ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 4 страница

- Пошли, Таня!..

А старушка схватывает ложку и стучит по кружке.

- Обедать! Обедать! - кричит она.

Усталые доярки стягиваются к костру, растирая онемевшие ладони. Ни одна не пройдет мимо Власьевны, чтобы не поздороваться с ней.

- Здравствуй, Власьевна!

- Здорово, Афанасьевна.

- Как сынки, пишут ли?

- А это чья такая курносая?

- Здравствуй, Александра Степановна,- говорит Власьевна одной из них,вели Нюре завтра с ребятами в школу идти, учительница приказала.

Власьевна направляется к большой черной корове, садится на скамеечку и начинает доить. Вот ведро полно.

- Ну, неси, Чижик, к лошади.

Таня вся изогнулась влево, тащит полное ведро и с ужасом видит, как молоко выплескивается на ее сандалии.

"Ой, не донесу,- думает она,- расплещу половину".

Но дело не так уж плохо. Таня приноравливается, и молоко перестает плескаться; только мерно колышется в ведре.

А вот и повозка. Таня ставит ведро на землю.

- На,- говорит она Саше и вытирает мокрый лоб.

- Выливай,- равнодушно приказывает Саша, стругая какую-то палочку.

Вот это уж совсем невозможно! Влезть на двуколку с полным ведром, да еще поднять его над высоким бидоном!

- Эх ты! - говорит Саша,- неумеха! - Он ловко вспрыгивает на двуколку.- Давай сюда!

Таня, натужась, подает ему ведро, выплескивая часть молока себе на живот. Саша лихим движением выливает молоко в бидон. "Лови!" - он бросает ведро.

Ведро падает на траву, жалостно звеня жестяными боками. Всё это Тане очень обидно.

Когда она подбегает к Власьевне, у той уже полно второе ведро. И все начинается сначала. Но все-таки Таня приноровилась. Пятое ведро она пронесла, не разлив ни капли. И, наконец, настал момент, когда она так быстро обернулась, что у Власьевны подойник был надоен только наполовину. Саша перестал над ней издеваться.

Доярки кончили отдых и принялись за дело. Власьевна сняла передник и, снова энергично повернув Настасью Ивановну, повязала передником старушку и опустилась на траву.

- Так что, Настасья Ивановна, домой скоро собираетесь?

- Собираемся, милая, собираемся, калинов цвет. Выгнали уже врагов от нас. Надо скорей дело начинать.

- Рассказала бы ты, Настасья Ивановна, этой вот вострушке, как вы до нас добирались. И мне охота еще раз послушать, а этим малым, как я думаю, про такие дела знать непременно надо. Пусть понимают, что народ одолел.

- Расскажу, расскажу, Афанасья Власьевна. Вот пока вода закипит подойники мыть, я и расскажу.

А Таня уж уселась на траву, прижалась к коленям Власьевны и приготовилась слушать.

Рассказ Настасьи Ивановны

Как подошел к нашим местам враг, дали мне приказ увести наше колхозное стадо в здешние края. Собрала я обоз немаленький, сами считайте - доярки да ребята ихние, да вещички, подойники, ведра, продукты там, котлы,- большущий обоз образовался.

Вышли мы в погожий денек, словно медом налитой. Перед околицей я и говорю:

- Ну, бабочки, давайте только, чтобы слез да вою не было. Пусть нашей слезой враг не радуется. Не на чужую сторону бредем, в своей стране квартиру меняем.

- Ладно,- говорят,- не сомневайся, Настасья Ивановна.

Ну, попрощались мы с родными и в путь отправились. Впереди это стадо бредет, мальчишки с хворостинами бегут, а сзади телеги волокутся. Колеса скрипят, малые ребята плачут, котелки, ведра брякают. Ну, чистая музыка. Солнце светит, птицы поют, будто ничего худого и не было.

