Гуревич Георгий 4 страница

Претензия третья ФАНТАСТИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ПОЗНАВАТЕЛЬНОЙ

К чему выдумки? Они только вводят в заблуждение юного читателя. Рукопись надо очистить от всего непроверенного, и тогда она станет полезной и познавательной. Критик № 3.

Мы уже говорили: не должна, по может быть познавательной. И делается это так: Неосторожные дети - мальчик и девочка - выпили очень вкусный напиток, оставленный на столе столь же неосторожным профессором. А это была жидкость, уменьшавшая размеры людей. Дети стали крошечными, как манная крупинка. Жуки и мухи казались им величиной с паровоз. Ребята летали верхом на стрекозе, сидели в плену - в подводном колоколе паучка-серебрянки, ели шарики из пыльцы, заготовленные подзем ной пчелой, чуть не погибли в пасти хищного цветка-росянки, отобрали у ручейника его домик, слепленный из песка. Это я пересказывал удачную, много раз переиздававшуюся детскую книгу "Необыкновенные приключения Карика и Вали". Автор - Я. Ларри. О том, как люди стали крошечными, написано немало книг у нас и за рубежом, до революции и после. Их задача: в занимательной форме рассказать о мире малых величин. И одна из этих книг (польская), "Приключения доктора Мухолапкина", заканчивалась откровенным заявлением: "Дорогой племянник, я все это выдумал, чтобы показать тебе, как интересна моя наука энтомология, - к которой ты относился с таким пренебрежением". Карик и Валя, съежившись в сотни раз, проникли в мир насекомых. В сотни тысяч раз уменьшились дети из повести П. Гордашевского "Их было четверо". Эти могли путешествовать по зеленому растению, разглядывать каждую клетку изнутри. Примерно в миллион раз сжались Николка и Скальпель из упоминавшейся выше повести В. Гончарова. Они пробирались по кровеносным сосудам, сражались с бактериями и честными стражами крови - лейкоцитами. В миллион миллионов раз уменьшил свою героиню Н. Рубакин - известный популяризатор и книголюб. Там чудо уменьшения совершил сказочный Дедушка Время, чтобы показать девочке, как выглядят атомы вещества и "атомы эфира". Конечно, картинки эти, написанные еще в конце прошлого века, давно устарели. Литературный прием уменьшения существует десятки лет и будет применяться еще не раз и в литературе и в кино, чтобы показать тайны малых существ: насекомых, простейших, бактерий, вирусов, а также строение кристаллов, атомов, ядер и т. д. Я бы предложил даже создать в научно-популярном кино этакого мультипликационного героя типа Мурзилки, способного уменьшаться в любой пропорции, и отправлял бы его в экскурсии для изучения миниатюрных объектов, живых и неживых. И неживых тоже. Прием уменьшения годится и для того, чтобы показать устройство машин, аппаратов, приборов. В Детиздате выпускалась книга Л. Бермана, где мальчик-лилипутик путешествует внутри автомобильного мотора. Читая эту книгу в свое время, я усомнился, уместен ли тут прием уменьшения. Люди-крошечки хороши, чтобы рассматривать о непривычной точки зрения знакомое: стрекозу или зеленый лист. Когда же мне рассказывают о железных башнях и конусах, а потом открывают секрет, что это карбюратор или акселератор, о которых я ничего не знаю, не будучи автомобилистом, едва ли железная башня вносит ясность. Видимо, книга написана для очень уж специфического читателя - для ребенка, еще не потерявшего вкус к сказке и уже представляющего устройство машины. Но как раз в кино этот прием было бы легче применить, чем при словесном описании. На экране нетрудно перейти от одного масштаба к другому, показать мотор, как он выглядит для невооруженного глаза, а через мгновение - с увеличением в 144 раза, с точки зрения рисованного малыша.

