ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 5 страница

"Хлеб, хлеб, хлеб",- было у всех на устах.

И всем этим огромным трудом - на фронтах, на заводах, на колхозных полях - руководил один всенародный штаб - партия.

- Власьевна,- удивлялась Таня,- зачем столько хлеба? Почему нельзя немножечко отдохнуть?

- Да ведь, Чижик, война... Бойцы врага пулей бьют, а мы зерном.

- Как зерном?

- Фашисты думали: поразорят колхозы в тех местах, что временно у нас взяли, и наши бойцы начнут голодать. АН нет! Мы в других колхозах вдвое, втрое собрали и всех накормили. Ну, а для этого, видишь, как работать надо.

Таня видела и сама старалась работать лучше на школьном участке.

"И я вас зерном",- думала она, склоняясь над снопом, когда уж очень болели руки.

* * *

И вот неделя прошла.

На школьном участке, словно крепости, стоят золотые суслоны, сохнут на ласковом осеннем ветерке.

Таня загорела, окрепла, зарумянилась. Хохол у нее выгорел и золотится на солнце. Ладони у Тани огрубели. Круглые желтые мозоли сели на них рядком.

У Леночки щеки стали смуглее.

Завтра уже не надо идти в поле.

Тане даже жалко. Хорошо было вставать на рассвете, шагать по росистой тропе, слушать перезвон кос. Хорошо было, накрыв последним снопом суслон, выпрямиться, потереть поясницу и оглянуться кругом. Поле чисто. Ни одного колоска не торчит нигде. Власьевна деловито вытирает косы, обертывает их мешковиной. Марья Петровна отряхивает с платья пыль. Лена приглаживает волосы.

Дело сделано, можно идти домой!

А вечером как чудесно было мыться в жаркой бане, смывая пыль и пот с усталого тела, выбирая соломинки из волос!..

Власьевна стегала Таню душистым березовым веником.

- Веник пройдет, всю боль уберет с белого тела, с крепких костей,приговаривала она, смеясь.

А Таня взвизгивала и стонала от восторга.

И вот, чистые и довольные, сели они ужинать.

- Ну, завтра поспи подольше, Чижик,- говорит Лена,- а то ты что-то похудела; надо и отдохнуть.

- Хорошо,- соглашается Таня,- с удовольствием посплю.

А тут скрипит дверь, и входит председатель колхоза.

Таня видит его в первый раз. Какой старый дедушка! Запыхался. Видно, нелегко ему подниматься в гору.

Лена бежит ему навстречу, берет у него шапку и палку из рук, ведет к столу. Власьевна вытирает лавку передником.

- Милости прошу, Иван Евдокимыч, откушай с нами чайку.

Председатель смотрит на Таню, сидящую у стола, на хлопочущих Власьевну и Лену и понимающе улыбается:

- Подружились, значит? Вот это хорошо. Птаха в бурю всегда на дерево прячется. Ты жмись к ней, дочка, жмись! Власьевна - она голова. Она у нас генерал! Где какие неполадки увидит, забушует в сельсовете. Но ничего, справедливая женщина.

- Ну уж ты скажешь, Иван Евдокимыч! Сам ведь не тихий. Вон на старости лет какую тяжесть на плечи взял! - говорит Власьевна.

- Что поделаешь, некому ведь! Наши там воюют, а нам здесь приходится. Вот кончится война, возвратятся сынки, Иван Дмитриевич с фронту придет, тогда и отдохну. А сейчас, знаешь, Афанасьюшка, иной раз и думаешь: счастье-то какое, что в тяжелое время и мы, старики, пригодились, сумели плечо подставить, а не то, что в стороне лежать да охать. Иван Евдокимович говорит, а сам внимательно смотрит по сторонам.

- Устроилась, значит, дочка? Ты не стесняйся; если что нужно, прямо ко мне беги. Много не можем, а капустки там или картошки подброшу.

- Спасибо, Иван Евдокимыч.

