МИШЕЛЬ ДЕ МОНТЕНЬ 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 7Следующая ⇒

наслаждаются, как могут, когда я пью.

Кое-какими чертами изнеженности я обязан привычке, но постаралась тут

со своей стороны и природа. Так, я не могу основательно поесть дважды в

день, не отягчив желудка, но не могу и всю дневную порцию съедать в один

присест, иначе меня начинает пучить, пересыхает во рту, нарушается аппетит.

Не могу я и проводить долгое время на воздухе в ночную пору, ибо если в

походе - как это нередко бывает - приходится всю ночь бодрствовать под

открытым небом, с некоторых пор у меня в таких случаях часов через пять или

шесть начинается расстройство желудка, сильные головные боли, а к утру -

обязательно рвота. Когда другие идут завтракать, я заваливаюсь спать, а

выспавшись, встаю как ни в чем не бывало. Я всегда слыхал, что вредоносная

сырость распространяется лишь с ночной темнотой. Но за последние годы мне

пришлось близко и длительно общаться с одним господином, проникнутым

уверенностью в том, что сырость особенно въедлива и опасна под вечер, за час

или два до захода солнца. Господин этот старательно избегает выходить именно

в это время, а ночной сырости совсем не боится, и на меня он тоже повлиял в

этом смысле - не столько, правда, своими доводами, сколько силой

убежденности. Что ж, значит, сомнение и исследование могут настолько

поразить наше воображение, что мы способны измениться? Кто поддается такому

направлению мыслей, сам себя губит. Я очень жалею некоторых известных мне

дворян, которые из-за глупости своих врачей еще в молодом возрасте и в

добром здоровье стали жить, как в больнице. Лучше перенести простуду, чем,

отвыкнув от жизни в обществе, навсегда отказаться от нее и от всякой нужной

и полезной деятельности. Одна беда от этой науки, лишающей нас самых

сладостных в жизни часов! Надо полностью использовать все предоставленные

нам возможности. Упорство чаще всего закаляет и лечит, - так исцелился

Цезарь от падучей тем, что не обращал на нее внимания и не поддавался ей

[58]. Следует руководствоваться разумными правилами, но не подчиняться им

слепо - разве что тем, если такие существуют, рабская приверженность которых

благодетельна.

Короли и философы ходят по нужде, а также и дамы. Жизнь людей,

находящихся на виду, связана со всяческими церемониями; моя же независима; к

тому же солдату и гасконцу свойственно говорить свободно. Вот почему я и

скажу: по нужде надо ходить в определенные часы, лучше ночью, приучить себя

к такому порядку, как я это сделал, но не стать рабом его, как случилось со

мной, когда я постарел, так что теперь мне для этого дела необходимо

определенное место и сиденье, и оно связано для меня с неудобствами и

проволочками из-за вялости моего кишечника. Но разве не извинительно

стараться соблюдать при отправлении самых грязных функций самую тщательную

чистоту? Natura homo mundum et elegans animal est {Человек по своей природе

- животное чистое и изящно [59] (лат.).}. Когда я отправляю именно эту

естественную потребность, всякий перерыв мне особенно неприятен. Мне

приходилось встречать немало военных, которые страдали от расстройства

пищеварения. Я же и мое пищеварение никогда не бываем в разладе, встречаясь

как раз в тот момент, когда надо вставать с постели, разве что нам в этом

помешает какое-нибудь очень важное дело или болезнь.

Как мне уже приходилось говорить, я не вижу, что лучшего может сделать

больной, если не придерживаться своего обычного образа жизни, своей

привычной пищи. Какое бы то ни было изменение всегда мучительно. Попробуйте

доказывать, что каштаны вредны жителям Перигора или Лукки, а молоко и сыр -

горцам. А им станут предписывать не только новый, но и совсем

противоположный образ жизни; такой перемены не вынесет и здоровый человек.