Думаю, что предложенный тут на ходу рисованный лилипутик мог бы совершить немало поучительных путешествий - в часы, в телефон, в телевизор, в счетчик, в штепсель, в электрическую лампу, в радиокомбайн... Занимательное фантастическое путешествие пригодно не только для микромира. Оно позволяет изобразить все недостижимое: недра Земли, дно океана, внутренность вулканов, дальний космос, а также и прошлое. Вы садитесь в машину времени и улетаете, скажем, на сто лет назад, во времена Некрасова и Чернышевского. Потом - на тысячу лет назад, видите становление Русского государства, разрешаете исторические загадки; летите на десять тысяч лет назад, наблюдаете зарождение цивилизации в речных долинах; на миллион лет назад, чтобы изучить происхождение человека от обезьяны, и на сто миллионов лет назад, чтобы поохотиться на динозавров. Итак, микромир, недра, космос, жизнь, техника, прошлое - все подвластно емкой форме воображаемого путешествия. Но, создавая фильмы с сюжетом такого рода, нужно помнить об одной трудности и неустанно объяснять ее критикам. В форме фантастического путешествия вы изображаете подлинный мир. Подлинный! Все, что вы рассказываете о динозаврах, вирусах, предках и планетах, должно (тут уже должно, а не может) соответствовать данным современной науки. Излагая этот материал, вы обязаны подчиняться научным консультантам, а если уж спорить с ними, то на высоком научном уровне, вооружившись всеми фактами и расчетами. Мир вы рисуете подлинный, но путешествие-то - воображаемое. Если путешествия в недра или космос еще осуществимы, в принципе, а путешествие в микромир сомнительно - против него восстает закон перехода количества в качество, - то поездка в прошлое невозможна наверняка. Ведь в прошлом я могу встретить своего отца, нечаянно убить его и не родиться или убить самого себя в детстве. Путанице с временами, настоящим и прошлым, посвящено немало остроумных рассказов, самый наглядный - "Седьмое "путешествие Ийона Тихого" С. Лема, где космонавт, застрявший в петле времени, то и дело встречает самого себя: себя из четверга, себя из пятницы, толпы себя изо всех дней недели. Путешествие в прошлое - условная условность, так и надо его воспринимать. Встречаются, однако, критики, и зрители тоже, которые никаких условностей не понимают, к каждому слову относятся как к непреложной истине, каждый кадр требуют подтвердить цитатами из учебника. "Нельзя, чтобы человек стал крошечным, - скажут они. - Это ненаучно". Так говорилось при экранизации повести В. Брагина "В стране дремучих трав", тоже о человеке, который, проглотив специальные пилюли, стал крошечным и сорок лет провел в травяных джунглях, сражаясь с насекомыми. Работа над фильмом была прекращена, потому что герой Брагина "уменьшался ненаучным способом". Как будто есть научный способ уменьшиться в двести раз! И как в главе о достоверности, возникает вопрос: - Нельзя ли отказаться от мнимого путешествия, если оно принимается с таким трудом? Некоторые авторы так и делают. Отбросив условное путешествие, проникают в недостижимое, как и полагается в науке, с помощью приборов. Далекое наблюдают в сверхтелескопы, малое - в сверхмикросколы, изобрели (на страницах книг) даже хроноскопы для наблюдения прошлого. Но вы уже догадываетесь, что, выигрывая в правдоподобии, эти авторы проигрывают в занимательности. Когда герой, вооруженный осиным жалом, сражается с хищной медведкой за свою жизнь, это волнует больше, чем наблюдение за той же медведкой с лупой в руке. Потерю увлекательности приходится компенсировать добавочным сюжетом, а добавочный сюжет уводит от темы. Хроноскоп, показывающий прошлое, описал И. Забелин. Но просто разглядывать людей и костюмы прошлого было бы неинтересно. Автор ввел исторический детектив: в прошлом была тайна, ее надо разгадать. И постепенно изображение прошлого отходит на задний план, рассказ посвящен раскрытию психологии героев, мотивировке их поступков. А может быть, так и надо - заменять воображаемые путешествия приключениями мысли? В данном разделе фантастики - нет. Ведь мы условились, что фантастики универсальной не существует. В этой главе разбирается та фантастика, которая берет на себя задачу заинтересовать юного (юного!) читателя наукой. Этот