Книга вторая

Книга вторая

Когда господь наш достиг восемнадцати лет, царь приказал построить для него три великолепных дома; один теплый, для зимы, был сложен из правильно отесанных бревен и обшит кедром; другой прохладный, для летних жаров, был весь из мрамора, и третий из кирпича, выложенный синими черепицами, предназначался для весны. Дворцы эти назывались: Субха, Сурамма и Рамма.

Вокруг них цвели прелестные сады, журчали быстрые потоки, раскидывались благоухающие рощи с изящными беседками и красивыми полянами. Там мог нагуляться Сиддартха вволю и каждый час мог он встречать новые для него удовольствия. Много провел он там счастливых дней юности, – поры, когда молодая кровь быстро струится по жилам, но тень раздумья не покидала его, подобно туче, омрачающей серебристую гладь озера.

Царь, заметив это, созвал своих министров:

– Вспомните, – сказал он, – что говорил старый риши, а также и то, что предсказали ранее снотолкователи: этот юноша, более дорогой для меня, чем кровь моего сердца, будет великим государем, он сокрушит всех врагов, он будет царем над царями! Эти слова запечатлелись в сердце моем! Или, может быть, он изберет печальный и смиренный путь самоотречения и благочестивых страданий, станет стремиться к неизвестному благу, потеряв все, что стоит хранить. К этому пути обращает он жадные взоры среди великолепий моих дворцов… Вы мудры, посоветуйте мне, как удержать его на той гордой стезе, по которой он должен идти, чтобы исполнить все предзнаменования, обещавшие ему власть над миром, если он не презрит власть. Старейший из министров произнес:

– Великий государь! Любовь исцелит этот легкий недуг. Надобно, чтобы чары женщины пленили сердце царевича. Благородный юноша еще не знает, что такое красота, что такое глаза, заставляющие нас забывать небо, что такое поцелуй благоуханных уст. Окружи его очаровательными женщинами, прелестными участницами игр! Мысль, которую не сковать железными цепями, легко можно связать женским волосом!

Все советники одобрили это мнение, но царь сказал:

– Мы можем отыскать для него женщин, но, ведь, любовь выбирает не чужими глазами. Мы окружим его цветником красавиц, чтобы он мог сорвать любой цветок, а он улыбнется и отвернется от неизведанного им наслаждения.

Тогда проговорил другой:

– Колеблется стрелок, прежде чем спустит нацеленную стрелу. Царевича, как и менее высоких существ, очарует одна женщина, одно лицо блеснет ему райской красотой, один образ представится ему прелестнее утренней зари, пробуждающей мир. Сделай, как я скажу тебе, государь! Устрой праздник, и пусть на нем все молодые девушки твоего царства состязаются в красоте и телесных упражнениях, обычных в земле Сакьев. Пусть царевич раздает награды красавицам, и когда прелестные победительницы будут проходить мимо него, мы заметим, которая из них прогонит облако печали с нежного чела его. Таким образом предмет любви будет избран глазами любви, и мы заманим царевича в сети счастья.

Совет быль принят. Назначили день и разослали глашатаев сзывать всех молодых, красивых девушек во дворец на состязание. Царевич должен был оделять их дорогими подарками, но самый дорогой отдать победительнице. На этот призыв девушки Капилавасту толпами направились к воротам дворца. Все они гладко причесали и перевязали свои черные волосы, подкрасили сурьмой ресницы, омылись свежей водой, облились благовониями. Все они надели самые нарядные платья и шали, разрисовали пурпуром нежные руки и ноги, и ярко подкрасили знаки, отмечавшие их лбы[4].

