Агата Кристи 21 страница

– Чем вы мыли раковину в кладовой? Там чудовищный запах!

Он гордо указал мне на бутыль:

– Первоклассное дезинфицирующее средство.

– Здесь не госпиталь, – закричала я. – В следующий раз вы еще выстираете простыни с карболкой! Вымойте сейчас же раковину горячей водой с содой, если она у вас найдется, и выкиньте вон эту гадость!

Я прочитала ему целую лекцию о дезинфицирующих средствах: если они уничтожают бактерий, это обычно означает, что они так же вредны для человеческой кожи, полнейшая чистота без всякой дезинфекции – это в сто раз лучше.

– Микробы отличаются живучестью, – сказала я ему. – Слабые дезинфицирующие средства не берут сильных микробов. Они процветают даже в растворе карболки.

Моя речь не убедила его, и он продолжал пользоваться своей ужасной смесью всякий раз, когда был уверен, что меня нет дома.

Чтобы подготовиться к экзамену, мне, как мы договорились, надо было немножко поучиться у настоящего фармацевта. Один из главных фармацевтов Торки оказался настолько любезным, что разрешил мне приходить к нему по воскресеньям и получать нужные инструкции.

Я явилась, смиренная и трепещущая, – я жаждала учиться.

Впервые оказаться в аптеке по ту сторону прилавка – это своего рода открытие. Мы, любители, с предельной тщательностью наполняли пузырьки лекарствами. Если доктор прописывал больному двадцать граммов углекислого висмута, тот получал ровно двадцать граммов. Конечно, мы поступали правильно, но нет сомнений, что каждый фармацевт, оттрубивший свои пять лет и получивший диплом, знает свое дело точно так же, как хороший повар – рецепты блюд. Повар на глазок бросает все, что нужно для их изготовления, совершенно доверяя себе и ничуть не заботясь о точном соблюдении пропорций. Конечно, употребляя яды или наркотики, фармацевт действует осторожно, но безобидные вещества идут в ход без особых тонкостей. То же самое относится к красителям или придающим более приятный вкус ингредиентам. Иногда это приводит к тому, что пациент приходит обратно и жалуется, что в последний раз его лекарство было совсем другого цвета.

– Оно всегда было темно-розовым, а не бледно-розовым.

Или:

– У него совсем другой вкус: мне прописывали перечно-мятную микстуру – у меня была вкусная перечно-мятная микстура, вовсе не противная, сладкая, а не эта гадость.

Ясно, что вместо перечно-мятной настойки в микстуру влили воду с хлороформом.

Большинство пациентов в нашем университетском госпитале, где я работала в 1918 году, были на редкость придирчивы к вкусу и цвету получаемых лекарств. Вспоминаю старую ирланд-ку, которая просунула в окошко руку со смятой полукроной и попыталась всучить мне ее, бормоча:

– Сделайте его посильнее, дорогуша, ладно? Побольше перечно-мятной воды, вдвое крепче.

Я вернула ей деньги, с достоинством ответив, что такими вещами мы не занимаемся, и добавила, что мы сделаем ей лекарство точно по рецепту врача. Тем не менее я добавила перечной мяты, раз уж она так хотела, поскольку это не могло принести ей никакого вреда.

Каждый новичок в этой области, конечно, страшно боится ошибиться. Добавление ядов всегда проверяется другими фармацевтами, но даже при этом возможны опасные ситуации. Помню, как это было со мной. В тот день я готовила мази, и для одной из них налила немного фенола в крышечку от баночки, потом с величайшей предосторожностью добавила ее пипеткой, считая капли, в мазь и смешала все вместе на мраморном столике. Как только мазь была приготовлена, я положила ее в баночку, наклеила этикетку и начала готовить другую мазь. Посреди ночи я проснулась в холодном поту – я не помнила, что сделала с крышечкой, в которую налила фенол. Чем больше я думала, тем меньше могла вспомнить, что я с ней сделала: вымыла или нет. А не закрыла ли я этой крышечкой другую мазь? И чем больше я размышляла, тем тверже считала, что сделала именно так. Ясное дело, я поставила каждую баночку на свою полку, и наутро разносчик отнесет их по назначению. А в одной из них на крышке будет яд! Такой ее получит кто-то из пациентов. Испугавшись до полусмерти, не в состоянии больше выносить этого ужаса, я встала, оделась и пошла в госпиталь. Я вошла в лабораторию, минуя вестибюль, по наружной лестнице, и стала тщательно исследовать все приготовленные мною мази. По сей день не знаю, показалось мне или нет, но в одной баночке мне почудился запах фенола. Я сняла верхний слой мази и успокоилась: теперь все в порядке. Потом закрыла баночку, пошла домой и снова легла в постель.

