РУССКАЯ НАУКА ОБ АНТИЧНОСТИ 34 страница

В этой же связи интересна перемена в трактовке решающей для марксистской концепции античности темы рабства. Здесь прежде всего показателен поворот к исторической конкретике: в те же 50-е гг., когда появились первые работы С.Л.Утченко, в единственном [411] советском антиковедном журнале "Вестник древней истории" стали публиковаться статьи другого московского историка Я.А.Ленцмана, посвященные греческим терминам, обозначавшим рабов.¹⁴ Сам Ленцман, как, впрочем, и Утченко, начинал в духе ортодоксального марксизма. Но они оба принадлежали к новому поколению, прониклись новыми интересами и нашли в себе силы ввести новые идеи в советское антиковедение. И здесь тоже, в случае с Ленцманом, я вспоминаю восторженные отзывы молодых античников: казалось, что его статьи открывали совершенно новую перспективу, и нам, тогдашним студентам, были непонятны скептические улыбки специалистов старой школы вроде А.И.Доватура. А ведь и Ленцман тоже на самом деле всего лишь вновь вводил в оборот те методы и материалы, которые с таким пренебрежением были отброшены в сторону и забыты марксистской наукой. О детском, если так можно сказать, уровне исследований самого Ленцмана легко можно судить по таким фактам: открывая для себя и других новую землю обетованную - поле терминологических исследований, он просмотрел наличие в старой русской литературе уже выполненного в таком ключе исследования - монографии М.С.Куторги, опубликованной еще в 90-х годах прошлого века;¹⁵ с другой стороны, привыкший к схематической социологии, он в каждом вновь открытом для себя термине (douloi, andrapoda, oiketai, ergatai) готов был видеть новую категорию рабов.

Но так или иначе дело было сделано. Статьи Ленцмана показали, какая богатая историческая картина может открыться исследователю социальной жизни античного мира, если он отрешится от однозначных схем и этикеток и обратится к свидетельствам древней традиции. В 1960 г., по инициативе тех же Утченко и Ленцмана, Институт истории Академии наук принял решение об издании в течение ряда лет серии монографий, посвященных проблемам рабства в античном греко-римском мире. Первой в этой серии вышла книга Ленцмана о рабстве в микенской и гомеровской Греции (1963 г.),¹⁶ с обширным историографическим введением, где по-прежнему защищалось фундаментальное значение рабства в античном мире, а [412] последней стала книга А.И.Доватура о рабстве в Аттике в VI-V вв. до н.э. (1980 г.),¹⁷ где вообще не проводилось никакой социологической идеи.

Как это ни парадоксально, но академическая серия "Исследования по истории рабства в античном мире" стала своеобразным надгробным памятником марксистской концепции античного рабовладельческого общества. И сами эти исследования, и развивавшаяся параллельно полемика с западной наукой (особенно по поводу известной книги W.Westermann'a "The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity", Philadelphia, 1955, а затем и тех монографий, что вышли в Германии из семинара И.Фогта) привели в конце концов русских ученых к убеждению, что марксистское представление об основополагающем значении рабства для классической древности не имеет обязательной силы, по крайней мере для всех эпох или всех регионов античной истории. Стало ясно, что историческая жизнь была гораздо богаче, нежели разработанная марксистской наукой схема, и что даже само понятие класса в применении к рабам в античном мире не является столь определенным, как это казалось вначале. Явилось убеждение, что вместо этого одного понятия необходимо оперировать целым спектром классовых и сословных определений, отражающих сложное качество самого античного рабства.¹⁸