Только стали на холм подниматься, с того холма последний раз нашу деревню увидеть можно, а дальше уже другой район начинается. И вижу я, что у меня руки трясутся. Иду я ничего, глаза сухие, а руки трясутся,- ничего с ними поделать не могу. Поглядела я на своих. Вижу, лица такие сухие, будто похудели. Губы сжали, молчат. Ну, думаю, беда, как бы нам не завыть. Дошли до вершины,- я и говорю, строго, по-военному:

- Не оборачиваться!

И пошло это по цепи передаваться:

- Не оборачиваться! Не оборачиваться!

Поближе этак ко мне, так твердо сказано, а потом все будто слабей, будто говорить трудно. А последняя бабочка тихо так:

- Не буду.

Так и перевалили мы через родной холм. И стала под ногой земля другого района.

Вот мы идем, идем, поем да плачем, косы заплетаем, ведрами брякаем. К ночи дошли в то село, где нам привал показан. Ну, тут и ветеринар нам был предоставлен, пастбищ, для коров, хлеб для людей. Ребят в клуб забрали, кашей накормили, нас по избам разместили.

Отдохнули, переночевали и снова в путь.

Ничего не могу сказать, всюду организованно было. Так и шли.

Шло дело хорошо, да наехало на плохо. Шли мы раз лесом и вдруг слышим в лесу шум страшный. Кто-то кусты ломает, и коровы ревут, словно их режут. Зашли мы в лесок и ахнули: видим, стадо одичавшее. Разбомбил, верно, враг деревню или сопровождающих убил. Коровы обезумевшие бродят: глаза кровью налиты, ревут дурным голосом, копытом землю роют, пена с губ катится. Видно, вторые сутки не доены. А от этого корова и сбеситься может. Тут уж долго думать не пришлось. Позвала я своих баб, стали мы чужих коров доить, вымя им растирать.

Успокоились коровушки.

С моими бабами и говорить не пришлось, сами поняли. Не бросать же богатство в лесу, не замучивать же добрую скотину. Согнали к своему стаду и вместе вперед пошли.

Через день еще коровушек собрали, и дальше так. И через недельку-полторы стало у нас стадо немыслимое. Больше двухсот коров.

Вот тут мы горюшка хлебнули полным ртом. Всего у нас девять доярок, а доить по три раз в день надо. Смекнула? Последнюю корову выдоили, а уже время вторую дойку начинать. Легко ли?

Первый день такой прошел, подошли мои бабочки к котелку ужинать. Сели на траву, раздала я кашу. Тихо что-то очень, разговору не слышно... Смотрю я - сидит моя бригадирша Марьюшка над миской, и слезы в кашу капают.

- Что ты, Марьюшка?

Глянула я, а у ней пальцы вспухли, ладони - как подушки пуховые.

Не гнутся пальцы, ложку не держат... И у других так. Сидят, молчат, кашу слезами солят.

Бросилась я им руки растирать, а сама чуть не в голос реву.

Это горе, а с молоком горе вдвое. Доили мы молоко, бывало, прямо на землю. Ведь тары да транспорту не напасешься. Доим - и глядеть боимся коровушек стыдно. Отъедем от места, оглянемся - на земле белым бело. Издали даже красиво - то ли проталины снежные в зеленом лесу, то ли лебеди белые на поляну сели. А подумаешь - сердце щемит: такое богатство в землю идет, а сколько детей наших в нем нуждается!

И такая злость возьмет.

"Зачем,- думаю,- это молоко проклятому фашисту..."

Только стала я замечать, что народ у меня слабеть начал. Харчи ведь не жирные, а до места еще не близко. Надо, думаю, сепаратор раздобыть. Тогда сливками баб поддержу.

Вот, в одном колхозе стала я у председателя сепаратор просить - у них три было. Ни в какую. Самим, дескать, нужно, у самих мало...

- Ну,- говорю,- что ты так языками нас бьешь! Давай общее собрание. Посмотрим, нет ли у вас посознательней.

Председатель и говорит на общем собрании:

- Давайте голосовать! Подымите руки те, которые свое добро проезжим людям отдать желают.

"Ну,- думаю,- зарезал". И в сторону гляжу. Только слышу - больно тихо в избе стало. Что такое? Глянула... а все в одну сторону смотрят и молчат. И я туда... Стоят в углу наши девять баб, руки высоко подняли, а руки-то!..

