Промежуточное положение между линейными интерпретациями исторического процесса и цивилизационным (дискретным) объяснением истории занимают многолинейные теории (об их соотношении см.: Павленко 1996, 1997, 2002). В сущности, правильнее было бы говорить о р

Промежуточное положение между линейными интерпретациями исторического процесса и цивилизационным (дискретным) объяснением истории занимают многолинейные теории (об их соотношении см.: Павленко 1996, 1997, 2002). В сущности, правильнее было бы говорить о различных измерениях мировой истории, которая разворачивается сразу в нескольких плоскостях. Каждое измерение отражает на своей координатной сетке соответствующие параметры жизнедеятельности социальных систем. Но только в совокупности (в соответствии с «принципом дополнительности») можно получить целостное представление о месте данного конкретного явления в рамках всемирно-исторического процесса.

Существует развитая многолинейная традиция, сформулированная в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса об азиатском способе производства (эти представления восходят к идеям Ш. Монтескьё). Первая концепция была сформулирована Марксом в Экономических рукописях 1857–1861 гг. в том месте, где он анализировал формы, предшествующие капитализму. Маркс выделил три формы Gemeinwesen: азиатскую, античную и германскую, которые можно интерпретировать как самостоятельные модели перехода к государственности. Вторая идея была сформулирована Энгельсом в Анти-Дюринге, где он, согласуясь с замечаниями Маркса, высказал предположение о двух путях становления государства ‑ восточном и античном. Позднее последнюю версию поддержал в своих работах Г. В. Плеханов, который рассматривал данные способы производства «как два сосуществующих типа».

Наиболее авторитетно билинейная теория была сформулирована в Восточной деспотии К. Виттфогеля. Для западного пути развития характерно формирование общества с частной собственностью, политическим равноправием граждан, ограниченным законами правовым государством. Наиболее ярко данная модель эволюции была воплощена в античных полисах. Некоторые исследователи прослеживают ее определенные признаки в обществах горских народов. Для восточного общества частная собственность имеет подчиненное значение, положение человека определяет его власть, место в иерархии управления. В обществе нет граждан, есть только подданные (Wittfogel 1957). Многие другие «азиатчики» – сторонники азиатского способа производства – также высказывались в 1950-е –1980-е гг. в поддержку билинейной теории (Э. Вельскопф, Ф. Тёкеи, М. Годелье, Л. А. Седов, М. А. Чешков и др.).

В последние два десятилетия ХХ в. эти идеи были развиты и скорректированы в соответствии с новейшими достижениями политической антропологии в работах Л. С. Васильева (1982, 1983, 1989, 1993 и др.). Васильев полагает, что генеральной линией социальной эволюции является процесс постепенной трансформации автономных общинных образований в вождества, а из них ‑ в ранние и затем ‑ в зрелые государства. Этот процесс происходил на основе монополизации доступа к управлению и контролю над производством и перераспределением. Так как власть и место в иерархии определяют статус индивида, частная собственность имеет подчиненный характер. В обществе нет граждан, есть подданные. В результате складывалсягосударственный (Л. С. Васильев считает, что этот термин более удачен, чем термин азиатский в силу его универсальности) способ производства. Европейская структура (частнособственнический способ производства) представляет собой «мутацию», прообраз которой восходит к финикийской модели. Однако наиболее последовательно данный способ производства реализовался в античной Греции и Риме. Для этой модели общества характерны товарные отношения, частная собственность, политическое равноправие граждан полиса. Право было ориентировано на соблюдение законности и защиту интересов граждан. Это, в конечном счете, обусловило динамику развития Западной Европы и привело в Новое время к формированию правового государства и гражданского общества.

Другие исследователи конструировали более сложные модели. Они рассматривали азиатскую, античную и германскую общины и как последовательно более развитые формыGemeinwesen, и как самостоятельные линии исторического развития. В таком ключе, например, написаны работы Ф. Тёкеи (1975, Tökei 1979) и Ю. В. Павленко (1987, 1989, 1991, 2002 и др.). А. И. Фурсов считает, что Марксовы Gemeinwesen являются стадиями последовательного освобождения субъектных качеств человека от его коллективного начала. Всемирно-исторический процесс развертывается в двух плоскостях: тупиковой азиатской, где система доминирует над индивидом и прогрессивной западной, где в каждой более высокой социальной формой осуществляется последовательная эмансипация субъекта (Фурсов 1989, 1995). Согласно М. Годелье азиатская и античная формы являются тупиковыми, так как ведут соответственно только к азиатскому и к рабовладельческому способам производства. Лишь германская форма Gemeinwesen приводит к феодализму, а от него к капиталистическому обществу (Godelier 1969). Даже Япония импортировала капитализм с Запада. Итальянский исследователь К. Д. Мелотти доводит число вариантов эволюции уже до пяти. Он дополняет Gemeinwesen славянской общиной, которой соответствует «русский» путь к бюрократическому социализму, а также особый тип архаическойGemeinwesen, предшествовавший японскому феодализму и капитализму (Melotti 1977).

