Автомат. Пусси Райот»

30.01.2020

8. Псы

Когда настроение скверное, не всё ли равно, что там за окошком.

Сэлинджер

Альбина шла по улице и мечтательно думала о том, когда уже настанет весна. Был март, но это по календарю, и хотя солнце уже и растапливало снег и оголяло и разогревало мёрзлую землю, — Альбина была недовольна: всё казалось ей долгим и нудным, а она хотела, чтобы как можно скорее уже всё, во-первых, растаяло, а во-вторых, высохло.

Небо светилось лазурью. Пели птицы. Редкий раз мимо проносились машины, норовя обрызгать редких прохожих. Альбина цокала по разбитому асфальту каблуками, и думать о предстоящих экзаменах ей совсем не хотелось. Дорога была разбита не только в этой улице, но практически во всех улицах села, хотя на ремонт дорог у нас в стране так много выделяется денег… Один мужик сказал, что это надо решать иначе — созывать из города журналистов и показывать им, как хорошо плавать на машинах весной в сельской местности…

Альбине же до всего этого не было дела. Жила она в центре, и в силу возраста и темперамента была скорее эгоистка, чем защитница чьих-то там прав, о которых она и не знала-то толком.

Альбина напевала про себя. У супермаркета какой-то бомж просил денег на «похмелиться». Альбина, конечно, не дала. Возле супермаркета грелись на солнце собаки. Целая свора. Альбине понравился пёс желтого окраса, похожий на лабрадора или золотистого ретривера.

В мыслях опять всплывали ненавистные экзамены. Но это только потому, что мама постоянно галдела об этом. Сдавать предстояло русский язык и литературу. И надо было готовиться, читая таких скучных и мрачных писателей, как Гоголь, Достоевский и… кто там ещё… в общем, им подобные. От чтения классиков Альбине хотелось спать. Хотя спала она относительно мало — пять-шесть часов на сутки Альбине вполне хватало. Многое, впрочем, зависело тут ещё и от сновидений, и если последние были яркими и захватывающими, то и просыпаться порою не хотелось; а проснувшись, хотелось ещё валяться в постели, греться на солнышке, проникавшем в комнату, потягиваться и вспоминать сны.

Альбина зашла к маме в администрацию. Мама работала заместителем главного прокурора, сейчас у неё был перерыв и она пила чай. Альбина от чая отказалась.

— А почему ты так рано, Альбина? — спрашивала мать.

— Ну мама! Занятия сократили, вот и рано. Каждый день одно и то же! — и Альбина, что называется, ставила руки в боки и делала недовольное, оскорблённое лицо.

Альбина вышла от мамы и убрала деньги в карман. Перед администрацией, на солнышке, она снова увидела тех собак, что были у супермаркета.

— А ну пошли отсюда! кобели паршивые! — стала прогонять собак Альбина, топая на них и ругаясь.

Псы, с сомнением посматривая на маленькую, но грозную девочку, нехотя отошли и улеглись поодаль.

— Так-то! — сказала Альбина и отправилась домой.

***

— Животное — это животное, и очеловечить его нельзя! — убеждал меня крёстный, когда я пришёл к нему, как и всегда, со своей собакой.

Пёс у меня красивый, жёлтого окраса. Барс зовут.

— Человека же очеловечили! — убеждал я. — Сам человек себя и очеловечил! Венец творения!.. А как собак выбрасывать из дому, так от гуманности людской и следа не остаётся! Но зато потом возмущаются люди, что бездомные псы на них нападают! А кто виноват-то?!

— Дело даже не в этом! Ты никогда не можешь знать, что у животного на уме!

— Равно как и у человека!.. — не сдавался я.

Крёстный меж тем продолжал, меня как будто не слыша:

— Я однажды вышел ночью во двор по*сать, а во дворе у меня свора собачья! А я в трусах лишь. Так мне чуть хер не откусили!.. И это у меня во дворе!.. Не бездомные, не бродячие псы!

— И что, не откусили? — спросил я.

— Я с лопатой-то из дому как выбежал, так по мордǎм давай бить. Сразу, собаки, разбежались!..

— Человек в компаниях тоже любит казаться чем-то бóльшим, чем он является в действительности! — сказал потом я. — Чем-то лучшим! чем он есть на самом деле!..

— Нет, Санёк, ты меня не убедишь, это я тебе точно говорю. Проблема в том, что и тебя, как я вижу, не переубедить.

