Часть вторая 2 страница

– Я люблю своих врагов, – пояснил я.

– Датчан?

– Да.

– А я – нет, – безрадостно проговорил Стеапа.

Его родители были убиты датчанами.

Я не ответил, думая о предназначении. Если трем пряхам известна наша судьба, тогда зачем мы даем клятвы? Ведь если потом мы их нарушаем, разве это не предательство? Или тоже судьба?

– Итак, завтра ты будешь сражаться с ними? – спросил Стеапа.

– Конечно. Но не так, как ожидает Этельред. Поэтому я ослушаюсь приказа, а тебе велено убить меня, если я так поступлю.

– Я убью тебя позже, – сказал Стеапа.

Этельред изменил наш план, с которым раньше все согласились, даже не подозревая, что я никогда и не собирался следовать ему. Этот план был слишком очевиден. Разве когда‑нибудь армия нападала на город по‑другому – не пытаясь отвлечь защитников от намеченных для штурма укреплений? Зигфрид поймет, что наша первая атака – фальшивка, и не сдвинет с места гарнизон, пока не убедится наверняка, что распознал настоящую угрозу. И тогда мы погибнем под стенами, а Лунден останется оплотом норвежцев.

Поэтому существовал единственный способ взять город – с помощью хитрости, уловок и отчаянного риска.

– Вот что я собираюсь сделать, – сказал я Стеапе. – Подождать, пока Этельред не покинет остров. Тогда мы вернемся сюда и возьмем два корабля. Это будет опасно, очень опасно, потому что нам придется миновать брешь в мосту в темноте, а корабли разбиваются там даже при свете дня. Но если мы сможем преодолеть эту брешь, то легко попадем в старый город.

– Я думал, вдоль реки стоит речная стена?

– Стоит, – сказал я. – Но в одном месте там есть пролом.

Римлянин построил у реки огромное здание и подвел к нему маленький канал. Тот проходил сквозь стену, там‑то в ней и была брешь. Я решил, что римлянин был богачом и ему требовалось место, где мог бы причаливать его корабль. Вот потому он и сделал брешь в речной стене, прорыв канал, – и то был мой путь в Лунден.

– Почему ты не сказал об этом Альфреду? – спросил Стеапа.

– Альфред умеет хранить секреты, – ответил я, – но Этельред – нет. Он бы разболтал всем и каждому, и не прошло бы и двух дней, как датчане узнали бы, что мы собираемся сделать.

Это было правдой. У нас имелись шпионы, но и у наших врагов тоже, и, если бы я раскрыл, что собираюсь предпринять, Зигфрид и Эрик перекрыли бы канал судами и оставили своих людей в большом римском доме у реки. Тогда бы мы погибли еще на причалах.

Мы и сейчас могли погибнуть, потому что я не знал, сможем ли мы отыскать разрыв в обвалившемся мосту, а если отыщем, сумеем ли через него проскочить, там, где Уровень воды понижается и река бурлит. Если мы промахнемся и одно из судов отклонится всего на полвесла к югу или к северу, его снесет на зубья свай, а людей вышвырнет в реку. И я даже не услышу, как они тонут, потому что оружие и доспехи мигом утянут их на дно.

Стеапа все это время размышлял, как всегда неспешно, но теперь задал весьма умный вопрос:

– Почему бы не высадиться перед мостом? – предложил он. – Там ведь должны быть ворота в стене?

– Там есть дюжина ворот, – ответил я, – ну, может, десяток, и Зигфрид все их перекрыл. Но меньше всего он ожидает, что суда попытаются проскользнуть через брешь в мосту.

– Потому что они там разбиваются? – спросил Стеапа.

– Именно, – подтвердил я.

Однажды я сам видел, как такое случилось: торговый корабль плыл через разрыв в мосту между приливом и отливом, и рулевой отклонился слишком далеко в сторону, так что сломанные сваи сорвали обшивку со дна корпуса. Брешь в обвалившемся мосту была всего в сорок шагов шириной и, когда река казалась спокойной – ни прилив, ни ветер не пенили воду, – выглядела безобидной. Но она никогда не была безобидной. Лунденский мост был убийцей, но чтобы захватить город, мне придется миновать мост.