раздел обращен к ребятам, еще не определившим свои вкусы. Определившие вкусы читают научно-популярные книги и учебники. Но чтобы увлечь незаинтересованных, нужна увлекательность, а юные потребители фантастики (юные!) еще находятся в том возрасте, когда активные движения кажутся интереснее размышлений над письменным столом. Думать они еще не приучились. То же относится и к кино. Конечно, миниатюрный герой В. Гончарова, который, спрыгнув с ноги комара, рвет на части холерный вибрион, будет нагляднее правдивого ученого, уничтожающего вибрионы в пробирке. И "голубой человек" Л. Лагина, уроженец нашего времени, разгуливающий по улицам Москвы XIX века, беседующий с городовыми и извозчиками, тоже будет киногеничнее размышляющих над смутными изображениями хроноскопа героев И. Забелина. Есть еще одна возможность, промежуточная между лилипутиком и микроскопом. Кажется, я сам испек тут первый блин и не ручаюсь, что он не вышел комом. На своем опыте я испытал все трудности построения сюжета, когда главное действующее лицо - не человек. Я написал небольшую повесть "Наш подводный корреспондент" ("Приключения машины"). Речь шла о самоходной кибернетической машине с телевизионным передатчиком, которая по заданной программе шла по дну океана и передавала на берег картины подводного мира. Писалось это в 1956 году, в первый год признания кибернетики, и я не решился сделать машину очень уж совершенной. Моя машина видела, но не разговаривала, ничего не понимала и не ощущала. И она, бесчувственная, вызывала не больше участия, чем автомобиль или токарный станок. Ее не было жалко, ее судьба не волновала читателя. Люди же, сидевшие в безопасной комнате у экранов, оказались в пассивной роли наблюдателей, и мне приходилось нагружать их добавочными взаимоотношениями, отвлекая внимание от подводного мира. Не знаю, сумел ли я сбалансировать. Не во мне дело. Я только хочу предупредить вас о трудностях, которые возникают, если вывести героя из опасной обстановки и посадить в удобное кресло перед экраном. Правда, сейчас, когда читатель уже привык к головокружительным перспективам кибернетики, можно саму машину очеловечить, не делать ее тупым безмозглым аппаратом, наделить памятью, стремлениями и даже чувствами: страхом, болью, любознательностью. И пускай эти полусущества отправляются исследовать недоступное: космос, мантию Земли или сердце человека. Пусть путешествуют по нашему телу, пусть даже ремонтируют его изнутри. Для науки разумные машинки приемлемы, у читателя будут вызывать интерес и сочувствие, если их "переживания" будут хотя бы приблизительно напоминать человеческие. В кино, однако, существует добавочная сложность. Человекоподобие в книге должно быть словесное, эмоциональное, в кино - обязательно зрительное. Ну что ж, есть в фантастике целый класс человекообразных кибернетических машин с названием "андроиды". Играть их могут люди, а не автоматы. А может быть, на экране сама по себе обстановка будет смотреться с интересом: глубины океана, жерло вулкана, инфузории, механизмы? Впрочем, тут ответ известен. Смотреться будет. Но степень занимательности получится такая же, как в научно-популярном фильме.

Претензия четвертая ФАНТАСТИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ГЕРОИЧНОЙ И ЗАНИМАТЕЛЬНОЙ

Покажите молодому читателю привлекательность подвига, дайте ему образец, достойный подражания. Героичной должна быть фантастика, увлекательной и занимательной. Критик № 4

Опять же повторим: "Не должна, но может быть. Бывает". И вот пример: Снимки секретного советского ракетодрома опубликованы в зарубежной печати. Как они попали туда и как пресечь деятельность шпионов? - вот вопросы, поставленные перед советской службой безопасности. Снимки могли быть сделаны только на территории ракетодрома, близ людей. Позиция у фотографа странная, как будто он лежал на земле. Постепенно возникает уверенность, что фотографии делал не человек, а небольшой самодвижущийся автомат. Едва ли он успел перебежать границу, вероятнее - передавал снимки по радио. Но радиопередачи можно запеленговать, тем более, что приблизительно известно местонахождение передатчика. Радиопеленгация наводит на аппарат. И тут еще последняя трудность: возможно, он заминирован. Надо