***

Альбина шла, стараясь перешагивать лужи. По обеим сторонам тянулись гаражи, разрисованные граффити. За гаражами высокие сосны. А за деревьями старая свалка.

Думая про гадкого Достоевского, которого ей теперь предстояло читать, придя домой (мама вечером проверит), Альбина вздрогнула, заметив впереди одну из тех собак, что попадались ей на пути уже дважды. Это был именно пёс, который ей так понравился, — жёлтого окраса.

Но вдруг пёс зарычал.

Альбина осторожно попятилась. Но и за спиной раздался рык. Она медленно обернулась. За спиной у неё была вся свора, кроме того пса, что стоял теперь на куче мусора впереди.

Собаки стали окружать, и Альбина закричала. Но вокруг была свалка. И заброшенные гаражи.

Какая-то тварь укусила за ногу. Альбина вскрикнула и упала. И тут уже набросились все остальные псы. На довольное рычание из кустов показался бомж, прежде виданный умирающей Альбиной у супермаркета.

Бомж посмотрел, плюнул и скрылся в кустах своего дома. Домом бомжу была свалка.

07.05.2020

9. Автомат

Записки рядового Страхова

Я не хотел в армию. Призвали. С первых же дней я понял, на какой скотный двор я угодил; меня и определи ещё, как нарочно, в спец-войска, в алтайский край. Сержанты давили с первых же дней. Давили потом и дембеля, так называемые, что уже, конечно, звучит не так серьёзно, учитывая длительность срочной службы в один год. Офицеры давили постоянно. Но более всех сержанты. Я их очень скоро возненавидел, впрочем, не всех конечно; равно как и многих так называемых дембелей и офицеров, хотя бы те и давили, я воспринимал достаточно спокойно, ибо их действия были оправданны, обоснованы. Но сержанты — эти выскочки без специального образования, у которых ни физической подготовки, соответствующей высокому статусу уважения, ни знаний военных в башке нету, но зато пафос из них так и льётся, и выливается, конечно, на срочников, ибо только они находятся в их подчинении… — эти чаще, чем офицеры и даже наши собратья по несчастью дембеля, гнобили срочников не для результата индивидуального или же общего, но — гнобили ради того, чтобы гнобить. И усиливало это ещё то, что часть наша была не у линии фронта, а в самом, мягко говоря, тылу, но войска, как я уже сказал, были специального назначения. На деле это сказывается тем мерзостным образом, что если в воинских частях, расположенных близ локального конфликта, агрессия и дрочь обоснованы, то у нас в части вся эта хренотень была надуманной; а человек, как известно, существо самое жестокое, он единственный мучает не только для пропитания, как практически все животные, но также и для услаждения многих своих внутренних душевных качеств. И потому неуставные взаимоотношения часто доходили до жесточайшей изощрённости. У меня на глазах парня, которого обвиняли в краже денег, лейтенант, на глазах у всей его роты из тридцати человек, окунул головой в унитаз, и при этом разбил ему лицо и затылок. Парень сломался. Он стал подавленным и зажатым, и это усиливалось по мере того, как с тех пор стали относиться к нему его, с позволения сказать, товарищи.

Итак, РМП позади, и торжественная присяга тоже. Состоялось распределение по батальонам. Теперь все наши, новобранцев, муки сказывались в военной подготовке, которая была день за днём, неделя за неделей. Я призвался осенью, и моя военная подготовка была зимой, как раз в разгар зимних учений. Было непросто. Особенно тяжело давались забеги при полной экипировке и в противогазе в придачу, с автоматом наперевес. Я всё чаще стал падать при таких забегах, и моим товарищам приходились поднимать меня и бежать со мной, толкая меня; во всяком случае, подталкивая. Всё из-за моего ринита, который мне не давал покоя ни в тёплое, ни в холодное время года.

И вот, в один из таких забегов, когда я снова упал, потому что в глазах была сплошная чернота и я уже и не бежал, а плёлся, — меня никто не бросился поднимать: сержант убежал вперёд, равно как и капитан, и сзади никто из старших нас не контролировал. В замутневшие противогазные глаза смотрел я вслед убегающему отряду, стоя на коленях в снегу. Кругом был лес. И тут-то я, видимо, и отключился.