Не видали люди во веки веков ладошек таких!

Вдруг вижу, одна колхозница слезу сбросила и руку подняла... И сразу будто лес вырос: весь колхоз руки поднял. И молчат.

Подошел ко мне председатель:

- Прости меня, Ивановна, твоя правда. Бери сепаратор! Да, чести просим, погостите у нас хоть с недельку. Наши бабы за стадом поухаживают, а ваши пусть отдохнут. Обезручели ведь.

Перебыли мы у них денька три. Дальше веселей пошли. Сливками я теперь работников поила. Только обрат на землю лью. Так дошли мы до реки. Знали мы, где для нас мост наведен был. Подошли к реке и ахнули: разбомбили мост фашисты проклятые.

Стою я и думаю: "Откуда помощи ждать?" Да для долгих дум на войне время не припасено. Налетел вражеский самолет и давай в нас стрелять. Что тут поднялось! Бабы ребят схватили, врассыпную бросились, своим телом ребят закрывают. Лошади на дыбы вьются, а коровушки, мои матушки, ничего понять не могут. Им бы бежать, а они в кучу сгрудились, головы наклонили, глазом косят. Вижу я - одна, другая на колени пала. По морде у моей любимицы, у Красавки, кровь льется, а из глаз слезы катятся.

Я ему кричу, проклятому:

- Что ты делаешь? Ведь дети здесь да животные бессловесные!

А ему что? Пострелял и улетел.

Ну, думаю, он сейчас вернется, всех, как есть, нас перестреляет. А на той стороне лесок, есть где спрятаться. И вдруг вспомнила я, что отец мне рассказывал, как лось через озеро плыл. Ну, думаю, если лось плыл, почему корове не плыть? Надо попробовать. Выбрала я корову посильнее, взобралась на нее и погнала в реку. Дрожь меня берет: воды боюсь.

- Буренушка, голубушка,- шепчу,- выручай, сердечная! - да как хлестну ее! И вдруг вижу - плывет! Плывет моя коровушка, плывет Буренушка! Платок я с головы сорвала, машу платком и смеюсь, и плачу.

- Бабы,- кричу,- бабоньки, плывет! Гоните стадо в воду, садись по коровам!

Бабы мои на коров взобрались, ребята на коней. Поплыло мое стадо, переплыли все, благо река узка, да в лесок. Ну, повозки, конечно, бросить пришлось. Когда он второй раз налетел,- нас и след простыл!

Ну, уже больше рассказывать нечего. Потихоньку и до вас добрели. А теперь вот домой погоним, с прибылью вернемся. Одна теперь думка,- домой да домой! День за неделю кажется, неделя - за год.

Замолчала Ивановна и стала мыть кипятком подойники.

Как Манька переделала мир

Первым в школу пришел Саша. Он остановился на пороге, вытянул руки по швам и четко, по-солдатски отрапортовал:

- Ученик четвертого класса, вожатый звена номер первый Александр Климов по вашему приказанию явился!

Леночка чуть улыбнулась и сказала приветливо:

- Здравствуй, Саша Климов.

- Здравствуйте, Елена Павловна.

- Ну, проходи, присаживайся, подождем остальных ребят.

На партах, на столе, на подоконниках лежали грудами школьные учебники, потрепанные и грязные. В углу стояло несколько свернутых длинными трубками карт.

Леночка с раннего утра возилась в школе, сортируя книги и пособия, отбирая то, что нужно починить в первую очередь.

Из кухни слышался лязг печной дверки, стукоток и негромкая песня. Там Власьевна варила клейстер. У входной двери кто-то возился и пыхтел.

Таня думала, что это кошка, а Саша всё время взглядывал на дверь и тревожно морщил лоб.

Вдруг дверь растворилась, и на пороге появился Климушка. Он засунул палец в рот и исподлобья оглядывал окружающих.

- А, Климушка,- сказала Елена Павловна,- и ты к нам пожаловал...

