Махорыч. БАТЦ ГЕНРИХ ГЕНРИХОВИЧ

Махорыч

Тестю моему, водителю легендарной "Катюши ", Петру Алексеевичу Малышеву посвящается

Махорыча я помню еще с босоногого своего детства. Самое удивительное, что он все эти годы, кажется, совсем не менялся: в черных волосах так и не пробилась седина, не углубились складки на лице, не выцвела васильковая синева глаз. Он уже и на пенсию пошел, а все выглядел не по годам молодцевато - никто не давал ему шестидесяти лет.

Но годы, как ни крути, как ни отмахивайся от них, а свое возьмут-два века все равно не проживешь. Вот уж скоро и восьмой десяток разменяет Махорыч, перешагнет порог, за которым возраст по науке называется старостью. И теперь уже нет-нет да и проглядывают отдельные ее предвестники. Особенно это заметно, когда Махорыч подшивает валенки сидя на маленьком самодельном стульчике - по тому, как он сутулится, как подслеповато щурится, примериваясь, куда воткнуть шило, как долго попадает дратвою в ушко иглы ...

Вообще-то его величают Семеном Макаровичем, или попросту Макарычем, а Махорычем прозвали его молодые парни за удивительное пристрастие к махорке - да так это прозвище и привязалось. Кроме махорки он не курит ничего. Угощали его папиросами и сигаретами, но он помусолив их во рту, доставал из кармана потертый, военных еще времен кисет с вышитой надписью "Самому смелому бойцу от Маруси" и скручивал невероятных размеров "козью ножку". Даже жена его, бабка Ариша, несколько раз пыталась приучить Махорыча к папиросам, которые, по ее словам, "против махорки пахнут скусно", но он, потаскав несколько дней пачку в кармане, неизменно дарил ее какому-нибудь охотнику до чужого курева. В конце концов бабка Ариша решила, что ничего из этого, кроме разора, не получается - и махнула рукой.

Сколько я помню Махорыча - и до самой пенсии он всегда пас совхозных телят: весной угонял их в тайгу, а поздней осенью пригонял уже сильно подросших бычков и телок на совхозную ферму. Чаще всего его можно было повстречать едущим верхом на коне, в брезентовом плаще до пят и в сопровождении двух меланхолично-спокойных лохматых собак. А когда он снимал выгоревший на солнце, мытый всеми дождями плащ и садился на стул, то фигурой, смуглым от постоянного загара лицом, неподвижными, словно застывшими чертами напоминал бронзового восточного божка.

Мы с Махорычем соседи, а это в селе почти как родня. Иногда он просто так заходит в гости: сядет на табурет поближе к двери и молчит. Так и сидит целый час молча, только смотрит внимательно, да головой иногда кивнет, словно мудрый всезнающий Будда. Разговорчивым он бывает лишь с малыми ребятишками, да еще когды выпьет. Хотя выпивает он редко: только по великим праздникам, да и то, пожалуй, не по всем. Но на День Победы -обязательно. Выпив, Махорыч становится словоохотливым. Поговорив сначала об одном, о другом, он потом всегда начинает рассказывать о войне. Рассказывает он интересно, и из его повествований выходит, что за годы войны он совершил немало геройского, на что, особенно если в доме чужие, обычно бабка Ариша недовольно говорит: "Ну замолол Аника-воин! Да так складно рассказывает, что, наверное, и сам этому верит".

После таких слов Махорыч замолкает. Это его давнишняя боль: как его приятель, тоже пастух - Мишка, по прозвищу Сыч, -сидя за общим столом, сказал: "Послушать тебя, Семен, как ты с немцами воевал, так тебе надо было Героя дать, а у тебя даже ордена никакого нет". Вроде и не зло сказал Мишка, а у Махорыча слезы на глазах навернулись - чуть не заплакал от обиды. А что скажешь - действительно, нет орденов - одни только медали. Но ведь такие медали почти у всех участников войны есть.

Но настоящим испытанием для Махорыча было, когда вместе с другими участниками войны приглашали его в школу на встречу с учениками. Сидел он в актовом зале за длинным, покрытым красной тканью столом обычно с самого края. У ребятишек глаза горели, когда рассказывали старики про свои ратные подвиги, и хлопали каждому из них долго и уважительно - а до Махорыча очередь никогда не доходила. И шел он оттуда домой, неся под мышкой подарок, не по центру села, а околицей вдоль ручья. Шел и вытирал слезы, которые бежали и бежали из глаз, хотя, вроде бы, не обидели его, не отделили от других.

