Поль-Лу Сулицер Ориан, или Пятый цвет 15 страница

Ориан подошла к искусственному дереву, на ветках которого висели оправы с квадратными провалами, треугольными, другие напоминали горизонтальные амбразуры, очень вытянутой формы. Ориан знала, что ей давно пора было избавиться от своих очков в толстой, мрачной оправе. С тех пор как она постриглась, диспропорция стала почти нелепой. Она походила на тех персонажей из мультиков у которых очки «съедают» лицо. Фотография на ее водительских правах изображала гладкое, спокойное лицо. Но она была такой в далекой юности… Очки служили ее защитой, маской, за которой она пыталась спрятаться. У нее была навязчивая идея: быть невидимой.

Любезный, безукоризненно причесанный мужчина поспешил к ней.

– Вы, кажется, потерялись! – воскликнул он, широко улыбаясь.

Ориан оглядела его. Красного пиджака продавца магазина на нем не было.

– Я абсолютно неспособна выбрать что-то подходящее, что шло бы мне, – беспомощно сказала она.

– Очень хорошо понимаю вас, – ответил мужчина. – Мода меняется постоянно. А теперь очки уже приравниваются к украшениям и трудно сказать, хочет ли клиент лучше видеть или желает сам быть заметным. Вообразите себе, что некоторые согласны уменьшить поле зрения на треть, даже наполовину, ради удовольствия носить фантастически-невероятные очки.

Ориан улыбнулась:

– И вы продаете им все, что они требуют!

– Конечно, – подтвердил он. – Но знаете ли, как говорила великая мадемуазель Шанель, мода – это то, что выходит из моды.

Она последовала за ним в его кабинет, где были чистейший воздух, белые и удивительно голые стены.

Был там и прибор, напоминающий компьютер былых времен, но с большим экраном.

– Вместо того чтобы подбирать лицо к готовой модели, я поступаю наоборот, – объяснил он. – Я заставляю эту машину запоминать лицо, а затем изображаю очки по размеру с помощью искусственной памяти. Попробуем?

Помедлив немного, Ориан согласилась и села перед экраном.

– Я сниму вас крупным планом, – пояснил оптик. – А потом буду накладывать на ваше лицо виртуальные очки.

– Сколько времени вам потребуется на изготовление очков, если я подберу себе одну пару?

– Сорок восемь часов самое большее. Кстати, вы можете унести с собой фотографию с наложенной оправой. Так вам будет спокойнее, вы сможете еще подумать, показать ее вашему мужу…

– Да, конечно, моему мужу, – машинально повторила Ориан.

Мысль ее тотчас устремилась к Ладзано. Выйти замуж? А почему бы и нет? Они провели бы медовый месяц на борту «Массидии»…

Мысли ее прервались, так как оптик погрузил комнату в полную темноту. Он сделал цифровое фото ее лица с помощью «Кодак-200», который сразу передал все данные в центральную систему. Система определила основные контуры лица, затем выделила главные точки от лба до подбородка и от одного виска до другого. Мужчина включил свет и протянул Ориан список из шестидесяти слов, напечатанных на плотной бумаге.

– Ну а теперь, – сказал он, – вам предстоит выбрать три слова.

Она прочитала: простые, легкие, светлые, мудреные, прочные, необычные, цветные, веселые, серьезные, скромные и т. д. Он дал ей время поразмыслить.

– Забавно, но три первых определения великолепно мне подходят, – произнесла она. – Я бы охотно добавила «цветные», если бы можно было отказаться от «светлых».

– Хорошо, очень хорошо, – одобрил он.

Он внес данные в компьютер и принялся за работу.

Через несколько минут на экране появились четыре фотографии Ориан, с четырьмя разными оправами, Ориан молча смотрела: это была не она, а более молодая женщина. Она исключила фото, на котором она напоминала подростка. Следующая Ориан показалась ей агрессивной. Зато третья и четвертая были великолепны.

