Карл Густав ЮНГ 18 страница

Таким образом, у старца двойственный, эльфический характер, как в крайне показательном образе Мерлина; насколько в определенных обстоятельствах он может

" Prudentius, Contra Symmachum, cm Rahner, Die seelenheilende Blume, p 132

Искусным в том и в другом (лат )

К феноменологии духа в сказке

казаться самим добром, настолько же в других формах ему свойствен аспект зла. Тогда он злой чародей, который из чистого эгоизма творит зло ради зла. В одной сибирской сказке старец — это злой дух, «на голове у него было два озера, в которых плавали две утки» Питался он человечиной. В истории говорится, как герой и его люди идут на праздник в соседнюю деревню и оставляют своих собак дома. Эти ведут себя по пословице «кошка из дому — мышкам воля» и решают тоже устроить себе праздник. В разгар праздника они всей стаей набрасываются на мясные запасы. Воротившись домой, люди выгоняют собак вон из дому. А те убегают на свободу. Творец сказал Эмемкуту, герою истории: «Идите с женой собак искать!» Эмемкут попадает, однако, в страшную снежную бурю и вынужден искать убежища в избе злого духа. Затем следует пресловутый мотив одураченного черта. «Творцом» зовут отца Эмемкута. Но отца этого творца зовут «Самозданный», потому что он сам себя создал. Хотя нигде в сказке не говорится, что старец со своими двумя озерами на голове заманил героя и его жену для утоления своего голода, следует все же предположить, что в собак вселился особый дух, который и побудил их справлять праздник, как люди, чтобы после этого против своей природы пуститься наутек, из-за чего Эмемкут вынужден был их искать; и что потом герой попадает в снежную бурю, чтобы оказаться в лапах злобного старца. В качестве советчика помогает при этом «Творец», сын «Самозданного», благодаря чему возникает клубок проблем, развязывание коего мы уж лучше предоставим богослову из Сибири.

В одной балканской сказке старец дает бездетной царице поесть волшебного яблока, отчего та беременеет и рождает сына, чьим кумом вызывается быть этот старец. Мальчишка, однако, оказывается бесенком, он колотит всех детей и сводит скотину у пастухов. Десять лет он не получает имени. Является старец, втыкает ему ножик в ногу и нарекает его «Принц-ножик». Сын желает пуститься в приключения, что после длительной проволочки ему и разрешает в конце концов отец. Ножик, который воткнут ему в ногу,— условие его жизни: как только кто-то другой выдернет его, он умрет, а если выдернет он сам, останется жив. В конце концов этот

К феноменологии духа в сказке

ножик становится для него роком: пока он спит, старая ведьма выдергивает его. Он умирает, но его самозваные друзья оживляют его32. Хотя старец тут и помощник, но также и податель опасной судьбы, которая с равным успехом может быть обращена ко злу. Зло рано и ярко проявляется в жестоком характере мальчика.

Опять-таки в одной балканской сказке встречается интересный вариант нашего мотива: король ищет свою сестру, которую похитил неизвестный. По пути он заходит в домишко одной старухи, и та отговаривает его продолжать поиски. Некое увешанное плодами дерево выманивает его наружу, все время пятясь перед ним. Когда оно наконец останавливается, из его кроны спускается старец. Он приглашает короля к себе и приносит его на гору, где его (короля) сестра живет женою этого старца. Та говорит брату, что ее муж — злой дух и собирается его убить. И впрямь, спустя три дня король пропадает. Его младший брат тоже идет на поиски и убивает злого духа, выступающего в образе дракона. В результате появляется расколдованный молодой красавец, который теперь-то женится на этой сестре. Старец, впервые возникающий как божество дерева, находится в очевидном отношении к сестре. Он — убийца. Во вставном эпизоде он обвиняется в том, что заколдовал целый город, превратив его в «железный», т. е. неподвижный, оцепенелый и закрытый. К тому же он держит королевскую сестру взаперти и не дает ей вернуться к родным. Тем самым выявляется, что сестра одержима анимусом. Таким образом, вплоть до этого места старец толкуется как анимус сестры. Способ же, каким король втягивается в эту одержимость, и поиски сестры наводят на мысль, что эта сестра имеет для брата значение анимы. Судьбоносный этот архетип в соответствии с этим сперва овладевает анимой короля, т; е. лишает короля архетипа жизни, который персонифицирован именно в аниме, и вынуждает его тем самым на поиски утраченной жажды жизни, этого «трудно достающегося сокровища», превращая его в мифического героя, т. е. в высшую личность, каковая и есть выражение его собственной самости. При этом старец поступает сплошь как негодяй

