Правитель 10 страница

Так или приблизительно так (за смысл ручаюсь) говорит Рансом. И это «ленинское» распространялось на всех членов Совнаркома. Работали споро, работали бодро, работали с шутками.

Ленин добродушно принимался хохотать, когда ловил кого-нибудь на курьезном противоречии, а за ним смеялся и весь длинный стол крупнейших революционеров и новых людей нашего времени – над шутками самого ли председателя, который очень любил сострить, или кого-либо из докладчиков. Но сейчас же после этого бурного смеха наступала вновь та же бодрая серьезность и так же быстро, быстро текла река докладов, обмена мнений, решений».

Несмотря на проблемы со здоровьем, Ленин продолжал излучать энергию. Казалось, запас его сил безграничен. Это производило огромное впечатление на окружающих. Один французский журналист писал: «Лицо у него беспрерывно меняется, оно все в движении. Ленин похож на себя только в кинематографе. Ни один его портрет не передает его точно. Ленин весь – динамика».

Ленин поощрял споры и дискуссии в правительстве. Не для того, чтобы внести раздор. Он понимал, что принудительное единомыслие может оказаться губительным, а в споре рождается истина. «Как раз и хорошо, что открыто спорят. Они свои взгляды не скрывают и из лучших побуждений спорят, хотят, чтобы было как можно лучше. Когда есть несогласные, голова лучше работает, ведь их переубеждать приходится, веские доводы находить. Сам не всегда все увидишь и предусмотришь, а они своими возражениями и спорами мне помогают на вещи с другой стороны взглянуть», – говорил Ленин.

Огромное внимание уделял Ленин развитию российской науки. Он справедливо считал, что советское государство, устремленное в будущее, должно в первую очередь преодолеть научно-техническую отсталость, характерную для царской России. Первые шаги были сделаны еще в 1918 году. К примеру, в Москве был основан Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ), ставший ведущим научным авиационным центром страны. Возглавил его один из пионеров российской авиации – Николай Егорович Жуковский.

Покровительством новой власти пользовались даже те ученые, которые относились к большевикам с плохо скрываемой враждебностью. В январе 1921 года по инициативе Ленина было принято постановление, касавшееся всемирно известного физиолога академика И. П. Павлова:

«Принимая во внимание совершенно исключительные научные заслуги академика И. П. Павлова, имеющие огромное значение для трудящихся всего мира, Совет Народных Комиссаров постановил:

1. Образовать на основании представления Петросовета специальную комиссию с широкими полномочиями в следующем составе: тов. М. Горького, заведующего высшими учебными заведениями Петрограда тов. Кристи и члена коллегии отдела управления Петросовета тов. Каплуна, которой поручить в кратчайший срок создать наиболее благоприятные условия для обеспечения научной работы академика Павлова и его сотрудников.

2. Поручить Государственному издательству в лучшей типографии республики отпечатать роскошным изданием заготовленный академиком Павловым научный труд, сводящий результаты его научных работ за последние 20 лет, причем оставить за академиком И. П. Павловым право собственности на это сочинение как в России, так и за границей.

3. Поручить комиссии по рабочему снабжению предоставить академику Павлову и его жене специальный паек, равный по калорийности двум академическим пайкам.

4. Поручить Петросовету обеспечить профессора Павлова и его жену пожизненным пользованием занимаемой ими квартирой и обставить ее и лабораторию академика Павлова максимальными удобствами».

Однако в условиях Гражданской войны оказывать масштабную поддержку научным исследованиям, а также развивать индустриальную базу было невозможно. Только после ее окончания стало возможным не только строить, но и реализовывать громадные планы. В 1920 году была создана Государственная комиссия по разработке плана электрификации России. Комиссию возглавлял один из самых близких друзей Ленина, Глеб Кржижановский. Ленин уделял этому вопросу огромное внимание. Крылатыми стали его слова о том, что «коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны». Ленин говорил о том, что реализация плана должна «наглядно, популярно для массы увлечь ясной и яркой (вполне научной в основе) перспективой: за работу-де, и в 10–20 лет мы Россию всю и промышленную, и земледельческую сделаем электрической». Разработанный комиссией план, получивший сокращенное название ГОЭЛРО, был окончательно утвержден Одиннадцатым съездом партии в конце 1921 года. План предусматривал строительство 30 крупных электростанций и закладывал основу для масштабной индустриализации страны. Первенец ГОЭЛРО – Волховская гидроэлектростанция – вступит в строй в 1926 году.

Разумеется, были и противоположные примеры. Осенью 1922 года пароходами и поездами из России были отправлены в эмиграцию более 160 видных представителей российской интеллигенции. На «философском пароходе», как стали называть это явление, покинули страну Питирим Сорокин, Николай Бердяев, Лев Карсавин и другие ученые с мировыми именами. В первую очередь высылка коснулась гуманитариев, хотя уезжали и представители естественных наук. Ленин лично контролировал процесс высылки, еще в мае 1922 года направив Дзержинскому письмо «о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». В нем он требовал аккуратно подходить к составлению списков – высылке подлежали только «явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».

В то же время Ленин стремился сохранить научные кадры, которые могли примириться с советской властью. «Ломайте поменьше! Чем меньше наломаешь, тем лучше!» – так призывал он обращаться с профессурой. Свяжите их твердыми программами, давайте им такие темы, которые объективно заставляли бы их становиться на нашу точку зрения. Например, заставьте их читать историю колониального мира: тут ведь все буржуазные писатели только и знают, что «обличают» друг друга во всяких мерзостях: англичане – французов, французы – англичан, немцы – тех и других».