Климушка ткнул пальцем в Таню и сказал неожиданно - почти басом:

- Она,- и замолчал.

- Что такое она сделала?

- Она...

- Да ты скажи, Климушка, не бойся,- поддержал дружка Саша.

- Она велела мне клей швалить.

- А ты умеешь?

- Умею.

- Ну, беги к Власьевне на кухню, помогай ей.:

- А Сашка?

- А Сашка здесь будет с нами.

- И я здесь.- И Климушка сел рядом с Сашей на первую парту.

Теперь уж дверь открывалась беспрестанно. Пионеры собирались аккуратно. Пришел Алеша, тоненький белокурый мальчик с голубыми глазами, припадающий на левую ногу. Пришли коренастый, большеголовый Петька, две сестры Веселовы - Валя и Женя; они были близнецы и так похожи друг на друга, что Таня никак не могла их различить. Пришли Зоя Кашина и Анночка. А за пионерами потянулись и другие ребята.

Таня с удивлением видела, что Леночка знает всех ребят, называет их по имени, расспрашивает про домашние дела.

- Как, Саша, есть письмо от отца?

- Вчера получили.

- Мать, верно, обрадовалась?

- Заплакала,- сказал Саша снисходительно,- она у меня такая, чуть что - и слезы... женщина.

"Когда это Лена успела со всеми познакомиться,- думает Таня.- Ишь, хитрая, мне ничего не говорила. И про Сашиного отца знает и про всякое..."

Ребята еще стеснялись новой учительницы, сидели чинно на партах, разговаривали шепотком. Леночка ждала холмовских ребят.

Вот появились и холмовские. Нюра и Манька выросли на пороге плечом к плечу, разные, как в сказке о рукодельнице и ленивице: Нюра чистенькая, вымытая, приглаженная, а Манька растрепанная, с новой дырой на многострадальном платье. Но почему-то у Нюры было сконфуженное и растерянное личико, а Манька смотрела задорно и вызывающе.

- Здравствуйте, Елена Павловна.

- Здравствуй, Нюра.

Нюра толкнула в бок Маньку - здороваться надо.

- Здравствуйте, Лена Павловна.

Девочки продолжали стоять на пороге, прикрывая собою вход.

- А можно,- робко спросила Нюра,- еще одно?

- Что еще?

- Дитё не будет канючить. Мне с ним некуда.

Нюра отступила в сторону. В дверях стояла круглая Тонька.

- Никто ее не берет,- сказала Нюра огорченно: - всё куда-нибудь укатится. С другими бабушка Трохова осталась, а ее не берет. Беда мне.

- Ну, пускай идет,- сказала Лена,- у нас ведь сегодня не занятия. Начнем.

Лена распределила работу. Таня, Саша и девочки Веселовы должны были подклеивать учебники, Петька - завертывать их в чистую газету, а Алеша, у которого был красивый почерк, должен был надписывать.

Нюра и Манька взялись за карты. Лена велела им подклеить две растрепанные карты, вырезая нужные куски из третьей.

- Я тебе с подружкой, Нюрочка, это поручаю, потому что ты самая аккуратная. А здесь, знаешь, как нужно тщательно. Вот отсюда вырежь, сюда наклеишь. И смотри внимательно, чтобы всё совпадало точно.

Власьевна внесла огромную кастрюлю с клейстером. Ложкой разлила его в несколько консервных банок. Кастрюлю поставила на пол в углу.

- Не хватит,- будете отсюда добавлять. Можно мне, Елена Павловна часика на три в колхоз сбегать? Потом вернусь и всё приберу.

- Пожалуйста, Власьевна, вы пока здесь не нужны.

Работа закипела.

Тане очень нравилось взять старую грязную книгу, разгладить страницы, обрезать махры, подклеить переплет и сделать из растрепы что-то приличное.

Она старалась работать как можно быстрее, чтобы не задерживать Петьку и Алешу. От усердия она высовывала язык, сопела и косилась на Сашу. Тот всё делал быстрее и как-то ловчее.