В той же связи переоценка коснулась святая святых марксистской исторической теории - представления о решающем значении классовой борьбы, при этом в античности именно борьбы рабов с рабовладельцами. Показательной в этом плане была ревизия гипотезы С.А.Жебелева о восстании рабов на Боспоре в конце II в. до н.э. Несмотря на защиту этой гипотезы рядом авторитетных историков старшего поколения (В.В.Струве, В.Ф.Гайдукевичем и некоторыми другими), к началу 70-х гг. практически не осталось ни одного серьезного исследователя, который продолжал бы верить в рабский статус Савмака, а вместе с тем и в возможность самого восстания рабов на Боспоре.¹⁹ Одновременно с этим состоялось и [413] стихийное отвержение более общего взгляда, развитого в особенности под влиянием высказываний Сталина, о революции рабов в позднейшую римскую эпоху. Занятно, однако, что в школьных учебниках истории древнего мира сюжет с Савмаком до недавнего еще времени оставался одной из наиболее ярких иллюстраций марксистской исторической концепции. Это говорит о том, насколько оторвана средняя школа от университетов и Академии наук, как медленно просачиваются в обиход школьного образования новые научные представления.

Переоценка установившихся под влиянием марксизма понятий распространилась и на более конкретные области античной истории. Так, в истории древней Греции подверглись пересмотру трактовки целых эпох, и в первую очередь самых ранних - крито-микенской, гомеровской и архаической, когда закладывались основы и вырабатывались формы античной цивилизации. В отношении древнейших культур, сложившихся на Крите и в Балканской Греции во II тыс. до н.э., большинство советских ученых еще до войны, во время дискуссии, проходившей в Институте истории в 1940 г., отвергли тезис Б.Л.Богаевского о родовом, примитивно-коммунистическом характере крито-микенского общества.²⁰ С 50-х гг. началось активное изучение этой эпохи с опорой на данные микенской письменности. Правда, мнения здесь разделились: если А.И.Тюменев и С.Я.Лурье склонны были видеть в микенской цивилизации предтечу классической античности,²¹ то Я.А.Ленцман и некоторые другие ученые, следуя мнению, утвердившемуся в западной науке, сближали крито-микенское общество с дворцовыми или храмовыми цивилизациями Передней Азии.²² Но в одном все сходились: во II тыс. до н.э. жители древнего Крита, а затем и Балканской Греции обладали государственной структурой и сравнительно развитой письменной культурой. Это ставило в трудное положение адептов [414] формационного учения, защищавших вслед за Ф.Энгельсом тезис о развитии античной цивилизации, о рождении у греков города и государства в архаическую эпоху (VIII-VI вв. до н.э.) непосредственно из недр первобытнообщинного строя.

Естественным, однако, был в этой связи пересмотр взгляда на гомеровское общество (XII-IX вв. до н.э.) как на общество родовое, хотя и достигшее поздней его стадии, так называемой военной демократии. Этот взгляд, воспринятый советской наукой от Л.Моргана и Ф.Энгельса, был уже в 70-е гг. отринут новым поколением ученых. Ю.В.Андреев и И.С.Свенцицкая в своих работах показали, что гомеровские греки имели за собой опыт микенской цивилизации, который не полностью был утрачен в так называемые Темные века; что они не придерживались общинного строя и вообще не знали понятия рода помимо генеалогического; что на самом деле они жили в условиях частной собственности, далеко зашедшего социального расслоения и фактического господства аристократии.²³

Общий, по возможности сбалансированный взгляд на возникновение греческой цивилизации попытался представить автор настоящего обзора в своей книге "Рождение греческого полиса", опубликованной в 1988 г. Здесь отмечено значение микенского этапа как до некоторой степени исходного момента, подчеркивается относительность исторического регресса в так называемые Темные века и сделан акцент на линиях континуитета, тянущихся от эпохи Микен ко времени архаики. В связи с этим обращается внимание на особенную роль греческой аристократической элиты, ставшей естественной наследницей и передатчицей древнего культурного опыта. В книге указывается на возможность возобновления греками нового движения к цивилизации в достаточно раннее время - с рубежа IX-VIII вв. до н.э., которым можно датировать появление первых ростков новой городской жизни. Наконец, в связи с темой континуитета выдвигается тезис о конструктивном характере той социально-политической революции, в результате которой у греков возник полисный строй: выход из архаической смуты (stasis'a) греки нашли не столько через насилие, сколько благодаря разумному законодательству, [415] творцами которого были представители интеллектуально развитой аристократической элиты.