А если мы выживем? Если сможем найти римскую пристань и высадиться на берег? Тогда нас будет немного, а врагов – великое множество, и некоторые из нас погибнут на улицах раньше, чем войско Этельреда сумеет перебраться через стену.

Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея и ощутил под пальцами маленький серебряный крест, вставленный в рукоять. Подарок Хильды, моей любовницы.

– Ты еще не слышал, чтобы куковала кукушка? – спросил я Стеапу.

– Нет.

– Время трогаться в путь, – сказал я. – Или все еще хочешь меня убить?

– Может, позже, – ответил Стеапа. – Но сейчас я буду сражаться рядом с тобой.

И нам действительно предстоял бой не на жизнь, а на смерть. Это я знал – и прикоснулся к своему амулету‑молоту, молча молясь в темноте, чтобы я выжил и увидел ребенка, которого носит Гизела.

А потом мы двинулись на юг.

Осрик, который вывез из Лундена меня и отца Пирлига, был одним из наших капитанов. Вторым капитаном был Ралла, человек, доставивший моих воинов туда, где мы устраивали засаду датчанам и чьи трупы я подвесил над рекой. Ралла уже и не помнил, сколько раз преодолевал разрыв в лунденском мосту.

– Но я никогда не проделывал такое ночью, – сказал он, когда мы вернулись на остров.

– Но это можно сделать?

– Нам предстоит это выяснить, господин, не так ли?

Этельред оставил сто человек, чтобы охранять остров, где лежали в грязи суда. Командовал стражами Эгберт, старый воин, о власти которого говорила серебряная цепь, висящая у него на шее. Когда мы неожиданно вернулись, он окликнул меня; он не доверял мне и считал, что я отказался от атаки с севера потому, что не желал успеха Этельреду.

Мне было нужно, чтобы Эгберт дал мне людей, но чем дольше я упрашивал его, тем враждебнее он становился. Мои люди поднимались на два корабля, бредя по холодной воде и перебираясь через борта.

– Откуда я знаю, что ты не собираешься вернуться в Коккхэм? – подозрительно спросил Эгберт.

– Стеапа! – крикнул я. – Скажи Эгберту, что мы делаем.

– Убиваем датчан, – прорычал Стеапа от лагерного костра.

Пламя отражалось в его кольчуге и в суровых, диких глазах.

– Дай мне двадцать человек, – умолял я Эгберта.

Тот пристально посмотрел на меня и покачал головой.

– Не могу.

– Почему?

– Мы должны охранять госпожу Этельфлэд, – сказал он. – Таков приказ господина Этельреда. Мы здесь для того, чтобы ее защищать.

– Тогда оставь двадцать человек на ее корабле и отдай мне остальных!

– Не могу, – упрямо сказал Эгберт.

Я вздохнул.

– Татвин дал бы мне людей, – сказал я.

Татвин был командиром гвардии отца Этельреда.

– Я был знаком с Татвином, – продолжал я.

– Знаю, что ты был с ним знаком. Я тебя тоже помню.

Эгберт говорил отрывисто, давая понять, что я ему не нравлюсь. Когда я был юношей, я несколько месяцев прослужил под началом Татвина. Тогда я был дерзким, амбициозным и высокомерным. Очевидно, Эгберт считал, что я все такой же, и, возможно, не ошибался.

Эгберт отвернулся, и я подумал, что разговор окончен, но он просто наблюдал за бледным, призрачным силуэтом, появившимся за лагерными кострами. Это была Этельфлэд. Она, очевидно, заметила наше возвращение и, завернувшись в белый плащ, сошла вброд на берег, чтобы выяснить, что мы делаем. Волосы ее не были уложены и золотыми спутанными локонами падали на плечи. С ней был отец Пирлиг.