Оптик увеличил две отобранные модели.

– Ваше мнение? – спросила Ориан, стараясь поймать его взгляд.

– У меня нет мнения. Именно вам предстоит дать его мне.

– Тогда… вот эту, – решила она, показывая на фотографию слева.

Оправа на ней была очень тонкой, нежно-зеленой, крылья носа плотно соприкасались со стеклами, А сами линзы, довольно широкие и круглые, смягчали угловатость ее лица.

У мужчины был удовлетворенный вид.

– Когда они будут готовы?

Он подумал.

– Вы носите прогрессирующие линзы?

– Нет.

– Тогда приходите через три часа, этого хватит, чтобы изготовить оправу и вставить стекла.

Из автомата Ориан позвонила в «Финансовую галерею», предупредила, что будет после обеда. Она не стала вдаваться в объяснения. После беседы с Эдгаром Пенсоном она неуютно чувствовала себя в своем кабинете, в котором, возможно, были установлены прослушивающие устройства. Она не хотела идти на работу. Ориан обратила внимание, что в этом месте улица Риволи проходила рядом с Елисейским дворцом. Словно исследуя маршрут, она прошла до площади Согласия, миновала отель «Крийон» и поднялась по маленькой Елисейской улице с домами в английском стиле. Затем она перешла на противоположный тротуар напротив входа в президентскую канцелярию и увидела двор, в котором садовник разравнивал гравий. Потом она вернулась, зашла в кафе «Ангелина» и заказала шоколад со взбитыми сливками. В тиши кафе, где слышалось только редкое позвякивание ложечек, она позволила себе перенестись в «Гранд-отель» Кабура. Ей сейчас очень не хватало Эдди. Кольнуло сердце. Все ли прошло благополучно?

Когда же он передаст ей документы, похищенные у Артюра? Удивительно, что он не появился до сих пор. Она подумала, если с ним что-либо случится, она даже не будет знать. Вновь ею завладела мысль о замужестве. Захотелось всегда быть вместе, не расставаться никогда-никогда. У нее был номер его телефона, но телефон стоял в его конторе около Биржи, и там он не бывал. Был у него, конечно, включенный автоответчик с такими старыми посланиями, что ей подумалось, приходится ли ему их слушать. И все же она попыталась один раз оставить несколько слов. Однако лента оборвалась, словно перебуженная старыми, нестертыми посланиями.

К указанному часу Ориан вернулась в магазин оптики. Ее очки были готовы, и к ним были приложены чистящие средства и маленькие салфетки из мягкой замши. Она осторожно одела их, с опаской посмотрела в зеркало. И в эту самую секунда ей так хотелось, чтобы кто-нибудь сказал, что она красива. Она не колеблясь поверила бы ему.

Мотоцикл Лукаса на полной скорости мчался в направлении западной автострады. Уцепившись за куртку молодого человека, советник Маршан силился понять, зачем его срочно затребовали в дом Гамбе, где его ждали Октав Орсони, Шан и Сюи.

После последней беседы с Орсони Маршан «работал» вроде бы успешно. Ему удавалось отвлечь следователя от расследования убийства четы Леклерк, он не давал ей покоя, все время напоминал о необходимости работать над досье. Поступившись своим высокомерием, он разыгрывал смиренного простачка, втолковывая Ориан, что только она может распутать эту сложную ситуацию. Его профессиональная совесть подталкивала на лояльное отношение к Ориан, которая целыми вечерами ломала глаза над бухгалтерскими, явно подтасованными данными, но с таким блеском, что нужно было напрягать ум, чтобы найти зацепку. Отметил Маршан и частые уходы и приходы следователя, ее опоздания, отложенные встречи, ее отсутствия. Однако он не заметил, как она уходила в тот день, когда уезжала в Кабур.

Лукас остановился у входа во владение. Они позвонили.