взять его, не взорвавшись и не взорвав машинку-шпиона (Н. Томан, Мэйд ин...). Типичный детектив со всеми тремя составными частями: разгадка преступления, поиски преступника, захват его. Только преступник необычный, научно-фантастический: кибернетический автомат с телепередатчиком. К детективу у нас укоренилось стойко пренебрежительное отношение, этакое высокомерие: дескать, это низкопробное "шпионское" чтиво. Но если эта литература пользуется неизменным успехом у читателя, видимо, есть у нее какие-то достоинства. Нельзя же все списывать на скверный вкус и безграмотность. Достоинства, конечно, сюжетные. Где конфликт острее, где противник опаснее, чем при борьбе человека с человеком - с хитрым, опытным, вооруженным и беспощадным врагом? Где можно проявить больше ловкости, силы, смекалки, смелости? Нет, шпионская литература плоха не сама по себе, плохи произведения-поделки, спекулирующие на занимательности. И еще плохо, если удачливая тема вытеснит все другие, как модное словечко ("точка", "железно", "законно") вытесняет остальные слова из лексикона несмышленыша. Тема борьбы с иностранной разведкой, заманчивая своей остротой и откровенностью конфликта, заслоняет другие темы большого и сложного раздела исканий, детектива в широком смысле слова. Ведь искать приходится не только шпионов. На войне ищут врага - тема военной разведки. В мирное время ищут преступников - милицейская тема. Ищут и хороших людей, например, дети - родителей ("Дети капитана Гранта" Ж. Верна). Ищут вещи ("Двенадцать стульев"), пропавшие документы записи об утерянных открытиях. Для буржуазного читателя приятна тема кладоискательства. Для нас интереснее клад научный, например, пресловутая библиотека Ивана Грозного ("Пропавшее сокровище" Г. Гребнева). Еще интереснее клады геологические - полезные ископаемые (фильм "Неотправленное письмо"). Рядом с геологоискательской темой географоискательская: поиски путей, проливов, перевалов. И поиски редких растений и животных. Поиски исторической истины. Поиски литературоведческие ("Загадка Н. Ф. И." И. Андроникова). Мартынов ли убил Лермонтова на дуэли? Приключения могут быть и без исканий, но с активными действиями, с острой борьбой. И здесь разнообразия не меньше, чем в исканиях. Приключения исторические, историко-революционные (борьба с жандармами, провокаторами, тюрьма, побеги), приключения военные, спортивные, охотничьи, подземные, горноальпинистские, морские, воздушные, робинзонады (у одного только Жюля Верна четыре романа о робинзонах), приключения в борьбе со стихиями ураганами, наводнениями, извержениями, вьюгами, пожарами, морозом и безводьем. И приключения технические - я борьбе с непослушной техникой. Есть, наконец, особый раздел: путешествия с приключениями - истории о том, как героя продвигаются к щели, преодолевая препятствия. Каждое препятствие - отдельное приключение. Сюжет путешествий особенный, он строится из нескольких новелл, нанизанных на маршрут, как шашлык на шампур. Итак, существует в непосредственной близости от страны Фантазий не менее обширная страна Приключений, населенная героическими племенами искателей, борцов и путешественников. А теперь разберемся, какие приключения пригодны и для фантастики, в частности - для кинофантастики. Литературная граница между странами Фантазий и Приключений спорна и неопределенна по обыкновению. Переход через границу легок, иногда почти неприметен. С одного из примеров начата эта глава. Поимка шпиона, фотографирующего ракетодром, - обыкновенный приключенческий детектив, Но если "шпион - кибернетическая машинка, это уже фантастический детектив. Встреча с тигром в Средней Азии - типичное приключение. Но если тигр доисторический, саблезубый - это фантастический рассказ ("По странному следу" К. Станюковича). Но не все приключенческие сюжеты так легко переходят границу, есть неприемлемые для фантастики вообще. Неуместна, например, фантастика в спорте. Спортивная борьба ведется по правилам, и не полагается расширять чужие ворота, как это делал старик Хоттабыч. Можно, правда, изобразить спорт в фантастических условиях: на невесомом астероиде, на Луне, борьбу машин, управляемых биотоками... Неуместна фантастика в исторической борьбе. Мы же знаем, что история