Ночь первая

Когда я очнулся, то не сразу понял, где я нахожусь. Противогаз я, оказывается, успел с себя стащить, прежде чем отключиться. Успело стемнеть. Я забеспокоился. Поднялся и бросился вперёд, по слабо протоптанной тропинке, имея автомат, но не имея фонаря. Светила полная луна, но кроны высоких деревьев слабо пропускали лунный свет. Было морозно, и моя полевая форма намокла, пока я лежал в отключке.

Я долго бежал вперёд. Пока не понял, что сбился, заплутал. Я решил воспользоваться автоматом — вставил полный рожок, коих в подсумке было два, снял с предохранителя, зарядил, дослав патрон в патронник, переключил автомат на одиночный режим, произвёл несколько выстрелов в воздух. Долго вслушивался и всматривался в тишину. Не менее получаса я оставался на месте. Температура в лесу между тем опускалась, и я уже совсем замёрз. Необходимо было искать ночлег. Спичек у меня с собой не было. Были два магазина, а вот спичек не имелось. Сухпайки, в которых армейские спички есть, нам в забеги не выдавали.

Я нарвал еловых веток и, выбрав наиболее укромное, как мне показалось, место в низине, стал устраиваться на ночлег. Вскоре я понял, что в низине холоднее. Но место было укромное, у большого дерева, и я не стал выбираться на ровный ландшафт.

Долго не получалось мне уснуть — я обдумывал произошедшее, думал о том, что мне теперь за это моё приключение будет, ведь моё исчезновение вполне могли расценивать как побег, а это статья, и хрен оправдаешься. Я желал, чтобы меня как можно скорее нашли. Но я не хотел сам выходить к воинской части, представляя, каким посмешищем буду выглядеть. Я также вспоминал свой дом, семью. И полагал, что теперь я не скоро всё это увижу.

Но вскоре я прогнал все эти пессимистичные мысли, вспомнив, что в армии нельзя унывать, чем бы твоё уныние ни было обусловлено. На гражданке ты можешь погружаться в себя, в свои мысли и переживания, но в казарме такое поведение всегда расценивается как слабость. И там всегда нужно быть готовым ко всему, думать не о чём-то отвлечённом, но о том, что творится с тобой в данную минуту.

Так я лежал, глядя в звёздное небо, которое теперь явственнее пробивалось через кроны деревьев. Ремень автомата я, как и полагается, намотал на руку, устроив автомат на груди, не забыв поднять флажок предохранителя. Вскоре я уснул.

Я проснулся ещё ночью. И не сразу понял, что меня разбудило. То был хруст по снегу, за моей спиной, примерно в восьми метрах правее и выше от меня. Хруст был возле куста, за таким же массивным деревом, возле которого спал я.

Осторожно вскинув автомат и уперев его в плечо, я перевёл режим огня на автоматический. Сделал, постаравшись как можно тише, несколько шагов влево, не сводя дула автомата с того места, откуда, ориентировочно, исходил звук.

Короткая очередь срезала кусты, затем пули погрязли в толстом дереве. Установилась тишина. Осторожно подошёл я к кустам, по которым стрелял. И обнаружил возле дерева вспоротого моей очередью зайца. Его задние лапы ещё подёргивались.

Близился рассвет, и я не стал дожидаться, пока станет совсем светло. К тому же спать уже совсем не хотелось.

Зайца я укутал двумя еловыми ветками и убрал в вещмешок. Затем двинулся в путь.

Ночь вторая

К обеду я уже повстречал и медвежью берлогу, от которой поспешил поскорее убраться, и ягоды непонятные нашёл, так что желудок на время сделался как будто не так ворчлив. К вечеру, уйдя бог знает как далеко от воинской части, я начал отчаиваться — есть зайца сырым мне совсем не хотелось. Но тут я вышел к избушке лесника, и это уже было спасение от многого, что меня тревожило.

Изба оказалась пуста. Но на столе были консервы и несколько банок тушёнки. Такой вкусной, настоящей армейской тушёнки. Не было, однако, ножа. Открывать банки пришлось шомполом. Наевшись вдосталь, что, без хлеба, было особенно жирно, я лёг на кровать и вскоре забылся сном.

Мне снилась Даша, моя девушка, и то, как весело мы с ней проводили время. Весь мой, как показали потом мои часы, четырёхчасовой сон — был наполнен комком из воспоминаний о том, как я с Дашкой отдыхал на гражданке. Сновидения были очень приятные, и мне кажется, что во сне я улыбался. Во всяком случае проснулся я с улыбкой и — как будто обновлённым, полным сил. Есть хотелось, но от одного вида банок с тушенкой, которые я опустошил перед сном, мне сделалось нехорошо: слишком уж жирным был мой ужин.