Открыл мужчина в черном костюме. Он был высок, смугл, не и очень приветлив, звали его Ангелом. Маршан раньше никогда не видел его. Ничего удивительного: обычно Ангел жил на Ривьере, между Ниццей и Сан-Ремо, а вообще-то он был родом из одной корсиканской деревни, откуда его вытащил Орсони, спасая от некоторых неприятностей. В последний раз он побывал в Париже в связи с делом Леклерка. Если он и принадлежал к семейству ангелов, то явно «карающих». Вот таким был мрачный персонаж, глаза которого не засветились радостью при виде Маршана.

Увидев замкнутые лица, ожидавшие его в Гамбе, он понял, что на этот раз должен быть очень осмотрительным. Каждая мелочь шла в счет.

– Входите, да побыстрее, – произнес Орсони, заметив фигуру судебного следователя.

Маршан поправил волосы, примятые шлемом, и проследовал за Орсони в библиотеку, где «поработали» Ладзано и Ориан. Сестры Шан и Сюи сидели рядышком на бархатном канапе. У Сюи были заплаканные глаза. Шан пыталась утешить ее. Еще до прихода, Маршана Орсони с пристрастием допросил обеих женщин. Он вспомнил, что в день, когда он отвез документы Артюру, Сюи была с ним. Сначала она все отрицала, уверяла, что никому не говорила об этом эпизоде. Но Орсони был не из тех мужчин, которые не могут вытянуть правду, особенно из близких ему людей. Он так отхлестал по щекам Сюи, что Шан с криком бросилась на ее защиту. Но за это увесистая оплеуха досталась и ей. И именно Шан удалось сквозь слезы убедить сестру говорить. К большому удивлению Орсони, Сюи рассказала, что в вечер прибытия африканок она, придя в полное отчаяние, поведала Эдди Ладзано о внезапном отъезде в Гамбе после приезда мотоциклиста и о передаче Артюру какого-то пакета.

Во время ее бессвязного рассказа, прерываемого всхлипываниями, у Орсони появилось чувство, будто ему нанесли удар ножом в спину. Предательский удар он получил от Ладзано, которого считал почти сыном или младшим братом, кем-то родным, во всяком случае, по крови и происхождению. Октав никак не мог в это поверить, поэтому срочно вызвал Маршана. Пропажа обнаружилась утром. Месье Артюр, которому потребовалось на несколько дней слетать в Африку, попросил Орсони уничтожить компрометирующие документы: он опасался, что неугомонная следователь Казанов в конце концов выйдет прямо на него, либо у нее возникнут серьезные подозрения. Поднявшись по медной лесенке, Орсони понял, что произошло что-то необычное. Коробки-макеты оказались на удивление легкими. Нужно было все выяснить за два дня до возвращения месье Артюра и приема в Елисейском дворце, куда он был приглашен.

– Вы не заметили ничего странного в поведении следователя Казанов? – спросил корсиканец Маршана.

Маршан отметил ее отсутствие на рабочем месте в предыдущие полдня.

– Она пришла на работу в новых очках, – доложил советник. – А несколько дней назад сделала себе новую прическу. Похоже, она старается кому-то понравиться. Видите ли, у меня создалось впечатление, что она стала пренебрегать своей работой и больше интересуется своими туалетами и внешностью. По-моему, это должно вас успокоить.

Орсони процедил сквозь зубы:

– И ничего больше?

– Не думаю, – вяло ответил он.

– Я хочу все знать об этом следователе, – вскричал Орсони, не терпевший возражений и женоподобия. Шан и Сюи прекрасно знали это.

– Полагаю, у нее появился дружок, – продолжил Маршан.

– Вы его видели?

– Издалека. Он ездит на мотоцикле, почти таком же как у Лукаса. Кстати, когда я увидел его в первый раз, – проговорил он, немного покраснев, – я принял его за Лукаса. У мотоцикла такая же форма и красный бензобак. Но когда тот тип снял свой шлем, я понял, что ошибся.