Чудное зрелище представляли эти молодые индианки, проходившие мимо трона с опущенными в землю черными глазами. Когда они увидели царевича, трепетавшие сердца их забились благоговением не к его высокому сану, а к тому бесстрастному спокойствию, которое возвышало его над всеми ими. Они принимали дары с опущенными ресницами, не осмеливаясь поднять на него глаз. Когда народ приветствовал красавицу, более других достойную царской улыбки, она, робкая как антилопа, едва касалась его милостивой руки и спешила скрыться в толпе подруг, страшась заслужить предпочтение того, кто казался слишком божественным и высоким, слишком святым, слишком возвышенным над ее миром. Так проходили, одна за другой, вереницы прелестных девушек, лучших цветов города. Уже прошли последние, все подарки были розданы, когда позади всех явилась молодая Ясодхара. Придворные, стоявшие около Сиддартхи, заметили, что царевич вздрогнул при приближении лучезарной красавицы. Стан богини, походка Парвати, глаза – что глаза лани в весеннюю пору, лице, очарование которого не изобразить словами – она одна посмотрела прямо в глаза юноше, она стояла пред ним, скрестив руки на груди, не склоняя гордой головы.

– Найдется-ли подарок и для меня? – спросила она и улыбнулась.

– Я роздал все подарки, – отвечал царевич, – но взамен их, любезная сестра, чьей красой гордится наш город, возьми вот это!

И он снял с шеи изумрудное ожерелье и обвил зеленою цепью её смуглый стан; глаза их встретились и пламя любви вспыхнуло в их сердцах.

Много лет спустя, во время полного просветления, ученики спросили господа Будду, почему, при первом же взгляде на девушку из рода Сакьев, так загорелось сердце его, и он отвечал:

– Мы не были так чужды друг другу, как это казалось и нам самим, и всем посторонними. В давнопрошедшие века, сын одного охотника играл с лесными девами у истоков Ямуны, там, где стоит Нандадеви; они бегали взапуски среди елей, словно зайцы на вечерней заре, а он был у них судьей, – одной он дал венок из астр, другой – из длинных перьев фазана, третьей – из еловых шишек. Но та, которая прибежала последнею, казалась ему первою. Ей подарил юноша ягненка ручной косули и свою любовь. Много счастливых лет прожили они в лесу, в лесу же пришла к ним и смерть, и даже она не разлучила их. Знайте, как после бездождья прорастает семя, много лет лежавшее скрытым в земле, так добро и зло, горе и радость, ненависть и любовь, все давно прошедшие дела возрождаются вновь, принося светлые или темные листья, сладкие или горькие плоды. Сын охотника – то был я, дева лесов – она. Колесо рождения и смерти свершило свой оборот и то, что было когда-то, должно снова повториться!

Но те, которые наблюдали за царевичем во время раздачи подарков, видели и слышали все, и обо всем донесли царю; они рассказали, как рассеянно сидел Сиддартха, пока не явилась дочь Супрабудды, Ясодхара; как при первом взгляде на нее он изменился; как они смотрели друг на друга; как он отдал ей драгоценное ожерелье и как красноречивы были их взоры. Добрый царь улыбнулся.

– Мы нашли приманку, – сказал он, – подумаем теперь, как нам заставить сокола спуститься ради неё с облаков. Надо послать послов просить для моего сына руки этой девушки.

Но, по обычаю Сакьев, юноша, сватаясь за красивую, достойную любви, девушку из благородного дома, должен был прежде всего вступить в состязание со всеми её прочими женихами. От этого обычая не могли отступать сами цари. И потому отец девушки сказал:

– Доложите царю: за мою дочь сватается много князей из ближних и дальних стран; если сын твой сумеет лучше их натягивать лук, владеть мечем и скакать на коне; если ему удастся превзойти всех их во всем, тогда и для нас он будет всех приятнее. Но как это может быть, если он ведет жизнь отшельническую?

Опечалилось сердце царя: напрасно было сыну его свататься за прелестную Ясодхару, не мог он состязаться с Девадаттой – первым стрелком, с Арджуной, укротителем самых свирепых коней, с Нандой, владеющим мечем как никто.

Но царевич тихо улыбнулся и молвил: – Всему этому, и я учился; возвести, что сын твой готов состязаться со всяким, кто пожелает! Надеюсь, что я не потеряю мою возлюбленную в этой борьбе!

Тогда царь велел возвестить, что на седьмой день царевич Сиддартха приглашает всякого, кто желает, состязаться с ним во всех воинских упражнениях; Ясодхара будет наградой победителя.

В седьмой день все благородные Сакьи из городов и сел собрались на майдан.