Но зато Саша вдруг застывал с торчащим вверх пальцем, намазанным клеем, и начинал читать, переворачивая страницы левой рукой. Потом спохватывался и еще быстрее брался за дело.

Петька ловко завертывал книжку в газету и каждый раз любовался своей работой. Алеша вырезал белую этикетку, наклеивал ее на переплет и тщательно выводил название учебника.

Когда Саша и Таня долго возились над книжкой, Алеша начинал разрисовывать этикетку завитушками и цветками. Некоторые учебники получались даже нарядными.

В разных углах класса ползали по полу, лязгая ножницами, Манька и Нюра. Они подклеивали карты.

Климушка и Тонька возились в углу, играя счетами. В открытые окна тянуло сладким запахом медуницы; ветерок шевелил пушистые волосы Леночки.

Ребята работали сосредоточенно. Таня не замечала, как шло время. Только вдруг стала ныть спина, слипаться от клея пальцы. Другие ребята стали тоже потягиваться, оглядываться по сторонам. Начались разговоры.

- Ты чего,- зашипел Петька на Таню,- плохо клеить стала! Вон переплет отстает. Посадят девчонок, а они всегда так, без толку. Что я тут заворачивать буду? Забирай обратно, брак делаешь. Вот выйдем из школы,- как дам тумака!

Таня только что собиралась ему ответить, как громкий вопль пронесся по классу. Все испуганно вскочили. Леночка выронила из рук стопку книг и бросилась в угол, где играли малыши. Нюра уже стояла там и горестно восклицала:

- Ну что я с ней делать буду! Куда я с ней теперь! Горюшко мое!

Круглая Тонька, визжа, сидела в кастрюле с клейстером, и густая белая масса стекала на пол по ее пухлым ногам. Климушка стоял рядом, выпучив глаза.

Ребята засмеялись, загалдели, протискивались вперед, и Тонька, довольная общим вниманием, успокоилась, милостиво улыбалась и всё глубже погружалась в клейстер.

- Она вшяла кубик. Я ее штукнул... она шела,- бормотал Климушка.

У Нюры слезы выступили на глазах.

- Ну ничего, Нюра,- сказала Леночка,- тащи ее в кухню, вымой там и платье заполощи.

Нюра рывком вытащила Тоньку из кастрюли.

- У, противная! - и с сердцем шлепнула девчонку. Брызги клея полетели во все стороны. Тоньку уволокли в кухню, сестры Веселовы вытерли пол, и все снова уселись за работу. Но теперь уже больше работали языки, чем руки.

- Ну и Тонька!

Климушка чувствовал себя героем дня.

- Я как штукну, а она как шела...

- Я же говорю, девчонки таскают с собой всякую мелюзгу. Только работать мешают.

Ребята заметно устали.

- Ну, на сегодня довольно,- сказала Елена Павловна.- Книжки сложите на подоконники, а карты надо повесить на доску,- чтобы просохли. Помоги-ка мне, Саша.

Лена подняла с пола карту, которую склеивала Манька, и при помощи Саши повесила ее на доску. Отступила на шаг, взглянула.

- Что это? - спросила она испуганно,- что это ты наделала?

Ребята гурьбой бросились к карте. Громкий хохот пронесся по классу.

- Ай да Манька!

- Ну и умница!

- Вот это здорово, весь мир перестроила!

Посредине пустыни Сахары разлеглось Черное море; Онежское озеро забралось на Памир; какие-то неведомые реки поплыли по Ледовитому океану; горный хребет, пополам перерезал Волгу...

- Как же ты это так, Маня?

Манька опустила голову и затянула плаксивым голосом:

- Тут дырки были, я их заклеила, из той карты вырезала, вы велели...

Она тянула нудно, слезливо, всё ниже опускала голову, но Таня заметила,- глаза у нее были озорные и насмешливые.

"У, противная! - подумала Таня.- Это она нарочно Леночку испытывает!"

Леночка тоже быстро взглянула на Маню, и лицо у нее стало строгое.

- Ну вот что,- сказала она строго,- вы, ребята, можете идти, завтра придете в то же время, а ты, Фролова, останешься. Пока клей не высох, отдерешь это всё осторожно, протрешь тряпочкой и сделаешь всё как следует. Я послежу.