Маршан и в самом деле, считал эти детали не заслуживающими внимания. Следователь Казанов имела право на личную жизнь. И из-за этого с ней не стоит вздорить, потому он и поколебался, прежде чем упомянуть про этот случай.

– Какие у вас основания думать, что речь идет о влюбленности?

– Я видел, как она бежала к нему, как ветер неслась по лестнице. Обычно она держится скромно, по коридору ступает, как кошка… Здесь же – будто на поезд опаздывала. И это непонятно, потому что он ждал ее спокойно, стоял рядом с мотоциклом. Похоже было, что у него много времени, а у нее, простите за выражение, – огонь в заднице.

Корсиканец казался все более заинтересованным. Две глубокие вертикальные морщины обозначились между его бровями – знак неподдельной озадаченности.

– Вы можете мне описать этого мотоциклиста?

– Я уже сказал, что был он далеко, к тому же в какой-то момент я отошел за очками.

– Вы носите очки?

– По правде говоря, они у меня есть, но ношу я их редко.

Орсони насмешливо взглянул на него.

– Каков примерный возраст ее кавалера?

– Лет сорок пять, хорошо сложен, спортивный… Голова самая обычная, волосы с проседью, кожа матовая, лоб довольно широкий, как я успел заметить.

Безумная мысль зарождалась в возбужденном уме Орсони: а что, если названый братец Ладзано связался со следователем Казанов? Но гипотеза казалась ему невероятной, и он не стал задерживаться на ней, «Нужна какая-то деталь, – думал он, – которая сняла бы все подозрения с Эдди».

Орсони знал, что король вечеров поэзии находил Ладзано скорее замкнутым, не весельчаком; он считал, что у него какой-то упорно-осуждающий взгляд. Орсони всегда вступался за него, подчеркивал неоднократные проявления верности, напоминал о смерти его жены, что послужило причиной такой нелюдимости. Не обманывал ли он их всех? В последний раз, когда они говорили о следователе Казанов, Ладзано рассказал, как его допрашивали по поводу «Массилии». Он тогда ушел от нее успокоенный и был весьма невысокого мнения о ее женственности. Последнее он подчеркнул особенно. В голове Орсони не укладывалось, что он мог стать любовником Ориан Катков. Это немыслимо.

Зато он прослушал ленту, вставленную Лукасом в телефон следователя. От него не ускользнула короткая фраза полицейского Ле Балька о Ладзано. Он подумал было, что если Ладзано она не интересовала, то уж она-то интересовалась им и даже прибегла к помощи полицейского, который информировал ее о присутствии Ладзано на улице Помп. Ладзано действительно был там, и это укрепило Орсони во мнении, что следователь в противоположность заверениям Маршана не выпустила изо рта кусок. Доказательство: даже после обыска дом все еще находился под наблюдением. Орсони не мог предположить, что Ле Бальк действовал по собственной инициативе. И наконец то, как резко следователь Казанов оборвала разговор, ясно прослушивалось на пленке: она быстро бросила трубку, в то время как мужчина еще говорил, – это позволяло думать, что она не доверяла своему телефону, ее будто бы предупредили, что она находится на «прослушке». А это уже кое-что.

Шан заваривала чай. Сюи в прострации сидела на канапе.

– Ангел! – позвал Орсони.

Мужчина с мрачными глазами явился сразу.

– Да, патрон.

– Ступай к машине и возьми в бардачке красный портфель.

Цербер повиновался. Вернувшись, он протянул хозяину требуемое, подобно верной и послушной собаке, принесшей палку и ждущей вознаграждения. Орсони достал из портфеля несколько фотографий. Среди них была одна черно-белая, изображающая Эдди Ладзано верхом на мотоцикле на краю бассейна. Он подал ее Маршану.

– Это вам говорит о чем-нибудь?