– Ты не отправился вместе с Этельредом? – удивленно спросил я валлийского священника.

– Его светлость решил, что ему больше не нужны советы, – сказал Пирлиг, – поэтому попросил меня остаться здесь и молиться за него.

– Он не просил, – поправила Этельфлэд, – а приказал тебе остаться и молиться.

– Так и было, – согласился Пирлиг, – и, как ты видишь, я оделся для молитв. – Он был в кольчуге и с мечами у пояса. – А ты? – с вызовом спросил он меня. – Я думал, ты движешься к северной части города.

– Мы собираемся спуститься вниз по реке, – объяснил я, – и напасть на Лунден с пристани.

– Могу я отправиться с вами? – тут же спросила Этельфлэд.

– Нет.

Она улыбнулась, услышав резкий отказ.

– А мой муж знает, что ты делаешь?

– Узнает, моя госпожа.

Она снова улыбнулась, потом подошла ко мне и откинула полы моего плаща, чтобы прислониться ко мне. Этельфлэд натянула мой темный плащ поверх своего белого.

– Мне холодно, – объяснила она Эгберту, на лице которого читалось удивление и негодование.

– Мы старые друзья, – сказал я Эгберту.

– Очень старые, – подтвердила Этельфлэд, обхватив меня за талию и вцепившись в меня.

Эгберт не мог видеть ее рук под моим плащом. Я чувствовал золотые волосы у себя под подбородком, и то, как дрожит ее худенькое тело.

– Я считаю Утреда своим дядей, – сказала Этельфлэд Эгберту.

– Дядей, который собирается даровать победу твоему мужу, – заметил я, – но для этого мне нужны люди. А Эгберт не даст их мне.

– Не даст? – переспросила Этельфлэд.

– Он говорит – ему нужны все имеющиеся воины, чтобы охранять тебя.

– Дай ему твоих лучших людей, – обратилась Этельфлэд к Эгберту легким, приятным голоском.

– Моя госпожа, мне приказано… – начал возражать тот.

– Ты отдашь ему своих лучших людей! – Голос Этельфлэд внезапно стал суровым. Она сделала шаг в сторону, высвободившись из‑под моего плаща и выйдя на резкий свет лагерных костров. – Я – дочь короля! – высокомерно проговорила она. – И жена олдермена Мерсии. Я приказываю тебе дать Утреду твоих лучших людей. Сейчас же!

Она говорила очень громко, и теперь все смотрели на нее. У Эгберта был оскорбленный вид, но он ничего не ответил, а просто упрямо выпрямился.

Пирлиг перехватил мой взгляд и хитро улыбнулся.

– Ни у одного из вас не хватает храбрости, чтобы сражаться рядом с Утредом? – вопросила Этельфлэд у наблюдавших за ней людей.

Ей было четырнадцать лет, она была худенькая, бледная девушка, но в ее голосе чувствовалось наследие древних королей.

– Мой отец хочет, чтобы сегодня ночью вы продемонстрировали свою отвагу! – продолжала она. – Или мне вернуться в Винтанкестер и рассказать отцу, что вы сидели у костров, пока Утред сражался? – Последний вопрос был адресован Эгберту.

– Двадцать человек, – умоляюще воззвал я к нему.

– Дай ему больше! – твердо велела Этельфлэд.

– На судах есть место только для лишних сорока людей, – сказал я.

– Так дай ему сорок! – приказала Этельфлэд.

– Госпожа, – нерешительно проговорил Эгберт, но замолчал, когда Этельфлэд подняла маленькую руку.

Она повернулась и посмотрела на меня.

– Я могу доверять тебе, господин Утред?

В устах ребенка, которого я знал почти всю ее жизнь, этот вопрос звучал странно, и я улыбнулся.

– Ты можешь мне доверять, – беспечно сказал я.

Лицо ее затвердело, глаза стали суровыми. Может, из‑за того, что в ее зрачках отражался огонь костров, я внезапно осознал, что Этельфлэд не просто ребенок, она – дочь короля.