Вообще говоря, отнюдь не только новички делают ошибки в фармакопее. Они-то всегда очень нервничают и все время советуются. Наиболее тяжелые отравления ядами происходят именно в тех случаях, когда лекарства изготовляют самые опытные специалисты, чересчур уверенные в себе. Они так хорошо знают свое дело, так овладели им, что в один «прекрасный» момент, погрузившись, скажем, в свои переживания, делают ошибку. В результате такой ошибки пострадал внук моего друга. Ребенок был болен, пришел доктор и выписал рецепт, который отнесли в аптеку фармацевту. Ребенку дали лекарство. После полудня бабушке не понравился вид внука; она сказала няне:

– Может быть, что-то неладное с лекарством? После второй дозы она забеспокоилась еще сильнее.

– Что-то здесь не так, – повторила она и послала за доктором; он бросил взгляд на ребенка, исследовал лекарство и предпринял экстренные меры. Дети очень тяжело переносят опий и его производные. Фармацевт ошибся: он довольно солидно переборщил с дозой. Как он горевал, несчастный! К тому времени он проработал в этой фирме четырнадцать лет и славился как самый осторожный и достойный доверия фармацевт. Пример показывает, что такое может случиться с каждым.

Проходя по воскресеньям курс фармацевтической подготовки, я столкнулась с некоторыми проблемами. От абитуриентов требовалось знание двух систем измерения – английской и метрической. Мой наставник учил меня, как производить метрические измерения. Кроме него, ни английские аптекари, ни английские доктора понятия о них не имели. Один из наших госпитальных врачей так никогда и не уразумел, что обозначает 0,1, и мог спросить:

– А теперь скажите мне наконец, это однопроцентный или стопроцентный раствор?

Большая опасность метрической системы состоит в том, что вы случайно можете нанести десятикратный вред.

Однажды я получила задание приготовить свечи – средство, которым в больнице пользовались не так уж часто, но считалось, что для прохождения экзамена я должна знать метод их изготовления. Занятие довольно замысловатое, в особенности приготовление масла какао, составляющего основу этой разновидности лекарственных форм. Трудность состоит в том, что если масло слишком горячее, оно не застывает в нужный момент, а если слишком холодное, то, застывая, принимает неправильную форму. Мистер Р., фармацевт, лично продемонстрировал мне в деталях всю процедуру обращения с маслом какао, а потом отмерил этот компонент с точностью до миллиграмма. Он показал мне, как в соответствующий момент надо вылепить свечи, поместить их в коробочку и снабдить ее ярлыком, мол, то-то и то-то в дозировке ноль ноль один. Потом он ушел заниматься другими делами, но я чувствовала беспокойство, потому что была убеждена, что он сделал десятипроцентные свечи, то есть, пропорция медикамента к маслу какао в этом лекарстве составляет не одну сотую грамма, а одну десятую. Я пересчитала дозу еще раз – да, он сделал вычисления неправильно. Но что же должен делать в таком случае новичок? Я только начинала, а он был опытнейшим фармацевтом города. Я не могла сказать ему: «Мистер Р., вы ошиблись».

Мистер Р. принадлежал к тому типу людей, которые вообще не могут ошибиться, в особенности на глазах учеников. Я как раз размышляла об этом, когда, проходя мимо, он бросил мне:

– Когда свечи застынут, упакуйте их и положите в шкаф. Они могут пригодиться.

Положение усугублялось. Я не могла положить эти свечи в шкаф. Они представляли собой большую опасность. Конечно, когда вредное лекарство вводится в прямую кишку, это не так опасно, но все же… Что же делать? Я была совершенно уверена, что последует ответ: «Все абсолютно правильно. Я как-никак в этом деле собаку съел».

Оставался только один выход. Прямо перед тем как свечи уже застыли, я «поскользнулась», «потеряла равновесие», уронила свечи на пол и что есть силы наступила на них ногой.

– Мистер Р., – сказала я, – извините меня, я страшно виновата, но я уронила свечи и наступила на них ногой.

– О, какая досада, какая досада, – рассердился он. – Эта, кажется, еще годится. – Он подобрал одну, которая уцелела под моими каблуками.