Советник внимательно рассмотрел ее и вернул Орсони.

– Мотоцикл – похоже. Но я сказал бы точнее, будь фото цветным. Что до этого типа, честно, я его не знаю. Может быть… это и он, но я бы не поклялся. Хотя…

Он опять взглянул на фотографию.

– Нет, у меня нет даже предположений. И потом, я не хочу возводить напраслину.

Орсони вложил фотографию в портфель и отдал Ангелу. Прежде чем отпустить Маршана, которого снаружи дожидал Лукас, он задал последний вопрос:

– Вы уверены, что никто вас не подозревает в поджоге?

На этот раз Маршан поостерегся сказать, что полицейский с набережной Орфевр заметил его волнение, неуверенность и смущение при объяснении причин его присутствия в то утро «Финансовой галерее».

– С этой стороны я спокоен. Дымовые шашки, которые вы мне дали, сработали хорошо, с эффектом ожидания на три часа, как и было предусмотрено. Никто не мог всерьез заподозрить меня, ведь я ушел задолго до начала пожара.

– А вечером, с Лукасом?

– Все прошло как нельзя лучше: вахтер и его собака состязались в храпе!

– Вы настаиваете, что там не было видеокассеты с наклейкой «Сделай мне все»…

Маршан подавил улыбку.

– Клянусь, Если бы я ее увидел, я бы ее забрал. Но, честно говоря, я не думаю, что эта кассета находится у следователя. Я бы это заметил. Если в нее заложен динамит, она бы уже взорвалась.

– Тогда кто мог бы ее забрать? Ее нет в доме на улице Помп.

Маршан беспомощно развел руками.

– Держите глаза пошире, а уши на макушке. А теперь проваливайте.

Без лишних слов советник встал и вышел. Он направился прямо к мотоциклу Лукаса, который уже развернулся. Избегая взгляда «ликвидатора», он сладострастно засунул руки в карманы куртки молодого мотоциклиста.

Работая с начала восьмидесятых, Эдгар Пенсон не раз доказывал свое несравненное чутье. Он был одним из тех редких журналистов, которые способны поставить свою интуицию на службу доскональному знанию пружин и винтиков политической системы и подпольных финансовых потоков, действующих в тени законов экономики., называемой либеральной. Никогда либерализм во Франции не являлся национальной привилегией, и Эдгар Пенсон мастерски выводил на чистую воду скрытое вмешательство сильных мира сего в создание крупных рынков, которыми Франция могла гордиться. Естественно, иногда ему случалось терять след. Охотничьи собаки тоже, бывает, берут ложный след и, несмотря на приказания хозяина, упорствуют в своих заблуждениях. Но Эдгар Пенсон не признавал хозяев. Он ошибался, но поворачивал назад и вновь искал след. Дирекция слепо доверяла ему с тех пор, как он сделал ряд шумных разоблачений по делам о правонарушениях, объявив о причастности к ним лиц, близких к правительству. Поле его деятельности было обширным, благодаря ему стали известны скандал в крупной компании недвижимости, приписки при строительстве многих башен Дефанс, взяточничество при прокладке туннеля под Ла-Маншем и туннеля Мон-Блан. Не забыть бы еще несколько финансовых правонарушений в сфере общего права, на которые власти наклеили этикетки «оборонных секретов», а Пенсон выявил, что никаких секретов, связанных с национальной безопасностью, не было и в помине, а существовали лишь махинации, имеющие целью личное обогащение.

Один либеральный министр и два руководителя субподрядных фирм в области космических исследований стали объектом пристального внимания журналиста, Пенсон был хорошо знаком с методами работы секретных служб и полиции и смог создать в этих непрозрачных фирмах свою прочную и невидимую осведомительскую сеть. И его жертвы удостоверялись в точности информации Пенсона и понимали, что журналист черпал ее из секретных источников самих организаций.