– Мой отец, – сказала она ясным голосом, чтобы ее слышали все остальные, – говорит, что ты – лучший воин из всех, которые ему служат. Но он тебе не доверяет.

Воцарилось неловкое молчание.

Эгберт откашлялся и уставился в землю.

– Я никогда не подводил твоего отца, – резко бросил я.

– Он боится, что твоя верность продается, – сказала Этельфлэд.

– Я дал ему клятву, – ответил я все так же резко.

– А теперь я хочу, чтобы ты поклялся мне, – требовательно произнесла Этельфлэд, протянув тонкую руку.

– Поклялся в чем? – спросил я.

– Что ты сдержишь данное отцу обещание. И что будешь верен саксам, а не датчанам, и будешь сражаться за Мерсию, когда Мерсия того попросит.

– Моя госпожа… – начал я.

Меня ужаснул этот перечень требований.

Эгберт! – перебила Этельфлэд. – Ты не дашь господину Утреду людей до тех пор, пока он не поклянется до самой моей смерти служить Мерсии!

Да, госпожа, – пробормотал Эгберт.

До самой ее смерти? Почему она так сказала?

Я помню, что подивился этим словам, и еще помню, как подумал: мой план захвата Лундена висит на волоске. Этельред отобрал у меня войска, в которых я нуждался, во власти Этельфлэд было дать мне нужное количество людей, но, чтобы победить, я должен был замкнуть на себе оковы еще одной клятвы… А клясться я не хотел. Какое мне дело до Мерсии, разве она меня волнует? Но той ночью меня заботило, как провести людей через мост смерти – чтобы доказать, что я на это способен. Меня интересовала моя репутация, мое имя и моя слава.

Я вытащил из ножен Вздох Змея, зная, зачем Этельфлэд протянула руку, и отдал ей меч рукоятью вперед. Затем опустился на колени, взял ее ладони в свои, а она сжала рукоять моего меча.

– Я даю клятву, госпожа, – сказал я.

– Ты клянешься, что будешь верно служить моему отцу?

– Да, госпожа.

– И, пока я жива, будешь служить Мерсии?

– Пока ты жива, госпожа, – сказал я, стоя на коленях в грязи и гадая – ну что же я за дурак!

Я хотел быть на севере, хотел избавиться от набожности Альфреда, хотел быть вместе со своими друзьями – однако вот, глядите! – клянусь в верности амбициям Альфреда и его златовласой дочери.

– Клянусь, – повторил я и слегка сжал ее руки в знак своей искренности.

– Дай ему людей, Эгберт, – приказала Этельфлэд.

Он дал мне тридцать воинов и, надо отдать ему должное, хороших воинов – молодых, оставив себе старых и больных, чтобы охранять Этельфлэд и лагерь.

Итак, теперь я возглавлял отряд, в котором было больше семидесяти человек, включая отца Пирлига.

– Спасибо, моя госпожа, – сказал я Этельфлэд.

– Ты можешь отблагодарить меня, – ответила она.

Голосок ее снова звучал по‑детски, ее торжественность испарилась, сменившись прежним озорством.

– Как? – спросил я.

– Возьми меня с собой.

– Ни за что, – резко ответил я.

Этельфлэд нахмурилась, услышав мой тон, и посмотрела мне в глаза.

– Ты на меня сердишься? – тихо спросила она.

– Я сержусь на себя самого, госпожа, – ответил я и отвернулся.

– Утред! – несчастным голосом окликнула она.

– Я сдержу клятву, госпожа, – сказал я.

Я был зол, что снова поклялся, но, по крайней мере, теперь у меня было семьдесят человек, чтобы взять город. Семьдесят человек на борту двух судов, которые прокладывали путь из ручья в сильное течение Темеза.

Я находился на судне Раллы, на том самом корабле, который мы захватили у датчанина Джаррела и чей подвешенный труп давно уже превратился в скелет. Ралла стоял на корме, прислонившись к рулевому веслу.

