутёмной тишине комнаты, и вспугнув их как воробьев, которые вмиг упорхнули в небо, на полу зазвонил телефон.

Была уже глубокая ночь.

Анечка показала глазами на желтый старый аппарат, разорвавший тишину, и ушла в ванную. И писательнице ничего не оставалось, как взять трубку:

• Я слушаю.

• О, простите, что так поздно. Мне срочно нужен Андрей для одного очень важного дела. Я его родная сестра. Звоню из Берлина.

• Он кажется купается… Сейчас я позову его.

• Не стоит. Я перезвоню ему позже. Разрешите, я поговорю с вами.

• Конечно.

Голос у Анечкиной сестры был молодой и решительный, и писательница вспомнила, что Анечка что-то рассказывала о том, что у нее есть младшая сестра и она теперь живет в Берлине.

• Знаете, мы с мамой очень беспокоимся об Андрее. Он как-то странно живет, не по-человечески… Мы так рады, что вы теперь вместе. Пожалуйста, забирайте у него все деньги и не давайте ему пить.

Писательница недоуменно подумала, что все это выглядит так, как будто ее нанимают в няньки.

• А что, какие-то проблемы?

• Знаете, ходили ужасные слухи, что он – гей-проститутка… Деньги у него держатся ровно один день, а что касается алкоголя – это большая проблема.

• Вот как? Я не заметила.

• И слава богу… Он говорил вам, что я собираюсь приехать в Москву через месяц?

• Кажется, нет.

• У вас можно будет остановиться?

• Безусловно.

• Андрей говорил мне, что вы – замечательный человек. Редкая женщина. Его никогда не интересовали женщины, к нашему с мамой ужасу. И если у вас все хорошо – мы с мужем купим вам эту квартиру. Она вам нравится?

• …

• Алло! Алло! Пожалуйста, узнайте у хозяйки, сколько она за нее хочет, если она готова ее продать. Господи, лишь бы он не гнил как раньше. Все эти мальчики, этот мрачный Игорь, другие… Их больше нет?

Писательница подумала, что слышит эти слова от молодого существа, которое живет в одной из европейских столиц, где с завидным постоянством проводят Парад Любви и где даже мэр – гей. Писательница не знала, как вести себя дальше, ясно понимая, что сначала нужно поговорить с Анечкой, и рука, державшая трубку, вспотела, и пот толстыми каплями стал капать на пол, и пауза подозрительно затянулась, и тут из ванной вышла Анечка и буквально спасла писательницу, схватив мокрую трубку:

• Да… Это я… Да… Конечно… Будем ждать тебя… Сообщи, как возьмешь билет – мы встретим тебя в Шереметьево… Да… Обсудим… Пока…

Писательница вытирала мокрые руки о джинсы и ждала комментариев. Анечка сказала:

• Какая я дура! Совсем забыла тебя предупредить, что может звонить сестра.

• Она как тетя?

• В том-то и дело. Что она тебе говорила.

• Много чего. А что ТЫ ей говорил обо мне?

• Я сказал ей и маме, что встретил женщину своей мечты и хочу на ней жениться.

Писательница ждала привычного взрыва густого хохота, но Анечка сидела в кресле – серьезная как на исповеди и только немного нервно поглаживала бороду.

• Она выразила желание купить нам эту квартиру.

• Неужели?

• Все это странно, странно… Она в действительности так богата, что предлагает это запросто, как будто речь идет о пачке сигарет? (писательница не захотела озвучивать свои мысли о том, что после нелепых реплик сестры стоило усомниться в здравости ее рассудка:–)

• Знаешь, я очень люблю свою сестру, но скажу тебе честно: она очень дорого продала свою йони… Одному пожилому берлинскому богатею.

И Анечка засмеялась, и заразила писательницу, и они хохотали долго-долго, пока не свело челюсти.

• О господи… Анечка… Хватит… Хватит меня смешить… Уже глубокая ночь… Тебе завтра на работу… Я никогда не могла продавать свою йони… Поэтому у меня ничего нет…

• Что она тебе говорила.

Они перестали смеяться, и неожиданно для самой себя писательница спросила:

• Анечка, а ты хотела бы жить в этой квартире с Лучиком?

• Конечно. Об этом можно только мечтать… И с тобой. Давай правда поженимся.

• Зачем?

• Затем чтобы у меня всегда был повод помочь тебе.

• Но какой от меня прок? Брак мужчины и женщины – это всего лишь купля-продажа йони… Или я ошибаюсь?

Писательница знала, что это не так – не всегда так. Это была попытка узнать, что думает по этому поводу Анечка.

• Ошибаешься. Мне не нужна твоя йони.

• А что тебе нужно? Моя попа?