Председатель усаживается поудобнее и говорит строго:

- Вот что, красавица, завтра ты нам дело наладь. Уборку мы кончили, а колоски с поля собрать нужно. Колосок к колоску - мешок к мешку. Собери-ка ты свою пионерию, и выходите завтра в поле, чтобы были поля чистые, словно изба к празднику.

- Хорошо,- говорит Лена.

- Ты не сомневайся, Иван Евдокимыч, она сделает,- подтверждает Власьевна.

- Знаю уж, бабы по деревне похвалу ей поют, говорят, новая учительница хоть куда! И сводки наладила, и книги ребятам направила, и в поле поработала. От мирских глаз ведь не скроешься.

Лена краснеет от удовольствия.

* * *

Утром на школьном дворе собрались веселой гурьбой ребята - весь четвертый класс во главе со звеном. Пришли даже малыши из второго класса. Только Миши Теплых опять не было.

- Где же он? - спросила Лена,- почему не подчиняется пионерской дисциплине?

- Он в кузне, дяде Васе помогает наладить молотилку. Он там нужен. Его ко всякой машине допускают! - Петя завистливо вздохнул.

Манька стояла в стороне, надув губы, и капала слезами. Нюра крепко держала ее за руку.

Леночка подошла к девочкам.

- Что такое, Маня? Почему ты плачешь?

У Маньки быстрее закапали слезы.

- Кто тебя обидел, Маня?

- Она...- Манька кивнула на Нюру. Нюра стояла с непреклонным видом.

- Она? Что же она сделала с тобой?

- Вымыла! - горестно всхлипнула Манька.

Ребята залились смехом.

- Вот это так обидела!

- Глядите, глядите, и вправду чистая!

Манька вырвала руку у Нюры, отбежала в сторону, запрыгала по-воробьиному на двух ногах и запела:

- Буксир, буксир, двенадцать дыр! За мной не угонишь, сама потонешь.

Слез у нее как не бывало.

Никогда у нее не поймешь, у этой Маньки, что у нее всерьез, а что нарочно.

В поле ребята разбрелись по сторонам и разделились. Мальчики в одном конце, а девочки кучкой вместе.

Ребята собирали колоски сначала себе в корзины, а потом сносили в общие кучи. Мимо них то и дело проезжали телеги, груженные серебряными снопами: девушки возили ячмень в сушилку. Ни одна не проедет молча:

- Эй, работнички! Шевелитесь, не спите!

- Что-то больно мелки! Сколько вас на фунт сушеных идет?

Саша обрывал их солидным басом:

- Проезжай, проезжай, не задерживайся, мелки да крепки!

А Климушка серьезно отвечал на вопрос о сушеных:

- Шемь.

Ребята работали по-разному. Таня наклоняется, как заведенная: всё боится, как бы не сказали, что она хуже других. У нее уже и вихор вздыбился, и пот течет по лбу и скатывается с курносого носа. А Нюра присядет на корточки и быстро, чистенько всё вокруг себя подберет, словно метелочкой подметет. А потом отойдет на шаг и снова так же. И коса у нее не растреплется, и щеки не зарумянятся.

Женя и Валя ходят рядком, собирают в одну корзинку и о чем-то своем беседуют.

Манька успела уже песенку выдумать и поет ее на всё поле. Хоть Таня Маньку и не любит, а сознаться должна: голос у нее звонкий, почти как у Леночки. И песенки выдумывать ловка:

У нас речка неглубока:

Можно камешки достать,

Берите, девочки, корзинки,

Идем колосья собирать!

Мальчишки с криком и гиканьем мечутся, будто и без толку, по всему полю. А всё-таки корзинки V них полнятся,- не отстают от девчонок.

Высоко поднялось солнце; высоки стали кучи собранных колосков. А ребята что-то слишком низко гнутся, слишком долго не распрямляются устали.

Лена хлопнула в ладоши и губами заиграла, как на горне, сбор:

"Слушай внимательно звуки призывной трубы!"

Ребята набежали со всех сторон.

- Отдых,- говорит Лена,- садитесь в кружок.

Лена снимает передник и расстилает его на земле.

- У кого что есть закусить, кладите сюда; сейчас столовую откроем.- И Лена кладет на передник два больших куска хлеба с зеленым луком, свой и Танин.