Ясодхара прибыла туда же со своими родными; ее везли, как невесту, с музыкой, в пестро-украшенном паланкине, запряженном золоторогими быками, убранными цветами.

Женихами её объявились Девадатта, юноша царской крови, Нанда и Арджуна, оба благородного происхождения – цвет молодежи.

Царевич подыхал на своем белом коне, Кантаке, и конь заржал при виде такого множества чужих, незнакомых людей. Сиддартха также смотрел с изумлением на весь этот народ, стоявший по рождению гораздо ниже трона, живший и питавшийся иначе, чем царь, и в тоже время испытывавший, быть может, одинаковые с царем радости и страдания. Но когда царевич увидел прелестную Ясодхару, светлая улыбка осенила лице его, он придержал шелковые поводья, спустился с широкой спины Кантаки на землю и вскричал:

– Тот не достоин этой жемчужины, кто не превзойдет всех! Пусть мои соперники покажут, не был ли я слишком дерзок, притязая на её руку!

Тогда Нанда предложил состязание в стрельбе из лука; он далеко поставил свой медный барабан, Арджуна сделал тоже, а Девадатта поставил свой еще дальше, царевич же Сиддартха попросил поставить свой барабан так далеко, что он казался не больше раковины. И они спустили стрелы: Нанда прострелил свой барабан, а Арджуна – свой, а Девадатта метко-пущенной стрелой попал в оба значка своей мишени, так что все присутствовавшие приветствовали его криками восторга, а прелестная Ясодхара опустила золотое покрывало на испуганные глаза, чтобы не видеть, как промахнется царевич, а он, он схватил лук из лакированного камыша, с тетивой из сухожилий, скрепленных серебряной проволокой, тот лук, что могли согнуть лишь руки силача, повертел его, тихо улыбаясь, и натянул тетиву так, что оба конца – сошлись и толстое древко лопнуло.

– Это игрушка, не с этим бороться за любовь! – сказал он. – Нет ли у кого лука более пригодного для благородных Сакьев?

– В храме с давних пор хранится лук Синхахану, – отвечали ему, – никто не мог до сих пор натянуть его, или, натянув, спустить!

– Принесите мне, – вскричал он, – это оружие, достойное воина!

Ему принесли древний лук, кованный из блестящей стали, с золотой оправой по обоим концам, согнутым на подобие рогов буйвола. Дважды попробовал Сиддартха крепость его на своем колене и затем сказал:

– Пустите-ка стрелу из этого лука, братцы! Но ни один из них не мог согнуть ни на палец упрямый лук. Тогда, слегка нагнувшись, царевич согнул лук без усилия вложил крюк в зарубку и так сильно натянул тетиву, что она, подобно крылу орла, рассекающего воздух, издала громкий, чистый звук.

– Что это такое? Что за звук? – спрашивали немощные, оставшиеся в этот день дома.

– Это звук лука Синхахану, – отвечали им, – царевич натянул его и готовится выстрелить.

Он выбрал крепкую стрелу, прицелился и спустил ее. Меткая стрела взвилась к небу, пронизала барабан, стоявший далее всех, но не остановилась в своем полете, а пронеслась дальше по равнинам и скрылась из глаз.

После этого Девадатта предложил состязание на мечах; он рассёк пальмовое дерево в шесть пальцев толщины, Арджуна – в семь, а Нанда – в девять; рядом стояло дерево с двумя сросшимися стволами, меч Сиддхартхи рассёк его одним молниеносным ударом, ударом таким метким и ловким, что подрубленные стволы продолжали стоять неподвижно, и Нанда вскричал: «он промахнулся!» И Ясодхара снова задрожала при виде прямо стоявших деревьев. Но вот боги воздуха, наблюдавшие за всем, подули легким южным ветерком, и обе зелёные вершины, метко-рассечённые, упали на песок.

После этого привели коней, породистых, ретивых, и три раза объехали соперники кругом майдана, перегоняя друг друга, но белый Кантака оставлял далеко за собою самых лучших скакунов, он несся так быстро, что пока клок пены долетал из его рта до земли, он пробегал уже расстояние, равное длине двадцати копий. Но тут Нанда сказал:

– С таким конем, как Кантака, каждый из, нас обгонит всех, приведите необъезженного коня, и посмотрим, кто лучше укротит его!