Ряд исследователей полагают, что дело не в отличиях между Востоком и Западом. Согласно так называемому «закону Монтескьё» размеры общества коррелируются с типом политического режима. Для маленьких обществ характерна республика, для средних – монархия, для больших – деспотия. В такой позиции есть своя логика, поскольку значительная территория действительно предполагает бóльшие административные усилия власти (единственное бросающееся в глаза исключение ‑ США). Небольшая территория позволяет населению обеспечивать эффективный контроль за «управителями», препятствовать отдельным лицам монополизации политической власти, а в случае необходимости – ввести прямое демократическое правление. Придерживающийся этой идеи М. А. Агларов проводит прямые аналогии между общинными порядками Нагорного Дагестана и древнегреческими полисами. Агларов выделил два варианта дагестанских горских общин: дисперсные джамааты(общины), состоящие их нескольких небольших деревушек и возникшие в результате синойкизма урбанизированные джамааты. Джамааты объединялись в «вольные общества», последние составляли общий «союз» или «конфедерацию» вольных обществ нагорного Дагестана (Агларов 1988).

Настаивая на еще бóльшей распространенности «полисного» варианта развития, Ю. Е. Березкин убедительно доказал, что альтернативная вождеству социально-политическая организация была характерна не только для горских народов. Он сопоставляет археологическую модель вождества с данными раскопок ряда доисторических обществ Передней Азии и Туркменистана. Просчитав возможную численность населения этих обществ, он приходит к выводу, что численность их населения соответствует численности населения типичных вождеств. Однако археологические критерии чифдомов в этих культурах отсутствовали: вместо иерархической системы поселений ‑ дисперсное расселение общин; вместо резкой грани между элитой и простыми общинниками ‑ слабое проявление имущественного и/или социального неравенства; вместо монументальной храмовой архитектуры ‑ множество небольших (семейных?) мест для отправления ритуалов. Ю. Е. Березкин находит этноисторические аналогии в обществе апатани Восточных Гималаев (Березкин 1994, 1995а, 1995б; Berezkin 1995).

А. В. Коротаев (1995; Korotayev 1995) дополнительно привлек внимание к так называемым горским обществам в связи с проблемой «греческого чуда». Он показал, что децентрализованные политические системы горских» сообществ имеют принципиальное сходство с греческими полисами. Коротаев значительно расширил список подобных полисам обществ историческими и этнографическими примерами из Европы, Африки и Азии. Демократический характер политической организации горских обществ, полагает Коротаев, следует считать закономерным. Это было обусловлено рядом взаимосвязанных причин. Небольшие размеры обществ предполагали прямое участие всех членов общества в политической жизни (закон Монтескьё). Пересеченный рельеф не способствовал объединению общин горцев в более крупные иерархические структуры (например, в вождества), а также препятствовал подчинению горцев равнинным государствам соседей. Подобную защитную роль от соседей могли выполнять не только горы, но и болота (Белоруссия), моря, пустыни, безжизненные территории, а также сочетание тех или других (Карфаген, средневековая Исландия, Дубровник, Запорожская Сечь и подобные ей «вольные общества»). Разумеется, Коротаев признает, что одна только эта причина не может объяснить феномен «греческого чуда», равно как и то, что далеко не все горские общества были демократическими (например, империя Инков). Однако, вне всякого сомнения, особенности демократического устройства ряда древнегреческих полисов основываются именно на вышеперечисленных закономерностях.

Из вышеизложенного вытекают еще два важных следствия. Во-первых, не только горские, но и другие небольшие политии, защищенные естественными барьерами, могут создавать неиерархические формы правления. Это позволяет сделать вывод, что параллельно с созданием иерархических обществ (вождеств и государств) существует другая линия социальной эволюции – неиерархические общества. В зарубежной науке для обозначения данной дихотомии нередко пользуются терминами иерархия – гетерархия, сетевая ‑ корпоративная стратегии (Crumley 1995; Blanton etal. 1996; Haas 2001; Trigger 2003; Bondarenko 2006 и др.).

Все это дает основание предположить, что социальная эволюция является многолинейной. Суть данного явления хорошо выразил Эрнст Геллнер. «Политические единицы в аграрную эпоху очень различаются по размерам и типу. Но их можно приблизительно разделить на два вида или скорее полюса: локальные самоуправляющиеся сообщества и большие империи. С одной стороны, существуют города-государства, остатки родовых общин, крестьянские общины и так далее, ведущие свои собственные дела, с очень высоким коэффициентом политического участия (по удачному выражению С. Андрески) и с неярко выраженным неравенством; и с другой стороны – огромные территории, контролируемые сконцентрированной в одном месте силой» (Геллнер 1991: 47).