И писательница вспомнила, как однажды у нее в Москве был друг (его тоже звали Игорь), для которого ее попа была вожделенным, недостижимым раем – она вспоминала об этом с отвращением и ужасом, потому что он был хороший человек и только из-за этого им пришлось расстаться, а потом через год он женился и родил сына, и писательница как-то встретив его случайно, пока он что-то рассказывал ей о семейной жизни, долго крутила на языке вопрос: как же тебе удалось зачать своего замечательного ангела-сына через анус?… Но она была добрая и не спросила.

Анечка ответила:

• Нет. Мне больше не нужны ничьи попы, члены и рты… Летом я жил в Люберцах с Игорем…

Писательница перебила:

• Да-да… Она что-то говорила о нем… И спрашивала…

Теперь перебила Анечка:

• Пожалуйста, если она будет еще спрашивать – скажи ей, что я завязал. ОК?

• Ты боишься ее? Я думала ты ничего не боишься.

• Просто не хочу травмировать маму – она очень религиозна. Она полагает… Вернее будет сказать, они с сестрой полагают, что это ужасный грех, за который бог нещадно наказывает.

• О боже…

Писательница подумала, что ее преследуют люди, которые считают однополую любовь смертельным библейским грехом, и что когда-то – как будто в прошлой жизни – это чуть не свело ее с ума. И вот опять родственники Анечки по какой-то злой иронии заказали небесному ди-джею все ту же заезженную пластинку.

• Когда я летом жил с Игорем…

Анечка широко зевнула.

• «…Стоит только вспомнить это диво, раздирает рот зевота шире Мексиканского залива…»?

• Дико хочу спать, но все же расскажу тебе свою историю.

• У нас с тобой сегодня какой-то Декамерон.

• Игорь был достаточно богат и достаточно любил меня, чтобы покупать мне каждый день любимый абсент и забирать меня на машине с работы…

• Однако ты ушел от него?… Знаешь, если все люди похожи на каких-то животных, то так же можно выделить определенные сказочные архетипы людей. Мне кажется ты и я…

• Одной крови? – Анечка засмеялась и опять зевнула.

• Ты и я – Колобки.

• Мы же худые как плетки. Интересные колобки! Колобки-плетки.

Она снова засмеялась, а потом проведя рукой по лицу, которое вдруг стало серьезным, сказала:

• Безусловно, я поняла тебя: мы от всех убегаем. А почему?

• Почему?

• Потому что все люди хотят секса секса секса. А мы не хотим. Да?

• Ты ушел от Игоря поэтому?

• Каждую божью ночь, каждый божий день, если я не работал, каждый божий вечер и утро он хотел хотел хотел меня, и казалось, что это стало болезнью.

• Ты знаешь, у меня то же самое было с моей художницей. Только я, по своей дурацкой вечной привычке винить во всем лишь себя, думала, что это Я больна оттого что не хочу.

• Вот поэтому я и хочу жениться на тебе, чтобы ты никогда больше не винила во всем себя. Завтра я могу взять выходной и если ты все-таки не против – пойдем в ЗАГС. Лучик все понимает. Он любит мою душу, а не мою жопу, пардон… Знаешь, когда человек говорит, что безумно любит тебя и швыряет деньгами, пытаясь доказать тебе свою любовь, мне становится непонятно: он покупает мое тело или мою душу, чтобы она молчала, крест-накрест залепив свой рот скотчем, когда в мой нежный многострадальный анус ныряет толстый и глупый хуй.

• Интересно, какой у души рот?

Писательница хохотнула и пошла ставить чайник, уже понимая, что никакого сна им не видать.

Анечка задумчиво улыбнулась и замолчала, мечтательно поднимая глаза в потолок.

• О чем ты мыслишь так долго, Анечка?

• Представляю рот души. Наверное, он очень детский, как у детсадовского ребенка.

И писательница вспомнила ночной автобус, и заднее сиденье, и желтые огни фонарей, и глаза встречных фар в окно, и воскресшую Луну, и детский… самый детский… нежнее детского рот своей души…

• А ты о чем задумалась?

• Вспомнила рот души.

• ?

• Это моя обещанная тебе love story.

• Я думаю: какие все-таки мы с тобой сладкие колобки… Желанные…

• Одно из значений моего имени – «желанная». Да… Убегали от чужого желания, и чем больше убегали, тем сильнее оно нарастало… Когда Мэрилин Монро впервые убежала из приюта, где ей ужасно не нравилось, и заметив, как судорожно ее искали, в дневнике родила афоризм: «Если хочешь, чтобы тебя любили – убегай…»

• Что же она не убежала от своих братьев Кеннеди?

• Почему? Убежала.

• ?

• На тот свет.

• А-а…

Анечка задумалась, и писательница продолжила:

• Знаешь, есть вещи, от которых нельзя убежать. Никогда.

И опять вспомнила свою love stor

12 3 Следующая ⇒