Бывало, что Пенсоном манипулировали без его ведома, вводили в заблуждение – по крайней мере в первое время, – но, осознав свою ошибку, он становился беспощадным по отношению к тем, кто полагал, что может безнаказанно играть его доверчивостью.

Пенсон и Ориан Казанов были как бы двумя сторонами одной медали, символизируя свойственные гражданину чувства долга и справедливости.

Когда журналист получил на свой пейджер всего два слова: «Скорей бы воскресенье», он понял, что у одного из его старых осведомителей из разведывательного управления по прозвищу Абель, есть что сказать. Он тесно общался с парламентариям и из правых политических партий. Двое из его приятелей были членами левоцентристского правительства, которые добились постов, участвуя в различных законодательных дебатах, касающихся социального обеспечения и положения об иммиграции, – эти вопросы были милы сердцу премьер-министра.

Именно таким образом Шарль Дюбюиссон стал полноправным министром энергетики, а Жак-Анри Беро возглавил Государственный секретариат торговли и промышленности.

«Скорей бы воскресенье» стало кодом, который они использовали с тех пор, когда Пенсон расследовал дело об изготовлении фальшивых денег для стран Среднего Востока. В эту темную историю оказались замешаны многие ответственные французские политики. Тогда режиссер Франсуа Трюффо выпустил фильм «Скорей бы воскресенье», и Абель, увлекавшийся кино, выбрал это название, чтобы назначать встречи с Пенсоном. На самом деле послание означало, что мужчины должны встретиться в воскресенье утром на пристани речных трамвайчиков в верхнем течении Сены, на набережной Монтебелло, рядом с Нотр-Дам. Они поднимались на борт прогулочного судна в десять утра. Вообще говоря, здесь немалую роль играла Жанна Моро, очень популярная актриса, и песня «Вихри жизни», которую она исполняла в другом фильме Трюффо – «Жюль и Джим»: «Когда мы встретились, когда узнали друг друга…» Ну а дальше Абель продолжал ее мысль…

Они не виделись около двух лет. Иногда разговаривали по телефону – сдержанно, короткими фразами. Но в этот раз причина казалась веской, так как полицейский из разведывательного управления сам вызывал Пенсона на свидание.

Как и всегда в мае, зарубежные туристы оккупировали набережные Сены. Так что Абель и Пенсон, смешавшись с толпой, могли разговаривать, не опасаясь подслушивания. И только рефлекс заставлял бывшего военного поднимать голову всякий раз, когда они проходили под парижскими мостами: среди зевак, глазеющих на речные трамвайчики, мог находиться фотограф. Нужно сказать, что Абель был артистичным человеком. Он немного подыгрывал под Богарта из черно-белых фильмов: носил мягкую фетровую шляпу и серый габардиновый плащ, к которому в холод пристегивал теплую подкладку. Брюки его были из светлого твида, а черные туфли имели подковки на мысках и каблуках. Пенсон заметил его сидящим на скамье речного трамвая в последнем ряду носовой части – разведчик ломал голову над кроссвордом, Приблизившись, журналист узнал газету «Монд».

– Хвоста не заметили? – спросил Абель, не поднимая глаз. – Я побился об заклад с женой, что разгадаю все до вечера, но пока что дело идет туго. «Любящий голубую бумагу и кляузы». Что это? Никак не соображу.

– Сколько букв? – поинтересовался журналист, делая вид, что задумался.

– Целая колонка: двенадцать по горизонтали. Подумал было я об Ориан Казанов, но – нет, не подходит, – лукаво произнес он.

Пенсон, оставаясь бесстрастным, признался в своем незнании.

– Вы не могли бы достать завтрашнюю газету? Там должно быть решение. Что вам стоит посмотреть корректуру…

–…и снять копию кроссворда, так вот вы какой! – расхохотался репортер.

– А почему бы и нет? – серьезно проворчал Абель.

– Вы созрели для правонарушений, Абель. Следите за белыми воротничками, вот и заразились от них!

