Перетти Фрэнк 15 страница

– Что ж. Тогда еще два вопроса: во-первых, откуда ты знаешь, что это Бог? И во-вторых... испытывал ли Папа переживания, подобные моим?

Мама чуть приподняла брови:

– Ты хочешь сказать, что это не все вопросы? Джон кивнул.

– У меня их куча. – Он заглянул в свои записи. Наступило время исповеди. Однажды вечером я находился один в своей квартире... накануне той встречи с Папой, когда я в последний раз видел его живым... и услышал все эти голоса снаружи... – Потом он рассказал все: о голосах в ночи, о «криках» Тины Льюис, о диком вопросе в сценарии, которого на самом деле в сценарии не было, о видении на торговой улице (о котором Мама уже знала) и затем о странном переживании, испытанном вчера вечером. – Я проповедовал, Ма. Понимаешь, я просто говорил так, как обычно говорил пастор Томпсон...

– Пастор Томпсон? – Мама едва не рассмеялась. – Ах да! Да, я помню его проповеди.

– Я тоже помню. Так вот, иногда я вспоминал их – и вчера говорил именно так. Это было нечто нереальное. Но меня это страшно поразило, и я сказал Карлу, – а он стоял за моей спиной, сбитый с толку моим поведением, – я сказал ему... Я сказал:

«Я прямо как Папа».

Мама протянула длинное «м-м-м-м-м...» и медленно, задумчиво кивнула.

– Ма, мне прибавляют зарплату, моя популярность возрастает, а следовательно возрастает ответственность... и знаешь, Бен Оливер – это мой начальник, директор программы новостей Шестого канала – вызвал меня к себе в кабинет и фактически поинтересовался, все ли у меня в порядке с головой. До него дошли кое-какие слухи, и знаешь, Ма... темп моей жизни не снижается, и я должен знать...

– Джон, с головой у тебя все в порядке.

– Что ж, это приятно слышать, но откуда ты знаешь? Мама уже поднялась на ноги.

– Позволь мне показать тебе кое-что.

Пока Джон сидел за столом, напряженно соображая, что говорить дальше, Мама прошла

в чулан в коридоре, порылась в альбомах с фотографиями и вырезками и возвратилась со старой общей тетрадкой.

– Помнишь это?

Она подтолкнула тетрадь по столу к Джону, и он вспомнил. Он узнал свой собственный почерк – еще по-детски нетвердый – на обложке: «Личный дневник Джона Баррета – младшего». Уже много лет он не видел эту тетрадь, но Мама, конечно, сохранила все вещи такого рода.

– Ты берег ее как зеницу ока, – сказала Мама с лукавыми искорками в глазах. – Но – я забыла, когда именно, вероятно, когда тебе исполнилось тринадцать или около того – потерял к ней интерес, и она валялась по дому, пока я не убрала ее в чулан.

Джон начал листать тетрадь. Это походило на путешествие на машине времени. Перед ним были мысли, чувства, записи девяти-десяти летнего Джона Барретамладшего вместе с какими-то бессмысленными каракулями, рисунками и даже несколькими сказками, включая «Историю о ленивом динозавре, который не хотел работать», «Кто съел мое яблоко» (с иллюстрациями) и «Большие ноги Сэма».

И Джон чувствовал, что держит в руках подлинное сокровище.

– Невероятно.

– Начато 19 июля 1959 года, – сказала Мама.

Когда Джон перелистнул пожелтевшие страницы и раскрыл дневник на первой записи, сделанной в тот день, воспоминания тридцатилетней давности вернулись к нему.

Первая запись гласила: «Сегодня вечером я слышал голос Господа и видел Агнца Божьего, который снимает с нас наши грехи. Сегодня я отдал свою жизнь Иисусу. Я стал новым творением во Христе, и все, что повелит мне Господь, я сделаю, потому что я сказал Ему, что Он может взять мою жизнь и использовать меня. Аллилуйя! Мне не терпится посмотреть, какие чудеса сотворит Господь в моей жизни».

Мама была готова обосновать свою точку зрения.

– Я помню тот вечер, и Папа всегда помнил его. Я помню, как на воскресном вечернем служении ты вышел к алтарю и молился, и Папа пророчествовал тебе.

Джон кивнул: воспоминание о том вечере медленно, фрагмент за фрагментом, возвращалось к нему.