32 Балканские сказки, р. 34 (Г.

К феноменологии духа в сказке

и должен быть устранен силой, чтобы после этого явиться в виде супруга сестры-анимы, собственно как небесный жених, празднующий священный инцест как символ единения противоположностей. Эта частенько встречающаяся смелая энантиодромия не только означает омоложение и превращение старца, но и дает почувствовать тайное внутреннее отношение зла к добру и vice-

versa.

В этой истории мы видим, таким образом, архетип старца в облике злодея, погруженный в превращения и перипетии процесса индивидуации, который мало-помалу доходит до hieros gamos*. В приведенной выше русской сказке о лешем этот леший сначала выступает, наоборот, как помощник и благодетель, но затем не хочет вообще отпускать своего мальчика-батрака, так что главные события истории заключаются в многообразных попытках мальчика вырваться из когтей колдуна. Место поисков заступает бегство, которое, однако, по всей видимости, равнозначно отважному авантюризму, ибо в результате герой женится на царевне. А колдуну приходится довольствоваться ролью обманутого черта.

d. ТЕРИОМОРФНАЯ СИМВОЛИКА ДУХА В СКАЗКЕ

Описание нашего архетипа было бы неполным, если бы мы не вспомнили о еще одной, особенной форме его проявления, а именно о животной форме. Эта форма в главных чертах целиком относится к териоморфизму богов и демонов и имеет тот же психологический смысл. Образ животного указывает на то, что обсуждаемые содержания и функции все еще находятся во внечеловеческой сфере, т. е. по ту сторону человеческого сознания, и потому причастны, с одной стороны, демонически-сверхчеловеческому, а с другой — животно-недочеловеческому. При этом, однако, надо принять во внимание, что такое разделение имеет значение лишь в области сознания, где оно соответствует необходимому условию мышления. Логика говорит: «Tertium non da-

Священного брака (греч.).

8 Зак.

К феноменологии духа в сказке

tur», т. е. мы не в состоянии представить себе, что противоположности существуют в одно и то же время. Снятие существующей несмотря на это антиномии может, иными словами, считаться для нас всего только постулатом. Для бессознательного же это совсем не так, потому что его содержания все без исключения парадоксальны и антиномичны сами по себе, в том числе и категория бытия. Если кто-либо несведущий в психологии бессознательного захочет составить себе картину такого положения дел, ему можно рекомендовать изучение христианских мистиков и индийской философии. Там он найдет ярчайшие выражения антиномичности бессознательного.

Хотя старец в нашем анализе до сих пор выставлял на обозрение по большей части человеческие вид и поведение, все же его колдовские способности, включая духовное превосходство, указывают на нечто вне- или сверх- и недочеловеческое в добре и зле. Его животный аспект ни для первобытного человека, ни для бессознательного не означает понижения в ранге, ибо в какомто отношении зверь и превосходит человека. Он еще не вступил в лабиринт своего сознания и обладает той силой, которой живет, не будучи еще противопоставлен самовольному Я, а исполняя волю, господствующую в нем, почти совершенным образом. А если бы он имел сознание, то был бы благочестивее человека. Легенда о грехопадении содержит в себе глубокий смысл; ведь это выражение того неясного ощущения, что эмансипация сознания Я представляет собой люциферическое деяние. Вся история человечества изначально состоит в споре чувств неполноценности и высокомерия. Мудрость ищет середину и платит за это рискованное предприятие сомнительным родством с демоном и зверем и потому страдает моральной двусмысленностью.