Подверглись пересмотру и уточнению не только общие линии исторического развития, но и отдельные важные явления в жизни архаического общества. Так, в трактовке Великой греческой колонизации (VIII-VI вв. до н.э.) на смену традиционным полярным воззрениям о торговых или аграрных ее причинах явилось более гибкое и сбалансированное мнение о множественности факторов и различии ситуаций, отличавших греческое колонизационное движение (работы В.Д.Блаватского, И.Б.Брашинского, Я.В.Доманского, Г.А.Кошеленко, И.Т.Кругликовой, А.Н.Щеглова и др.).²⁴ Одновременно решительно была отвергнута теория двусторонности греческой колонизации, т.е. представление о чуть ли не равной заинтересованности и последующей конвергенции греческих колоний и местного варварского населения. Это представление, развитое первоначально С.А.Жебелевым, а затем К.М.Колобовой, а в последнее время возрожденное В.П.Яйленко, несомненно было производным от более общего политизированного воззрения, что историю делают не только народы-колонизаторы, но и народы колониальной периферии, и что последние ничуть не хуже первых.²⁵

Существенным образом стал меняться и взгляд на так называемую старшую тиранию. В свое время (с конца 20-х годов) популярной была концепция тяготевшего к марксизму С.Я.Лурье, который рассматривал архаическую тиранию (в частности, режим Писистрата в Афинах) как кульминацию демократического движения, как своего рода демократическую диктатуру, установленную в интересах беднейшего крестьянства.²⁶ Но вот в 1964 г. появилась книга К.К.Зельина "Борьба политических группировок в Аттике [416] в VI в. до н.э.", где автор, развивая по существу взгляд немецких ученых Г.Берве и Т.Леншау, доказывал генетическую близость и по сути родство старшей тирании с аристократическим порядком, поскольку возникновение тиранических режимов было, как правило, результатом соперничества и распрей знатных кланов. В этой связи Зельин решительно отверг мнение о трех группировках в архаической Аттике (hoi pedieis, hoi paralioi, hoi diakrioi) как отличных друг от друга по составу и программам партиях. По его мнению, эти группировки были вариантами региональных аристократических объединений, не более того. Конечно, этот акцент на традициях старого аристократического порядка страдал односторонностью, но эта односторонность, отказывавшая и партийной борьбе, и порожденной ею тирании в новом качестве, была все-таки меньшим грехом (ибо и в самом деле нельзя отрицать известного значения аристократической традиции), а главное, она способствовала преодолению гипнотического влияния прежней, насквозь идеологизированной трактовки старшей тирании как орудия революционного демоса.

Переходя от архаики к классическому периоду греческой истории (V-IV вв. до н.э.), отметим прежде всего ту своеобразную ситуацию, которая сложилась с центральной темой этого исторического периода - с афинской демократией. Практически этот сюжет обходился вниманием советских ученых. Довольствовались унаследованным от старой историографии либерального направления (можно сослаться на В.П.Бузескула) общим сочувственным отношением к демократическим Афинам и столь же общим осуждением олигархической Спарты. Характерной в этом отношении является фундаментальная "История Греции" С.Я.Лурье, полностью опубликованная только в 1993 г., но создававшаяся в 30-е и 40-е гг. Здесь это либеральное воззрение, окрашенное, разумеется, в марксистские тона, выступает особенно ярко. Автор защищает афинскую демократию по всем пунктам, в том числе и за осуждение и казнь Сократа, а Спарту характеризует как полицейское государство, как исторический прототип тоталитаризма и фашизма. В противовес этому новое поколение исследователей проявляет понимание исторического своеобразия античной демократии и не закрывает глаза на порожденную демократическим режимом в Афинах политику империализма, приведшую к созданию Афинской морской державы - arche [417] (сошлемся на работы А.Е.Паршикова и В.М.Строгецкого).²⁷