Дома он садился за стол и наливал стопку водки. Бабка Ариша сама никогда вина не пила и выпивших не любила. Поэтому она демонстративно уходила в гости к соседке. А Махорыч, выпив в одиночестве стопку или две, садился перед телевизором и смотрел все подряд, пока не засыпал сидя. Бабка Ариша в гостях обычно долго не выдерживала, она хоть и любила поворчать, но Махорыча своего жалела. Поэтому, обсудив с соседкой сельские новости, через час-полтора уже спешила домой. Иногда заходила к дочери и забирала в гости внучку - пятилетнюю Оксанку.

Внучку Махорыч обожал. Он сажал ее на колени, гладил по русой головке и, словно сказку, рассказывал, каким смелым солдатом был на войне ее дед. Оксанка слушала внимательно и, когда ей становилось страшно за деда, обхватывала Махорыча ручонками за шею - и крепко прижималась к нему, бабка Ариша в таких случаях не перебивала, занимаясь своими делами, только хмыкала иногда. Она понимала, что старику нужно выговориться.

* * *Этот праздник Победы начался не совсем обычно. За неделю до праздника Махорыча пригласили в сельсовет, и там молоденькая секретарша долго выписывала что-то из его документов, время от времени стреляя любопытными глазами. Махорыч сперва терпеливо сидел, потом спросил: - Зачем сверка-то?

- А это, Семен Макарович, пока тайна, - секретарша заулыбалась.

- Новые льготы что ли ветеранам будут? - снова полюбопытствовал он.

- Вам на празднике все скажут, Семен Макарович, - уклончиво ответила секретарша.

Когда он к назначенному времени пришел в школу, то заметил перемену: в актовом зале, рядом с покрытым кумачом столом,

стояла красная трибуна, принесенная из клуба, а в президиуме, кроме ветеранов, парторга и директора совхоза, сидел незнакомый полковник с орденскими планками на кителе и районный партийный секретарь. А когда Махорыч хотел сесть на обычное свое место с краю, председатель взял его за руку и усадил в центре. Махорыч не знал, что и подумать.

Полковник поднялся и стал говорить о простых солдатах, которые геройством своим, а нередко и ценой собственной жизни приближали победу над фашизмом. Полковник назвал армию, номер дивизии и даже госпиталь, в котором Махорыч лежал в сорок втором с тяжелым ранением, а он все еще думал о том, как странно чей-то боевой путь совпадает с его фронтовыми дорогами. И только когда прозвучала фамилия ротного, погибшего в сорок третьем, Махорыч понял, что речь идет именно о нем.

А полковник продолжал: "За свой героизм он был представлен к двум боевым орденам, но фамилия случайно попала в списки погибших, и вот только теперь орден Красной Звезды и орден Красного Знамени нашли, наконец, вашего земляка - Семена Макаровича Зотова!"

Слушая эти торжественные слова, тайком поглядывая на ордена, Махорыч все еще не мог поверить в реальность происходящего. Он не испытывал никаких особых чувств, словно душа вдруг взяла и запряталась в непроницаемую защитную раковину. Мысли и чувства, наверное, не могли проникнуть через эту оболочку, которая сейчас предохраняла его от испепеляющей радости. Поэтому и казалось, что все происходит не с ним, а просто он, Махорыч, наблюдает со стороны.

В зале дружно хлопали, потом районный секретарь попросил рассказать, за что же он, гвардии сержант Зотов, был представлен к этим высоким наградам. Махорыч старался что-нибудь вспомнить, но в голове была такая сумятица, что он, постояв за трибуной, махнул рукой и сел на свое место.Опять долго хлопали - а Махорыч никак не мог проглотить застрявший в горле колючий ком. Слезы текли у него из глаз, но он их даже не вытирал - этих слез он не стыдился.

БАТЦ ГЕНРИХ ГЕНРИХОВИЧ

Генрих Генрихович Батцродился 22 января 1928 года в селе Привальное Саратовской области. Член Союза писателей России, заслуженный работник культуры Республики Хакасия, почетный гражданин г. Туруханска. Один из крупнейших прозаиков Сибири. Кроме того, Г. Батц внес огромный вклад в дело экологии республики. Один из лесных боров близ села Очуры носит имя Батца. Г.Г. Батц прошел все этапы богатой трудовой биографии -рыбак, охотник, плотник, ямщик, столяр, строитель лодок, колхозник в статусе заместителя председателя колхоза, кассир-завхоз, зверовод, экспедитор, инкассатор, учитель физкультуры, управляющий животноводческой фермой ... И на всех участках работы показал себя трудолюбивым и добросовестным человеком, внимательным к людям и глубоко порядочным.