Заставьте семидесятилетнего бретонца пить одну родниковую воду, заприте

моряка в ванную комнату, запретите лакею-баску гулять, лишите его движения,

воздуха и света. An vivere tanti est? {Стоит ли жизнь такой цены? [60]

(лат.)}

Cogimur a suetis animum suspendere rebus,

Atque, ut vivamus, vivere desinimus.

Hos superesse reor, quibus et spirabilis aer

Et lux qua regimur redditur ipsa gravis?

{Нас заставляют отучить душу от привычных вещей, и, чтобы жить, мы

перестаем жить. Можно ли считать живущими тех, кого лишают и воздуха,

которым мы дышим, и света, столь много значащего для нас [61]? (лат.).}

Если врачи не делают ничего хорошего, то они хоть подготовляют

заблаговременно своих больных к смерти, подтачивая постепенно их здоровье и

понемногу ограничивая их во всех жизненных проявлениях. И здоровый и

больной, я всегда готов был поддаться обуревавшим меня влечениям. Я очень

считаюсь со своими желаниями и склонностями. Я не люблю лечить одну беду с

помощью другой и ненавижу лекарства, еще более докучные, чем болезнь.

Страдать от колик и страдать от того, что лишаешь себя удовольствия есть

устрицы, - это две беды вместо одной. Мучит нас болезнь, мучит и режим. Раз

мы и так и этак вынуждены идти на печальный риск, давайте, рискуя, получать

хоть какое-то удовольствие. Люди же обычно поступают наоборот, считая, что

полезным может быть только неприятное: все, что не тягостно, кажется им

подозрительным. Аппетит мой во многих случаях обходился без постороннего

вмешательства, во всем завися от состояния моего желудка. Острые приправы и

соусы я любил, когда был молод. Затем они стали вредить моему желудку, и я

тотчас же потерял к ним всякий вкус. Вино вредно больным: когда я болен,

первое, к чему я начинаю испытывать непреодолимое отвращение, - это именно к

вину. Все, что мне противно, является и вредным для меня, как не причиняет

вреда ничто из того, к чему у меня есть влечение и вкус. Никогда не

приходилось мне страдать, если я делал нечто для меня приятное, и я всегда

смело жертвовал врачебными предписаниями ради своего удовольствия. В

молодости,

Quem circumcursans huc atque huc saepe Cupido

Fulgebat, crocina splendidus in tunica,

{Когда порхающий взад и вперед Купидон блистал возле меня, облаченный в

великолепную пурпурную тунику [62] (лат.).}

я предавался обуревавшему меня желанию с таким же безудержным

сладострастием, как любой другой юноша,

Et militavi non sine gloria,

{И сражался не бесславно [63] (лат.).}

но выражалось это у меня больше в длительности и непрерывности его, чем

в количестве любовных приступов:

Sex те vix memini sustinuisse vices.

{Помню, что счет у меня едва доходил до шести [64] (лат.).}

Мне даже стыдно признаться, в каком необычайно юном возрасте познал я

впервые власть желания. Вышло это случайно, ибо событие совершилось задолго

до того, как я вступил в возраст сознания и разума. Никаких других

воспоминаний о тех годах у меня нет, и мою судьбу можно сравнить с судьбою

Квартиллы, не помнившей времени, когда она была еще девственницей [65].

Inde tragus celeresque pili, mirandaque matri

Barba meae.

{Вот почему я стал похотлив, и на теле у меня рано выросли волосы, и

моя мать была поражена моей бородой [66] (лат.).}

Часто врачи весьма благотворно согласуют свои предписания с теми

сильными желаниями, которые возникают у больных: такая сила потребности в

чем-то внушается самой природой, и в ней не может быть ничего вредного. И

затем, как важно утолить свою фантазию! На мой взгляд, все зависит от этого,

во всяком случае, больше, чем от чего-либо другого. Самые частые и тяжкие

болезни - те, которыми мы обязаны своему воображению. Мне во многих

отношениях чрезвычайно нравится испанская поговорка: Defenda me dios de mi

{Защити меня, господи, от себя самого [67] (исп.).}. Когда я болен, то очень

жалею, если у меня нет желания, удовлетворив которое, я мог бы получить

удовольствие, и врачам было бы нелегко отвратить меня от этого. Так же

обстоит со мной, и когда я здоров: самое лучшее для меня - надеяться и

хотеть. Плохо, когда и желания твои слабы и хилы.