В сравнении с собственно классическим периодом гораздо более интенсивно исследуется в новейшей русской историографии время поздней классики, а именно кризис классического полиса в IV в. до н.э.²⁸ Возможно, повышенный интерес русских ученых к этой проблеме обусловлен затянувшимся кризисным состоянием, в котором оказалось само русское общество в XX в. Так или иначе, изучение этой проблемы опирается на новое, более корректное представление об античном гражданском обществе. Кризис полиса воспринимается именно как кризис гражданской общины, как следствие раскола в среде самих граждан, что практически элиминирует марксистскую концепцию рабовладельческого общества с ее убеждением, что единственным принципиальным антагонизмом была борьба между рабами и рабовладельцами. При этом, разумеется, кризис полиса в позднеклассической Греции рисуется как прототип гражданских войн в Риме в эпоху поздней Республики. Что касается конкретных сюжетов, связанных с этой темой, то особое внимание привлекали такие проблемы, как размывание греческого гражданского общества и рост значения негражданской прослойки метеков, metoikoi (работы Л.М.Глускиной);²⁹ далее, развитие наемничества как следствие массового социального разложения (исследования Л.П.Маринович);³⁰ наконец, политические последствия кризиса - возрождение тирании, державная политика крупных городских тиранов вроде Дионисия Сиракузского и Ясона Ферского, а затем в особенности македонских царей Филиппа и Александра, и, как альтернатива этому, попытки создания локальных или панэллинских федеративных объединений (сюжеты, которыми особенно [418] занимался автор настоящего обзора).³¹

В том же историческом контексте (и тем же автором) намечена трактовка темы предэллинизма, или генезиса эллинизма, толкуемого не как общий телеологически обусловленный этап античности, а как следствие вполне определенной державной политики македонских царей, ориентированной в какой-то степени на панэллинское движение в остальной Греции.³² В этой связи желательно было бы вновь обратиться к истокам собственно македонской истории, к изучению социального и политического своеобразия древних македонян, как это начинал делать на рубеже 20-30-х годов С.И.Ковалев. Тогда, еще до того как он стал одним из творцов марксистской концепции античного рабовладельческого общества, он сумел распознать в строе древних македонян даже элементы феодализма, с характерной иерархической структурой, ленным землевладением и ориентацией на внешние завоевания,³³ - совсем так, как это делал до него уже М.И.Ростовцев (в книге о колонате 1910 г.).

Продемонстрированный нами подход к решению проблемы предэллинизма, как мы уже указали, не отличался особенной новизной, будучи по существу развитием идей немецкой классической историографии. Но, с другой стороны, он несомненно стоял в связи и с тем новым движением в советской историографии эллинизма, вступительным аккордом к которому стала полемика вокруг проблемы эллинизма, развернувшаяся еше в период "оттепели". Напомним, что одним из отголосков формационной теории была трактовка эллинизма как этапа в развитии рабовладельческой формации (в какой-то степени по аналогии с империалистической стадией в развитии новейшего капитализма). Такое представление развивалось С.И.Ковалевым, В.С.Сергеевым, К.М.Колобовой (в ее оставшемся неопубликованном университетском курсе истории эллинизма), но особенно А.Б.Рановичем, автором специальной монографии "Эллинизм и его историческая роль" (1950 г.), предназначавшейся, [419] по мысли автора, противопоставить правильное, марксистское понимание эллинизма модернизаторским взглядам столпа "буржуазной" историографии - М.И.Ростовцева. Однако вскоре после опубликования этой книги, уже в 50-е гг., в советской литературе началась дискуссия, которая скоро не оставила камня на камне от марксистской социологической схемы. Оппоненты Рановича справедливо указывали на отсутствие у эллинистических государств единого социально-экономического качества, в особенности же - на разность форм и уровня развития рабства, например, в Балканской Греции и в Птолемеевском Египте.

В конце концов восторжествовал взгляд К.К.Зельина, согласно которому под эллинизмом надо понимать не столько социологическое единство, сколько общность ситуации, сложившейся в результате греко-македонской экспансии на Восток.³⁴ Следствием было обращение ученых следующего поколения к изучению конкретно-исторических реалий эпохи эллинизма. Так, Е.С.Голубцова и И.С.Свенцицкая исследовали положение зависимого населения Малой Азии, А.Г.Периханян - структуру храмовых комплексов в том же регионе, Г.Х.Саркисян - положение городов в Селевкидской Вавилонии, Г.А.Кошеленко - полисный строй городов эллинистического Востока и т.д. Важным дополнением к этим собственно эллинистическим изысканиям стали в последние годы исследования С.К.Сизова, посвященные федеративным объединениям Греции в период эллинизма - Ахейскому и Этолийскому союзам.