И ребята кладут - кто ярушник, кто шаньгу, кто печеную картошку, а у кого и ничего нет. Те смотрят в сторону. Вот это-то Лена и знала.

- А у кого ножик есть? - спрашивает она.

Саша лезет в карман, долго пыхтит и отцепляет приколотый английской булавкой перочинный ножик. Он протягивает его Лене, смотрит умоляюще:

- Только не потеряйте, Лена Павловна, это трофейный. Папка с фронта привез. И дайте, я вам сам открою, вы не сумеете. Там и пробочник, и для консервов, и крючок такой - в ушах ковырять.

- Ну, это уж ты выдумал, для чего-нибудь другого, наверное.

- Это, конечно, для фрицев, а нам ни к чему,- степенно уверяет Саша.

Ребята смеются.

- Ну-ка покажи, покажи!

- И мне пошмотреть!

- Всё ты, Сашка, врешь, это не для ушей, всегда выдумаешь чепуху. Лена Павловна, он врет.

- Разве бывают такие большие уши? - удивленно спрашивает Алеша.

Лена пересчитывает глазами ребят, берет ножик и делит всё на равные части.

- "Вам орех и нам орех, и делите всё на всех!" Кушайте, ребята.

И пока ребята жуют, Лена высыпает из одного колоска зерна на ладонь, пересчитывает их и рассказывает ребятам, сколько зерен в одном колоске, сколько колосков остается на поле, сколько полей в Советском Союзе, сколько бойцов на фронте можно накормить душистым мягким хлебом, спеченным из колосков, собранных ребячьими руками.

Перед глазами ребят вагоны, поезда с зерном, ковриги хлеба, бойцы за обедом. Ребята поражены и довольны. Каждый чувствует, что он помогает фронту. Саша вскакивает на ноги.

- Эй, поднимайся, расселись тут! А дело не ждет. Вон Манька: собирать - так старуха, а жевать - так молодуха! Давай за работу!

И с удвоенной энергией наклоняются ребята к земле, и растут-растут кучи колосков.

Когда солнце уже садилось, прямо к ним на поле приехала телега. На передке, широко расставив ноги в больших мужицких сапогах и крепко держа вожжи, стояла рослая девушка Паня Кашина. За ухом у нее торчал пучок ромашки, а зубы белели на черном от пыли лице так же, как белые лепестки в черных волосах.

- Эй, работнички,- закричала она звонко,- Иван Евдокимыч за вашим урожаем прислал! Да и вас велел в деревню подбросить. Грузите пока урожай! - Она сбросила им на землю мешки, и ребята, смеясь и толкаясь, стали складывать в них колоски.

Десять мешков туго набили работники, забросили их на телегу.

- Ну, залезай,- крикнула Паня,- прокачу с почетом!

Она взмахнула кнутом, и, взметая пыль, понеслась телега через поле, по проселку, в деревню.

Тут озорная Паня прокатила ребят по главной улице. Телега дребезжала на ухабах, кони звенели удилами, а ребята пели во всё горло: "Мы красна кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ..."

Усталые до предела, колхозницы, возвращаясь с поля, останавливались, пропуская телегу, и вдруг улыбались. А одна молодуха крикнула вслед: "Молодцы, ребята! Вернутся отцы, за вас стыдиться не будут, работнички!"

Петр Тихонович заходит в дома

Таня проснулась от стука в окно; чей-то голос весело кричал:

- Вставай, вставай, Власьевна, плясать выходи!

В кухне загудел пол,- это Власьевна спрыгнула с печки. Лена повернулась на другой бок, пробормотала что-то и снова заснула. А Таня уже всунула ноги в туфли, накинула халат и выбежала в кухню.

Власьевна уже сбрасывала крючок с двери. Была она босая, в накинутом поверх рубахи полупальто, руки у нее дрожали, но лицо улыбалось на звук веселого голоса. Она стремительно распахнула дверь.