Творчество Г. Батца получило высокую оценку не только у читателей, но и у тех, кто стоит у истоков создания программ для высшей и средней школ республики.

Велика сила характера, моральных устоев у героев книг Г. Батца. Тем и ценны его произведения для подрастающего поколения.

Его книги "Из века в век", "Торг Сивиллы", "Большой Аргиш" "Твой дом", "Водоворот", "1418 и еще один день" завораживают читателя с первых страниц.

Большой талант писателя и богатый жизненный опыт человека, прошедшего через репрессии, войну, послужили прозаику тем многопластовым материалом для написания правдивых книг.

Удел

Снова этот кошмар. Уже который раз.

Откормленные немецкие овчарки с остервенением рвут ему ноги, виснут на них, тянут вниз. Боль захватывает дыхание. Руки не выдерживают. Он срывается с забора в леденящую, обволакивающую грязь. Прямо в лицо - пенистый оскал' тошнотворный горячий рокот озверевших псов. Над всем этим -короткий ствол автомата.

Но не это самое страшное.

Оружие в руках у врага. Он видит его глаза, глаза человека ... Такие же безразлично холодные, как мертвый отблеск луны на стволах автомата.

Очередь на уровне бедра заглушает лай ...

Весь в поту, дед Захарка открывает неподдающиеся, тяжелые веки. Опять этот проклятый сон.

Сон...Сон? ..

Прошло уже шестьдесят лет ...

Пробует шевельнуть разбитыми старыми ранами и ревматизмом ногами.

В избе непроглядная тьма. А за бревенчатой стеной вьюга ворочает сугробы, носится по крыше, стучит воротами. Яростно лает собака.

- Вот оно откуда ... - соображает дед и, постепенно успокаиваясь, прислушивается ко всему, что доносится оттуда, из-за стены. - Вот те и сон!

Лай не смолкает. Чего бы это? Умная собака попусту не станет брехать в такое лихочасье. Дед Захарка заворочался под одеялом.

-Минь! А, Минь?., Внук не слышит.

- Мишутка! - громче зовет дед. - Выдь, глянь-ко, на кого там пес разлаялся.

Мишутка - саженного роста здоровяк - сопит в темноте за перегородкой, обувая валенки прямо на босу ногу. Накинув у порога полушубок, выходит, заскрипев половицами в сенках.

- Да ворота подопри путем, чтобы не стучали, - кричит вдогонку Захар.

Пес замолкает.

- Нету там, дедуня, никого - сонно бормочет внук, шлепая от двери босой. -Не спится тебе? Ноги донимают? Может, надо чего?

- Ничо. Отдыхай.

Постепенно из разноголосой тьмы начинают выступать сплетения колючей проволоки. Снова из-под надвинутой каски -расплывчатые тусклые глаза. У бедра - автоматные вспышки ...

А их сотни. Сотни изможденных полутрупов, но с живой ненавистью в глазах. Они прижаты свинцовым потоком на пятистах квадратах в измешанную грязь. Сверху снег, пули ... И опять эти жирные исполнительные овчарки. Их острые зубы находят в черном снежном месиве его замерзающие ноги ...

Сон? ..

Под грузным телом Михаила запела койка. Дед Захар очнулся. Снова заливается пес во дворе.

- Тьфу, нечистый тебя!.. - кричит внук.

Недовольный встает, зажигает свет. Свернув махорочную самокрутку, закуривает. Не спеша натягивает брюки, одевается. Опять выходит На этот раз возвращается не скоро.

Дед Захар поварачивает голову, смотрит на ходики. Половина второго. За стеной все также мечется вьюга, бьется снежным водопадом о стекло, надсадно воет в трубе и по карнизам, ухает ставнями.