Уже рассвело. Часы показывали 09:09. Я старался понять, приходил ли кто в моё отсутствие или нет. Мне показалось, что стул стоит не там, где я его оставил, ложась спать. Но забеспокоился я, только когда не обнаружил у кровати автомата. Автомат я зачем-то оставил у изголовья кровати, не намотав ремень, как это полагается, на руку. Я стал успокаивать себя, что это, должно быть, лесник, увидев незнакомца в своей хижине, решил от греха подальше взять моё оружие.

И я стал ждать. Я осмотрел избу изнутри и снаружи. Ничего необычного — обыкновенная хижина в лесу. Единственное, что меня приятно удивило, это тесак, найденный мной под кроватью. Всё же хоть какое-то оружие при той неизвестности, в которой я находился.

Третья ночь

До обеда следующего дня я так никого и не дождался. А между тем, надо было что-то предпринимать. И я покинул хижину. Без автомата, вооружённый тесаком.

Снова спал на еловых ветках. И снова терзало чувство голода. Но ни зайца я не встретил, ни ягод, как будто пригодных в пищу, я не обнаружил. Тесаком я оставлял зарубы на деревьях. Я думал о том, что мне грозит, когда я выберусь — утрата боевого оружия влечёт уголовную статью…

Я снова проходил мимо берлоги, и мне показалось, что это та самая берлога, возле которой я проходил ранее.

Четвёртая ночь

Лес наконец кончился. Я вышел на простор. Но не было там ни деревни, ни хотя бы просёлочной дороги. Только заснеженная поляна. А вдали снова стоял лес.

Я сел на холм и смотрел вдаль, ища хоть какие-то признаки жизни. Но передо мной и так была жизнь. Жизнь — во всём своём природном великолепии!.. Впрочем, мысли эти не радовали. Природа нравится в диком свете тогда, когда ты в ней в роли путешественника, гостя. Но когда природа становится для тебя средой обитания, средой выживания, мыслить начинаешь по-другому. Я не хотел в армию, но мне всегда нравилось это — читать или воображать, как я иду в дождик по лесу, в экипировке, с автоматом, и всё так здорово, таинственно. Но на деле очень голодно, холодно, грязно и хочется уже обратного — тепла и уюта.

Мне почему-то вспомнилась девушка моего бывшего друга. Лучшего друга. С которым я прекратил общение как раз из-за этой его девушки. А вернее, это он прекратил общение со мной после связи с ней.

Девушка была из тех придурковатых представителей молодёжи, которые доказывают какую-то свободу вандализмом. Причём доказывают в первую очередь себе. Эта девушка, в компании, куда втянула и бывшего моего друга, мочилась на могилы павшим воинам, плевала на вечный огонь и выплёскивала помои на памятники неизвестному солдату. Всё это снималось на камеру, а после выкладывалось в интернет. Максимум, что им за это было, — уважение и заработок в интернете. Минимум, что им за это было, — несколько суток ареста и небольшое административное взыскание…

Вдруг я различил в двухстах метрах впереди что-то движущееся. Что-то бегущее. Рысцой. Это был степной волк. Я не на шутку перепугался, ведь хотя волк и был один, автомата при мне уже не было, был лишь туповатый тесак. Не было и деревьев поблизости, на которые можно было б взобраться. Деревья позади меня были прямые и гладкие, с выступами только наверху. Волки же в зиму, как известно, очень голодные, и способны напасть на всякого. Волки и вообще ведь считаются самыми опасными хищниками для человека, учитывая то, кто из зверей чаще нападает на людей.

Я вскочил и пустился обратно в лес. И когда я, скрываясь в деревьях, обернулся, я увидел то, чего больше всего и опасался, — волк заприметил меня и пустился за мной.

Волк бежал по моим следам. До хижины, в которой я ночевал и из которой у меня пропал автомат, было далеко.

Я бежал вперёд, ища, где возможно спрятаться. Я проклинал себя за безрассудство, что допустил кражу личного оружия. Был бы у меня мой «калашников», и удирать от зверя бы не пришлось, я бы даже предупредительным выстрелами не воспользовался, — но застрелил бы хищника. Что бы я с ним потом делал, я, правда, и сам не знал. И тут я вспомнил о зайце, который до сих пор покоился в моём вещмешке.