У самого крыльца стояла двуколка, забрызганная грязью, а на ней, как большой важный медведь, сидел почтальон Петр Тихонович, бережно держа сумку с почтой. Рыжая борода его сияла в лучах солнца, как медная, а глаза хитро щурились и улыбались.

Власьевна вся так и потянулась к нему и даже не заметила, что унылая лошаденка деловито принялась за подсолнух под окном.

- Ну как,- сказал Петр Тихонович,- плясать будешь или шкалик поднесешь?

И Петр Тихонович потянул из сумки кончик треугольного фронтового письма.

- Да родной ты мой, да я тебя сейчас чайком попотчую. У меня ярушнички мягкие есть.

И Власьевна уже вскрывала письмо, уже читала его, уже улыбалась гордо, не замечая, как стынут на утренней росе босые ноги.

- От Митеньки,- сказала она,- медаль получил. Ну, так и быть должно. И всё же приятно. Далеко сынок укатил! А от Ванюшки?

- Ну, ты больно прыткая. Тебе - как мед, так и ложка. Ванюшка пишет, завтра привезу.

Лошадь уже доедала любимый подсолнух Власьевны.

- А нам от папы письма нет?! - спросила Таня.

- И вам, доченька, пишут.

Власьевна спохватилась.

- Да что ж это я! Зайди, обогрейся, милости прошу, Петр Тихонович.

И Власьевна в пояс поклонилась почтальону.

- И то зайду, очень пить хочется. У меня сегодня великий день, Власьевна: восемь писем с фронта везу! Радости-то, радости сколько в моей сумке! - И Петр Тихонович грузно спрыгнул с двуколки.

Потом Власьевна завертелась по избе, словно молоденькая: она поила Петра Тихоновича чаем, поставила перед ним все свои заветные конфетки, резала и резала душистый ярушник, как будто не один Петр Тихонович, а целый десяток почтальонов привез ей письма. Она зряшно переставляла с места на место вещи, будила Лену и требовала, чтобы она показала на карте, где река Висла. Наконец сказала:

- Ну, чаевничай здесь, Петр Тихонович, а я на деревню побегу, бабам всё-таки похвастаю про медаль, да и к Марушке в правление колхоза,- небось, тоже глазыньки проплакала.

- Мне чаевничать некогда, люди писем ждут, надо ехать скорей.

Петр Тихонович вытер покрывшийся испариной лоб и посмотрел на пригорюнившуюся Таню.

- Не горюйте, милая, скоро и от папаши письмо получите. Раз я говорю,значит, правда. Чем зря грустить, едем-ка со мною письма развозить. На чужую радость насмотритесь - на душе веселее станет.

И вот уже Таня важно сидит в двуколке. Петр Тихонович дал ей подержать сумку, и она тяжело лежит на коленях. Таня держит ее обеими руками. Лошадь медленно спускается с крутой горы, но не в силах сдержать тележку и рысью влетает на улицу деревни. На дребезжание колес во всех избах открываются окна, двери, ворота, и все с надеждой смотрят на Петра Тихоновича.

Кое-кто спрашивает, нет ли ему чего, но большинство молчит, глядит со страхом, с надеждой, с мольбой...

Петр Тихонович для каждого находит слово:

- Нету еще, Марьюшка, нету, но будет, обязательно будет, я тебе говорю. А ты что выбежала? Кому я в пятницу письмо привозил? Еще захотела? Думаешь, у него только и делов на фронте, что мамке писать?

К домам, в которые у него есть письма с фронта, Петр Тихонович подъезжает рысью и вожжи натягивает так, как будто его старая кляча орловский рысак дорогих кровей.

- Выходи! - кричит он зычно, хотя хозяйка уже стоит у порога.

Как бережно принимают заскорузлые руки треугольнички писем! Как любовно смотрят покрасневшие глаза на радостного вестника! Его угощают ярушником, шаньгами, печеным яичком. Не знают, как благодарить за эту весть о далеком, живом, здоровом...

Как будут сегодня работать, сжимая серп, лопату, топор, эти руки, в которых трепещут белые листки!

У одной избы Петр Тихонович хмурится и сворачивает в проулок.

- Почему сюда? - спрашивает Таня.