Слуги привели чёрного, как ночь, жеребца, Его держали на трех цепях, глаза его пылали, ноздри раздувались, грива развивалась по ветру. На нем не было ни подков, ни седла, до сих пор никто не садился на него. По три раза пытался каждый молодой Сакья вскочить на его могучую спину, но, конь приходил в ярость и каждый раз сбрасывал пристыженного ездока на песок. Одному только Арджуне удалось удержаться несколько минуть, он велел снять цепи, ударил кнутом по черным бедрам, схватил умелой рукой узду и так крепко притянул челюсти коня, что дикое животное, вне себя от злобы и страха, обежало один раз вокруг ристалища, но вдруг оно обернулось с оскаленными зубами, схватило Арджуну за ногу, стащило на землю и, наверное, растоптало бы до смерти, если бы подоспевшим слугам не удалось снова накинуть на него цепи. Тогда народ закричал:

– Не давайте Сиддартхе касаться этого злого духа, в его печени – буря, его кровь – красное пламя!

Но царевич сказал:

– Отпустите цепи, дайте мне взять его чёлку! Он взял коня за чёлку, спокойно подержал его, шепнул ему какое-то слово, положил ладонь на глаза его, тихо погладил его по свирепой морде, по шее, по вздымавшимся бедрам, на диво всем, черный конь склонил гордую голову и стоял кротко, покорно, как бы признав владыку и преклоняясь пред ним. Он не шевельнулся, пока Сиддартха садился на него, а потом пошел ровным шагом, повинуясь узде и движению ноги, так что все присутствовавшие закричали:

– Кончено состязание! Сиддартха всех достойнее!

И все женихи согласились: «он всех достойнее!» А Супрабудда, отец девушки, сказал:

– В глубине сердца мы всегда считали тебя достойнейшим, потому что для нас ты был всех милее. Каким-то волшебством ты среди роз твоих садов, среди твоих мечтаний приобрел ловкость воина в большей степени, чем другие на войне, на охоте, в ручных работах! Бери же, прекрасный царевич, сокровище, которое ты приобрел как награду!

По его слову встала красавица индианка с своего места, взяла венок из цветов могры, опустила черно-золотое покрывало на лоб и, гордо пройдя мимо всех юношей, приблизилась к Сиддартхе, божественная краса которого, как будто, приобрела теперь новый блеск от близости чёрного коня, покорно склонявшего гордую шею под его рукою. Она смиренно поклонилась царевичу и открыла перед ним лицо свое, сиявшее радостною любовью; на шею его надела она свой душистый венок, на грудь его склонила свою прелестную головку и, опустясь к ногам его, произнесла с горделивою радостью:

– Возьми меня, царевич, я твоя!

И весь народ ликовал, когда они пошли вместе, рука об руку, с сердцами, бьющимися взаимною любовью. Черно-золотое покрывало её было вновь опущено на лицо.

Значительное время миновало, настало просветление, ученики Будды стали спрашивать его обо всем и, между прочим, почему у неё было это черно-золотое покрывало и почему шла она такою гордою поступью. Всепочитаемый отвечал им:

– Мне это было неизвестно, хотя казалось наполовину известным: колесо рождения и смерти обращается, и вместе с тем возвращаются давно прошедшие события и мысли, возрождаются давно погребённые жизни. Я вспоминаю теперь, что мириады лет тому назад, я, в виде тигра, рыскал по лесам Гималайских гор вместе с подобными мне голодными полосатыми зверями. Я, Будда, я прятался в траве и блестящими глазами следил за стадами, которые паслись около моего убежища и приближались ко мне, не чуя смерти, а ночью, при звездах, я рыскал за добычей дикий, ненасытный, вынюхивая следы людей и зверей. Среди животных, с которыми я сходился в то время, я встретил где-то в глубоком болоте или в густом тростнике тигрицу, самую красивую из всех самок, из-за которых бьются самцы. У неё была черная шкура, с золотыми полосами, как то покрывало, которое Ясодхара надела для меня. У нас в лесу велись ожесточённые битвы зубами и когтями, а гордая тигрица лежала и смотрела, как мы терзали друг друга из-за обладания ею. И я помню, как, наконец, она, мурлыча, прошла мимо царей леса, побежденных мною, ласково облизала мои вздымавшиеся от усталости бедра и гордо последовала за мною в чащу предаться утехам любви. Колесо рождения и смерти вечно обращается сверху вниз, снизу вверх!