– Не уверен, что мы должны это делать, господин, – сказал он.

– Почему бы и нет?

Он сплюнул через борт в черную реку.

– Вода слишком быстрая. Она будет мчаться через пролом, как водопад. Даже при спокойной воде, господин, та брешь в мосту – жестокая штука.

– Правь прямо вперед, – ответил я, – и молись любому богу, в которого веришь.

– Если бы мы могли хотя бы видеть пролом, – мрачно проговорил он.

Ралла оглянулся, выискивая взглядом судно Осрика, но его поглотила тьма.

– Я видел, как такое проделывали во время отлива, – сказал Ралла, – но при свете дня и не по разлившейся реке.

– Во время отлива? – переспросил я.

– Вода убегала, как заяц, – хмуро проговорил он.

– Тогда молись, – отрывисто сказал я.

Я прикоснулся к амулету‑молоту, потом к рукояти Вздоха Змея, пока судно набирало скорость, идя по вздымающемуся потоку. Берега реки были далеко. Здесь и там мелькали огоньки, говорящие о том, что в доме тлеет очаг, а впереди, под безлунным небом стояло неясное зарево, подернутое черной пеленой. Я знал – там новый сакский Лунден.

Зарево исходило от неярких костров в городе, пелена была дымом этих костров, и где‑то там Этельред вел своих людей через долину реки Флеот вверх, к старой римской стене. Зигфрид, Эрик и Хэстен узнают, что он там, потому что кто‑нибудь прибежит из нового города, чтобы предупредить жителей старого. Датчане, норвежцы и фризы, даже некоторые саксы, не имеющие хозяина, встряхнутся и поспешат к укреплениям старого города.

А нас несла вниз черная река.

Воины почти не разговаривали. Каждый человек на обоих судах знал, с какой опасностью нам предстоит встретиться. Я пробирался между сидящими на корточках, и отец Пирлиг, должно быть, ощутил мое приближение, а может, в венчающей мой шлем волчьей голове отразился свет, потому что валлиец приветствовал меня раньше, чем я его заметил.

– Сюда, господин, – сказал он.

Он сидел на краешке гребцовой скамьи, и я встал рядом; мои сапоги расплескали воду на днище судна.

– Ты молился? – спросил я.

– Я перестал молиться, – серьезно ответил Пирлиг. – Иногда мне думается, что Бог устал от моего голоса. И здесь молится брат Осферт.

– Я не брат, – обиженно проговорил тот.

– Но твои молитвы могут подействовать лучше, если бог будет думать, что ты – брат, – сказал Пирлиг.

Незаконнорожденный сын Альфреда сидел на корточках рядом с Пирлигом. Финан дал Осферту кольчугу – ее починили после того, как какого‑то датчанина в ней выпотрошило копье сакса. Еще у Осферта был шлем, высокие сапоги, кожаные перчатки, круглый щит и два меча – короткий и длинный, так что он, по крайней мере, выглядел воином.

– Мне следовало отослать тебя обратно в Винтанкестер, – сказал я ему.

– Знаю.

– Господин, – напомнил Пирлиг Осферту.

– Господин, – добавил Осферт, хоть и неохотно.

– Я не хочу посылать королю твой труп, – проговорил я, – поэтому держись поближе к отцу Пирлигу.

– Очень близко, мальчик, – сказал Пирлиг. – Притворись, что ты – мой любовник.

– Будь за спиной отца Пирлига, – приказал я Осферту.

– Забудь о том, чтобы быть моим любовником! – торопливо сказал Пирлиг. – Вместо этого притворись, что ты моя собака!

– И читай свои молитвы, – закончил я.

Я не мог дать Осферту никакого другого ценного совета, разве что раздеться, поплыть на берег и вернуться в свой монастырь. Я верил в его воинское умение не больше Финана – значит, не верил вовсе. Осферт был угрюмым, неспособным и неуклюжим. Если бы не его покойный дядя, я с радостью отослал бы его обратно в Винтанкестер, но Леофрик взял меня в отряд юным зеленым мальчиком и превратил в воина меча, поэтому я буду терпеть Осферта – ради Леофрика.