На ходу скинул я с плеч вещмешок и, развязав его одним резким движением, извлёк тухнувшего зайца. Я остановился и развернулся. В одной руке я держал за уши вспоротого зайца, в другую, бросив вещмешок в снег, достал из-за ремня тесак.

Вскоре я увидел волка. Это был большой степной волк. На первый взгляд, он был болезненно худой, но то была здоровая худоба хищника. Лапы выглядели мощными. Волк медленно приближался, присматриваясь ко мне. Нас разделяли какие-нибудь тридцать метров. Я понял, что я вовремя остановился и развернулся. Волки славятся выносливостью в преследовании жертвы. Если бы волк догнал меня, пока я бежал, шансов у меня бы, наверное, не осталось.

Стараясь не делать резких движений, я медленно пятился, чтобы прислониться к дереву и ненароком не споткнуться и не упасть, если волк ринется вперёд.

Перехватив тесак покрепче, я бросил к волку, но не прямо в него, а правее, — тушку зайца.

Волк зарычал так, что мне показалось, будто он вот-вот кинется на меня. Оскаленные зубы и передние клыки были, несомненно, острыми. Когда он рычал, с пасти у него стекала слюна, что вызывало ещё большее отвращение и внушало мысль, что волк бешеный.

Я смотрел ему в глаза. Я не знал, что лучше в данной ситуации: опустить глаза и не вызывать у зверя агрессию или же наоборот, дав ему зайца взамен себя, смотреть на него и говорить этим взглядом, что большего он не получит.

Волк по-прежнему изучал меня, и я уже думал, что лучше выказывать покорность, нежели значимость, как волк вдруг повёл носом и подошёл к заячьей тушке, не упуская, впрочем, меня из поля зрения.

Понюхав тухнущую плоть, хищник не побрезговал и вдруг, одним резким движением, схватил зайца в зубы, а затем, как ни в чём не бывало, уверенно пустился в лес, рысцой, ничего не опасаясь.

Когда волк повернулся ко мне боком, у меня мелькнула мысль, что надо всадить ему в брюхо тесак. Хорошо, что я этого не сделал. На гражданке я неплохо метал ножи, топоры и прочие колото-режущие предметы. Но тесак был туповат, а иного оружия у меня, на случай промаха, не было. Поэтому я решил, что я всё сделал правильно.

Ночь спал на дереве, опасаясь, что хищник может учуять меня и, после десерта, прийти за мной на знатный ужин. В вещмешке у меня была бечёвка. Я перерезал её тесаком и привязал себя к толстым ответвлениям, на которых устроился. Мне не грозила опасность падения, дерево было отличное для сна, и верёвки держали меня крепко. Но было холодно, куда холоднее, чем когда я спал на еловых ветках, укрытый опять же еловыми ветками.

Последняя ночь

Следующим днём на меня свалилась дикая усталость. Я куда-то брёл, голодный, замёрзший, уже как будто бы близкий к тому, чтобы отчаяться. Я мечтал об огне. О зажигалке или хотя бы о маленьком коробке спичек, который вдохнул бы в меня жизнь, а также веру или, по крайней мере, надежду.

Но к обеду лес передо мной вдруг расступился. Я вышел к какой-то деревеньке. И постучал в двери первого же дома.

Мужик, уже больше дед, пустил меня к себе и накормил. Я отогрелся, а после уснул на диване. К вечеру за мной приехала военная буханка. И меня забрали обратно в часть.

Я думал, что меня определят на несколько дней в лазарет, не то чтобы я очень уж занемог в эти дни, но эта мысль стала для меня такой естественной, что я уже и не видел иного варианта. А иной вариант был тот, что ни в какой лазарет меня не определили.

После недельных разбирательств меня взяли под стражу — за попытку к побегу и утрату боевого оружия. Теперь мне грозит до шести лет лишения свободы. Вот ведь как оно бывает.