– Нет пока, но не исключено, – чистосердечно рассмеялся тот.

Он сложил газету, сунул ее в карман плаща и положил руки на колени. Судно приближалось к Консьержери, туда, где Мария-Антуанетта…

– Видите ли, Пенсон, – начал Абель вместо предисловия, – разве головы владыкам рубили для того, чтобы пустовало их место? Во дворцах теперь наслаждаются жизнью маленькие короли, добавившие слова «Французская республика» на колоннадах восемнадцатого века и официальных бланках. Мечта же тех, кто находится в стороне, – использовать все возможные средства, чтобы их избрали, полюбили. А что – бег к власти – это бег к любви? Так хочется стать чемпионом мира по любви! Но за любовь, популярность надо платить, как вы сами понимаете. Знаю я таких, которые готовы дать очень дорогую цену, чтобы завоевать всенародную любовь…

Пенсон привык к его манере говорить. Его цветистые фразы могли раздражать, когда слушать недосуг. Вероятно, поэтому полицейский назначал встречи в воскресенье утром.

– Итак, – прервал репортер, – кто же сейчас сильнее всего обуян любовной горячкой?

– Минуточку. Позвольте мне направить вас на путь истинный. У наших политиков теперь только одна навязчивая идея: возраст. Как по-вашему, почему президент в конечном счете смирился с пятилетним сроком правления? Ответ простой: мысль о том, что к концу второго мандата ему будет семьдесят семь, подавляет его. Сбросить бы годика два – еще ничего. Любовь в политике становится делом относительно молодых. Возьмем либерально-христианскую партию. Ее исторический лидер Жан Байяр только что отметил семьдесят первую годовщину. Через два года ему стукнет семьдесят три, через девять лет – восемьдесят. Вам понятно?

– Не совсем.

– Тогда я продолжаю. Можете перебивать меня, если вас посетит вдохновение или вы найдете слово для кроссворда. Кто крепче всех сидит за Байяром в партии, находящейся в благоприятных условиях, если верить последним сведениям из Вандеи или Медока? Ответ: Шарль Дюбюиссон, шестидесяти шести лет, единогласно избранный шестнадцать лет назад в своем Шампене. У него приятное лицо, здоровая жена, полно ребятишек – как и у всякого доброго христианина, любовниц не больше, чем у других, но выбирает он их со вкусом.

– Он будет баллотироваться? – удивился Пенсон.

– Кажется. Я присутствовал на заседаниях Ассамблеи, где тон задавали его лейтенанты. Лица их светятся, и посматривают они на всех свысока, словно на них сошла Божья благодать. Они сняли штаб-квартиру в квартале Бон-Марше, недалеко от «Лютеции». Здание прилично обновили, там есть камины, лепнина и навощенный паркет… Чувствуете размах?

– Они выиграли в лото? – спросил Пенсон, которому вдруг захотелось знать больше.

– Лучше. Похоже, Дюбюиссон выиграл дружбу Октава Орсони. Вам все понятно?

В подтверждение своих слов Абель достал из белого конверта две фотографии, на которых были запечатлены оба мужчины, занятые беседой. Орсони, положив руку на плечо Дюбюиссона, улыбался в объектив с видом ярмарочного мошенника.

Пенсон внимательно рассмотрел обе фотографии.

– Это ваша работа?

– Да, с художественной точки зрения слабовато, согласен. Это случилось десять дней назад в министерстве энергетики. Там состоялся небольшой прием в честь франко-бирманской дружбы. После взрыва, произведенного Жиллем Бризаром, дым потихоньку рассеялся, Дюбюиссон оказал горячий прием официальной делегации, прибывшей из Рангуна.

– Нигде не упоминалось об этом междусобойчике! – произнес заинтригованный Пенсон.