Мы уже поравнялись с новым городом. Я чуял угольные костры кузниц, видел, как их отраженное зарево блестит глубоко в проулках. Посмотрел вперед, туда, где через реку был перекинут мост, но там все было черным‑черно.

– Мне нужно видеть брешь! – крикнул Ралла с рулевой площадки.

Я снова пробрался на корму, наугад ступая между скорчившимися людьми.

– Если я ее не увижу, – Ралла услышал мое приближение, – то не смогу попытаться ее проскочить.

– Насколько мы близко?

– Слишком близко. – В его голосе слышалась паника.

Я поднялся на рулевую площадку и встал рядом с ним.

Теперь я видел старый город на холмах, окруженный римской стеной. Я видел его благодаря зареву городских костров – и Ралла был прав. Мы были слишком близко.

– Они увидят нас, если мы высадимся здесь, – сказал я.

Датчане наверняка поставили часовых на тот участок стены, что находился от моста выше по течению.

– Поэтому или ты умрешь здесь с мечом в руке, – жестоко сказал Ралла, – или утонешь.

Я пристально смотрел вперед и ничего не видел.

– Тогда я выбираю меч, – без выражения проговорил я.

Моя отчаянная затея сулила нам только смерть.

Ралла сделал глубокий вдох, собираясь прокричать команду гребцам, но так и не издал ни звука, потому что совершенно внезапно далеко впереди, там, где Темез разливался и впадал в море, показался желтый мазок. Не ярко‑желтый, не желтый, как оса, а больной, прокаженный, темно‑желтый свет, сквозивший в прореху в облаках.

За морем занималась заря. Смутная, нерешительная заря, но она все же давала свет, и Ралла не закричал и не повернул рулевое весло, чтобы направить наше судно к берегу. Вместо этого он прикоснулся к амулету, висящему у него на шее, и продолжал вести судно вперед.

– Пригнись, господин, – сказал он, – и крепко держись за что‑нибудь.

Судно задрожало, как лошадь перед битвой. Теперь мы были беспомощны, пойманные, стиснутые в хватке реки. Вода стекала в Темез отовсюду, подпитанная весенними дождями и идущими на спад паводками, и здесь река встречалась с мостом, который громоздился громадными неровными грудами. Вода кипела, ревела и пенилась между каменными опорами, но посередине моста, там, где был разрыв, она лилась сплошным блестящим потоком, обрушиваясь с высоты человеческого роста вниз, крутя и ворча, прежде чем снова успокоиться.

Я слышал, как вода бьется о мост, слышал ее грохот – громкий, как шум гонимых ветром бурунов, разбивающихся о морской берег.

И Ралла направил судно на брешь; он видел лишь ее очертания на фоне тускло‑желтого света восточного неба.

Позади нас была чернота, хотя один раз я увидел слабый утренний свет, отражающийся в блестящем от воды носу судна Осрика, и понял – второе судно держится рядом с нашим.

– Держитесь крепче! – крикнул Ралла команде.

Судно зашипело, продолжая дрожать, и словно понеслось быстрей. Я увидел, как на нас надвигается мост, как он нависает над нами, – и скорчился у борта, крепко вцепившись в обшивку.

А потом мы очутились в проломе, и я почувствовал, что мы падаем. Мы как будто опрокинулись в хаос, разделяющий два мира, и шум стоял просто невероятный. Шум воды, бьющейся о камни, рвущейся вперед, разбивающейся об опоры и льющейся вниз, – он наполнял небеса оглушительней громовых раскатов Тора.

Судно накренилось. Я подумал – должно быть, оно получило удар и сейчас опрокинется на борт, швырнув нас навстречу смерти… Но каким‑то образом корабль выровнялся и полетел дальше.