Не менее отрадные перемены наблюдались в означенный период и в разработке римской истории. Надо заметить, что в советское время произошло как бы выравнивание эллинистики и романистики, чему в немалой степени способствовало то обстоятельство, что римская древность предоставляла более яркие примеры явлений, отрадных сердцу марксиста, - более развитых, в сравнении с Грецией, форм рабовладельческого хозяйства и более ярких выступлений рабов и гражданских низов. В послевоенное время к этому идеологическому импульсу добавилось более естественное внимание ко всей многообразной жизни древнего римского общества, что имело следствием развитие чрезвычайно продуктивных конкретно-исторических исследований. Так, систематическому изучению [420] подверглась римская архаика - и богатая, но одновременно и загадочная цивилизация пионеров цивилизационного процесса на Апеннинском полуострове - этрусков (труды Н.Н.Залесского и А.И.Немировского),³⁵ и первые исторические шаги самих римлян, включая формы их общинно-государственного быта и все перипетии долгой сословной борьбы, в ходе которой сложилась римская гражданская община - цивитас (работы С.И.Ковалева, того же А.И.Немировского, а в последние годы в особенности И.Я.Маяк).³⁶

По сравнению с архаикой римская классика привлекала меньше внимания, но и здесь мы можем отметить важные новые разработки таких проблем, как взаимоотношения Рима и италиков (И.Я.Маяк)³⁷ и политическая жизнь и просопография золотого века Римской республики (Н.Н.Трухина).³⁸ Но лидирующее место в отечественной историографии древнего Рима бесспорно принадлежит исследованиям, посвященным самой яркой эпохе в жизни не только Рима, но и всей античности, - эпохе Гражданских войн, приведших к важной трансформации римского государства и общества, к переходу от Республики к Империи. Здесь надо напомнить о монографии Н.А.Машкина "Принципат Августа" (1949 г.), где обстоятельно прослеживались судьбы римского цезаризма и выяснялись условия возникновения, характер и историческое значение Принципата, - труде фундаментальном, но, к сожалению, недостаточно ценимом в нашей историографии. Зато успех - и вполне заслуженный - сопутствовал многочисленным произведениям С.Л.Утченко, как более общим его монографиям, посвященным кризису и падению Римской республики, так и специальным этюдам о Цицероне и Цезаре.³⁹

Выше мы уже упоминали о том, какое большое значение имела представленная в этих трудах новая концепция античного гражданского общества. Теперь укажем на новые подходы и новые взгляды, [421] развитые Утченко относительно исторического кризиса, переживавшегося Римом на исходе старой эры. Подвергнув критическому пересмотру догматическую концепцию "революции рабов", Утченко развил собственный оригинальный взгляд на характер гражданских войн в Риме. Он указал на важное значение выступления италиков, так называемой Союзнической войны, содействовавшей окончательному переходу Рима со стадии городского государства к государсту общеиталийскому, отметил роль в политических событиях того времени формирующейся римской интеллигенции (в лице Цицерона), по новому поставил вопрос о судьбах демократического движения в Риме и в выступлении Клодия усмотрел последниий отзвук этого движения. Многие конкретные вопросы, связанные с процессом трансформации Республики в Империю, нашли дальнейшее развитие в трудах ученых следующего поколения А.Б.Егорова и В.Н.Парфенова.⁴⁰ Надо, однако, высказать сожаление, что научные интересы отечественных антиковедов, прикованные к переходной эпохе Гражданских войн, не распространились в такой же степени на естественное продолжение этого исторического периода - на политическую историю зрелой и поздней Империи.