- Тише,- отвечает Петр Тихонович, почему-то шепотом,- мимо тетки Анисьи не хочу ехать. Четвертый месяц письма дожидается. Ох, беда...

Но вот уже сумка почти пуста, розданы письма, газеты, книги, пакеты в сельсовет и в правление колхоза.

- Теперь,- говорит Петр Тихонович торжественно,- к тете Дуне на свиноферму, ей особый почет: она инвалид, стахановка, а сын,- Петр Тихонович поднимает указательный палец,- Герой Советского Союза!

Тетя Дуня и Тимка

Двадцать пять лет было тете Дуне и три года сынку ее Тимке, когда принесли ее на носилках в избу. Лежала она такая белая и смотрела неподвижными глазами в потолок, что Тимка даже не заплакал. Забился на печку, закрыл глаза и дрожал всем телом.

В жаркую страдную пору работала тетя Дуня у молотилки. Ребята вертелись около нее вьюнами. Никто и не заметил, как слишком близко подскочила к машине крохотная Марушка. Зацепили зубья за красное платьице, закрутили, и, если бы не тетя Дуня, не бывать бы Марушке первой красавицей в Бекрятах. За жизнь Марушки заплатила тетя Дуня правой рукой. Недаром говорили по деревне, что у Марушки две матери: одна родила, а другая от смерти выкупила.

Дядя Егор, рассердись за что-нибудь на дочь, говорил ей сурово:

- Ты должна быть на селе первой работницей, в колхозе первой помощницей, за тебя дорогая цена плачена!

Два месяца пролежала тетя Дуня в больнице и вернулась домой худенькая, бледная, с пустым рукавом на правом плече.

Беда никогда не приходит одна. В это же время умер муж тети Дуни. И осталась тетя Дуня с Тимкой и с грудной девочкой Симой, да с одной рукой.

В старые времена погибла бы баба с ребятами, пошла бы кусочки под окнами просить, да и сгинула бы где-нибудь на дороге.

А советская власть поддержала и помогла.

И когда стали люди собираться в колхозы, первой записалась в артель тетя Дуня.

И сказала тетя Дуня на собрании:

- Одну только руку я в колхоз несу, но не сомневайтесь, люди: работать буду так, словно у меня и вторая выросла.

И правда, ни в чем не отставала Евдокия Поликарповна от других работников.

А тут и Тимка подрос. Жалел мать, старался ей помочь. На седьмом году научился грамоте, на восьмом в школу побежал.

На все школьные праздники приходила Евдокия Поликарповна. Почетной гостьей была мать отличника Тимки.

Шли годы. Старые старились, молодые росли.

Поздновато однажды вернулся Тимка домой, по-хозяйски уселся за стол и сказал матери:

- Отец тележного скрипу боялся, а сын в комсомол записался.

Завелись в избе газеты. По вечерам читал матери книжки. И не думал тогда о том, как далеко побывать придется.

В свободное время забегал Тимка на конный двор, объезжал лошадей, и самые молодые и горячие в его руках были спокойны и покорны. Всегда для него находилось дело, и от дела он не бегал.

Но больше всего полюбил лесовать, охотничать.

Лесная трава, еще мокрая от росы, серебряной тропкой стелется под ногами. Заяц мелькнет под тяжелой веткой пихты. Скользит по дереву бойкая векша. Прошумит твердыми крыльями тетерев. Сколько тут живности! Гляди в оба.

Метким стрелком стал Тимка, хорошим охотником. Научился тихо красться по лесу, бить без промаха, находить добычу по мелким приметам.

Рос Тимка, рос колхоз, вырастали в колхозе и люди. Лучшим работником стала в колхозе однорукая тетя Дуня. Такую свиноферму завела, что приезжали из других районов на тети Дунины дела поглядеть.

В сорок втором году ушел Тимка на фронт, И там пригодились ему лесные, охотничьи его повадки.

В один и тот же месяц тетя Дуня в тылу за работу орден получила, а Тимофей Иванович на фронте героем стал. Много фашистов убитых у него на счету имеется!