Во-вторых, для жителей небольших (в том числе горских обществ) обществ характерна высокая степень политической активности («протестности» в терминологии Ш. Айзенштадта), тогда как для подданных равнинных аграрных государств (в первую очередь крестьян) ‑ более пассивное политическое поведение. Последнее обстоятельство отмечалось многими известными исследователями крестьянских сообществ, такими как Э. Вольф, Дж. Скотт, Э. Хобсбаум, Т. Шанин и др. Интересно, что у многих горских народов участие масс в политической деятельности приводило к блокированию развития антидемократических тенденций. Например, в конце XVIII в. у адыгов Кавказа произошли так называемые «антиаристократические революции», в результате которых многие из местных князьков были убиты или изгнаны. У качинов Тибето-Бирманского нагорья в серединеXIX в. власть наследственных вождей также была свергнута. Подобный демократический переворот произошел у нага Северо-Восточной Индии. Исходя из этого, уже не кажется такой случайной победа афинского демоса над аристократией, а римского плебса над патрициями, а античный путь развития уже не выглядит столь абсолютно уникальным.

Попытки проверить данную модель на основании формальных кросскультурных методов демонстрируют устойчивые корреляции между такими показателями как «размер семьи», «родовая организация», с одной стороны, и степень демократичности политической организации, с другой. В частности, для иерархических обществ характерны жесткие надобщинные структуры, родовая организация, большесемейная община, тогда как для неиерархических – территориальная организация, территориальная община, малые формы семьи (Бондаренко, Коротаев 1999; Коротаев 2003). Можно также допустить, что данная билинейность имеет какие-то более фундаментальные основания, поскольку она характерна не только для развитых цивилизаций, но ее истоки можно проследить на самых ранних этапах истории человечества и даже у приматов (Бутовская 2000).

Израильский антрополог М. Берент считает, что классический полис не может считаться государством. Полис был «безгосударственным обществом», в доказательство чего Берент приводит большое число разнообразных аргументов (Berent 1998, 2000; Берент 2000). В полисе не существовало готового государственного аппарата, а контроль над управлением обществом осуществлялось всеми его гражданами. Несколько ранее, в 1989–1991 гг., на страницах журнала Вестник древней истории уже прошла подобная дискуссия о характере римской государственности. Зачинатель полемики Е. М. Штаерман выступила с точкой зрения очень похожей на позицию Берента. Согласно ее мнению классический римский полис периода республики не может считаться государством. Аппарат исполнительной власти был ничтожно мал. Не было прокуратуры и полиции. Не было ни налогов, ни аппарата для их сбора. Подати с провинций и рента за общнественные земли собиралась откупщиками. Истец сам обеспечивал явку ответчика в суд и сам же должен был заботиться об исполнении приговора. Все это свидетельствует по ее мнению о том, что « в Риме того времени по существу не было органов, способных принудить исполнять законы, да и сами законы не имели санкции» (Штаерман 1989: 88). В качестве этапов на пути к государствености Штаерман рассматривает диктатуру Суллы, правление Помпея, первый триумвират, триумф Цезаря. Но только при Августе был завершен процесс создания государства (административный аппарат, преторианская гвардия, когорты стражи, профессиональная армия).

Признание греческого и римского общества безгосударственным заставляет совершенно по-иному посмотреть на многие вопросы. Если принять точку зрения, что полис не является государством, то следует признать, что совсем не обязательно безгосударственное общество должно быть первобытным, и, следовательно, цивилизация не обязательно предполагает существование государственности. Этот тезис подтверждается исследованиями по истории кочевников-скотоводов.

Еще одним альтертативным государству вариантом является социальная эволюция сложных обществ степных номадов Евразии – «кочевых империй». Снаружи эти империи выглядели как деспотические завоевательные государства, так как были созданы для изъятия прибавочного продукта извне степи. Но изнутри империи номадов оставались основанными на племенных связях без установления налогообложения и эксплуатации скотоводов. Сила власти правителя степного общества основывалась на его умении организовывать военные походы и перераспределять доходы от торговли, дани, и набегов на соседние страны. Кочевники скотоводы выступали в данной ситуации как класс-этноси специфическая ксенократическая (от греч. ксено – наружу и кратос – власть) или экзополитарная (от греч. экзо – вне и полития – общество, государство) политическая система. Образно можно сказать, что они представляли собой нечто вроде «надстройки» над оседло-земледельческим «базисом» (Крадин 1992, 2002).

Вне всякого сомнения, данную политическую систему нельзя считать государством. Однако это не свидетельство того, что такая структура управления была примитивной. Как было показано выше, греческий и римский полис также не могут считаться государством. Но как быть с кочевниками, каким термином описать существо их политической системы? Учитывая ее негосударственный характер и развитую иерархическую структуру, мной было предложено характеризовать «кочевые империи» как суперсложные вождества(Крадин 1992, 2000, 2002; см. также: Трепавлов 1995; Скрынникова 1997; Крадин, Скрынникова 2006).

Мир-системный подход

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