Если изучение политической истории Рима страдает известной неравномерностью, то, с другой стороны, исключительной интенсивности и разносторонности достигли занятия социальной и социо-культурной историей римского общества. По аграрной истории Рима надо отметить фундаментальные труды М.Е.Сергеенко и В.И.Кузищина,⁴¹ по темам римского рабовладения и крестьянства - яркие работы Е.М.Штаерман,⁴² по различным аспектам быта [422] и повседневной жизни - книги той же Сергеенко и Г.С.Кнабе.⁴³ Много делается и в плане изучения важнейшего духовного итога античной истории, каким стало рождение христианства. Здесь за достаточно интересными, но искусственно обуженными марксистской догмой работами А.Б.Рановича и С.И.Ковалева явились более полнокровные исследования и публикации И.С.Свенцицкой и М.К.Трофимовой,⁴⁴ а также замечательные труды по истории так называемой кумранской общины, созданные И.Д.Амусиным.⁴⁵

В связи с темой христианства укажем на важный общий признак идущей в последние годы перестройки русской науки об античности - резкий осознанный поворот от социально-экономической истории к изучению культуры, в особенности духовного наследия античного мира. В примерах, иллюстрирующих этот поворот, недостатка нет. Это, в частности, упомянутые выше исследования А.И.Доватура о концепции полиса, развитой в политических произведениях Аристотеля. Это, далее, работы его ученика - автора настоящего обзора - о политических доктринах позднеклассического времени, монархической и панэллинской, а затем и более широкая попытка дать последовательный обзор политической мысли греков в архаическую и классическую эпоху (книга под несколько причудливым названием "Факел Прометея", вышедшая в новом, расширенном издании в 1991 г.). К этому направлению примыкают также и работы В.А.Гуторова о социальной утопии в древней Греции.⁴⁶

Для ранних эпох греческой культуры большое значение имеет книга А.И.Зайцева (недавно изданная и по немецки) о причинах "греческого чуда", т.е. греческого культурного взрыва на рубеже архаики и классики.⁴⁷ Показательно для нового стиля мышления [423] то, что одну из причин этого взрыва автор вслед за Э.Курциусом, Я.Буркхардтом и Г.Берве видит в особенном, присущем именно грекам агональном (т.е. состязательном) духе. Кстати, чуть более десяти лет лет тому назад, при подготовке первого, русского издания этой книги, ее автору пришлось столкнуться с прямыми выдвинутыми против него на этой почве обвинениями в ниспровержении марксизма. Этот скандал, погашенный с большим трудом, показывает, какова была идеологическая обстановка в бывшем СССР еще около 1985 г.

IV. Мы признаем, что наш обзор страдает неполнотой. За его рамками остались не только темы древневосточной истории, оценивать разработку которых мы не в состоянии, но даже и сопредельные с античностью сюжеты семитического Ближнего Востока и Карфагена, где так много потрудились И.Ш.Шифман и Ю.Б.Циркин,⁴⁸ равно как и иберийской и кельтской цивилизаций (работы того же Циркина и Н.С.Широковой).⁴⁹ Мы не говорим уже об античном Причерноморье, изучение которого давно уже выросло в нашей стране в специальную отрасль антиковедения, представленную поистине легионом исследователей. Анализ их трудов, конечно же, мог быть гораздо более полным и более обстоятельным, чем это сделано в настоящем обзоре.

И все же пора подвести итоги. Сколь бы ни было фрагментарным наше обозрение, оно дает нам некоторые основания для суждения о современном состоянии и будущих задачах отечественного антиковедения. Мы можем прежде всего констатировать важнейший итог научной жизни последних десятилетий - возрождение свободного изучения всех аспектов античной цивилизации и культуры, - вне заданной социологической схемы, ради удовлетворения естественной исторической любознательности и приобщения к политическому и духовному опыту античности. Вместе с тем отчетливо обозначаются те более конкретные пути, по которым возможно [424] развитие научного поиска, те периоды и явления античной истории, которые ждут своих разработчиков. Это - классические периоды греческой и римской истории, специально - эпоха поздней античности, время Империи; это, далее, такие важные и актуальные для современного политического развития проблемы, как формирование гражданского общества и особенности демократии в греко-римском мире, как духовный опыт античности, включая вечную тему борения и взаимопроникновения разума и веры, философии и религии, с их реальным или мнимым синтезом в христианстве.