делалась без помощи научно-фантастических сил. История в фантастике допустима только на экскурсиях: прилетел на машине времени, посмотрел, и назад ~ в будущее. Впрочем, в последнее время появился ряд рассказов о том, что Адам был пришельцем из космоса, и Прометей - пришельцем из космоса, и Гомер прилетел из нашего времени в прошлое с готовым текстом "Илиады" в издании Гослитиздата. Но если говорить всерьез, без шуток, едва ли стоит трудные достижения человечества отдавать космическим полубогам и пророкам из XX века, И, наконец, о военной теме. Буржуазная фантастика с ней дружит. Там и в литературе и в кино смакуется тема будущих войн, нашествий из космоса, сражений в космосе. В советской же литературе военной фантастики нет совсем. Мы не хотим войны, не хотим, чтобы оружие пошло в ход, ни существующее, ни фантастическое. А писать о прежних войнах с фантастическими домыслами как-то не хочется. Трудные были войны, и мы знаем, что победа доставалась кровью, а не фантазией. Все другие приключенческие сюжеты и конфликты пригодны и для фантастики (геологические, технические, морские и пр.) Впрочем (есть и впрочем), существует одно затруднение - сюжетное. Фантастическое оружие, помогая человеку, облегчает его задачу. Получается меньше приключений и меньше героичности. Когда Тариэль, витязь в тигровой шкуре, голыми руками душит барса, это поразительно и героично. Дайте Тариэлю пулемет - и подвиг исчезнет. Подумаешь, зверя прострочил очередью! Нередко и редакторы настаивали: "Покажите, что и без вашей фантастики человечество выполнит задачу". И тогда начиналось самоотречение автора от своей же мечты. У Г. Адамова в "Тайне двух океанов" подводные путешественники снабжены всеми средствами для безопасности. Предусмотрено все. И чтобы произошло приключение, автору приходится портить тот или иной прибор. Фантастическое орудие убавляет героичность. В "Далекой Радуге" у бр. Стругацких одному из героев - Камиллу - обеспечено оживление. И в час катастрофы, перед лицом смерти, героичны все, кроме Камилла. А юному любителю приключений подвиги необходимы. Как же быть? Либо фантастическое орудие надо прилагать к некоторому фантастическому препятствию, лучше - для обычных средств неприступному. Фантастическое препятствие подобно девятиглавому дракону в сказке. Оно гиперболизирует трудности и увеличивает заслуги победителя. Труд водолаза вызывает уважение, но насколько героичнее научно-фантастический огнелаз, нырнувший в жерло вулкана или даже в недра Солнца! Либо нужно уступить аппарату, согласиться с присущей ему темой. Тема эта - не героическое приключение, а мечта о могуществе. Но мечта - это иной раздел фантастики, у него и задачи иные. О мечте разговор в следующей главе.

О космических ковбоях и космических мушкетерах

Составляя эту главу, я не без труда подбирал примеры. В советской литературе чисто приключенческая фантастика - редкость; как правило, приключения играют подсобную роль. Иначе на Западе. Потоки авантюрной литературы перехлестнули там в фантастику без ограничений и без оснований. Перехлестнули простейшим способом: место действия приключений механически было отнесено в космос. Так американский вариант колониального романа - horse-opera (у нас он называется "ковбойским", но точнее было бы перевести "лошадиная опера") превратился в spice-horse-opera, т, о. "космическую лошадиную оперу". В ней вместо ковбоев - космонавты, но столь же лихо скачущие по планетам, чтобы выручить своих невест или добыть сокровища. А вместо "кровожадных" индейцев выступают BEM (даже термин появился- "BEM": bug-eyed-monster, т. е. жукоглазый монстр). В нашей печати публиковался остроумный рассказ Э. Гамильтона "Невероятный мир" - едкая пародия на сочинителей жукоглазых. Герои его - земные космонавты, - прибыв на Марс, встречают там жуткое скопище уродцев. Оказывается, все они - материализовавшиеся фантазии американских сочинителей, все - смешные, безграмотно-нежизнеспосабные и бессмысленно злые. И, мстя за свои мучения, марсиане теперь сами начинают писать романы, населяя такими же безграмотными чудищами Землю. Впрочем, сам Гамильтон отдал дань другой разновидности массового приключенческого чтива, написавши книгу "Звездный короли", образцовую