Мы часто встречаем в сказках мотив зверей-помощников. Они ведут себя, как люди, говорят по-людски и выказывают ум и знание, которые даже превосходят человеческие. Тут, пожалуй, по праву можно сказать, что архетип духа выражается в облике животного. В одной немецкой сказке" рассказывается, как юноша, ра-

" «Принцесса на дереве» (Немецкие сказки после братьев Гримм).

К феноменологии духа в сказке

зыскивающий свою пропавшую невесту, встречает волка, который ему говорит: «Не бойся! А скажи-ка, куда путь держишь?» Юноша рассказывает свою историю, после чего волк дает ему волшебный дар, а именно шерстинки из своей шкуры, при помощи которых юноша в любой момент может вызвать его. Это интермеццо разворачивается точно так, как встреча со старцем-помощником. В этой же сказке выявляется и вторая, а именно злая сторона архетипа. Для наглядности я конспективно изложу эту сказку.

Юноша пасет в лесу свиней и обнаруживает огромное дерево, ветви которого уходят за облака. «А хорошо было бы,— думает он про себя,— с его макушки весь мир увидеть!» И вот он лезет по дереву, целый день лезет, но до веток не долезает. Настает вечер, и ему приходится заночевать на суку. На другой день лезет он дальше и в полдень долезает до кроны. Только к вечеру он долезает до деревни, построенной на ветвях. Там живут крестьяне, они его приглашают и дают ночлег. Наутро лезет он дальше. В полдень долезает до замка, в котором живет красна девица. Здесь он узнает, что выше уже лезть нельзя. Она царевна, которую держит в неволе злой колдун. Он остается с принцессой, и ему позволено заходить во все комнаты замка; только в одну ему заходить нельзя. Но любопытство побеждает. Он открывает комнату и видит там ворона, который прибит к стене тремя гвоздями. Один гвоздь проходит сквозь шею, а два других — сквозь крылья. Ворон жалуется на жажду, и юноша, движимый состраданием, дает ему попить воды. При каждом глотке один гвоздь выпадает, с последним ворон освобождается и вылетает в окно. Когда принцесса слышит об этом, то очень пугается и говорит: «Это был тот черт, который меня заколдовал. Нечего больше ждать, а то он меня заберет!» В одно прекрасное утро она действительно исчезает.

Юноша отправляется на поиски, и тут-то, как уже сказано, ему встречается волк. Таким же образом ему встречаются медведь и лев, от которых он также получает шерстинки. Кроме того, лев открывает ему, что принцесса заперта неподалеку в одном охотничьем домике. Он находит этот домик и принцессу, но узнает, что бежать невозможно, потому что у охотника есть трехно-

К феноменологии дум в сказке

гий сивка, который все знает и безошибочно предупреждает охотника. Несмотря на это, юноша делает попытку бежать, но тщетно. Охотник его ловит, но отпускает, потому что юноша когда-то спас охотнику жизнь в бытность того вороном. Охотник скачет с принцессой прочь. Но когда охотник уходит в лес, юноша прокрадывается в домик и уговаривает принцессу вызнать у охотника тайну того, как он достал своего умного сивку. Это удается ей ночью, и юноша, который прятался под кроватью, узнает, что примерно в часе пути от домика живет одна ведьма, которая разводит волшебных коней. Кто сможет три дня подряд пасти жеребят, тому позволено в награду выбрать себе лошадь. Раньше она отдавала еще и двенадцать ягнят, чтобы утолять ими голод двенадцати волков, живших в лесу вокруг, и удерживать их этим от нападения на беглеца. Но охотнику она не дала ягнят. Волки помчались за ним вслед, и когда он пересекал границу, им все-таки удалось хоть одну ногу у его сивки да оторвать. Поэтому у сивки только три ноги.