– Она грязная, – твердо сказала я, без лишних слов выбросила все в мусорную корзину и повторила: – Извините меня, пожалуйста.

– Ничего, не беспокойтесь, – раздраженно ответил мистер Р., – ничего-ничего, – и ласково обнял меня за плечи. Он чересчур увлекался такой манерой обращения – то обнимет за плечи, то похлопает по спинке, тронет за локоток, а то и коснется щеки. Я не могла резко протестовать, потому что должна была учиться у него, но старалась держаться как можно более холодно и обыкновенно делала так, чтобы во время занятий присутствовал еще кто-нибудь из фармацевтов.

Странным он был человеком, доктор Р. Однажды, может быть, стараясь произвести на меня впечатление, вытащил из кармана комочек темного цвета и показал мне его со словами:

– Знаете, что это такое?

– Нет, – ответила я.

– Это кураре, – заметил доктор. – Вам известно, что это такое?

Я ответила, что в книгах читала о кураре.

– Интересная штука, – сказал доктор, – очень интересная. Если он попадает в рот, то не приносит никакого вреда. Но стоит ему проникнуть в кровь – вызывает мгновенный паралич и смерть. Именно им отравляли стрелы. А вы знаете, почему я ношу его в кармане?

– Нет, – ответила я, – не имею ни малейшего представления. «Вот уж глупость», – подумала я про себя, но удержалась и ничего не добавила.

– Что ж, – сказал он задумчиво, – наверное, дело в том, что это дает мне ощущение силы.

Тогда я взглянула на него. Это был маленький смешной круглый человечек, похожий на малиновку, с крошечным красным лицом. В данный момент он просто лучился чувством детского восторга.

Вскоре после этого мое обучение закончилось, но я часто думала потом о мистере Р. Он поразил меня и, несмотря на вид херувима, показался весьма опасным человеком. Он застрял в моей памяти надолго и оставался со мной до того момента, когда у меня в голове созрел замысел книги «Конь бледный». А было это через пятьдесят лет.

Глава третья

Работая в аптеке, я впервые начала задумываться о том, чтобы написать детективный роман; я не забывала о нем с того достопамятного спора, который возник между мною и Мэдж, и условия, в которых я оказалась на новой работе, как нельзя более способствовали осуществлению моего желания. В отличие от ухода за больными в бытность мою медицинской сестрой, когда я была занята постоянно, работа в аптеке носила шквальный характер: буря сменялась полным затишьем. Иногда я бездельничала в одиночестве всю вторую половину дня. Убедившись, что все заказанные лекарства готовы и лежат в соответствующих шкафах, я получала полную свободу делать все, что угодно, важно было лишь оставаться на рабочем месте.

Мне предстояло решить, на каком типе детективной интриги остановиться. Может быть, потому что меня со всех сторон окружали яды, я выбрала смерть в результате отравления. Мне показалось, что в таком сюжете заложены неисчерпаемые возможности. Прикинула эту идею и так и этак и нашла ее плодотворной. Потом я стала выбирать героев драмы. Кто будет отравлен? И кто отравит его или ее? Когда? Где? Как? Почему? И все прочее. Из-за способа, которым совершается убийство, я представляю его себе как intime, – так сказать, внутрисемейное. Разумеется, нужен детектив. В то время я полностью находилась под влиянием Шерлока Холмса – сыщиков я представляла себе именно так.

Каким же быть моему детективу? Ведь нельзя, чтобы он походил на Шерлока Холмса, надо придумать собственного и к нему приставить друга, чтобы он оттенял достоинства сыщика (вроде козла отпущения), – это как раз не очень трудно. Дальше. Кого убивать? Муж убивает жену – самый распространенный вид убийства. Конечно, можно придумать невероятный мотив преступления, но это неубедительно с художественной точки зрения.

Самое главное в хорошей детективной интриге состоит в том, что с самого начала ясно, кто убийца; однако по ходу дела выясняется, что это не так уж очевидно и что, скорее всего, подозреваемый невиновен; хотя на самом деле все-таки именно он совершил преступление. Тут я окончательно запуталась и встала из-за стола, чтобы приготовить еще парочку бутылочек гипохлорида и освободить себе завтрашний день.