Вот о чем рассказывал Тане Петр Тихонович, пока не остановил лошадку у ворот свинофермы.

Тимофей Иванович

Во дворе было тихо, а из длинного, большого здания свинарника несся визг, хрюканье, звяканье ведрами.

Петр Тихонович встал на тележке.

- Евдокия Поликарповна! - закричал он зычным голосом.- Выходи, мать, порадую.

Таня соскочила наземь.

- Давайте, я позову ее.

- Что ты! Что ты! Да тебе тетя Дуня голову оторвет! Туда посторонним ходу нет. Тут порядки строгие.

И Петр Тихонович снова закричал:

- Выходи, Дунюшка! Письмо привез!

Тетя Дуня вышла на порог, прикрылась от солнца рукой.

- Кто тут шумит?

Увидела Петра Тихоновича и подбежала к тележке.

- Письмо, Тихоныч?

- Письмо, письмо, Поликарповна...

Тетя Дуня взяла письмо, повертела в руке, прижала к груди и засетовала:

- Очки-то я дома, очки оставила... вот горюшко! Что теперь делать буду? Вот беда!

- А ты дай, Поликарповна, вот девушке, у нее глаза молодые, острые, она прочитает.

- Сейчас, сейчас, только погляжу маленько.

Тетя Дуня с трудом развернула письмо, всматривалась в него, а слезы застилали ей глаза и капали и капали на страничку. На листке оставались лиловые пятна. Таня потянула Петра Тихоновича за рукав.

- Дядя Петя, я так ничего не разберу, смотрите, там кляксы делаются.

Петр Тихонович легко взял письмо от Евдокии Поликарповны.

- Довольно, мать, слезами-то капать, послушай-ка лучше, что сынок пишет. Читай, девушка.

"Сегодня я получил, мамочка, два ваши драгоценные для меня письма. Одно с вашей карточкой, а другое с платочком Симы. Я увидел вас на карточке. Конечно, большие произошли в вас перемены. Конечно, вы, мамочка, очень постарели, и это потому, что много за меня беспокоитесь. Но часто писать мне мешают бои, да и к вам от меня не простая дорога. Не расстраивайтесь и не плачьте обо мне, я жив и здоров, живу прекрасной боевой жизнью. А если мне придется погибнуть, буду умирать героем, чтобы моя смерть обошлась им дорого. А пока я жив, не плачьте, а наоборот, гордитесь, что я защитник Отечества и что это вы воспитали меня таким.

В школе я только на карте видел да в книжках читал про те области, города и реки, через которые мне сейчас пройти пришлось. Прошли мы с боями немало, и каждый день я вижу невыносимые сердцу зверства фашистских банд и наши села и города, залитые кровью. Но на школьных картах ничего не изменится, всё будет восстановлено по-прежнему, и, как раньше, будет идти наша счастливая жизнь. Будет нам с вами о чем вспоминать про всё прожитое в большой разлуке, про ваши обо мне слезы и про мой пройденный с боями путь.

А теперь порадуйтесь вместе со мною, мамочка: скоро будет у меня партийный билет, совсем такой, какой был у товарища Ленина.

А еще наградили меня орденом боевого Красного Знамени.

А за сим шлю я вам, мамочка, свой далекий боевой привет и прошу вас: поберегите свое здоровье для нашей радостной встречи. Мы одержим победу, и к вам я приеду на горячем боевом коне. А теперь не забывайте своего сына Тимофея, снайпера Красной Армии, и прошу вас, не плачьте".

Но тетя Дуня продолжала плакать и вытирать слезы рукой. И у Тани защекотало-защекотало в носу, и ее слезинка капнула на листочек, и расплылось лиловое пятнышко.

- Э, бабы! - сказал Петр Тихонович,- распустили реки соленые; тут радоваться надо, а они вон что!

Петр Тихонович обдернул гимнастерку, вытянулся перед тетей Дуней:

- Дозвольте, Евдокия Поликарповна, поздравить вас с награждением сына вашего Героя Советского Союза орденом Красного Знамени.