Манька явно хотела заверещать, но Лена уже отвернулась от нее, а Саша шагнул к ней вплотную и сказал:

- Ты смотри у меня!

Манька испуганно шарахнулась.

Первые мозоли

Однажды вечером Власьевна долго ждала Лену, всё что-то ворчала себе под нос и разбирала какие-то колоски.. Она нисколько не обращала внимания на Таню и даже раз, наткнувшись на нее, крикнула: "Брысь!" Будто Таня кошка! Таня обиделась, а Власьевна дернула ее за хохолок и сказала:

- Ладно, ладно, надулась, как мышь на крупу... Власьевна о деле думает, а ты знай молчи!

Когда Лена вернулась, Власьевна напоила ее чаем, убрала со стола и сказала строго:

- Ну, Лена Павловна, надо о деле говорить.

- А что такое?

- Да вот Марья Петровна сказала, что новая заведующая позадержится, случилось у нее что-то. А ячмень на школьном участке - он не ждет. Ему всё равно, заведующий или кто. Он под косу просится. Гляди, осыпаться стал.

Власьевна взяла пучок колосков и потрясла его над столом. На белую скатерть посыпались серебряные зерна. Власьевна легонько потрогала их пальцем.

- Вот он, батюшка, яровой хлебушко. Сейчас каждое зернышко дорого, а им птицы зобы набивают. Не порядок!

Таня сразу пугается, ей представляются птицы с огромными раздутыми зобами и пустое-пустое, жалкое поле, а в лавке нет ни кусочка хлеба.

- Как же будем? - спросила Власьевна и посмотрела на Лену испытующим взглядом.

- Как будем? - говорит Лена.- Сами уберем.

- Как же это?

- Мы с ребятами,- вставила Таня.

- Погоди, Чижик... Старшие ребята сейчас заняты... Так как же, Елена Павловна, кто убирать делянку будет?

- Школьные работники: вы да я, да Мария Петровна, да вот Таня нам в помощь. Как вы думаете, справимся?

Власьевна всё так же серьезно, в упор смотрела на Лену.

- Так вы ведь не умеете, Лена Павловна?

- Научусь. Ваших ребят тоже кто-то учил. Завтра же и начнем.

Тут Власьевна улыбнулась.

- Правильная ты девушка, Лена. А я-то, старая, думала, ты скажешь: "Я учительница, мое дело ребят учить".

- А я комсомолка,- говорит Лена спокойно.- Рассказывайте, что нужно делать.

- Самим придется за голову, самим за руки. Сейчас от колхоза помощи ждать нечего. Им со своим-то едва управиться. От темна до темна стар и мал работают. И ребят трогать нельзя. Трудновато, конечно, придется, но если хорошо возьмемся, в недельку и уберем.

- Что же,- сказала Лена,- раз надо, сделаем.

* * *

На другой день Власьевна разбудила сестер на рассвете. У нее уже кипел самовар, приготовлен был узелок с завтраком. Обернутая холстинкой, стояла у стенки коса. Попили чаю и отправились.

В поле их ждала Марья Петровна. Она была в больших мужских сапогах; широкая юбка подоткнута за пояс.

На соседних полях в предрассветном легком тумане тоже виднелись люди. Ячмень звенел на тихом ветру. Ноги холодила роса. Робко зачирикала первая проснувшаяся пташка.

Власьевна пощупала пальцем лезвие косы - остра ли?

- Значит, мы с Марией Петровной косим, а ты за нами, Лена Павловна, подбирай да связывай. Вот я тебе покажу, как свясла делать.

Власьевна взмахнула косой, скосила горсть колосьев и показала Лене, как нужно, скрутив их жгутом, приготовить свясла.

- А ты, Чижик, будешь снопы относить и в суслоны складывать,- понятно?

- Понятно.

Власьевна взглянула на небо. Из-за леса медленно выкатывалось розовое вымытое солнце.

- Время,- сказала Власьевна,- в добрый час! Начали!