– Видишь ли, сынок, мы можем забывать наши обещания, но Господь не забывает. И если тысяча лет как один день для Него, то что значат какие-то тридцать два года?

Как было бы удобно, подумал Джон, как славно было бы спрятаться сейчас за обычным своим скептицизмом, снисходительно улыбнуться Маме и проигнорировать ее теорию. Если бы не недавние грубые вторжения в его душу и ум, совершенные... непонятно кем или чем...

он так и поступил бы. Он изрядно поднаторел в этом. Но сейчас, когда перед его глазами находилась эта запись, он вспомнил тот летний вечер1959 года. Он вспомнил свою молитву

и напряженность момента – маленькую церковь, духоту, запах пота, гладкую лакированную поверхность алтаря, молящихся праведников, сестру. Эймс за пианино. Он вспомнил свое видение, галлюцинацию, что бы это ни было: маленького ягненка, который стоял прямо перед ним – такой реальный, что Джону показалось, он может дотронуться до него – с глазами невыразимо нежными и сияющими. Он снова услышал пророческие слова Папы, ритм Папиной речи и тембр его голоса.

И Джона поразило то, насколько переживания прошлого вечера похожи на те переживания тридцатидвухлетней давности.

– Я помню, я сказал: «Используй меня, Боже».

– Ну вот, – сказала Мама; она сидела, сложив на столе руки, с мягким выражением лица.

– Ты спросил меня, откуда я знаю, что с тобой говорил Бог. И это одна из причин. Ты противился этому, я знаю, но думаю, Господь вынуждает тебя сдержать обещание.

Джон решил, по крайней мере, поподробнее рассмотреть Мамину теорию.

– Значит... если ты права... я кончу, как Папа? Мама не знала, следует ли ей оскорбиться или нет.

– Да? И как же это?

– Ну... во время нашей последней встречи он сказал, что слышал крики потерянных душ. Он испытывал переживания, подобные моим?

– Многие годы.

У Джона отвалилась челюсть.

– Многие годы? Мама кивнула.

– Но почему я никогда не знал об этом? Мама легко пожала плечами.

– Тебя никогда не было поблизости. Сначала ты учился в колледже, потом работал на

радио в Вичите... а потом на телевидении в Лос-Анджелесе...

– Но он никогда не говорил мне. Никогда ни словом не упоминал об этом.

– А если бы сказал?

Ответ напрашивался сам собой, и только под неумолимым маминым взглядом Джон неохотно признал:

– Я бы счел его безумным. Мама кивнула.

– Сомневаться не приходится. Джон хотел знать точно.

– А он был, Ма?

– На самом деле ты хочешь знать, не безумен ли ты?

– Я не сомневаюсь, что мне передалось это от Папы. Я просто хочу знать, что это такое. Мама покачала головой.

– Нет, Джон, тебе не передалось это от Папы. Ты не унаследовал это, как... как форму носа или тому подобное. Это больше похоже на передачу миссии. Папа хотел, чтобы ты исполнял служение, как исполнял он. Помнишь, он отдал тебе свой плащ?

Джон переспросил, чтобы убедиться, что не ослышался:

– Плащ? Тот старый плащ?

– Это милоть пророка.

– Что?

– Милоть пророка. Так называл его Папа. Эту идею он почерпнул из истории об Илии. Ты знаешь, когда Илии настало время покинуть землю, он взял свою милоть и накинул ее на

Елисея, своего преемника.

Джон вспомнил: «Ну-ну, – сказал Папа, – ублажи своего религиозного старика». Джон подумал об имуществе Барретов и о том, как все – банковские счета, акции, дом, магазин – было приведено в порядок и переписано на Маму незадолго до Папиной смерти.

– Ты думаешь, Папа знал, что скоро умрет? Мама на миг задумалась.

– Это единственное, чем он не поделился со мной, и я могу понять его. Я знаю одно: когда это случилось, все его дела были в порядке, и он был готов. Потом она добавила: – И у тебя остался его плащ.

Джон уже много выслушал. Он хотел закрыть тему.

– Так. Хорошо.

– Я еще не закончила, Джон.

По выражению Маминых глаз Джон понял, что ему предстоит выслушать традиционный выговор.

– Если мы собираемся обсуждать разные вещи, как ты того хотел, то у меня тоже есть что сказать. Если единственное, во что тебе хочется верить, так это в то, что ты спятил вслед за своим отцом, тогда... ты меня слушаешь? ты можешь упустить свой последний шанс примириться с Господом. Да, я согласна:

с тобой происходит нечто из ряда вон выходящее, но если я права и если сейчас Бог отвечает на молитвы твоего отца и мои молитвы – если Он говорит с тобой, ты будешь последним дураком, если ожесточишь свое сердце против Него. Ты слышишь меня?