Тетя Дуня вытерла слезы и сказала с достоинством:

- Спасибо на добром слове, Петр Тихонович. Сделай милость, заезжай вечерком чайку откушать. Я шанежек напеку для такого случая. Не каждый день сына в партию принимают и ордена дают.

- Заеду, заеду! А теперь прощай пока! Едем, девушка!

- Пусть погостит, на мое хозяйство посмотрит. Она городская, ей, верно, интересно.

- Ну, оставайся тогда.

И Петр Тихонович влез в тележку и тронул лошадь.

Великое сидение

Таня двинулась к двери. Тетя Дуня схватила ее за плечо.

- Куда ты? Разве так можно! У меня там малышей полно. Постой-ка тут.

Она вернулась назад через несколько минут, держа в руке толстый, сшитый из грубого холста, но чистый халат.

- Вот это надень, а тут вот ноги протри.

На пороге свинарника лежал соломенный коврик, густо посыпанный каким-то белым порошком.

- Культурно в свинарник надо входить. Молодняк, он нежный, заразу занесешь - и конец всему делу.

Таня удивляется. Она думала, что это ее защищают от поросят халатом и порошком, а оказывается, наоборот. Несколько смущенно она переступила порог.

Кто это сказал, что свиньи грязные? Кто допустил такую клевету? Хозяин у свиньи может быть грязный и нерадивый. А если такая хозяйка, как тетя Дуня, то на свиней можно только любоваться.

Длинное здание было ослепительно выбелено известкой. Пол чисто выскоблен. В открытые окна лились солнце и свежий воздух. По обе стороны прямого прохода были сделаны высокие загородки. На каждой дверке дощечка с кличкой свиньи.

И имена-то у них какие: Красавица, Белоснежка. Это тебе не Чушка или Хрюшка!

И в клетках ни помоев, ни грязи, ни объедков.

- Вот тут у нас матки с малыми поросятами.

В каждой клетке лежала бело-розовая чистая-чистая свинья, а около нее копошились смешные, курносые, словно фарфоровые поросятки.

- Сейчас у нас всего пять маток,- вздохнула тетя Дуня,- а вот кончится война, такую ферму заведу, что в Москве узнают.

Молоденькая свинарка подбежала к тете Дуне.

- У меня вода уже готова. Можно начинать?

- Давай. Хочешь, девочка, посмотреть, как малыши купаться будут?

Таня только кивнула. Она онемела от восхищения.

- Ну, конечно,- продолжала тетя Дуня,- нет у нас еще настоящего порядку. Вот водопровода нет, ведрами воду таскаем, а всё-таки культуру соблюдаем.

В предпоследнем загончике толпилось десятка два поросят с задорно закрученными хвостиками. Тоненько повизгивали, стучали копытцами, напирали друг на друга и всё рвались к узенькой, низкой дверке.

- Ишь, как освежиться охота,- рассмеялась тетя Дуня,- ну, становись, Ольга.

Тетя Дуня и ее помощница Ольга взяли огромные лейки с подогретой водой, встали по бокам узкой дверцы и откинули крючок. С веселым визгом ринулись поросята под теплые струи.

Таня рассмеялась: они так забавно виляли окорочками, поднимали кверху розовые пятачки, старались вытеснить друг друга, обиженно хрюкали, если на них попадало мало воды.

А Оля еще каждого рукой прошурует.

- Вот так, вот так, чистенькими нужно быть.

- Ну, а теперь беги домой, девочка, да по дороге загляни в загончик, где дышит воздухом наша Машка; такой второй, верно, в мире не найдешь.

На зеленой полянке стояла Машкина квартира. Загородка была высокая, и Таня, чтобы лучше разглядеть Машку, влезла на самую верхнюю жердь, уселась поудобнее, посмотрела вниз и испугалась. Это даже не было похоже на свинью. В загоне лежала огромная розовая туша с большой пастью, с широкими, как лопухи, ушами. Глазки у нее были маленькие, узенькие и такие сердитые, что Тане стало не по себе.

Нет, Машка ей не понравилась!

Таня хотела слезть, но Машка грозно хрюкнула. Девочка замерла. Потом осторожно спустила ногу на нижнюю жердь. Машка дернула ухом. Таня быстро подтянула ногу обратно.