Очевидны не только научные, но и организационные задачи: перестройка идей должна дополниться реформою институтов. Для дальнейшего полнокровного развития отечественного антиковедения необходимо добиться возрождения (разумеется в разумных пределах) классического образования в средней школе по крайней мере в крупнейших городах - культурных центрах России. Кое-что в этом плане уже сделано, - укажем на отрадный факт появления уже сейчас школ с ярко выраженным гуманитарным уклоном, - но до желаемого результата еще очень далеко. Затем, необходима всемерная поддержка университетских центров антиковедения, этих главных очагов классической науки и культуры, без плодотворной деятельности которых невозможна никакая подлинная европеизация нашей страны. Наконец, необходимо всемерное интегрирование университетской и академической науки, от чего дело классического образования и науки только выиграет.

В связи с этим достойна всяческой похвалы деятельность как созданной не так давно Российской Ассоциации антиковедов, объединяющей на своих конференциях, на академической основе, сотрудников самых различных учреждений, так и нашего юбиляра - журнала "Вестник древней истории", вот уже 60 лет служащего общим издательским центром для всех антиковедов России. Во всех крупных научных предприятиях, включая и одно из последних - возвращение к новой жизни трудов и имени нашего великого соотечественника М.И.Ростовцева, "Вестник древней истории" играл важную инициативную роль, объединяя вокруг актуальных тем усилия всех антиковедов страны.

Окидывая взглядом еще раз общее состояние отечественного антиковедения, скажем так: политические оковы с русской науки о классической древности сняты, но многое в ее дальнейшей судьбе зависит от ряда других внешних обстоятельств - от материального [425] и духовного состояния современного русского общества, от планомерного развития на всех уровнях классического образования, от достаточного финансирования государством университетской и академической науки, от сохранения и расширения книжных фондов, от восстановления в полном объеме контактов с центрами классической и новой европейской культуры. Будем надеяться, что все это не останется только предметом наших мечтаний, но воплотится в жизнь.

Примечания к главе 9 (назад)

1. Подробнее одореволюционной русской науке об античности см.:Бузескул В.П. Всеобщая история и ее представителив России в XIX и начале ХХ в., ч.I-II, Л., 1929-1931; ФроловЭ.Д. Русская историография античности (досередины XIX в.). Л., 1967; Историография античнойистории / Под ред. В.И.Кузищина. М., 1980. (назад)

2. Валк С.Н. Историческаянаука в Ленинградском университете за 125 лет //Труды юбилейной научной сессии ЛГУ. Секцияисторических наук. Л., 1948, с.3-79. Для антиковеденияспециально см.: Фролов Э.Д. 1) Из историиуниверситетской школы антиковедения // ВестникЛенингр. ун-та, 1969, № 2, с.121-129; 2) Развитиеисторико-филологического направления в русскомантиковедении // Проблемы историографии иисточниковедения отечественной и всеобщейистории. Л., 1978, с.113-126; 3) Кафедра истории древнейГреции и Рима // Вопросы истории историческойнауки. Л., 1984, с.80-103. (назад)

3. Накануне Первой мировойвойны, в 1914 г., в собственно России (за вычетомПольши и Прибалтики) было всего 7 университетов (вМоскве, Харькове, Казани, Санкт-Петербурге, Киеве,Одессе и Саратове), тогда как теперь ихколичество исчисляется десятками, а с учетомновоявленных побратимов - технических и иныхспециальных институтов, возведенных в рангуниверситетов, - и сотнями. (назад)

4. Для истории русскогоантиковедения в советскую эпоху см.: Кузищин В.И.Советская историография античности //Историография античной истории. М., 1980, с.325-372.Дополнениями и коррективами к этому общемуочерку могут служить: Die Geschichte des Altertums im Spiegel dersowjetischen Forschung / Hrsg. von H.Heinen (Ertrдge der Forschung, Bd.146).Darmstadt,1980 (собрание историографических этюдов рядасоветских авторов и самого издателя - Х.Хайнена);Raskolnikoff M. La recherche sovietique et l'histoire economique et sociale du mondehellenistique et romain. Strasbourg, 1975. (назад)

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