Некоторое время я продолжала проигрывать в уме свою идею. Стали появляться некоторые кусочки текста. Теперь я уже представляла себе убийцу. У него был довольно зловещий вид: черная борода, казавшаяся мне тогда точной приметой темной личности. Среди наших соседей, недавно поселившихся рядом, были как раз муж с черной бородой и жена, гораздо старше него и очень богатая. Это, подумала я, может явиться основой. Некоторое время я раздумывала над этим. Допустим. Нет, все же не то, удовлетворения нет. Муж, о котором я говорю, по моему глубокому убеждению, мухи бы никогда не обидел. Я оставила эту пару в покое и решила раз и навсегда, что никогда не следует списывать своих героев с реально существующих людей – надо придумывать их самой. Случайно встретившийся в трамвае, поезде или ресторане человек может навести на свежую мысль, а дальше фантазируй по собственному разумению.

И как будто специально на следующий же день, в трамвае, я увидела именно то, что хотела: человек с черной бородой по соседству с весьма пожилой леди, стрекотавшей как сорока. Не думаю, чтобы мне подошла она, но он – лучше не придумаешь! А позади них сидела полная энергичная дама, громким голосом рассуждавшая о луковицах для весенней посадки. Ее внешность тоже понравилась мне. Может быть, это как раз то, что мне нужно? Я наблюдала за всей троицей, пока они не вышли из трамвая, и, ни на секунду не переставая думать о них, шла по Бартон-роуд, бормоча себе под нос, точь-в-точь как во времена Котят.

Вскоре будущие образы предстали передо мной как живые. Среди них оказалась полная женщина – я знала даже, как ее зовут, – Эвелин. Скорее всего, бедная родственница, жена садовника, компаньонка, – может быть, экономка? Короче говоря, с ней все ясно – беру ее. А вот чернобородый мужчина, о котором я по-прежнему мало знала, разве то, что у него черная борода… этого, может быть, и недостаточно… или как раз достаточно? Да, может быть, и достаточно, ведь читатель увидит его со стороны и, следовательно, увидит только то, что он хочет показать, – а не то, что он есть на самом деле: это уже само по себе дает ключ. Старая женщина будет убита не из-за своего характера, а из-за денег, так что подробности о ней не столь уж важны. Теперь я быстро стала вводить все новых и новых персонажей. Сына? Дочь? Может быть, племянника? Подозреваемых должно быть как можно больше. Семья постепенно прорисовывалась. Я оставила ее и начала размышлять о детективе.

Каким быть моему детективу? Я перебрала всех сыщиков, знакомых мне из книг. Конечно, несравненный Шерлок Холмс – с ним тягаться не пристало. Потом Арсен Люпен – преступник или сыщик? В любом случае, он не в моем духе. Оставался еще молодой журналист из «Тайны желтой комнаты» – Рулетабиль – такого мне хотелось бы сочинить; кого-нибудь нового, какого еще не бывало. Что же мне делать? Может быть, студент? Слишком трудно. Ученый? Но что я знаю об ученых? Потом я вспомнила о наших бельгийских беженцах. В торском приходе была целая колония бельгийских беженцев. Вначале всех просто захлестнула волна сострадания и любви к ним. Им обставляли дома, улучшая условия жизни, делая все возможное, чтобы облегчить их существование. Позже возникла типичная реакция, когда показалось, что бельгийцы недостаточно благодарны за все, что для них делали, и без конца жалуются. Никому не приходило в голову, как неуютно этим бедным людям, оказавшимся в чужой стране, где почти никто не говорил на их языке. В подавляющем большинстве они представляли собой недоверчивых крестьян, которым меньше всего на свете хотелось оказаться приглашенными на чашку чая или чтобы нежданные гости свалились им на голову; они предпочитали, чтобы их оставили в покое, предоставили самим себе: хотели накопить денег и устроить садик соответственно своим вкусам и традициям.

«Почему бы моему детективу не стать бельгийцем?» – подумала я. Среди беженцев можно было встретить кого угодно. Как насчет бывшего полицейского офицера? В отставке. Не слишком молодого. Какую же я ошибку совершила тогда! В результате моему сыщику теперь перевалило за сто лет.

Короче говоря, я остановилась на сыщике-бельгийце. Пусть теперь дозревает сам. Может статься, он был когда-то инспектором полиции и, следовательно, кое-что смыслил в преступлениях. «Педантичный и очень аккуратный», – подумала я во время уборки своей комнаты, заваленной разными разностями. Аккуратный маленький человечек, постоянно наводящий порядок, он кладет все на место, предпочитает квадратные предметы круглым. И очень умный – у него есть маленькие серые клеточки в голове – хорошее выражение, я обязательно должна использовать его – да, маленькие серые клеточки. И у него должно быть звучное имя – как у членов семьи Шерлока Холмса. Ведь как звали брата Шерлока? Майкрофт Холмс.