Она собиралась получить от сына ответ, даже если для этого придется сидеть напротив него весь день.

Джон сделал ей одолжение.

– Да.

– Хорошо, теперь еще одно: я допускаю, что ты можешь дурачить своих телезрителей. Они видят тебя по телевизору и думают: вот человек, который знает, что происходит, который контролирует свою жизнь. Но, Джон, меня ты не проведешь, и поверь мне, Господа ты не проведешь тоже.

Ты отпал от Господа, Джон. Ты похож на отрубленную от дерева ветку, и ты засохнешь

и погибнешь, если не восстановишь утраченную связь. А голоса, которые ты слышал? Откуда ты знаешь, что один из них не принадлежал тебе? Ты слушаешь меня?

Характерной особенностью Маминых лекций было то, что Джон никогда не становился слишком взрослым для них. Здесь Мама неизменно была на высоте и выступала в полную силу. Джон никогда не стал бы выслушивать такое ни от кого другого.

– О, я слушаю, Ма. Ты... э-э... просто великолепна. Мама помолчала, вникая в его слова, потом продолжила:

– Джон, я сожалею о том, что приходится быть столь резкой с тобой, но... возможно, такова судьба пророка... или вдовы пророка. Ты привыкаешь прямо говорить вещи, которые сказать необходимо, потому что никто другой их не скажет. – Она подалась вперед и заговорила мягко и настойчиво: – А это значит, Джон, что у тебя могут появиться враги. Есть люди, которые не хотят оценить честность, не желают внимать голосу Истины. О таких людях Иисус говорил, что они бегут от света, чтобы их дела не открылись. Они не хотят, чтобы ты разоблачал их поступки. Но именно это порой приходится делать пророку. Он должен обнажать тайны человеческих сердец, чтобы люди осознали свою греховность и примирились с Господом, а это труд зачастую неблагодарный. У тебя могут появиться враги.

Джон внял предостережению. Но Мамино предостережение заставило его вспомнить о Папе и еще об одном вопросе из списка.

– Верно ли это в папином случае? У него были враги? Ответ дался Маме не без усилия.

– Думаю, да. У пророков всегда есть враги.

– Имеешь представление, кто – Мама едва не рассмеялась.

– Ну и с чего, по-твоему, мне начать? Мне ведь придется охватить тридцать лет жизни. Джон улыбнулся в ответ.

– Тогда как насчет последнего времени? Кто мог желать ему зла в последнее время?

– Ты имеешь в виду, кто мог убить его? Джон сначала усомнился, что правильно расслышал. Но потом понял, что не ослышался.

– Ну... да.

Мама покачала головой. Джон не хотел тревожить ее своими гипотезами.

– То есть... конечно, я не утверждаю, что его убили...

– Нет, Джон. Но ты думаешь именно так, и я думаю именно так.

Джону пришлось переспросить:

– Ты думаешь, Папу убили? Мама кивнула.

– Ты имеешь в виду, убили буквально и умышленно?

– Да.

– А что навело тебя на эту мысль?

– А что навело тебя на эту мысль? Джон почувствовал, что они пропустили здесь какой-то промежуточный вопрос.

– Я... э-э... в общем, да, я действительно думаю, что его убили. По крайней мере, я сильно склоняюсь в эту сторону.

– Чего никогда не делают рамы-держатели. Еще один сюрприз.

– Ты знаешь о раме?

– Я знаю о всех рамах до единой. Я помогала твоему отцу покупать и собирать их, когда шестнадцать лет назад мы въехали в это здание магазина. Я знаю, на что они способны – стоять на складе годами – и на что не способны перевернуться без всякой на то причины, когда рядом нет никого, кроме Папы. Я ходила туда и попросила Чака показать мне остатки той рамы, и он рассказал мне про гипотезу об автокаре.

– Он рассказал тебе про...

– Ну-ну, я спросила его прямо, и он понял, что должен рассказать мне. Не забывай, я ведь теперь его босс. Но я ценю твое желание уберечь меня от дополнительной боли.

На мгновение Джон смешался. Значит, он еще не все знает о своей матери.