Итак, царевич получил девушку, добровольную награду за победу; и когда созвездия оказались благоприятными, когда Меша – Красный Олень – владычествовал над небом, отпраздновали брачный пир, по обычаю Сакьев. Поставили золотой трон, разостлали ковер, развесили брачные венки, перевязали молодым руки, разломили сладкий пирог, рассыпали рис, разлили розовое масло, спустили на подкрашенное молоко две соломинки, которые, сойдясь вместе, означают «любовь до смерти»; сделали три раза по семи шагов вокруг огня, раздали дары святым мужам, оделили нищих, принесли жертвы в храме, пропели мантры[5]; связали вместе одежды жениха и невесты. Тогда седовласый отец невесты сказал: – «Многочтимый царевич! Та, что до сих пор была нашею, стала твоею; будь добр к ней, вся её жизнь в тебе!» – После этого привели с пением и музыкой прелестную Ясодхару в объятия царевича и везде во всем царствовала любовь.

Но царь рассчитывал не на одну только любовь.

Он велел соорудить для неё великолепную темницу, увеселительный дворец царевича Витрамван – чудо, подобного которому не было на земле. Среди обширных парков дворца возвышался зеленый холм, подножие которого омывал поток Рохини, бегущий со склонов Гималаев и несущий, свою дань в воды Ганга. На юге рощи тамариндов и гряды густо разросшихся небесно-голубых цветов отделяли эту местность от всего остального мира, так – что городской шум долетал туда, как легкое жужжание пчел в кустах. На севере тянулись девственные уступы могучих Гималаев; они большими террасами возвышались в поднебесье, неприступные, бесконечные, волшебные; их обширные плоскогорья, их гребни и скалы, утесы, зеленые склоны, снежные вершины, ущелья и пропасти вели восходящую мысль все выше и выше, пока она, как будто, достигала неба и молча беседовала с богами. Ниже области снегов тянулись темные леса, закутанные пеленой облаков, прорезанные бешеными водопадами, еще ниже зеленели рощи палисандровых и хвойных деревьев, где эхо повторяло крик фазанов, рев пантер, топот диких баранов и крики орлов, кружащихся в воздухе. Еще ниже расстилалась цветущая равнина, как роскошный молитвенный ковер, перед этим божественным алтарем. Прямо против этой панорамы строители воздвигли на вершине холма роскошный дворец; с каждой стороны его возвышались башни, кругом шла колоннада, а на столбах его были иссечены сказания древних времен. Там виднелись Радха и Кришна и девы лесов, Сита, Гануман и Драупади, а в средних воротах милостиво восседал, склоняя на бок свой хобот, бог Ганеша с диском и жезлом – податель мудрости и богатства.

Извилистые дорожки вели через сад и двор к внутренним воротам из бело-розового мрамора, протолки которых были из ляпис-лазури, порог – из алебастра, а резные и расписанные двери – из красного дерева. Чрез эти ворота, по великолепным лестницам и решетчатым галереям, очарованный путник проходил в величественные залы и уютные комнаты; он ступал по разрисованным полам, среди колоннад, под сводами которых били фонтаны, окаймленные лотосом и розами; там, в прозрачных бассейнах, блестели красные, голубея и золотые рыбы. Большеглазые газели щипали свежераспустившиеся розы в залитых солнцем нишах; птицы, сверкая всеми цветами радуги, порхали по пальмам; зеленые и серые голуби вили гнезда на золоченых карнизах; по блестящей мозаике пола, распустив хвосты, расхаживали павлины, белые как молоко цапли, маленькие домашние совы; пестрые попугаи перелетали с одного плода на другой; жёлтые «солнечные» птицы порхали с цветка ил цветок. Робкая ящерица без страха бегала по решеткам, греясь на солнце; белка смело брала пищу прямо из рук; всюду царствовал мир и спокойствие; пугливая черная змея, приносящая дому счастье, грела свои усталые кольца среди маргариток, на которых резвилась выхухоль, а темноглазые обезьяны делали гримасы воронам.