Искусство врачевания еще не имеет столь твердо установленных правил,

чтобы мы, делая что угодно, не могли сослаться на какой-либо авторитет:

предписания медицины меняются в зависимости от климата, от лунных фаз, от

теорий Фернеля или Скалигера [68]. Если ваш врач не дает вам спать вволю,

пить вино, есть такой-то сорт мяса, не тревожьтесь: я найду вам другого,

который выскажет противоположное мнение. Различия во мнениях и доводах у

врачей принимают любого рода формы. На моих глазах некий больной изнемогал и

мучился от жажды, чтобы выздороветь, а после другой врач смеялся над ним,

осуждая этот совет, как пагубный. На пользу ли ему пошла его мука? Недавно

от камней в почках умер один человек того же ремесла, прибегнувший для

борьбы со своей болезнью к самой крайней воздержанности. Сотоварищи его

утверждают, что, напротив, голодовка только иссушила ему ткани, и песок у

него в почках спекся.

Я заметил, что при ранениях и во время болезни говорить мне вредно, так

как это возбуждает меня не меньше, чем беспорядочные движения. Голос у меня

громкий, резкий, я напрягаюсь и утомляюсь, когда говорю. Доходило до того,

что когда я являлся к сильным мира беседовать о важных делах, им приходилось

просить меня умерить мой голос. Вот рассказ, который меня позабавил: в одной

греческой школе кто-то говорил очень громко, как я; наблюдавший за порядком

велел передать ему, чтобы он говорил потише. "Пусть он мне покажет, -

возразил тот, - каким тоном должен я говорить". Ему ответили, чтобы он

равнялся на слушающего [69]. Ответ неплохой, но при условии, что смысл его

был таков: говорите так или иначе в зависимости от сути того, что хотите

сказать своему собеседнику. Ибо если совет означал: достаточно, чтобы он вас

услышал, - или: соразмеряйтесь с его слухом, - я не считаю его правильным.

На мой взгляд, тон, высота голоса всегда что-то выражают и обозначают. Я и

должен пользоваться им так, чтобы он меня представлял. Один голос поучает,

другой льстит, третий бранит. Я хочу, чтобы мой голос не только дошел до

слушающего, но чтобы он, когда нужно, поразил его и пронзил. Когда я

распекаю своего слугу резким и язвительным голосом, ему подобает сказать

мне: "Хозяин, говорите-ка потише, я вас отлично слышу". Est quaedam vox ad

auditum accommodata, non magnitudine, sed proprietate {Есть некий голос,

который хорошо доходит до слушателей не потому, что он громкий, а в силу

присущих ему свойств особого рода [70] (лат.).}. Произнесенные слова

принадлежат наполовину говорящему, наполовину слушающему. Последний должен

принимать их так, как они ему брошены, подобно тому как во время игры в мяч

принимающий делает те или иные движения в зависимости от движений бросающего

или от характера броска.

Опыт научил меня и тому, что мы губим себя нетерпением. Беды наши имеют

свою жизнь и свой предел, свои болезни и свое здоровье. Болезни обладают тем

же строением, что и живые существа. Едва зародившись в нас, они следуют

своей строго определенной судьбе, им тоже дается некий срок. Тот, кто хочет

во что бы то ни стало насильственно сократить или прервать их течение,

только удлиняет его, только усиливает недуг, вместо того чтобы его затушить.