– Тогда ладно... какие-нибудь предположения, Ма? Зачем кому-то убивать Папу?

– Я не знаю. Но верю, что однажды мы узнаем это.

– Ну а как... – Джон поколебался. – Ма, мне не хочется задавать такие вопросы, но... – Она покачала головой.

– Джон, твой отец продавал трубы – и только. Он никогда не торговал наркотиками, не отмывал деньги и не занимался никакой противозаконной деятельностью. – Потом она усмехнулась и добавила: – Разве что устраивал демонстрации протеста перед клиниками, где делают аборты. Это да.

– А как насчет его дружбы с Максом Брювером?

– Они проводили вместе много времени. Папа надеялся выяснить, кто убил Энни

Брювер. Об этом тебе известно.

– А знакомые или враги Макса? Интересно, перешел ли Папа дорогу кому-нибудь из них? Мама пожала плечами.

– Сынок, думаю, мы с тобой знаем примерно одно и то же, а Богу известно все остальное. Джон сухо улыбнулся.

– И предполагается, что я пророк. Как по-твоему, Господь скажет мне?

Мама могла ответить лишь одно:

– Господь поступит так, как Ему будет угодно. – Потом в глазах ее вспыхнул озорной огонек, и она с удовольствием добавила: – На это ты можешь твердо рассчитывать.

В понедельник Джон явился на студию к девяти часам утра, очень рано для него. Обычно его рабочий день начинался в час, но это была, по выражению Бена Оливера, неделя Великого Прорыва, в течение которой планировалось отснять рекламный фото – и видеоматериал с Джоном и Эли Даунс.

В студии уже произошли некоторые изменения. Бригада плотников под лязг инструментов и визг пил разбирала одну стену, чтобы освободить место для операторского крана – огромной механической руки, держащей управляемую телекамеру, которая будет брать общий план студии с максимальной высоты, а потом плавно спускаться вниз, на участников программы, таким образом эффектно открывая телешоу. Один из авторов проекта даже думал о том, как бы смонтировать эти кадры с другими, снятыми с вертолета, стремительно спускающегося на здание студии Шестого канала, чтобы создать впечатление непрерывного спуска с неба, сквозь крышу в студию новостей.

– У телезрителя не должно возникнуть никаких сомнений в том, что в эфире «Новости Шестого канала»! – сказал Бен. – А в этом ни одна студия нас не переплюнет!

Перед фальшивыми мониторами с наклеенными на экраны кадрами сидела готовая к съемке Эли Даунс, выглядевшая, как всегда, потрясающе. Джон выглядел хорошо – тщательно загримированный, элегантно одетый и готовый сбывать информацию. Фотограф Марвин, суетливый бородатый крепыш в малиновой футболке и голубых джинсах, уже установил несколько стробов, круглых отражателей и прожекторов и сейчас смотрел в видоискатель большой фотокамеры на штативе.

– Мне нужны новости, мне нужно действие, мне нужна-нужна напряженность, трещал он. Из него получился бы хороший играющий тренер. – Так, теперь читайте текст.

Эли и Джон посмотрели в свои фиктивные сценарии.

– Эли, – сказал Марвин, помахав рукой, – ты уточняешь текст сценария у Джона. Ты сомневаешься в достоверности сообщения, 0'кей?

Эли протянула свою копию Джону.

– Джон, что ты думаешь об этом? Я не доверяю этому источнику. И посмотри на орфографию! Вспышка.

– Хм-м-м... – протянул Джон, собирая лоб в складки и изучая сценарий. – А на нас ли работает этот репортер? Они оба расхохотались. Вспышка.

– Эй, ребята, давайте посерьезнее! – воскликнул Марвин. Джон прочитал из сценария:

– Умственно отсталая курица снесла бильярдный шар, подробности в следующем репортаже!

– Ага, отлично, отлично. – Марвин продолжал смотреть в видоискатель. Эли и Джонс видели лишь его макушку. – Теперь посмотрите на меня. Заставьте меня поверить вам.

– Я не стала бы лгать тебе, – сказала Эли с комично серьезным видом. Вспышка.

Они улыбнулись. Вспышка.

Они снова заглянули в сценарий. Вспышка.

Они позируют рядом с телекамерой. Вспышка.

Джон в рубашке с засученными рукавами. Вспышка.

Крупный план: Эли быстро делает какие-то записи.

Вспышка.

– Облизните губы и улыбнитесь. – Вспышка.