Тогда юноша немедленно разыскивает ведьму и нанимается к ней с условием, что она даст ему не только лошадь, которую он сам выберет, но еще и двенадцать ягнят в придачу. Она соглашается. Она велит жеребятам убежать от него. Чтобы его усыпить, она дает ему с собой водки. Он ее выпивает, засыпает, и жеребята убегают. В первый день он находит с помощью волка одного, на второй день ему помогает медведь, а на третий — лев. Теперь ему можно выбрать себе награду. Ведьмина малая дочка выдает ему, на какой из лошадей ездит мать. Это, естественно, лучшая лошадь, тоже сивка. Его он и берет. Но как только он выходит из конюшни, ведьма просверливает у сивки все четыре копыта и высасывает мозг из костей. Из мозга она печет пирог, который дает юноше в дорогу. Лошадь близка к смерти, но юноша кормит ее пирогом, отчего к ней возвращаются былые силы. Он невредимым выбирается из лесу, после того как утоляет голод двенадцати волков двенадцатью ягнятами. Он забирает принцессу и уезжает с ней. В свою очередь, трехногий сивка призывает охотника, который тут же гонится за беглецами и быстро настигает их, потому что четырехногий сивка не хочет скакать.

К феноменологии духа в сказке

Когда охотник подъезжает, четырехногий сивка призывает трехногого: «Сестрица, сбрось его!» Колдун сброшен и затоптан обеими лошадьми. Тогда юноша сажает принцессу на трехногого сивку, и так они скачут в королевство ее батюшки, где и справляют свадьбу. Четырехногий же сивка просит юношу отрубить головы обеим лошадям, потому что иначе они накличут на него беду. Когда он это делает, лошади превращаются в видного принца и красавицу-принцессу, которые затем, через некоторое время, «возвращаются в свое королевство». Некогда они были превращены охотником в лошадей.

Помимо териоморфной символики духа, в этой сказке все дело в особенности интересно тем, что функция знания и интуиции изображается в виде скакуна. Тем самым показано, что дух может быть и имуществом. Так, трехногий сивка — собственность демонического охотника, четырехногий же поначалу — ведьмы. Дух здесь отчасти функция, которая, как вещь, может менять владельца (лошадь), отчасти же и автономный субъект (колдун как владелец лошади). Добывая у ведьмы четырехногого сивку, юноша тем самым освобождает дух, или особого рода мышление, от власти бессознательного. Ведьма тут, как и в других местах, означает mater natura*, или изначальное, так сказать, «материальное» состояние бессознательного, что указывает на психическую конституцию, в которой бессознательному противостоит еще слабое и несамостоятельное сознание. Четырехногий сивка характеризуется тем, что превосходит трехногого, потому что может ему приказывать. Поскольку четверичность есть символ целостности, а целостность в образном мире бессознательного играет выдающуюся роль34, победа четырехногости над трехногостью не является вовсе неожиданной. Что же, однако, должно означать противопоставление троичности и четверичности, т. е. что означает троичность в отношении целого? В алхимии эта проблема называется аксиомой Марии и сопровождает эту философию на протяжении

и По вопросу о четверичности сошлюсь на мои более ранние работы, а в особенности на Psychologie und Religion и Psychologie und Alchemic. * Мать-природа (лат.).

К феноменологии духа в сказке

более чем тысячелетия, чтобы, наконец, еще раз быть поднятой в «Фаусте» (сцена с кабирами). Впервые в литературе она засвидетельствована во вступительных словах «Тимея»35, о которых вновь напоминает Гёте. Мы можем отчетливо видеть, как у алхимиков тринитарности божества соответствует нижняя, хтоническая троичность (подобная трехглавому Сатане у Данте). Она заключается в принципе, который своей символикой выдает родство со злом, хотя это никоим образом не означает раз и навсегда, что она выражает зло, и только зло. Скорее, все указывает на то, что зло, или его обычный символ, принадлежит к семейству тех фигур, которые описывают нечто темное, ночное, нижнее, хтоническое. Нижнее в этой символике относится к верхнему, как обратное соответствие36, т. е. оно, как и верхнее, изображается в виде троичности. Тройка как чисто мужское здесь логично предназначено для злого охотника, которого надо (алхимически) понимать как нижнюю троичность. Четверка же как число женское предоставлено старцу. Обе лошади — говорящие и знающие волшебные животные и потому представляют бессознательный дух, который, однако, в одном случае подчинен злому колдуну, а в другом — ведьме.