Как невыносимо медленно тянутся эти беспощадные слепые зимние ночи. Вот уже третью зиму Захар прикован к постели. Как-никак, а прошлым легом восемь десятков стукнуло. Зимами тяжело. Летом еще отпускает его недуг, и дед слоняется по поселку. Зайдет в контору участка леспромхоза, заглянет на пилораму, посидит с ремонтниками в гараже. Все его знают. Везде рады ему. Поговорит,

f ознакомится с новостями, обязательно вспомнит прошлое ... Куда легче, чем зимой. Правда, пользы от него уже никакой ни дома, ни в поселке. Тяжело сознавать такое ...

А собака, на кого-то яростно негодуя, рвется на цепи и заглушает звуки непогодья зычным лаем. Возвращается Мишутка.

- В хлеву у Анохиных что-то, - отвечает на немой вопросительный взгляд деда, - туда лает.

- Шумнул бы им. Оно ведь - кто знает? ..

- А я сам проверил. Через изгородь перемахнул и зашел. Спичками чиркал - никого. Все цело. Телок лежит в углу, а корова мечется, дикует. Хорек разве забрался? Наша стайка с ихней стена к стене, а спокойно.

- Следа не приметил никакого? - задает как будто неуместный вопрос дед.

- Что ты, деда! Какой там след - с корня рвет, оглашенная, и темень - глаз ткни. На погоду, видать, лает псина. Я её в конуру закрыл. Успокоится.

- Зря. Собака напрасно не станет лютовать.

- Кто ж ее знает?.. Воров у нас нету, зверья тоже в округе не примечалось. Спи, дедуня!

- Не иначе - опять старый от смертушки скрывается, ~~ тихо, словно для себя произносит дед. - Однако он и забрел.

- Про кого ты, дедуня? - не понимает внук, о чем толкует старина. Он раздевается, гасит свет, ложится.

Снова Захар наедине со своими невеселыми думами.

Снова свист, завывание, уханье. Повизгивает пес. Усердно старается передними лапами. Стремится убрать приваленную хозяином к конуре огромную деревянную чурку.

Михаил не спит. Ворочается.

"На работу утром внуку, - корит себя Захар, - а я его тревожу Добрый малый. Любит меня, заботится. Такие именины летось отгрохал! И тракторист первый на участке. Уважают его. И Любаша его тоже в почете, хоть и продавцом работает. Третий день в родильном. Вернется домой с правнуком ..."

Здесь, у отрогов Саян, откуда тайга березовыми колками переходит в обширные равнинные степи, Захарка прожил всю свою жизнь. Знаменитый промысловик, он месяцами пропадал в тайге.

Добывал белку и соболя, медведя и рысь, тетерева и глухаря. Часто приглашали его в степные окрестные колхозы для истребления волков, которые причиняли немалый ущерб животноводству по хозяйствам. Ловить их не было в округе охотника изобретательнее и хитрее Захара. Так и прошла его огромная жизнь вся на природе, вся на людях. Только в гражданскую и Отечественную покидал он родные места.

Годы, годы!.. Бежали они, перемежая дни светлой радости с

неожиданными бедами, долгожданное счастье с неизбывным горем.

Безмерны неисчислимые земные радости человека! Но сколько

творит зло, сколько невосполнимых утрат приносит еще на этой

же земле человек человеку!..

Один сын Захара похоронен под Ленинградом, другой в Судетах. Дочь, подарив ему внука, осталась солдатской вдовой. Самого сибирская закалка долгие годы сохраняли от невзгод, а охотничья сметка вынесла из ста смертей. Сколько годков прошло-то!.. А отозвалось и его сломило. Возраст тут ни при чем: отец и дед Захара в его годы еще на медведя ходили. А он лежит. Эх, ноги, ноги!.. Не они - гляди и годился бы к чему еще ...

Да, видать, осталось ему от жизни той всего-то: смириться и терпеть болезнь, да перебирать в сонном бреду буранными ночами те давние, переборенные им кошмары.

Подкрадывается липкая дремота. Уже совсем рядом. Дышит на него желанным покоем. Обнимает измученного старого охотника, старого солдата, проваливается с ним в блаженную тьму. Но коротка обманчивая тишина забытья. До сознания начинают доходить гудение ветра, хлопанье доски на крыше. Хлопанье, гудение ...