Широко размахнувшись косой, она стала косить и пошла и пошла, мерно взмахивая руками.

На шаг отступя, чуть правее, двинулась Марья Петровна.

Теряя свою веселую красоту, ровными рядами ложился ячмень на землю. Леночка заготовила несколько свясел и засунула их себе за поясок,- так видела она на одной картинке.

Таня подтянулась, огляделась по сторонам. Всё ожило и на соседних полях. Зацвел ячмень цветными косынками девушек, светлыми рубахами подростков. Издалека видные, четкие маленькие фигурки, точно заводные, махали и махали руками.

С дальнего поля доносился стрекот машины. Ветерок приносил обрывки слов. Над серебряными волнами колосьев струилось теплое марево. Пронзительно верещали кузнечики.

Лена связала свой первый сноп.

Таня подхватила его и понесла на чистое место. Сноп оказался неожиданно тяжелым. Таня несла его, и острые соломинки кололи ладони.

А потом потянулись часы, когда Таня уже не смотрела по сторонам. Власьевна и Марья Петровна ушли далеко вперед. Лена не поспевала за ними и, не разгибаясь, вязала и вязала снопы, а Таня таскала их и складывала в суслоны. От колкой соломы болели ладони.

Сначала она носила снопы на весу, потом на плече, потом в обнимку, и каждый сноп казался ей тяжелее предыдущего. Лодыжки ног исколола стерня, они покраснели и вспухли.

Леночке, видимо, тоже было нелегко. Она старалась не отставать от косцов, одной рукой захватывала охапку колосьев, связывала их свяслом, придавливала коленом и снова наклонялась за новой охапкой. Пот заливал ей лицо. Пыль припудривала мокрые веки. Выбились из-под косынки золотистые прядки, и Леночке некогда было поправить их.

А на поле был скошен только маленький кусок.

Солнце уже весело гуляло в небе, прижигая Тане затылок. Изредка Марья Петровна и Власьевна останавливались, вынимали из мешочков, висевших на поясе, оселок и точили косы. И сейчас же со всех концов отзывались другие поля; "дзинь-дзинь-дзинь",- звенел по всей земле серебряный звон - вестник богатого урожая.

Когда Тане показалось, что она больше не ступит ни шагу и не сможет поднять ни одного снопа, Власьевна крикнула: "Обедать!"

По проселку издали послышался стук копыт. Смуглый человек в военном кителе остановил коня. Власьевна поспешила к нему.

- Здорово, Афанасия Власьевна! Что, за школьный участок принялись?

- Здравствуйте, Сергей Иванович, надо ведь...

- Ну, ну, хорошее дело. Уж что у тебя в руках, о том мне заботиться не надо. А там как? - всадник кивнул на поля.

- Трудно, а справятся.

Лена стояла, опустив усталые руки.

- Что ж ты не познакомишь, Власьевна? Верно, новая учительница?

- Да, Лена Павловна.

Всадник нагнулся с седла, внимательно оглядел Лену и протянул руку:

- Секретарь райкома Набоков. Устали?

Лена кивнула головой.

- Ну, ну, отдохните. Ты, Власьевна, не очень загоняй девушек. Думаешь, все такие, как ты, двужильные... А вы, Елена Павловна, если что нужно, не стесняйтесь, звоните ко мне или приезжайте. Начинать работу не всегда легко...

Набоков взял под козырек и тронул было коня. Но Власьевна схватила коня под уздцы.

- Нет, ты подожди, Сергей Иванович,- сказала она строго, вдруг переходя на "ты",- скажи мне, давно ли ты по полям скачешь?

- Часа в четыре утра выехал, а что?

- Люди добрые,- изумилась Власьевна,- он еще спрашивает! Да ведь я тебя вот этаким знала,- Власьевна показала на метр от земли.- И всегда ты неугомонный был. Ведь не ел ничего с утра? Не ел?

Власьевна допрашивала сурово.

Набоков нагнулся с седла и ласково положил руку Власьевне на плечо.

- Честное слово, мать-командирша, позавтракал в "Маяке".