Между троичностью и четверичностью, таким образом, существует сначала муже-женская противоположность, а уж потом четверичность является символом целостности, а троичность — нет. В свою очередь, последняя, по свидетельству алхимии, означает противоположность, причем одна троичность всегда предполагает другую, как верхнее предполагает нижнее, свет — тьму, добро — зло. Противоположность энергетически равнозначна некоему потенциалу, а где имеет место потенциал, там есть возможность процесса и события, ибо напряжение между противоположностями стремится к выравниванию. Если представить себе четверичность в

35 Самое раннее из известных мне изображений этой проблемы есть то, где запечатлены четверо сыновей Гора, из которых по какому-то случаю трое с головами животных, а один — с человечьей головой. Хронологически близко к этому видение Иезекиилем четырех «животных», которые потом возвращаются в виде четырех атрибутов Евангелистов. Как известно, трое из них с головами зверей, а у одного человеческая голова (ангел).

м По определению «Изумрудной скрижали»: «Quod est informs, est sicut quod est superius» [Что внизу, равно тому, что вверху (лат.)].

К феноменологии духа в сказке

виде квадрата, а квадрат разделить по диагонали на две половины,.то получится два треугольника, вершины которых будут находиться в противоположных направлениях. Поэтому метафорически можно сказать: если разделить символизируемую четверичностью целостность на равные половины, то получатся две троичности противоположной направленности. Как это простое рассуждение выводит троичность из четверичности, так и охотник объясняет плененной принцессе, что его сивка из четвероногого стал трехногим, и как это произошло, когда двенадцать волков оторвали ему одну ногу. Трехногость сивки, таким образом, обязана своим существованием несчастному случаю, который имел место как раз в тот момент, когда лошадь намеревалась покинуть царство темной матери. На языке психологии это можно выразить так: когда бессознательная целостность выявляется, т. е. бессознательное отрывается и переходит в сферу сознания, то одно из четырех остается, удерживаемое horror vacui* бессознательного. Благодаря этому возникает троичность, которой, как мы знаем не только из сказок, но и из истории символов, соответствует противоположная ей троичность37, т. е. возникает конфликт. Здесь тоже можно спросить вместе с Сократом: «Раз, два, три — а где же четвертый, милый мой Тимей, из тех, что вчера были гостями, а сегодня — гостеприимцы, куда же он у нас девался?»38 Он остался в царстве темной матери, удержанный волчьим голодом бессознательного, которое не хочет ничего выпускать из своей орбиты, даже когда взамен принесена соответствующая

жертва.

Охотник, т. е. старый колдун, и ведьма соответствуют негативным imagines** родителей в магическом мире бессознательного. Сначала в этой сказке охотник выходит на сцену в обличьи черного ворона. Он похищает принцессу и держит ее в неволе. Та называет его «чертом». Но весьма примечательным образом он и сам заперт в одной заповедной комнате замка и там прибит к стене

" Ср. Psychologie und Alchemic, илл. 54; подробнее в Der Geist Mercurius. 38 Это неясное место приписывают «игривому настроению» Платона.

Боязнью пустоты (лат.).

* Образам (лат.). У Юнга — доминанты бессознательного, соответствующие образам отца и матери.