Гудит, ревет колонна автомашин и мотоциклистов. Сворачивают с шоссе. Окружив лагерь, включают фары, Ослепленные жертвы без разбора валятся наземь. Головы прячут, но вгрызаются зубами в покрытые коростами кулаки. Что может быть выше святой ненависти поруганного, обреченного, бессильного от голода, вшей, болезней? Из-за фар, заглушая гул моторов, хлопают пистолетные выстрелы. Позади ~ слабые стоны, проклятья, кровавое гортанное клокотание. Вокруг-неудержимое веселье, спортивное удовольствие, получаемые от стрельбы по живым мишеням, франтоватые, в фуражках с высокими гооколышками, офицеры и подтянутые солдаты в пилотках

забавляются на равных. Но смотреть на их радости смертный грех:

поднял голову - получил несколько пуль в переносье... И вдруг!

Вздрогнула, вздыбилась земля. Вспыхнула ослепительными разрывами. Вовремя. Ох, как вовремя и для тех, и для сотен погибающих за колючей оградой. В суматохе и паническом бегстве от "цвета нации" обреченные покидают свой загон. Подбирают оружие убитых и раненых. Уходят в ночную промозглую степь полураздетые, грязные, злые, непобежденные. Он сзади.

Отстреливается из автомата.

Но коварные овчарки... Снова они. Ноги разрывает болью. Он падает. И опять во тьме из-под каски в белых ресницах эти блеклые глаза...

У бедра - прыгающие, лающие вспышки ...

Сон?..

Если сон, то он обрывается. Остается боль в ногах, яростный лай и грохот непогоды.

Под внуком опять скрипит кровать.

- Не даст нам, дедуся, эта скотинка спать седни, - Михаил встает; потягивается до хруста в суставах. - Закрыть его в сенцах

ЛИ 40 ЛИ?

- Ты, Минь, осмотри получше все. Зря пес так лаять не станет. Ишь - злится-то как? Ровно зверя держит.

Внук третий раз выходит в непроницаемую снежную круговерть. Дед молча негодует на ночь, буран, на болезнь и лай собаки.

Откатив чурбан, она рвется теперь к своей стайке. Михаил направляется к ней. Из угла хлева, где находится загородка для теленка, на него сверкнули два горящих уголька.

"Волк!" - изумляется Михаил и тут же зажигает свет.

То что он видит, и удивляет, и озадачивает: здоровенный сивый волчище, лежа, мусолит шею теленка беззубыми бессильными челюстями. Корова за перегородкой рвется и дико мычит. Теленок лежит спокойно. Ему, по-видимому, даже приятно или он считает что с ним забавляются. Зверь не реагирует на яркий свет и на появление человека. Виновато и боязливо глядит на него и все также продолжает медленными и слабыми жевками сдавливать тонкую белошерстную шейку животного.

Михаил схватывает вилы и направляется на непрошенного гостя.

Волк перестает жевать, но не шевелится.

Тогда человек бросает вилы и, зажав сильной рукой пасть зверя, коленкой придавливает ему грудную клетку к полу. Наваливается всей тяжестью огромного тела. Коленкой чувствует, как все реже и реже бьется под худыми ребрами живое сердце.

Через несколько минут громадный мертвый волчище лежит на полу посреди комнаты.

- Вот он, бандюга, - выдыхает Михаил, проведя заснеженной шапкой по запотевшему лицу. - В хлеве был. По сеновалу, наверное, забрался. Теленку шею щекотал.

- Я же тебе давеча сразу говорил: забрел старикан, - приподнялся на постели Захар. - Зубов-то нету? Вот, вот - так и есть.

- Зачем же его сюда принесло? Никогда в тайгу не заходили ...

- Закон, внучек, у них свой, волчий: слабого да хворого, да старого стая разрывает. Вот он и скрылся в тайгу от участи своей, от неминуемой расправы. Это уж не первый на моей памяти.

- Неужто он, варнак, знал, что его ожидает?

- Знал, разбойник! Сам, поди, не одного немощного прикончил на веку своем.

...Перед глазами проходит нескончаемая колонна. Захар с другими выздоравливающими из госпиталя смотрит на жалкое шествие.Куда девались прежние лоск, уверенность, чувство безнаказанности? Безвольные, сутулые, они прячут глаза, глаза пойманных воров, глаза убийц. С какой радостью эти палачи, эти беззубые волки воспользовались бы звериным законом и попрятались по диким джунглям ...

А сзади, после колонны, идут автомашины с водой и смывают нечисть с дорог и площадей.

- Удел, знать, такой, - делает мудрое заключение дед. - Закон на земле: зло - что от зверя, что от человека - добром не кончается.

- Что ж. Это хорошо, - соглашается внук.

- Хорошо. Сколь веревочке не виться, а конец будет.

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