- Смотри мне!

Власьевна отпустила повод, и конь, словно обрадовавшись свободе, сразу взял рысью.

Таня посмотрела вслед всаднику. Он поехал к дальнему полю.

Марья Петровна расстелила на земле холстинку; Власьевна развязала узелок с печеной картошкой.

Но Таня не могла есть; ей хотелось только лечь и опустить руки в холодную воду. Леночка тоже сидела, понурив голову; руки ее дрожали.

- Притомились, доченьки,- сказала Власьевна ласково,- ну, ничего, привыкнете. Спервоначалу так трудно. Ты ляг, Чижик, полежи.

Таня растянулась на земле и не заметила, как заснула.

Когда она проснулась, Марья Петровна и Власьевна косили уже далеко впереди. Таня шевельнулась; заныла спина, и колени не захотели сгибаться. Первые несколько шагов сделать было трудно, ноги были как деревянные. А когда Таня схватилась горячими ладонями за колючее свясло,- слезы выступили у нее на глазах. Но Леночка работала за двоих: вязала снопы и складывала и сильно отстала от косцов.

И Таня принялась за работу. Сначала было, ох, как трудно, но потом спина прошла и ноги разошлись. На ладонях вздулись мозоли...

* * *

Когда солнце ушло за холмы, Власьевна остановила работу.

- Теперь,- сказала она,- вы идите домой, а то изработаетесь в первый же день. Чижик пусть спать ложится; ты, Лена Павловна, сделай милость, раздуй самоварчик. А мы с Марьей Петровной еще чуток покосим.

Леночка пыталась было протестовать, но Власьевна прикрикнула на нее по-хозяйски. Сестры стали собираться домой. Совсем уже рядом, на соседнем поле двигалась какая-то машина, взмахивая широкими крыльями.

- Это что? - спросила Таня.

- Лобогрейка.

- Что такое?

- Жнейка такая, лобогрейкой называется.

- А почему?

- Народ так прозвал, потому что за ней снопы вязать,- лоб согреется, пот польет, а и вытереть некогда.

- А кто на ней работает?

Власьевна поглядела из-под руки.

- Кажется, Миша Теплых. Ну, иди, иди, не задерживайся.

Дома Лена вскипятила самовар, накормила Таню щами. Она двигалась по избе медленно, с трудом; видно было, что каждое движение причиняет ей боль. Ладони у нее вспухли.

Тане пришлось долго мыться: солома и мякина прилипли к потному телу, раздражали его и царапали. Зато как приятно было вытянуться на чистых прохладных простынях!

Таня повернулась на бок, начала засыпать и вдруг увидела, что Лена снова повязала платком косы, посмотрела на свои горящие руки и направилась к двери.

- Куда ты? - спросила Таня.

- Пойду еще помогу.

- Тебе же очень трудно, Леночка...

Сестра склонилась над Таней.

- А как ты думаешь, Чижик, если папе там очень трудно,- он бросит своих друзей в тяжелую минуту?..

И Леночка поцеловала Таню и скрылась за дверью.

Помощники

Хлеб!.. Таня знала, конечно, что хлеб не сам по себе растет, что для этого должны немало потрудиться колхозники; но никогда она не думала, что собрать большой урожай так трудно и так важно. Она и не представляла, что тысячи, миллионы людей думают о хлебе; о каждом снопе, о каждом зерне дни и ночи, ночи и дни...

Вот пришла уборочная, и в полях ни на минуту не смолкает шум работы. Как в городе сутками шумели заводы, рабочие не выходили из цехов, как на фронте солдаты с жестокими боями шли вперед и вперед, так и колхозники не уходили с поля, не разгибали спин, идя вперед и вперед от делянки к делянке.

Убирали машинами, косили косами, жали серпами.

Даже заводы, работая для фронта, не забывали о жнейках, ученые упорно выращивали новые сорта хлебов, газеты печатали рядом с фронтовыми сводками сводки с колхозных полей. Из района приезжали люди, по телефону требовали отчета о каждом дне, о каждом килограмме, помогали, советовали, требовали...

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