Я согласен с Крантором, что не следует ни упорно и безрассудно

сопротивляться болезни, ни безвольно поддаваться ей, а надо предоставить ее

естественному течению в зависимости и от ее свойств и от наших [71]. Пусть

болезни проходят сами собой, и я нахожу, что они меньше длятся у меня, не

вмешивающегося в их течение. Даже от самых упорных и стойких недугов я

избавлялся благодаря bх естественному прекращению, без помощи врачевания и

вопреки правилам медицины. Предоставим природе действовать по ее усмотрению:

она лучше знает свое дело, чем мы. - Но, - говорят мне, - такой-то умер от

этой болезни. - Вы тоже умрете, не от этой, так от другой. А сколько людей

умерло от нее, хотя за ними и ходили три врача? Пример - зеркало довольно

неясное: все в него смотрятся и все, что угодно, в нем видят. Если вам

предлагают приятное лечение, соглашайтесь на него: на этом вы ничего не

потеряете. Меня не смутят ни название, ни цвет лекарства, если оно приятно

на вкус и вызывает аппетит.

Удовольствие - одно из главных видов пользы. Сколько раз нападали на

меня и сами собою проходили простуда, флюс, подагрические и сердечные

приступы, мигрени, которые оставили меня, когда я уже почти примирился с

тем, что надолго буду их жертвой. С ними легче справляться, потакая им, чем

сопротивляясь. Мы должны кротко подчиняться установленному для нас самой

судьбой закону. Ведь мы и созданы для того, чтобы стареть, слабеть, болеть,

несмотря ни на какое врачевание. Это первый урок, который мексиканцы

преподают своему потомству; едва оно успеет появиться из материнского чрева,

как они приветствуют его словами: "Дитя, ты явилось в мир, чтобы терпеть:

терпи же, страдай и молчи".

Несправедливо жаловаться на то, что с кем-то случилось нечто такое, что

может случиться с каждым, indignare si quid in te inique proprie constitutum

est {Возмущайся, если несправедливость совершена только по отношению к тебе

одному [72] (лат.).}. Взгляните на старика, который молит бога, чтобы он

даровал ему полноту сил и здоровья, то есть вернул ему молодость.

Stulte, quid haec frustra votis puerilibus optas?

{Глупец! Что ты тщетно предаешься ребяческим мечтам? [73] (лат.).}

Разве это не глупость, противная естественным условиям возраста?

Подагра, почечные колики, несварение желудка - признаки пожилых лет, как

зной, дождь и ветер - неизменные спутники длительных путешествий. Платон не

считает, что Эскулап озабочен тем, чтобы благодаря его предписаниям

сохранить жизнь в разрушенном, ослабевшем теле, бесполезном отечеству,

бесполезном делу, которым оно занималось, бесполезном и для производства

здорового, крепкого потомства. Не считает он также, что божественной

мудрости и справедливости, все ведущей ко благу, подобало бы об этом

заботиться [74]. Милейший старик, ничего не поделаешь: тебя уже не поставить

на ноги. Можно немножко починить, немножко подправить, продлить еще на

несколько часов твое жалкое существование,

Non secus instantem cupiens fulcire ruinam,

Diversis contra nititur obicibus,

Donec certa dies, omni compage soluta,

Ipsum cum rebus subruat auxilium.

{Не иначе, как тот, кто старается поддержать разрушающуюся стену и для

этого ставит всякого рода подпорки, пока в один прекрасный день его

сооружение не развалится и не рухнет со всеми своими подпорками [75]

(лат.).}

Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь, подобно

мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных

музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых.

Что смог бы создать музыкант, предпочитающий лишь одни тона и отвергающий

другие? Он должен уметь пользоваться всеми вместе и смешивать их. Так должно

быть и у нас с радостями и бедами, составляющими нашу жизнь. Само

существование наше немыслимо без этого смешения; тут необходимо звучание и

той и другой струны. Пытаться восставать против естественной необходимости -

значит проявлять то же безумие, что и Ктесифонт, который бил своего мула

ногами, чтобы с ним справиться [78].