– Подайся вперед, Джон. Эли, придвинься к нему. – Вспышка.

– Отлично, повернитесь немного в ту сторону. Ближе друг к другу. Вспышка. Вспышка. Вспышка.

Потом видеосъемка. Камеры на операторских тележках, ручные камеры, ракурсы сверху, ракурсы снизу, крупные планы, кадры, снятые с движущейся камеры. Процесс работы над выпуском новостей. Предельно сосредоточенные, серьезные лица: если мы не дадим этот репортаж, наступит конец света; редактирование сценария, стремительные проходы между столами; кадры отдела новостей, снятые ручной камерой в движении; быстрые деловые разговоры; наезд камеры на Джона, потом с переменой фокуса изображение расплывается, затем в фокус берется Эли, наезд камеры, крупный план. Напряженность, напряженность и еще раз напряженность. Джон, в рубашке с засученными рукавами, колотит по клавиатуре компьютера, не вынимает, а вырывает текст сценария из принтера, одобрительно кивает, просто так, для себя, ни к кому специально не обращаясь. Эли погружена в работу, потом консультируется с репортером (кадр, снятый через плечо последнего),потом сухо, понимающе улыбается кому-то находящемуся за кадром.

Время от времени в студию заглядывал Бен – получить представление о происходящем.

С самого утра его приказы звучали совершенно определенно и жестко: «Продайте это». Поэтому стробы продолжали вспыхивать, видеокамеры продолжали стрекотать, а Джон и Эли продолжали изображать поглощенных делом, усердных и невероятно добросовестных работников. Бен говорил мало, но, судя по прищуру глаз и жесткой улыбке, он был доволен.

В то же утро перед началом своего рабочего дня на студии Лесли встретилась с Дин Брювер возле больницы «Вестлэнд-Мемориал». Они долго ходили по длинным коридорам мимо пронумерованных дверей, постов медсестер, больных на каталках, немногочисленных пальм в горшках и многочисленных абстрактных картин на стенах; заворачивали за углы; поднимались и спускались на лифтах; читали указатели на разных этажах; спрашивали дорогу у встречных и наконец оказались в архиве больницы – уютном офисе со стеклянными стенами, где за шестью аккуратно расставленными столами тихо сидели люди, роясь в бумагах, надписывая папки с историями болезни, отвечая на телефонные звонки.

Женщина с огненно-рыжими волосами, сидевшая за ближайшим к двери столом и назвавшаяся Розой, спросила, может ли она чем-нибудь помочь им – и они попросили найти заключение патологоанатома о смерти Энни Брювер.

– У вас есть форма допуска? – спросила Роза.

Дин уже держала ее наготове. Она достала форму накануне, и они с Максом тщательно заполнили ее, ответив на длинный ряд вопросов: их полные имена, год и место рождения, где проживают в настоящее время, где работают, какой имеют доход, номера их страховых полисов, имели ли столкновения с законом(Макс имел несколько).

– И мне нужно какое-нибудь удостоверение личности, – сказала Роза. Дин достала свои водительские права. Затем Роза внесла в компьютер имена Макса и Дин и подождала ответа.

Ответ поступил быстро, но отрицательный.

– К документу нет доступа.

Лесли не удивилась. Она с трудом сдержала возмущение, готовое вырваться наружу.

– Что вы хотите сказать? – спросила Дин, медленно накалгясь.

– Он находится под защитой закона о неприкосновенности частной жизни.

– Но я мать Энни!

Роза только покачала головой:

– Мне очень жаль. К документу нет доступа. Дин заметно разозлилась.

– Нет, подождите минутку! Вы разговариваете с матерью Энни! С ее родной матерью! Роза только подняла руки и пожала плечами.

– По закону родители не имеют доступа к заключению патологоанатома, если оно содержит определенную информацию, подпадающую под закон о неприкосновенности частной жизни.

А вот это уже было интересно.

– Определенную информацию? – переспросила Лесли.

– Да.

– Какую, например?

Роза прикинулась дурочкой, но крайне неубедительно.

– О, понятия не имею. Это может быть все что угодно. Дин понимала, что перед ней находится лишь крохотный винтик огромного механизма, но ей нужно было сорвать свой гнев на ком-то.

– Послушайте, нам с мужем уже все жилы вымотали в этой больнице, нас пересылали от одного к другому, гоняли по всем инстанциям, мы выслушивали какие-то неубедительные отговорки и всевозможные, совершенно невыполнимые рекомендации: сделать то-то, пойти туда-то, спросить и выяснить то-то... И я уже устала от всего этого, вы слышите? Роза не была расположена выслушивать нотации.