Наверху была чернота обломанных опор моста… А потом шум стал вдвое громче, палубу окатили брызги, и мы рухнули вниз. Судно нырнуло, раздался треск, словно захлопнулись ворота пиршественного зала Одина; меня швырнуло вперед, а на палубу обрушился каскад воды.

«Мы налетели на камень», – решил я.

Я ожидал, что сейчас утону, и даже вспомнил, что надо схватиться за рукоять Вздоха Змея, чтобы умереть с мечом в руке. Но корабль, качаясь, выпрямился, и я понял: с таким оглушительным звуком нос судна ударился о воду за мостом. Мы живы!

– Гребите! – крикнул Ралла. – Вы, везучие ублюдки, гребите!

В судне было полно воды, но мы держались на плаву, и восточное небо было полно прорех. В смутном свете, пробивавшемся в эти прорехи, можно было разглядеть город и увидеть дворец там, где зиял пролом в речной стене.

– А остальное, – с гордостью проговорил Ралла, – в твоих руках, господин.

– В руках богов, – ответил я и оглянулся.

Судно Осрика боролось с водоворотом в том месте, куда обрушивалась река.

Итак, оба наши судна уцелели, и течение несло нас вниз, мимо того места, где мы хотели высадиться, но гребцы развернули суда и теперь боролись с потоком, чтобы подойти к причалу с востока. Это было хорошо, потому что все наблюдавшие за нами решат, что мы гребем вверх по течению, идя из Бемфлеота. Они подумают, что мы – датчане, явившиеся на подмогу гарнизону, который готовился встретить атаку Этельреда.

У пристани было пришвартовано большое речное судно, как раз там, где мы хотели высадиться. Я ясно видел этот корабль, потому что на белой стене дока ярко пылали факелы. Корабль был прекрасен, с высоким горделивым носом и такой же высокой кормой. На них не укрепили головы чудовищ, потому что ни один норвежец не позволит таким резным головам испугать духов дружеской земли. На борту находился единственный человек, который следил за нашим приближением.

– Кто вы? – крикнул он.

– Я – Рагнар Рагнарсон! – отозвался я и кинул ему канат, сплетенный из моржовых шкур. – Бой еще не начался?

– Пока нет, господин, – ответил он, поймал канат и обмотал вокруг корабельного форштевня. – А когда начнется, всех их прикончат!

– Значит, мы не опоздали?

Я пошатнулся, когда наши суда столкнулись, перешагнул через борт и ступил на одну из пустующих скамей гребцов.

– Чье это судно? – спросил я незнакомца.

– Зигфрида, господин, «Покоритель Волн».

– Красивое, – сказал я. Потом обернулся и крикнул по‑английски: – На берег!

Я увидел, как мои люди хватают оружие и щиты с затопленного днища.

Корабль Осрика подошел к пристани вслед за нашим. Он низко сидел в воде, и я понял, что тот чуть не затонул, промчавшись через разрыв в мосту.

Люди начали карабкаться на «Покорителя Волн», и норвежец, поймавший мой канат, увидел, что у них на шеях болтаются кресты.

– Ты… – начал он – и понял, что ему больше нечего сказать.

Он полуобернулся, чтобы побежать на берег, но я преградил ему путь. На лице его были написаны шок и недоумение.

– Положи руку на рукоять меча, – сказал я, вынимая из ножен Вздох Змея.

– Господин, – проговорил он, словно собираясь умолять о пощаде, но потом понял, что жизнь его подошла к концу, потому что я не могу оставить его в живых.

Я не мог позволить ему уйти, ведь тогда он бы предупредил Зигфрида о нашем появлении. А если бы я связал его по рукам и ногам и оставил на «Покорителе Волн», другие люди нашли бы его и освободили. Он все это знал, и его недоуменное выражение сменилось вызывающим. Вместо того, чтобы просто стиснуть рукоять меча, он начал вытаскивать оружие из ножен.

И умер.