Не назвать ли маленького человечка Геркулесом? Маленький человечек по имени Геркулес. Имя хорошее. Труднее придумать фамилию. Не знаю, почему я остановилась на фамилии Пуаро – вычитала, услышала где-нибудь или просто эта фамилия родилась у меня в голове – но родилась. Однако он стал не Геркулесом, а Эркюлем – Эркюль Пуаро. Вот теперь, слава тебе Господи, все устроилось.

Оставалось дать имена и фамилии другим, но это уже не так важно. Альфред Инглторп – как раз то, что нужно: прекрасно подойдет к черной бороде. Муж и жена – очаровательная – совершенно чужие друг другу. А теперь разветвления – ложные ключи, направления, уводящие в сторону. Как все начинающие писатели, я втиснула слишком много сюжетных линий в одну книгу. История покрылась таким густым туманом, что стало трудно не только догадаться, как все произошло, но и просто читать.

В свободное время у меня в голове вертелись кусочки детективного романа. Начало в общем уже сложилось, конец тоже прояснился, но в середине зияли бреши: Эркюля Пуаро удалось ввести в повествование самым естественным и правдоподобным образом. Но должны появиться основания и для ввода других персонажей. Тут царила полная неразбериха.

Я бродила по дому с отсутствующим видом. Мама спрашивала, почему я не отвечаю на вопросы, а если отвечаю, то невпопад. Я все время путала петли в бабушкином вязании; у меня вылетели из головы все дела, которые я собиралась сделать; я писала на конвертах неправильные адреса. Наконец наступил момент, когда я почувствовала, что могу начать писать. Я посвятила маму в свои намерения. Мама, как обычно, проявила полную уверенность в том, что ее дочери могут все, что захотят.

– О-о-о? – сказала она. – Детективный роман? Чудесное развлечение для тебя, не правда ли? Когда ты начнешь?

Я сумела выкроить время, хотя это было нелегко. У меня все еще хранилась старая пишущая машинка Мэдж, и я начала упражняться на ней, перепечатывая каждую главу, написанную от руки. В те времена я писала от руки лучше, разборчивым почерком, так что прочесть рукопись не составило бы никакого труда. Новое усилие, требовавшееся для освоения машинки, увлекло меня. До какого-то момента я получала от этого удовольствие. Но в то же время очень устала и пребывала в дурном настроении. Когда я пишу, это всегда так. Кроме того, когда я оказалась в гуще описываемых мною событий, они стали командовать мною, а не я ими. Тут как раз мама выступила с хорошим предложением:

– Сколько ты уже написала? – спросила она.

– Примерно половину.

– Знаешь, я думаю, что, если ты действительно хочешь закончить, тебе следует заняться этим во время отпуска.

– Я так и хотела.

– Да, но мне кажется, что тебе следовало бы уехать на это время из дома, чтобы тебе никто не мешал.

Я подумала: «Пятнадцать дней совершенного покоя. Это действительно было бы потрясающе».

– Куда ты хочешь поехать? – спросила мама. – В Дартмур?

– Да, – ответила я в восторге от этого предложения, – Дартмур – именно то, что надо.

И я поехала в Дартмур. Я заказала себе комнату в Хэй-Тор, в отеле «Мурланд», огромном, печальном, с множеством комнат. Постояльцев почти не было. Не думаю, что я хотя бы раз поговорила с кем-нибудь – это отвлекло бы мое внимание. В поте лица я трудилась по утрам и писала до тех пор, пока не онемеет рука. После обеда, который совмещала с чтением, я отправлялась на двухчасовую прогулку в вересковые заросли. Думаю, в те дни я по-настоящему полюбила их. Я полюбила холмы, пустоши и дикую природу вдали от дорог. Все, кто приезжал в эти места – конечно, в военное время таких было немного, – толпились вокруг Хэй-Тор. Я же, наоборот, несколько раз уходила гулять одна, далеко от всякого жилья. Гуляя, я бормотала себе под нос следующую главу, которую предстояло написать; говорила то за Джона – с Мэри, то за Мэри – с Джоном, то за Эвелин – с ее слугой и так далее. Я приходила в страшное возбуждение. Возвращалась домой, ужинала, замертво падала в постель и спала двенадцать часов подряд. На следующее утро вставала, хваталась за перо и снова писала все утро до полного изнеможения.