– Миссис Брювер, если вы хотите ознакомиться с заключением патологоанатома, вам придется вернуться сюда с постановлением суда. В противном случае... – и она отчетливо проговорила, постукивая длинным ногтем по столу в такт словам: – к документу нет доступа.

На лице Дин появилось выражение безнадежности.

– Подождите минутку, – вмешалась Лесли. – А патологоанатом, который делал вскрытие? Мы бы хотели поговорить с ним.

Роза помотала головой.

– Он не имеет права сообщать вам что-либо. Лесли продолжала с прежним напором:

– Его зовут Деннинг. Мы бы хотели поговорить с ним, пожалуйста.

Роза вздохнула.

– Я не могу сообщить вам ничего утешительного: он здесь больше не работает.

– А вы не скажете, куда он перевелся? Мы хотели бы связаться с ним.

– Все, что у нас есть, это телефон его кабинета в нашей больнице, но, как я сказала, он больше здесь не работает.

– А что... – спросила Дин, – его уволили? Роза начинала терять терпение.

– Я не знаю, миссис Брювер!

– А его домашний телефон? – спросила Лесли. Роза улыбнулась с извиняющимся видом.

– Уверена, у нас его нет, а если бы и был, я не могла бы дать его вам.

Дин заговорила язвительным гоном:

– У-у-у, вы сегодня оказались чертовски полезны людям, милочка! Лесли взглянула на часы. Ей уже пора было идти.

– Ладно, Дин, пойдемте отсюда. Дин еще не потеряла надежду.

– Но я... наверняка мы еще можем сделать что-нибудь.

– Да, конечно. Нанять адвоката. – Лесли испепелила взглядом не столько саму Розу, сколько бюрократию, которую она представляла. – Просто пора взяться за дело всерьез.

Во вторник утром Джон встретился с Максом и Дин Брюверами в юридической конторе адвокатов Харта, Маклаулина, Питерса и Сэнборна, которая размещалась в реконструированном кирпичном особняке с мощными балками и лепными украшениями, построенном в самом начале века.

– Мы пришли повидаться с Аароном Хартом, – сказал Джон секретарше в приемной.

– А потом я сваливаю отсюда, – пробормотал Макс, разглядывая толстые ковры, резное дерево, тяжелые дубовые двери и затейливые светильники. Сколько ж это будет стоить?

– Мы не можем позволить себе адвоката, – безжизненным голосом сказала Дин. Она тоже передумала вслед за мужем.

– Давайте сначала просто поговорим с ним и посмотрим, что он скажет, настойчиво предложил Джон.

В приемную стремительно вошел молодой человек с редеющими, аккуратно расчесанными на прямой пробор рыжими волосами, в темно-синем костюме – и направился

к Джону с протянутой рукой.

– Привет, Джон! Джон пожал ему руку.

– Как поживаешь, Аарон?

Дин постаралась не глазеть на Аарона Харта. Макс же уставился на него, не беспокоясь

о приличиях. Кто такой этот белый задохлик и что он делает в столь шикарном учреждении? Он был такой низенький, что его галстук свисал ниже ремня.

Джон повернулся к Максу и Дин и представил им адвоката:

– Макс и Дин Брюверы, познакомьтесь с Аароном Хартом. Он хороший адвокат и неоднократно добывал для меня разные важные бумаги.

Белый задохлик протянул руку:

– Привет. Рад познакомиться.

Дин поднялась и пожала ему руку, не зная, куда деваться от смущения. Макс смело встал, выпрямился во весь свой огромный рост и пожал протянутую руку, приведя адвоката в легкое замешательство пристальным взглядом.

– Давайте пройдем в мой кабинет.

– Вы адвокат? – спросил Макс.

– Да, сэр.

– Сколько вы собираетесь взять с нас? – требовательно осведомился Макс. Аарон ответил без тени недовольства:

– Это зависит от того, что мне придется делать. Почему бы нам не поговорить сначала – это вам ничего не будет стоить, – чтобы выяснить, что я смогу сделать, и захотите ли вы воспользоваться моими услугами. Вас это устроит?

Макс украдкой бросил взгляд на Джона – выражение его лица и легкое пожатие плечами говорили: конечно, устроит, давай шагай!