Вздох Змея ударил его в горло, быстро и сильно. Я почувствовал, как кончик меча пронзил мышцы и связки языка. Увидел кровь. Увидел, как рука этого человека дрогнула и выпустила меч, скользнувший обратно в ножны. Я сжал руку врага и удержал ее на рукояти. Я позаботился, чтобы, умирая, он не выпустил меча – ведь тогда его заберут в пиршественный зал мертвых. Я крепко держал его руку, позволил ему рухнуть мне на грудь, а его кровь потекла по моей кольчуге.

– Ступай в зал Одина, – тихо сказал я ему, – и прибереги там место для меня.

Он не мог говорить: давился кровью, стекающей в его горло.

– Меня зовут Утред, – проговорил я. – Однажды я буду пировать с тобой в зале мертвых, и мы будем смеяться, вместе пить и будем друзьями.

Я выпустил его, дав телу упасть, опустился на колени и нашел амулет убитого – молот Тора. Срезав его Вздохом Змея, спрятал в поясную сумку, вытер кончик меча плащом убитого и снова сунул клинок в выстланные овчиной ножны. Затем принял у своего слуги Ситрика щит и сказал:

– Давайте высадимся на берег и возьмем город.

Потому что пришло время сражаться.

Глава 5

А потом внезапно стало тихо.

Конечно, не совсем тихо – река шипела, пробегая через пролом в мосту, небольшие волны шлепались о борта судов, потрескивали оплывающие факелы на стене дома, и я слышал шаги моих людей, выбиравшихся на берег. Копья и тупые концы копий постукивали по обшивке судов, лаяли собаки в городе, где‑то раздавался хриплый гогот гусака. Но, не считая этих звуков, кругом было тихо. Рассвет стал бледно‑желтым, солнце оставалось полускрыто темными тучами.

– И что теперь?

Рядом со мной появился Финан. Стеапа возвышался над ним, но молчал.

– Мы идем к воротам, – сказал я. – К Воротам Лудда.

Но не двинулся с места. Мне не хотелось двигаться. А хотелось вернуться в Коккхэм, к Гизеле.

Это не было трусостью. Трусость всегда с нами, и храбрость тоже – та, что побуждает поэтом слагать о нас песни. Храбрость – просто воля, преодолевающая страх.

Мне не хотелось двигаться из‑за усталости, но не физической усталости. Тогда я был молодым, ранам войны лишь предстояло высосать из меня силу. Думаю, я устал от Уэссекса. Устал сражаться за короля, которого не любил. И, стоя на пристани Лундена, не понимал, почему вообще должен за него сражаться.

Теперь, вглядываясь в те времена сквозь прожитые годы, я гадаю – не была ли моя апатия делом рук человека, которого я только что убил и к которому пообещал присоединиться в пиршественном зале Одина. Я верил, что люди, которых мы убиваем, неразрывно связаны с нами. Нити их жизни, ставшие призрачными, сплетаются с нашими, и ноша убитых остается с нами, чтобы преследовать нас до тех пор, пока острый клинок не перережет наконец и нашу жизнь. Я чувствовал угрызения совести, что убил того норвежца.

– Собираешься вздремнуть? – спросил присоединившийся к Финану отец Пирлиг.

– Идем к воротам, – повторил я.

Это было похоже на сон. Я шел, но мысли мои блуждали где‑то в другом месте.

«Вот так мертвец и ходит по нашему миру», – подумал я.

Потому что мертвец и впрямь вернулся. Не Бьорн, притворившийся, будто встал из могилы. Но в самой густой темноте ночи, когда никто из живых не может их увидеть, мертвые бродят по нашему миру.

«Они должны лишь наполовину видеть этот мир, – подумал я, – словно знакомые им места подернуты зимним туманом».

И я гадал – не наблюдает ли сейчас за мной отец. Почему я подумал о нем? Я не любил отца, и тот не любил меня. Он умер, когда я был еще мальчиком. Но отец был воином, поэты слагали о нем песни. И что бы он обо мне подумал?

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