Я редко обращаюсь к врачам, когда чувствую себя плохо, ибо люди эти,

видя, что вы в их власти, становятся заносчивыми. Они забивают вам уши

своими прогнозами, а недавно, найдя меня ослабевшим от болезни, они

гнуснейшим образом донимали меня своими догматами и своей ученой

напыщенностью, угрожая мне то тяжкими страданиями, то близкой смертью. Я не

был этим ни угнетен, ни потрясен, но меня охватили раздражение и возмущение.

И хотя мысли мои не ослабели и не помутились, им все же пришлось преодолеть

какие-то препоны, а это всегда означает волнение и борьбу.

Между тем я стараюсь, чтобы воображение мое ничем не омрачалось, и если

бы я только мог, то избавил бы его от малейшей неприятности, малейшего

смятения. Ему надо по возможности приходить на помощь, ласкать его,

обманывать. Разум мой к этому весьма склонен - у него наготове любые доводы,

и он оказывал бы мне большую услугу, если бы его проповеди всегда убеждали.

Хотите пример? Он говорит, что камни в почках для меня даже к лучшему;

что вполне естественно в моем возрасте немного страдать от подагры (моим

органам уже пришло время слабеть и портиться; это для всех неизбежно, и не

могу же я рассчитывать, что ради меня произойдет чудо? Тем самым я плачу

дань старости и даже довольно дешево отделываюсь); что я не один в таком

положении и должен этим утешаться: болезнь эта - самая в моем возрасте

обычная (повсюду вижу я людей, страдающих от того же самого, и для меня даже

почетно находиться в их обществе, тем более что подагра чаще всего одолевает

знатных людей и по самой природе своей обладает неким благородным

достоинством); что мало кто из людей, страдающих ею, получал облегчение так

легко, как я: им это стоило строгого режима и повседневной докуки принимать

лекарства, мне же в данном случае просто повезло, ибо я без всякого

отвращения проглотил несколько бесполезных, на мой взгляд, настоек

чертополоха и грыжника исключительно ради дам, тем более любезных, чем

болезнь моя жестока, которые предлагали мне половину своей порции. Для того

чтобы без особых болей избавиться от большого количества песка, им

приходится тысячу раз взывать к Эскулапу и выплачивать такое же количество

экю своему врачу, а у меня это зачастую происходит само собой. Мне даже

нетрудно при этом соблюдать приличие в обществе, и я могу задерживать мочу

хоть десять часов подряд и, во всяком случае, так же долго, как человек

вполне здоровый. Страх перед этой болезнью, говорит мне разум, овладевал

тобой в то время, когда ты с ней не был знаком: ужас внушали тебе отчаянные

вопли тех, кто усугубляет недуг своим нетерпением. Болезнь эта поразила те

твои члены, которыми ты более всего грешил. Ты ведь сознательный человек!

Quae venit indigne poena, dolenda venit.

{Незаслуженное страдание - особенно мучительно [77] (лат.)}

Кара, постигшая тебя, еще очень мягка по сравнению с тем, что терпят

другие: это поистине отеческое наказание. Пришла она поздно, мучит и

донимает тебя в том возрасте, который сам по себе бесплоден и никчемен,

предоставив, словно по соглашению, твоей молодости предаваться всем радостям

и удовольствиям. Страх этой болезни и сострадание, которое люди испытывают к

пораженным ею, дают тебе право на известную гордость. Если ты в мыслях и

свободен от нее, если она не проявляется в твоих речах, то друзья твои все

же не могут не замечать мужества и достоинства в том, как ты держишься.