08.05.2020

10. «Пусси Райот»

Если от каких-то жалких интерпретаций меняется самая суть таких понятий, как Добро и Зло, Прекрасное и Дурное, — то это указывает на то, что Аморализм играет роль Нравственности…

«Черновик»

Прежде революционно настроенные люди, по крайней мере, имели относительно устойчивую позицию насчёт переустройства своего государства. Я говорю «относительно», потому что в наши дни такой устойчивости во взглядах нет. Идейных людей нет. Но есть балагуры в различных масках, позиционирующие себя именно революционно настроенными личностями. Но когда есть одно только ниспровержение, но нет чёткого плана на созидание, Развития, мягко скажем, нет. Нет и не будет, покуда всё то непотребство, процветающее в наши дни из демонстраций, митингов и лозунгов таких движений, как ЛГБТ и прочих субкультур (а я считаю, что это именно субкультуры), — покуда всё это непотребство не начнёт опираться на идеологию. Но идеологии у субкультуры быть не может. Идеология, относясь к этому слову с уважением, возможна только в связи с Культурой; тогда как последняя, Культура то есть, созидает государственную почву, а не разрушает её. Во всяком случае, таково поведение здоровой Культуры. И потому Культура всегда с презрением смотрит на своих жалких, недоразвитых подражательниц в лице различных субкультур.

В наши дни все эти акции протеста, обусловленные подобным видением мира, были бы лишь смешны, если бы только из-за их последствий не хотелось плакать — из-за того насилия, которое происходит на данной почве. Этим-то и питаются современные граждане, ведущие революционную агитацию — они делают хайп на огласке своих действий. Но идеологии у них нет. Даже недовольство их по большей части карикатурно. Целью служит, в большинстве своём, дикое желание прорваться в медийное пространство и, таким образом, пропиариться. Но о последствиях своих высказываний, призывов, действий эти молодые люди не думают. Потому что, вероятно, недоросли ещё, чтобы должным образом думать. А также потому что им плевать. И за это-то следовало применять к ним жёсткую уголовную ответственность. Но у нас же Демократия!.. И каждый гражданин имеет право на свободу слова! Но, поощряя такие действия, не принимая должных мер, Власть рано или поздно придёт к тому, что большинство граждан в возрасте от 14 до 30 лет (примерно так) будут орать подобное и призывать к подобным действиям, как-то: танцы в церкви, секс в музее и прочее. И посадить нескольких, но так, чтобы другим стало неповадно, куда эффективнее, чем поостеречься и прийти в итоге к тому, что сажать придётся миллионы. Или сажать, или терпеть революцию в виде разрушения, во всяком случае идеологического, но — разрушения без плана созидательного. А так и мрут империи и народы — когда не остаётся идеологии, разумея это слово в самом широком смысле.

Из-за огромных размеров нашей страны нам куда тяжелее, чем другим странам, подбирать и сочетать такие режимы Власти, которые работали бы эффективно и, что самое главное, на Развитие. Когда-то мусульман обвиняли в жестокости их религии. Все религиозные течения, в юности своей, были крайне жестокими. Но ислам, как религия самая молодая и пришедшаяся на самый поздний, относительно других конфессий, период человечества, — ислам всё равно допускал войны. И отличался крайней суровостью своих истин. Но зато сейчас, в цивилизованном мире, в мусульманских странах, да взять хотя нашу Чечню или наш Дагестан, — там, если кто-то позволит себе зайти в мечеть и станцевать там, осквернив тем самые религиозные чувства верующих… — там эти люди вряд ли доживут до тюремного заключения, вероятно, их выведут из мечети и там же и закопают. И это хороший пример, при всей своей суровости это хороший пример, ибо расхлябанность и слабость, притворяющиеся добром и милостью, приводят лишь к Злу. Люди должны понимать и знать, что можно говорить и делать, а что говорить и делать запрещено — всё по тем же, хотя бы, принципам терпимости и толерантности. А то ведь, действуя по данным принципам против тех самых течений, которые и являются родоначальниками этих принципов, эти молодые люди разве что чинят Несправедливость.

Всё это непотребство, действуя благодаря толерантности, демократии и терпимости, которые, объединяясь, рождают лишь вседозволенность, о которой ещё Достоевский хорошо писал, рисуя все выходящие отсюда последствия… — всё это непотребство лишь дискредитирует эти понятия — и терпимость, и толерантность… Ибо если терпимость — то ко всем, то же и до толерантности относится. А когда данными понятиями вытирают ноги, используя их как средство для достижения каких-то своих, аморальных целей, — тут открывается одна верная дорога: дорога к Анархии, которая, в свою очередь, всегда приводит к Хаосу.

30.04.2020

Конец

⇐ Предыдущая 1 2 34