pick-and-parry-opera (я бы перевел этот термин, как "мушкетерская опера"). Сюжет ее таков: Безработному бухгалтеру Джону Гордону предлагает обменяться душами ученый историк из тридцатого столетия, он же - принц Средне-Галактической империи. И вот Джон оказывается в теле этого принца и в далеком будущем. Техника сногсшибательная: сверхсветовые скорости, уничтожение звезд и самого пространства... Но идет война королей, баронов, императоров за владычество над созвездиями, плетутся дворцовые интриги, организуются политические убийства и похищения. Написана повесть лихо, читается взахлеб, откладывается с усмешкой. Потому что все это сочинено только для развлечения. Бароны и короли - далекое прошлое для Запада, американцы вовсе не мечтают о феодализме. Но читать про мушкетеров занятно - так прочтите про мушкетеров в космосе. Космические ковбои и жукоглазые дикари, космические короли и мушкетеры были любимыми героями американского читателя в 20-х годах. Но они были бездумными героями, а кризис заставил рядового американца всерьез задуматься о подлинной жизни. И в 30-х годах "космическая опера" пошла на убыль. Позже это отразилось и в кинофантастике. Западная кинофантастика развивалась параллельно, но в соответствии со спецификой кино. И важную роль играл изложенный выше принцип: "Марсианина на Земле легче изобразить, чем человека на Марсе". Поэтому мушкетерская опера так и не перешла в космос. Подражатели Д'Артаньяна продолжали фехтовать при дворах земных Людовиков на фоне земных декораций. Не пришли на экран и толпы жукоглазых уродцев. "Марсианина легче изображать на Земле...". Монстры кинематографические были, как правило, земными и не жукоглазыми. Пожалуй, первым из них был знаменитый король Конг - чудовищная горилла с тропического острова, населенного чудовищными ящерами, чудовищными змеями и перепуганными неграми, поклоняющимися этой горилле, приносящими ей в жертву девушек. И вот эта десятиметровая горилла влюбилась в белую киноактрису, из-за нее попала в неволю, оглушенная бомбой. Потом в Нью-Йорке она срывается с цепей, крушит все и вся (очень заманчиво снимать, как артист в шкуре гориллы ломает макеты). Найдя девушку, лезет с ней на небоскреб... и падает оттуда, расстрелянная самолетами. Завершается все это такой сентенцией: - Вы убили его в конце концов? - Нет, его погубила любовь. "Король Конг" имел успех, поэтому в Голливуде родился "Сын Конга", потом "Невеста гориллы", потом еще "Могучий Джо Йонг". В послевоенном кино появилась еще одна серия чудовищ - подводные. Страшное на вид существо, не то рыба, не то человек, было поймано на Амазонке ("Тварь из Черной Лагуны"). Чудище имело успех, его повторили ("Возвращение твари"). Другую полурыбу изловили во Флориде ("Тварь ходит среди нас"). Страшный спрут опустошает порт Сан-Франциско ("Оно пришло со дна морского"). Оттаявший динозавр атакует Нью-йоркский порт ("Зверь с глубины 2000 фатомов"). Об огнедышащем ящере, спалившем Токио ("Годзилла"), мы уже говорили.

И генетические мутации доставили на экран ряд чудовищ, по преимуществу гигантских насекомых. Среди них были тридцатиметровый паук, опустошавший штат Нью-Мексико ("Тарантул"), и гигантские муравьи, атаковавшие Лос-Анжелос ("Им"). Некоторое подобие жукоглазых нашлось только под землей ("Народ кротов") люди-кроты, с чешуей и роющими лапами. Впрочем в массовых сценах, издали они выглядят совершенно человекообразными. Кроме того, посещали экран еще и чудовища, изготовленные в лабораториях (например, "Магнитный монстр"), и чудовища, завезенные из космоса. Но при всем разнообразии функция у этих монстров единая. Все они драконы, которых должен поразить доблестный Джон-царевич, чтобы спасти свою невесту. Правда, в некоторых фильмах к этому мотиву прибавляется и более серьезный, например предупреждение об опасности атомной радиации. Однако о серьезных мотивах речь пойдет позже.

Претензии пятая и шестая ПРЕДВИДЕНИЕ ИЛИ ЗАКАЗ?

Достоинство фантастики - в точном предвидении. И вообще не понимаю, как это автор, не будучи академиком, берет на себя смелость предвидеть на сто лет вперед. Критик № 5.

Точность - удел ученых сухарей, а научная фантастика - это литература светлой мечты. Она должно, быть романтичной. Критик № 6.