Нельзя не испытывать удовлетворения, когда слышишь о себе: "Какая сила духа,

какое терпение!" Люди видят, как на лбу у тебя выступает пот, как ты

бледнеешь, краснеешь, дрожишь, как у тебя начинается кровавая рвота,

жестокие судороги, как у тебя порою выступают слезы и то появляется густая,

темная, ужасающего вида моча, то, напротив, она задерживается из-за

какого-нибудь острого шероховатого камня, который режет и разрывает тебе

ткани у входа в мочеиспускательный канал, но видят они также, что ты

одновременно ведешь любезный разговор с посетителями, иногда даже шутишь со

своими людьми, принимаешь участие в длительной беседе, стараясь словами

заглушить боль и не показывать, что страдаешь. Припомни людей древности,

жаждавших, чтобы их постигали бедствия и они тем самым могли непрерывно

упражняться в добродетели. Подумай и о том, что в этом случае сама природа

посодействовала твоему вступлению в эту славную философскую школу,

приверженцем которой ты никогда не стал бы по доброй воле. Ты, может быть,

скажешь мне, что болезнь эта - опасная и смертельная, но разве другие не

таковы? Ибо, когда врачи уверяют, что некоторые болезни отнюдь не ведут к

смерти, это с их стороны чистейший обман. Не все ли равно, наступает конец

благодаря внезапному приступу или же к смертному исходу приводит нас ровное

течение болезни? Но ты умираешь не потому, что ты болеешь, а потому, что ты

живешь. Смерть покончит с тобой и без помощи болезни. А некоторых болезнь

даже избавляла от скорой смерти, и они жили дольше, думая, что вот-вот

умрут. К тому же болезни, как и раны, бывают лечебными и спасительными.

Каменная болезнь часто бывает не менее живучей, чем ты сам. Есть люди, у

которых она была с детства и до глубокой старости, и если бы некоторые не

избавились от нее, она бы и дальше сопровождала их на жизненном пути. Люди

убивают ее чаще, чем она их, а если бы даже она и являла тебе образ близкой

смерти, то разве это не добрая услуга - внушать человеку преклонных лет

помыслы о кончине? А хуже всего, что тебе-то уже незачем держаться за жизнь.

Так или иначе, но в некий день и тебя постигнет неизбежная участь. Подумай,

как искусно и с какой постепенностью внушает она тебе отвращение к жизни и

отдаляет от мира. Она не терзает тебя своей тиранической властью, как многие

другие болезни старческих лет, которые не дают своим жертвам передышки между

приступами слабости и болей. Она приучает к мысли о смерти медленно, с

перерывами, с длительными паузами между приступами, словно для того, чтобы

ты мог сколько угодно обдумывать и повторять урок. А чтобы дать тебе

возможность здраво рассуждать обо всем и мужественно примириться с

неизбежным, она представляет тебе твое состояние в целом, и с хорошими и с

дурными сторонами, и в один и тот же день делает жизнь твою то довольно

легкой, то невыносимой. Если ты и не попадаешь прямо в объятия смерти, то во

всяком случае раз в месяц пожимаешь ей руку. Благодаря этому ты можешь даже

надеяться, что однажды она завладеет тобою незаметно: ты так часто бывал уже

почти в гавани, что и тут будешь думать, будто все обстоит как обычно, а

между тем в одно прекрасное утро тебя с твоей доверчивостью переправят на ту

сторону так, что ты и осознать этого не успеешь. Нечего жаловаться на

болезнь, которая честно чередуется со здоровьем.

Я благодарен судьбе за то, что она так часто нападает на меня с одним и

тем же оружием, так что я приучаюсь переносить его удары, закаляюсь,

приобретаю навык к сопротивлению и, во всяком случае, знаю, чего мне

ожидать. Не обладая хорошей памятью, я прибегаю к помощи бумаги и записываю

каждый новый симптом моего недуга. Так как я испытал на себе почти все

возможные проявления его, то, чувствуя начало приступа, я перелистываю свои

записи, не связанные между собой, как изречение сивиллы, и почти всегда

нахожу в своем прошлом опыте какое-нибудь утешительное для себя

благоприятное предсказание. Привычка помогает мне и надеяться на будущее,

ибо камни у меня выходят уже в течение долгого времени одинаковым образом и

я имею основание думать, что природа ничего тут не изменит и хуже того, что

я обычно ощущаю, не будет. К тому же условия, при которых протекает эта

болезнь, довольно хорошо согласуются с моей склонностью к быстроте и

решительности. Когда приступы болезни не очень мучительны, это меня даже

тревожит, ибо в таком случае они гораздо продолжительнее. Обычно же болезнь

проявляется в сильных, но кратких приступах и дает мне в течение одного-двух

дней основательную встряску. Мои почки действовали исправно столько времени,

сколько в среднем живет человек; и почти столько же времени я ими страдаю.