В течение своего двухнедельного отпуска я почти кончила вторую половину книги. Конечно, до завершения было еще далеко. Потом мне пришлось переписать большую часть – в особенности явно перегруженную середину. Но в конце концов я закончила роман и была более или менее удовлетворена им. Он получился в общих чертах таким, как я его задумала. Я видела, что он мог бы стать намного лучше, но не понимала, как добиться этого, и поэтому оставила все как есть. Я написала заново несколько совершенно ходульных сцен между Мэри и ее мужем Джоном, которые стали чужими друг другу из-за совершенного пустяка, и решила в конце помирить их друг с другом, чтобы оживить книгу любовным мотивом. Любовные мотивы в детективном романе всегда навевали на меня беспробудную скуку и, как я чувствовала, были принадлежностью романтической литературы. Любовь, на мой взгляд, не совмещалась с чисто логическими умозаключениями, характерными для детективного жанра. Но в те времена в детективных романах обязательно присутствовала любовная линия. Я сделала все, что было в моих силах, для Джона и Мэри, но они остались довольно жалкими созданиями. Затем мой роман перепечатала профессиональная машинистка, и, решив наконец, что больше уже ничего не могу сделать, я отправила его в издательство «Ходдер и Стафтон», откуда мне его и возвратили. Это был полный отказ, простой и ясный, без всяких комментариев. Я нисколько не удивилась – на успех я и не рассчитывала. Но тем не менее немедленно отослала роман в другое издательство.

Глава четвертая

Арчи снова получил разрешение на отпуск. Мы не виделись почти два года и на этот раз провели время очень счастливо. В нашем распоряжении оказалась целая неделя, и мы отправились в Нью-Форест. Стояла осень, все кругом было усыпано разноцветными осенними листьями. Арчи не так нервничал, и мы оба уже меньше трепетали перед будущим. Мы гуляли по лесу, и между нами возникло чувство товарищества, дотоле не испытанное. Он признался, что всегда мечтал пойти по указателю «Ничейная земля» на придорожном столбе. Мы пошли по тропинке, ведущей от этого столба в «Ничейную землю». Затерянная в лесу тропинка привела в сад, где было полно яблоневых деревьев. Там оказалась какая-то женщина, и мы спросили ее, можно ли купить немножко яблок.

– Покупать не надо, мои дорогие, – ответила она. – Берите, ради бога, сколько хотите. Вижу, ваш муж – военный летчик, и мой сын тоже служил в воздушном флоте, его убили. Идите и берите сколько вашей душе угодно, сколько можете съесть и унести.

Счастливые, мы бродили по саду и ели яблоки, а потом вернулись в лес и сели на ствол упавшего дерева. Моросил дождь, и мы были счастливы. Я не говорила ни о госпитале, ни о моей работе, а Арчи не рассказывал ничего о Франции, только намекнул, что, может, скоро мы снова будем вместе.

Я рассказала ему о своей книге, и он прочитал ее – Арчи очень понравился роман; у меня прекрасно получилось, отозвался он. В воздушном флоте, сказал Арчи, у него есть друг, бывший директор издательства «Мисен». Если книгу снова возвратят, он пришлет мне письмо от друга, и я смогу отправить рукопись в «Мисен» с этим письмом.

Так что следующий отказ на «Таинственное преступление в Стайлсе» я получила из мисеновского издательства; конечно, из уважения к директору оттуда мне ответили гораздо любезнее. Они держали рукопись дольше, кажется, около полугода, – но хотя, писали они, работа представляется им очень интересной и содержит немало находок, их издательство, к сожалению, работает в несколько ином направлении.

Думаю, на самом деле, они нашли роман ужасным.

Забыла, куда я посылала его еще, но он снова вернулся ко мне. Теперь я, пожалуй, уже потеряла надежду. «Бодли Хед» Джона Лейна недавно издало два-три полицейских романа – как видно, запустили новую серию. Я подумала: пошлю-ка я им. Запаковала рукопись, отправила ее туда и забыла о ней.

Потом вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Арчи получил назначение в Лондон, в Министерство военно-воздушных сил. Война длилась уже так долго – почти пять лет, и я настолько привыкла к своему образу жизни: госпиталь – дом, что даже представить себе не могла ничего иного. Мысль, что можно жить по-другому, вызвала у меня шок.