Не раз я говорил, что литературоведение фантастикой не занималось, она росла стихийно. Однако время от времени в разных местах - то в Союзе писателей, то в Доме детской книги то в библиотечных каталогах - возникал спор: - К какому разделу отнести фантастику? Кому принадлежит эта ничья страна? И многие из соседей объявляли ее своей провинцией. Популяризаторы говорили, что фантастика - метод популяризации (мнение критика № 3). Приключенцы полагали, что фантастика - филиал приключенческой литературы (критик.№ 4). Работники детской литературы считали ее разновидностью детской литературы, а теоретики взрослой утверждали, что фантастика просто плохая проза, посвященная одной узкой теме - изображению будущего. Отсюда последовал естественный вывод: если задача фантастики в изображении "будущего, значит, хороша та фантастика, которая изображает будущее правильно, предвидит точно. Стали называть фантастику "литературой научного предвидения". Звучало внушительно и почетно. Но... Начали наши теоретики раскладывать авторов по полочкам, классифицировать по качеству предвидения. К низшей категории отнесли "сказочников", не предвидящих ничего: например, Уэллса с его "Машиной времени", а заодно и Обручева с несуществующей "Плутонией". Где-то чуть повыше оказался Жюль Верн, предвидевший кое-что, а выше всех, "на вершине - Немцов и Охотников, предвидевшие так точно, что изобретатели предъявляли претензии: "Зачем вы обнародовали мою идею, прежде чем я получил на нее патент?" Далее рассуждение шло по такой логике. Даже самому гениальному гению предвидеть далекое трудно, труднее, чем близкое. Обыкновенным же писателям просто не рекомендуется заглядывать дальше, чем лет на десять-пятнадцать. Еще лучше ограничиться пятилеткой тут имеется точный план с контрольными цифрами... И теоретики предвидения призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, а еще лучше - не фантазировать вообще. Так получилось, что почетней титул литературы научного предвидения вел фантастику и самоотрицанию, к самоубийству. И авторы, к самоубийству не склонные, я в том числе, задумались. "А почему, собственно, предвидение оказалось в ведении писателей? И если требуется точность, при чем тут литература?" Объяснение оказалось сложным и довольно любопытным. В каждом открытии, достижении, изобретении есть две стороны: возможность и потребность, средства и цель. Открытие совершается тогда, когда налицо и потребность и возможность: цель поставлена, а средства созданы. Так вот, мечтая о будущем, можно исходить из средств и из целей. Ученые специалисты, на то они и специалисты, занимаются совершенствованием средств. И о будущем рассуждают, представляя себе логику развития средств. Например: "Полупроводники позволят нам создать ручные радиоприемники, снабжать города энергией, собирая солнечные лучи на крышах, сделать пустыни источником электроснабжения". И если вы хотите писать о перспективах развития электроники, конечно, тут первое слово специалисту. Но бывает иначе, цель названа, а средства неизвестны. Так шел Циолковский: мечтал о межпланетных путешествиях, искал способы их осуществления, нашел теоретически, опередил своя век... и не дожил до воплощения мечты. Так шли сказочники, мечтатели древности. Мечтали летать, как птицы, видеть сквозь землю, побеждать смерть и старость. Мечтали, а средств подходящих не находили, предлагали явно непригодное: ковёр-самолет, цветок папоротника, живую воду, эликсир молодости... Мечта - сфера литературы. Тут уж не обязательно считаться с возможностями современной техники. Мечтая, писатель ставит цель. Пути к осуществлению ему - писателю - неведомы; впрочем, специалистам неведомы тоже, а иначе они давно воплотили бы мечту. Может быть, некоторые из них даже скажут, что мечта неосуществима вообще, что человек не птица, летать не может, что земля непрозрачная, потому видеть сквозь нее нельзя и что молодость не вернется, время вспять не повернешь... Но тут уж можно поспорить. Тут писатель выступает как заказчик, имеет право сказать: "Поищите другие пути к омоложению. Верните мне молодость, не поворачивая время вспять". Мечта - это и есть заказ науке. Вот и Константин Федин, задумавшись о литературе мечты в дни запуска первого спутника, написал: "В конце концов, научная фантастика и есть смелое задание науке и технике". Задание, а не отгадка! Заказ в форме романа! Журналисты частенько