К феноменологии духа в сказке

тремя гвоздями, т. е. все равно что распят. Он в темнице, как и любой страж темницы, и сам заклят, как всякий, кто произносит заклятие. Темница для обоих — заколдованный замок на верхушке гигантского дерева — видимо, мирового древа. Принцесса принадлежит к светлому горнему миру, который расположен вокруг солнца. Когда она, говоря без обиняков, сидит в темнице на мировом древе, то, видимо, является разновидностью anima mundi*, оказавшейся во власти тьмы. Но, кажется, это пленение последней на пользу не пошло, ведь разбойник и сам распят, и притом при помощи трех гвоздей. Распятие очевидным образом означает мучительную связанность и подвешенность, наказание для безрассудного, который отважился вторгнуться в сферы противопринципа, как какой-нибудь Прометей. Это и сделал ворон, тождественный охотнику, ибо он похитил из светлого горнего мира драгоценную душу, и вот он в горнем, или верхнем, мире в наказание прибит к стене. Тот факт, что речь здесь идет о перевернутом отражении христианского праобраза, пожалуй, может быть признан очевидным. Спаситель, освободивший душу человечества от власти князя мира сего, прибит к кресту внизу, подлунном мире, как ворон-похититель пригвожден к стене на небесной верхушке мирового древа за злоупотребление своей властью. Инструмент заклятья, характерный для нашей сказки,— троичность гвоздей. Кто заключил ворона в темницу, в сказке не говорится. Но она звучит так, как если бы речь в ней шла о произнесении заклинания триединым именем.

Героический юноша, который залез на мировое древо и проник в заколдованный замок, где должен освободить принцессу, может входить во все комнаты, и лишь в одну не может — и как раз в ту, где находится ворон39. Как в рае от одного древа вкушать не должно, так и здесь одну комнату открывать нельзя, вследствие чего она именно только потому и открывается Ничто не производит такого возбуждающего внимание действия, как запрет. Он, так сказать, есть вернейший путь вы-

19 В гриммовской сказке (I, № 55, «Мариино дитя») в потайной комнате находится «Триединство», что кажется мне весьма примечательным * Мировой души (лат )

К феноменологии духа в сказке

звать непослушание Очевидно, что в действие приведен тайный умысел: освободить не столысо принцессу, сколько, скорее, ворона. Как только герой попадает в поле зрения ворона, тот начинает жалобно вопить и сетовать на жажду40, и юноша, движимый добродетелью сострадания, утоляет его жажду не иссопом и уксусом, а освежающей водой, после чего немедленно выпадают три гвоздя, и ворон вылетает в открытое окошко. Тем самым злой дух снова оказывается на свободе, превращается в охотника, вторично похищает принцессу и на сей раз запирает ее на земле в своем охотничьем домике. Тайный умысел отчасти разоблачается: принцесса должна быть приведена из верхнего мира в земной мир, что, очевидно, было невозможно без пособничества злого духа и человеческого непослушания.

Поскольку же и в земном мире охотник за душами является господином над принцессой, то герою снова приходится вмешаться: а именно, как мы уже знаем, хитростью увести у ведьмы четырехногого сивку и тем сломить трехногую власть колдуна. Эта троичность и есть то, чем заклят ворон, и эта же троичность одновременно составляет власть злого духа Это обе троичности, имеющие противоположную направленность.

Из совершенно иной области, а именно из области психологического опыта, мы знаем, что три из четырех функций сознания дифференцируются, т. е могут быть осознаны; одна же остается связанной с материнской почвой, с бессознательным, и обозначается как преисподняя, или «неполноценная» функция. Она является