– Разумеетдя, нет. Общественное мнение еще не готово видеть, как наши шишки похлопывают по животикам посланников диктатора. Не пригласили ни одного журналиста. Если я смог сделать только два снимка, то лишь ради Орсони и Дюбюиссона, а не бирманцев. Они могли быть сделаны где угодно. Но я-то знаю, что в данном случае происходит примирение. Бесполезно вам говорить, что там были шишки и покруче.

Информация, поднесенная Пенсону, казалась какой-то слишком уж красивой. Выходило, что в салоне Министерства энергетики состоялось скромное собрание. Факт был скрыт от общественности. В ходе встречи Орсони и министр Дюбюиссон напоказ выставляли свои отношения под одобрительными взглядами бирманских ответственных лиц, успокоенных скорой поставкой атомных электростанций. Либерально-христианская партия получила неожиданную «манну небесную» для проведения кампании в поддержку своего молодого чемпиона.

– Ну, и что вы скажете? – расплылся в улыбке Абель.

– Скажу, что будет хороший сноп искр, если я замкну все провода этого дела. Могу, например, установить связь между неожиданным примирением и смертью судьи Леклерка в Либревиле, который вероятно слишком много знал.

Абель покачал головой.

– Ну, здесь вам и карты в руки, дружище. В мою компетенцию входит все слышать и видеть в микрокосмосе партий правого центра. Высшая дипломатия не по мне. Зато когда гиппопотам калибра Орсони влезает в наше болото, я могу это заметить и поставить вас в известность.

– Благодарю. – одобрил Пенсон.

Полицейским казалось, задумался о другом.

– Проблема? – спросил Пенсон, когда все туристы встали, чтобы сфотографировать Эйфелеву башню.

– Леклерк, в Либревиле… Не его ли жена попала в аварию на прошлой неделе перед зданием «Финансовой галереи»?

– Верно. Она шла ко мне. Она думала, что редакция находится на Итальянской улице.

– А не шла ли она к следователю Казанов? Они, кажется, были подругами.

– Знаю. Но в этот час она направлялась именно ко мне.

– Ладно. На приеме в Министерстве энергетики были еще два африканца – весьма благовоспитанных, довольно упитанных, в безупречных костюмах. Думаю, что они приехали из Габона. Помнится, в какой-то момент образовалась группа для неформальной беседы: они, бирманцы, Орсони и Дюбюиссон.

Речной трамвай причалил, приняв на борт новую партию туристов. Попрощавшись, каждый пошел в свою сторону. Абель, словно спохватившись, догнал Пенсона.

– Совсем забыл, – шепнул он ему. – Я направил следователю Казанов пригласительный билет в Елисейский дворец. Президент хочет выразить благодарность здоровым силам Франции, выигравшим в экономическом чемпионате и завоевавшим сногсшибательный приз – контракт, заключенный между «Аэробусом» и «Пан-Американ». Полагаю, если у нее есть глаза, она может увидеть много интересного. А они у нее есть, если верить тому, что о ней пишут.

– Непременно, непременно, – повторил Пенсон. – Вы не против, если я побрызгаю на нее духами?

– Как вам угодно. Только не забудьте про мой кроссворд.

Абель растворился в толпе гуляющих. Пенсон зашел в первое попавшееся кафе, и исчеркал несколько страниц своей записной книжки. Убежденный, что располагает важной информацией, он не забыл о некоторых элементарных правилах, тех, которые подсказывает логика.

Из-за осторожности Ориан никого не предупредила о предстоящем вечере в Елисейском дворце. И лишь за несколько часов до грядущего события Эдгар Пенсон объяснил смысл этого приглашения.

– Только не принуждайте меня кататься на роликах раньше этого вечера, – заявила следователь. – Если я сломаю ногу, это будет на вашей совести.

Пенсон улыбнулся.

– Мы потихонечку, мне ни за что на свете не хочется быть причиной вашего комплекса неудовлетворенности, от которого вы станете еще суровее с человечеством и с важными господами, в частности.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