Я поехала в Лондон. Мы поселились в отеле, и я начала искать меблированную квартиру. По своей наивности мы начали с грандиозных планов, но скоро спустились с небес на землю. Шла война.

В конце концов мы набрели на две возможности. Одна квартира находилась в районе Вест Хэмпстед и принадлежала мисс Танке: это имя застряло у меня в голове прочно. Она отнеслась к нам очень подозрительно, без конца спрашивала, достаточно ли мы аккуратны, – молодым ведь так редко свойственна аккуратность, а у нее и своих дел по горло. Квартирка, маленькая и очень симпатичная, стоила три с половиной гинеи в неделю. Другая, которую мы присмотрели, находилась в Сент-Джон Вуд – Нортвик-террас, рядом с Майда Вейл (теперь снесенным районом). Квартира располагалась на втором этаже большого старомодного дома с огромными комнатами, которых было, правда, две, а не три, обставленными потрепанной, но очень симпатичной, обитой кретоном мебелью; дом стоял в саду. И стоило все это, что очень важно, не три с половиной, а две с половиной гинеи в неделю. Мы остановили свой выбор на ней. Я возвратилась домой паковать вещи. Бабушка плакала, мама сдерживала слезы. Она сказала:

– Дорогая, у тебя начинается новая жизнь, с мужем, и я надеюсь, что все у вас будет хорошо.

– Если кровати деревянные, – сказала Бабушка, – не забудь проверить, нет ли там клопов.

Я вернулась в Лондон, и мы с Арчи поселились в доме номер 5 по Нортвик-террас. У нас были микроскопические кухонька и ванная, я собиралась понемногу начинать готовить. На первых порах с нами жил ординарец Арчи, Бартлет, – воплощение совершенства. В свое время он служил лакеем в герцогском доме и оказался под началом Арчи только из-за разразившейся войны; преданный полковнику, как он всегда уважительно величал Арчи, всей душой, он рассказывал мне длинные истории о храбрости Арчи, доказывая, какой он важный, умный и какие замечательные у него заслуги.

Самым ужасным из многочисленных недостатков нашей квартиры являлось плачевное состояние кроватей, с вздыбленными пружинами матрацев – до сих пор не могу взять в толк, как можно довести кровать до такого состояния. Но мы были там счастливы; я планировала научиться стенографии и бухгалтерии и заполнять дни этими занятиями. До свидания, Эшфилд, началась моя новая, замужняя жизнь.

Одним из главных достоинств дома номер 5 по Нортвик-террас была миссис Вудс. Думаю, мы предпочли квартиру в Нортвике квартире в Хэмпстеде в основном из-за нее. Она хозяйничала на цокольном этаже, кругленькая, веселая, уютная женщина. У нее была красавица дочь, работавшая в лавке напротив, и муж-невидимка. Миссис Вудс присматривала за всем домом, и если располагалась к жильцам, то брала их на свое попечение. От миссис Вудс я получила много полезных, совершенно новых сведений, помогавших мне делать покупки.

– Торговец рыбой снова надул вас, дорогая, – говорила она, – эта рыба несвежая. Вы не щупали ее, как я вас учила. Вы должны потрогать ее, посмотреть, какие у нее глаза, и ткнуть в них.

Я с сомнением посмотрела на рыбу; тыкать ее в глаза обозначает, по-моему, посягать на ее свободу.

– Не забывайте про хвост – это тоже очень важно. Дерните рыбу за хвост и проверьте, твердый он или мягкий. А теперь апельсины. Я знаю, что вы любите апельсины, но за такие деньги?! Их просто обдали кипятком, чтобы они выглядели свежее. Из этого апельсина вы не выдавите ни капли сока.

Большим событием нашей с миссис Вудс жизни стал первый паек, полученный Арчи. Появился огромный кусок мяса, самый большой, какой я видела с начала войны. По его форме, по тому, как он отрублен, нельзя было понять, какая это часть: вырезка, антрекот или филе; по-видимому, мясник военно-воздушных сил принимал во внимание исключительно вес. Так или иначе, но это было самое прекрасное зрелище за последние годы. Я положила мясо на стол, и мы с миссис Вудс стали, любуясь, ходить вокруг. О том, чтобы зажаривать его в моей жалкой духовке, не могло быть и речи; миссис Вудс милостиво согласилась зажарить его для меня.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