- Маша,- сказала она сладеньким голоском,- Машенька, ты полежи, а я домой пойду; Леночка, верно, беспокоится.

Таня снова попыталась слезть, но Машка так грозно рыкнула, что девочка окончательно окаменела.

Так началось великое сидение.

Машка не позволяла девочке слезть. При малейшем движении Тани она дергала ухом и хрюкала. Минуты шли за минутами, а Таня оставалась на верхней жерди, словно птица на застрехе. Она чувствовала себя, как охотник, который сидит на дереве, а внизу лежит свирепый тигр и ждет, когда охотник устанет и свалится прямо в его кровожадную пасть.

А дома Леночка, наверное, беспокоится, и Власьевна обещала сегодня спечь картофельный пирог.

Таня с тоской смотрела на двери свинарника,- не выйдет ли оттуда кто-нибудь. Никого.

Вдалеке прошел дядя Егор, но как закричишь? Он далеко, а страшная Машка близко. Неизвестно, что из этого выйдет.

Ноги у девочки занемели.

"Вот упаду - и тогда конец... съест... как у Некрасова в стихотворении...- с ужасом думала Таня.- И никто никогда не узнает... разве только сандалии выплюнет..." Тане стало жалко себя до слез. А она-то думала, папу увидит, домой еще поедет, с Нюрой сходит за черникой, картофельный пирог будет есть, и вот... всему конец!

В это время тетя Дуня вышла из свинарника. Поглядела по сторонам, заметила девочку, постояла минутку.

"Вот-вот уйдет! Вот-вот уйдет!" - со страхом думала Таня.

Но тетя Дуня подошла к загородке.

- Что ты тут так долго делаешь, девочка?

Таня молча поманила ее пальцем.

- Что такое?

- Боюсь,- сказала Таня шепотом.

- Кого?

- Машки... не позволяет слезть, ушами дергает...

- Ах ты, глупенькая,- рассмеялась тетя Дуня,- Машка спит, а ушами дергает потому, что ее мухи кусают.

Тетя Дуня сняла Таню с загородки и легонько шлепнула.

- Беги домой, вояка!

Теперь уже можно об этом рассказывать. Теперь уже Машка боится Таню. Таня тычет ее голыми пятками в толстые бока, кормит сочной травой и на все Машкины капризы даже бровью не поведет.

А тогда Таня обо всем промолчала, и тетя Дуня ее не выдала.

Скучать некогда

Больше Таня не скучает. Хлопот у нее полон рот. Саша каждый день звено собирает. Скоро первое сентября, а сколько еще нужно сделать!

Лена теперь редко уходит со школьного участка, да и ребята толкутся тут с утра до вечера.

- Словно медом вам школьный двор смазали,- ворчит Власьевна.

Медом не медом, а интересно, хлопотно и весело стало на школьном дворе.

Во-первых, пионерская работа.

Во-вторых, Лена Павловна. Сколько она всякого рассказывает, с ней не соскучишься!

Потом - Таня и ее книги. Почти все ребята перечитали "Тимур и его команда", принялись за "Школу".

Таня на выдумки неистощима. На сеновале она устроила убежище, там собираются друзья: Таня, Нюра, Саша, Алеша, Петя, Манька, ну и, конечно, Климушка и круглая Тонька. Забегают и сестры Веселовы. А Таня звену и название придумала: "Звено дружных". Лена Павловна и Саша одобрили.

В каждой работе, в каждой затее звено дружных впереди. И работают вместе, и в лес идут вместе. Принесут грибов, ягод и ссыплют на одну сковородку, в одну чашку. Все ребята к звену тянутся. Малыши только и мечтают, когда их в пионеры возьмут.

В субботу убирали школьный огород. Веселое это дело - собирать урожай! Таня больше всего любит дергать морковку. Ухватит ботву, понатужится и вытащит. А морковка чистая, толстая, как веретено с намотанной пряжей. Отрежет Таня ботву, бросит морковку в ведро, и зазвенит ведро на весь огород.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