40 Уже Элиан (De natura animalium) сообщает, что Аполлон осудил воронов на жажду, поскольку ворон, посланный за водой, слишком долго не возвращался В немецком фольклоре говорится, что ворон должен страдать от жажды в июне или августе В качестве причины ссылаются на то, что только он не был опечален смертью Христа, или же что он не вернулся, будучи послан Ноем (Panzer, Zeilschnft fur deulsche Mythologie II, p 171, и Kohler, Klemere Schnften wr Marchenforschung I, 3). По вопросу о вороне как аллегории зла см исчерпывающее изложение у Гуго Ранера, Erdgeist und Himmelsgeist in der patnslischen Theologie С другой стороны, ворон стоит в близком отношении к Аполлону как посвященное ему животное; и в Библии он выступает в позитивном значении Псалом 147, 9: «Дает скоту пищу его и птенцам ворона, взывающим к Нему» Иов 38, 41: «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи7» Подобно этому Лк 12, 24 В виде «обслуживающих духов» вороны выступают в I Цар 17, 5, где приносят Илии дневное пропитание

К феноменологии духа в сказке

ахиллесовой пятой даже самого героического сознания. Где-то ведь и сильный слаб, разумный глуп, добрый плох и т. д.; верно также и обратное. В нашей сказке троичность выступает как изувеченная четверичность. Если добавить одну ногу к трем другим, то получится целостность. Так и энигматическая аксиома Марии гласит: «Из Третьего выйдет Единое (как) Четвертое» (ек той Tpwyu то ev TETCcpTOv), т. е., видимо, когда из третьего получается четвертое, то тем самым одновременно возникает и целостность. Хотя одна, пропавшая часть, находящаяся во владении у волков Великой Матери,— лишь четверть, но с тремя остальными вместе она образует ту целостность, которая упраздняет разрыв и конфликт.

Откуда же следует, что эта одна четверть, согласно такой символике, является именно троичностью? Тут символика сказки бросает нас на произвол судьбы, и мы вынуждены искать прибежища у фактов психологии. Я уже раньше говорил, что три функции могут дифференцироваться, и лишь одна пребывает под чарами бессознательного. Такая констатация должна быть уточнена. Опыт показывает, что дифференциация только приблизительно удается одной функции, которая поэтому обозначается как верховная, или главная функция, и наряду с экстра- и интровертивностью образует тип установки сознания. Этой функции сопутствуют одна или две более или менее дифференцированных вспомогательных функции, которые, однако, почти никогда не достигают такой же степени дифференцированности, т. е. способности целенаправленного использования. Поэтому они обладают более высокой степенью спонтанности, нежели главная функция, которая в большой мере выступает как надежная и послушная нашим замыслам. Напротив, четвертая, преисподняя функция, выказывает себя по отношению к нашей воле как несговорчивая. Она является то в виде кобольда со странными искажениями, то как deus ex machina. Но всегда она возникает и протекает sua sponte*. Из этого изложения следует, что и дифференцированные функции лишь отчасти освободились от укорененности в бессознательном и потому дей-

Спонтанно (лат.}

К феноменологии духа в сказке

ствуют под властью бессознательного. Трем дифференцированным функциям, которые имеются в распоряжении Я, соответствуют три бессознательных участка, еще не отделившихся от бессознательного41. И как трем сознательным 'и дифференцированным участкам функций противостоит — в качестве более или менее мучительного расстраивающего фактора — четвертая, недифференцированная функция, так же и верховная функция, видимо, имеет в бессознательном злейшего врага. Следует упомянуть еще и об одной особенной изюминке: как дьявол любит рядиться в одежды ангела света, так же, тайным и хитрым образом, преисподняя функция по большей части оказывает воздействие на главную, как последняя по большей части подавляет первую42.

Эти, увы, несколько абстрактные выкладки необходимы, чтобы в некоторой мере пролить свет на хитроумные и полные намеков внутренние связи нашей, как обыкновенно выражаются, «детски простой» сказки. Обе противостоящие троичности — одна, заклинающая зло, и другая, составляющая его силу,— так сказать, до мельчайших черточек соответствуют функциональной структуре нашей сознательной и бессознательной психики. Сказка как спонтанный, наивный и нерефлектированный продукт души, видимо, не может выражать ничего иного, как именно душу. Поэтому-то не только наша сказка изображает эти структурные психические соотношения, но то же самое делают еще и бесчисленные другие сказки43.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