Весь этот дом, этот приют любви, был населен приветливой прислугой, всюду встречались приятные лица, добродушная услужливость, слышались ласковые речи; всякий был рад, когда мог обрадовать, был доволен, когда доставлял удовольствие, гордился, когда исполнял приказание; жизнь текла там, как заколдованная, подобно тихому потоку, бегущему среди вечно свежих цветов, прекраснейшим из которых была Ясодхара, царица этого заколдованного царства.

Внутри дворца, превосходя великолепием все его бесчисленные палаты, скрывалась горница, в которой искусство соединило все дивные чары для усыпления души. Входом в неё служила квадратная зала, сводом которой было небо; в средине был бассейн из молочно-белого мрамора, выложенный такими же плитами; края бассейна, ступени и карнизы были украшены агатом и все было так холодно, что среди лета, казалось, будто ступаешь на снег. Это место предназначалось для сладкой неги; лучи солнца осыпали его своим золотом, но, пробираясь под арки и в ниши, бледнели, как будто самый день останавливался и превращался в тихий любовный вечер перед дверьми спальни. Там, за этими дверями, была очаровательно-прелестная комната, чудо всего света!

Мягкий свет благовонных ламп проникал сквозь окна из перламутра и прозрачной ткани, усеянной звездами, и падаль на золотые ковры, на шёлковые подушки, на тяжёлые, великолепные занавеси, за которые проникала одна только красота. Здесь нельзя было различить, когда день, когда ночь, здесь всегда лился особенно мягкий свет, более яркий, чем восходящее солнце, более нежный, чем вечерний сумрак, вечно веял тихий ветерок, сладкий, как утренний воздух, свежий, как дыхание полуночи.

День и ночь там пели лютни, день и ночь подавались избранные кушанья и напитки, плоды, омоченные росой, шербет, замороженный в снегах Гималаев, тонкие сахарные печенья, сладкое кокосовое молоко в белых кокосовых чашах. День и ночь там прислуживали прелестные танцовщицы, кравчие, музыкантши, нежные чернобровые прислужницы любви. Они опахалами навевали сон на закрытые глаза царевича и, когда он просыпался, возвращали его к неге шёпотом музыки среди цветов, прелестью любовных напевов, волшебными танцами, в которых звон колокольчиков сливался с нежным плесканием рук и звуком серебряных струн; благовония мускуса и чампаки, голубые пары курильниц с горящими пряностями успокаивали душу его, пока он снова засыпал около красавицы Ясодхары.

Так жил Сиддартха, погруженный в забытье. И сверх того царь повелел, чтобы за стенами его дворца никогда никто не поминал ни о смерти, ни о старости, ни о горе, ни о страдании, ни о болезни.

Если какая-нибудь из обитательниц этого царства любви начинала грустить, если облако печали туманило её темные глаза, если ножка её слабела в танцах, безвинную преступницу немедля удаляли из рая, чтобы царевич не успел почувствовать сострадания к её печали.

Неусыпные надзиратели казнили всякого, кто осмеливался упомянуть о грубом внешнем мире, о мире страданий, болезней, слез и страха, о мире надгробных рыданий и мрачного дыма костров. Сребристая нить в косе танцовщицы или певицы считалась преступлением, каждый день обрывались все увядающие розы, обрывались желтеющие листья, удалялось от глаз все неприятное.

– Если, – сказал царь, – он проведет молодость вдали от всего, что наводит на размышление, если он перестанет усугубляться в мыслях, может быть, устранится его мрачное предназначение, слишком великое для человека, и я увижу, как он сделается всесветным царем, царем царей, главой своего века!

Вокруг этой прелестной тюрьмы, где любовь была тюремщиком, а наслаждение оградой, на дальнем расстоянии скрыто от глаз, он велел воздвигнуть толстую стену с железными воротами, двери которых с трудом могла открыть сотня человек, при чем шум слышался за пол-иожаны[6]. Внутри стены были вторые ворота и за ними еще третьи.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