В жизни и хорошему и дурному положен определенный срок: может быть, и

эта беда подходит к концу. С возрастом ослабел жар моего желудка: он варит

уже не так хорошо и передает почкам полусырой материал. Почему через

некоторое время не уменьшится и жар почек, так что они уже не смогут

превращать мою желчь в камень и природе придется искать какой-нибудь другой

способ выведения отбросов из организма? В течение прожитых лет в нем,

очевидно, иссякли источники ревматических болей. Почему не может случиться

то же самое с выделениями, порождающими почечные камни?

Но есть ли на свете что-либо приятнее внезапного облегчения, когда

после невыносимых болей камень, наконец, выходит и ко мне с быстротой молнии

свободно и полностью возращается сладостный свет здоровья, как это бывает

после внезапных и наиболее мучительных приступов? Разве перенесенные

страдания хоть в чем-то перевешивают блаженство столь быстрого улучшения?

Насколько сладостнее для меня здоровье после болезни, только что миновавшей,

еще совсем близкой, так что я могу противопоставить их друг другу в самом

ярком их проявлении, когда они словно красуются друг перед другом,

соперничают и борются! Вслед за стоиками, которые говорят, что и у пороков

есть своя польза, - они придают цену добродетелям и как бы поддерживают их,

- мы можем с еще большим основанием и гораздо менее дерзновенно утверждать,

что природа даровала нам боль в помощь и славу наслаждению и истоме. Когда с

Сократа сняли оковы и он ощутил приятный зуд там, где тяжесть их раздражала

кожу его ног, он порадовался, что имеет возможность испытать, как тесно

связаны страдание и удовольствие, как неизбежна эта их взаимная связь, при

которой они следуют друг за другом и порождают друг друга. И он воскликнул,

что доброму Эзопу следовало бы извлечь из этого наблюдения подходящий сюжет

для басни [78].

На мой взгляд, в других болезнях самое худшее то, что они менее тяжелы

по своим проявлениям, чем по своему исходу: целый год ты не можешь

поправиться, охваченный слабостью и страхом; на путях к выздоровлению

столько случайностей и оно может происходить лишь так постепенно, что никак

его не завершить; прежде чем тебе позволят снять головную повязку, а затем

ермолку, прежде чем тебе дадут снова подышать свежим воздухом, выпить вина,

переспать с женой, поесть дыни - редко, редко, если на тебя не навалится

какая-нибудь новая хворь. У моей же то преимущество, что проходит она

начисто, тогда как другие оставляют в нашем теле какой-то след, какой-то

изъян, из-за чего оно становится подверженным еще иным болезням, которые все

время словно помогают друг другу. Мы можем извинить те недуги, что

довольствуются своей властью над нами, не распространяются и не приводят за

собою свою свиту, но по-настоящему любезны и милостивы те, что, посетив нас,

принесли нам и некую пользу. Заболев каменной болезнью, я, как мне кажется,

стал гораздо реже подвергаться всякой другой хвори, - так, с тех пор меня

никогда не лихорадит. Думается мне, что частые сильные рвоты, которыми я

страдаю, очищают мои внутренности, а с другой стороны, отвращение к пище и

необычное воздержание содействуют перевариванию вредных соков и сама природа

выводит вместе с этими камнями все лишнее и пагубное. Пусть не говорят мне,

что плата за подобное врачевание непомерно велика: а что сказать обо всех

этих зловонных зельях, прижиганиях, разрезах, потогонных средствах,

заволоках, диетах и других способах лечения, часто доводящих нас до смерти

из-за того, что мы не можем вынести тягот и мучений, которых они нам стоят?

Таким образом, когда я мучаюсь болями, то считаю их своего рода лекарством,

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