– 0'кей.

– Ладно, – сказал Джон. – Я свою часть работы выполнил. – Он дотронулся до плеча Макса. – Выслушайте его внимательно. Он вас не обманет.

Макс кивнул.

– Держите меня в курсе дела. – И с этими словами Джон удалился.

– Сюда, пожалуйста, – пригласил Аарон Харт. Макс и Дин последовали за адвокатом по коридору с обшитыми панелями стенами в кабинет, прежде служивший спальней, где он указал им на два удобных кресла, стоявших перед столом.

– Могу я предложить вам что-нибудь?

Они остановились на кофе. Аарон связался по селектору с кем-то по имени Линда и попросил принести кофе.

Потом он откинулся на спинку кресла, взял со стола пресс-папье и, вертя его в руках, мягко сказал:

– Джон рассказал мне о вашей дочери. Искренне соболезную.

– Спасибо, – ответила Дин. Макс только кивнул.

– Джон в общих чертах рассказал мне о вашем деле. Я хотел бы услышать подробный рассказ о случившемся и узнать, какой помощи вы ждете от меня.

Для того чтобы почувствовать доверие к адвокату, найти нужные слова, убедиться в целесообразности этой встречи, потребовалось некоторое время. Но по мере того, как Дин с Максом продолжали повествование, а Аарон Харт проявлял искренний интерес и участие, они почувствовали необходимость рассказать обо всех событиях, чувствах и разочарованиях, пережитых ими с 24 мая, и наконец заговорили, едва ли не перебивая друг друга, стремясь поделиться всеми своими мыслями. Со слезами горечи, повышая порой голоса от гнева, они рассказали всю историю и наконец дошли до сути дела, до причины, побудившей их встретиться с адвокатом: смерть их дочери – явная несправедливость. Что им делать?

Пока они рассказывали, Линда принесла кофе. Теперь Аарон отодвинул в сторону свою чашку и начал быстро писать что-то в блокноте, излагая свои мысли отчасти вслух, отчасти на бумаге.

– Хм. Итак... первое, что вы хотите, это удостовериться, что Энни умерла вследствие халатности работников Женского медицинского центра, а для этого вам необходимо найти законный способ получить в клинике карту Энни.

Макс и Дин вопросительно переглянулись, а потом Макс ответил:

– Да, это одно. – А Дин добавила: – Я просто не хочу, чтобы в этой клинике продолжали калечить девушек.

– Так-так. – Аарон прекратил писать и ненадолго задумался. – Что ж, изначально у вас есть две линии действий. Первое: начать судебный процесс против клиники, но... – Он странно улыбнулся.

– Получается что-то вроде Уловки-22. Вы не можете возбудить жалобу против клиники, пока не выстроите дело против нее, и не можете выстроить дело, пока не добудете медкарту Энни, доказывающую, что она делала там аборт. И не можете добыть медкарту, пока не начнете судебный процесс, чтобы потребовать документы в судебном порядке как улику по делу, что сделать вы не можете, пока не выстроите дело, которое невозможно выстроить без медкарты... – Безнадежно махнув рукой, Аарон закончил: – Давайте забудем об этом.

Он подался вперед и заговорил, вертя ручку в руках:

– Есть более простой способ сделать это без возбуждения дела в суде, и он осуществим только потому – простите, пожалуйста, что я говорю это, – только потому, что Энни умерла. Будь она жива, ее аборт считался бы совершенно законным, и любые имеющиеся в клинике документы или медкарта Энни охранялись бы законом и оставались бы недоступными даже для ее родителей. Потребовать их могла бы только сама Энни. Но сейчас, поскольку она умерла, вы можете предпринять шаги к тому, чтобы законно заместить дочь и затребовать ее

медкарту.

Аарон оживился и заговорил возбужденно, выразительно жестикулируя, словно рассказывал увлекательную историю.

– Итак, любой человек после смерти обычно оставляет какое-то наследство, какую-то свою собственность. Это называется его имуществом. Если вы владеете большим домом, тремя машинами и имеете пару миллионов на банковском счете, это ваше имущество – то есть то, что останется после вашей смерти. Если вы владеете одним потрепанным костюмом, одной шариковой ручкой и десятью центами, это ваше имущество. Таким образом, у Энни тоже было имущество – и именно с ним мы будем работать.

Макс и Дин быстро провели мысленную инвентаризацию.

– Она мало чем владела, – сказала Дин.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