применяют броское выражение: "Наука опережает мечту". Фраза восторженная... и бессмысленная. Опережать мечту - это значит делать ненужное, ни для кого не желательное. И этого не бывает никогда. Паровоз, магнитофон, кино, локация, лазер - любое изобретение имеет свои прообразы в сказках. Сказка называла правильную цель, годных средств не называла. Мечтала, давала задание, но путей не предвидела. - А как же Жюль Верн? - говорят в таких случаях. - Ведь он то предвидел точно. Перечитайте Жюля Верна, не доверяйтесь детским воспоминаниям, проверьте, что именно предвидел он. Его герои совершают необыкновенные путешествия под водой, в воздухе, на Луну... но какими способами? Пересекают Африку на воздушном шаре, к Южному полюсу подплывают на подводной лодке, на Луну летят в пушечном ядре. Значит, цель Жюль Верн изобразил правильно, а средств не угадал. Стоит ли называть это точным предвидением? Мечта, задание! - Но ведь мечтать можно невесть о чем, - скажет скептик. Да, мечтать можно невесть о чем, но невесть о чем не пишут книг, не ставят кинокартин. Фантазировать следует о том, что требуется людям, и такие мечты исполняются рано или поздно, потому что человечество осуществляет то, что ему требуется. Именно в том сила Жюля Верна, что он мечтал о необходимом. И эти мечты сбылись. Так что не надо понимать Федина в заносчивом смысле: дескать, я писатель - даю задание науке. Не я даю задание, я пишу о желаниях масс. Все мое предвидение в том, чтобы почувствовать желательное. Фантастика мечты строится по такому принципу. Хотел бы я, чтобы в моем распоряжении был могучий подводный корабль, чтобы был я владыкой морским и плавал бы во всех морях на любых глубинах и видел бы жизнь в толще вод, находил затонувшие корабли и города, из-под воды невидимкой ранил бы врага. Я хотел бы. Я опишу мою мечту. Корабль у меня такой-то. Наметим маршрут. В путь! Так построен исходный для нас роман Жюля Верна "20 000 лье под водой". Вообще фантастика мечты была излюбленным направлением самого знаменитого из фантастов. Уэллс, наоборот, редко обращался к мечте, чаще предостерегал от вредных тенденций капитализма. Но о фантастике предостережения особый разговор впереди. О чем мечтает современная советская фантастика? Вопрос на первый взгляд странный. О чем? Да обо всем на свете, каждый писатель о своем. Разве есть пределы для мечты? Но, как ни удивительно, и мечту можно классифицировать, потому что люди мечтают о нужном, а нужды мы в состоянии расположить по параграфам, по разделам, направлениям. Конечно, советская фантастика мечтает о совершенном человеке будущего, безупречном физически и нравственно, и о совершенном обществе, где царит всеобщий мир, дружба и братство, войны забыты, оружие уничтожено, все люди равны материально, каждый человек получает по потребности, освобожден от повседневной заботы о куске хлеба и занят увлекательными творческими делами... Но важная тема человека и общества будущего выделена в особую главу. Фантастика мечтает также и о совершенном производстве и быте: о гигиенических городах будущего, домах, одежде, новом транспорте, новых видах связи. Эти многочисленные мечты также поддаются классификации: по отраслям производства (химия, металлургия, строительные материалы); по применению (в науке, в искусстве, в быту...). С производством переплетается и последний раздел: мечта о власти над природой. На нем мы и остановимся для примера. В мечте о власти над природой есть своя последовательность, соответствующая логике борьбы со стихией, "ступеням подчинения естественных сил. Ступени эти таковы: 1. Открытие, достижение, находка. 2. Использование открытого. 3. Переделка природы: улучшение, устранение неудобств а опасных угроз. 4. Управление природой. Регулирование и планирование естественных процессов. Последовательность эта не случайная, она связана с полнотой использования естественных богатств. Если нас удовлетворяют доли процента от щедрот природы, мы можем ограничиться готовеньким, так сказать, "снимать сливки" (стадия использования). Если нужны не доли, а целые проценты или десятки процентов, приходится вмешиваться в ход вещей, улучшать природу, приспосабливать ее для наших нужд. Если же мы хотим выжать из природы все сто или хотя бы пятьдесят процентов ее сил, надо брать на себя руководство, взнуздывать стихию, планировать природу.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