Ленин не одобрял крайностей и в сфере культуры. К бурно развивавшимся после революции новым направлениям искусства – как литературного, так и изобразительного – он относился с определенным скепсисом. В 1921 году он посетил ВХУТЕМАС – Высшие художественно-технические мастерские в Москве – и встретился с их учащимися. Очевидец этой встречи вспоминал: «На вопрос Ленина, что читает сейчас молодежь, любит ли она, например, Пушкина, студенты ответили, что Пушкин «устарел», он «буржуй», и все они стоят за Маяковского – он революционер, а как поэт намного выше Пушкина. После посещения ВХУТЕМАСа, беседуя с Красиковым, Ленин говорил, что совершенно не понимает увлечения Маяковским (стихи его он совершенно не переносил). Только пусть люди меру знают и не ставят шутов, хотя бы они клялись революцией, выше «буржуя» Пушкина».

Кларе Цеткин, посетившей Москву в 1920 году, Ленин прямо сказал: «Мы чересчур большие «ниспровергатели в живописи». Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, которому надо покориться только потому, что «это ново»? Бессмыслица, сплошная бессмыслица! Я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости». Для него по-прежнему дорогими и ценными оставались произведения мировой классики XIX века и предшествующих эпох, включая античную скульптуру. Вкусы, усвоенные им в молодости, так и не изменились на протяжении жизни.

Еще в 1904 году Ленин выступал против «разрыва с прошлым» в революционной культуре. Собеседнику, требовавшему такого разрыва, он заявил: «Послушав вас, придется признать предосудительными и, чего доброго, вырвать и сжечь многие художественные страницы русской литературы. Ваши суждения бьют по лучшим страницам Тургенева, Толстого, Аксакова. Ведь до сих пор наша литература в преобладающей части писалась дворянами-помещиками. Их материальное положение, окружающая их обстановка жизни – а в ней были и липовые аллеи, и клумбы с цветами – позволяла им создавать художественные вещи, которые восхищают не одних нас, русских. В старых липовых аллеях, по вашему мнению, никакой красоты не может быть, потому что их сажали руки крепостных и в них прутьями драли крестьян и дворовых. Это отголосок упростительства, которым страдало народничество. Мы, марксисты, от этого греха, слава богу, освободились. Следуя за вами, нужно отвернуться и от красоты античных храмов. Они создавались в обстановке дикой, зверской эксплуатации рабов. Вся высокая античная культура, как заметил Энгельс, выросла на базе рабства. Раз Самсонову нравятся липовые и березовые аллеи, клумбы с цветами помещичьих усадеб, значит, заключаете вы, он заражен специфической феодальной психологией и непременно дойдет до эксплуатации мужика. Извольте в таком случае обратить внимание и на меня. Я тоже живал в помещичьей усадьбе, принадлежащей моему деду. В некотором роде я тоже помещичье дитя. С тех пор много прошло лет, а я все еще не забыл приятных сторон жизни в этом имении, не забыл ни его лип, ни цветов. Казните меня. Я с удовольствием вспоминаю, как валялся на копнах скошенного сена, однако не я его косил; ел с грядок землянику и малину, но я их не сажал; пил парное молоко, но не я доил коров. Из сказанного вами (…) вывожу, что такого рода воспоминания почитаются вами недостойными революционера. Не должен ли я поэтому понять, что тоже недостоин носить звание революционера?»

Ленин поддерживал проведенную после революции реформу русского языка (с исключением некоторых букв), однако многие нововведения (в том числе уродливые аббревиатуры) вызывали у него отторжение. В одной из своих статей он писал: «Русский язык мы портим, иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты, или недостатки, или пробелы?.. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности? Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах совсем уже могут вывести из себя. (…) Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»

Ленин беседует с Гербертом Уэллсом. По итогам беседы английский фантаст назовет Ильича «кремлевским мечтателем». Ленин охарактеризует собеседника как «филистера»

Одновременно Ленин выступал за активное продвижение идеологии в сферу искусства. Луначарский впоследствии вспоминал, что именно Ильич сформулировал идею так называемой «монументальной пропаганды». Однажды глава правительства сказал наркому просвещения:

«Давно уже передо мною носилась эта идея, которую я вам сейчас изложу. Вы помните, что Кампанелла в своем «Солнечном государстве» говорит о том, что на стенах его фантастического социалистического города нарисованы фрески, которые служат для молодежи наглядным уроком по естествознанию, истории, возбуждают гражданское чувство – словом, участвуют в деле образования, воспитания новых поколений. Мне кажется, что это далеко не наивно и с известным изменением могло бы быть нами усвоено и осуществлено теперь же. (…)

Я назвал бы то, о чем я думаю, монументальной пропагандой. Для этой цели вы должны сговориться на первый срок с Московским и Петербургским Советами, в то же время вы организуете художественные силы, выберете подходящие места на площадях. Наш климат вряд ли позволит фрески, о которых мечтает Кампанелла. Вот почему я говорю главным образом о скульпторах и поэтах. В разных видных местах на подходящих стенах или на каких-нибудь специальных сооружениях для этого можно было бы разбросать краткие, но выразительные надписи, содержащие наиболее длительные коренные принципы и лозунги марксизма, также, может быть, крепко сколоченные формулы, дающие оценку тому или другому великому историческому событию. Пожалуйста, не думайте, что я при этом воображаю себе мрамор, гранит и золотые буквы. Пока мы должны все делать скромно. Пусть это будут какие-нибудь бетонные плиты, а на них надписи возможно более четкие. О вечности или хотя бы длительности я пока не думаю. Пусть все это будет временно.

Еще важнее надписей я считаю памятники: бюсты или целые фигуры, может быть, барельефы, группы.

Надо составить список тех предшественников социализма или его теоретиков и борцов, а также тех светочей философской мысли, науки, искусства и т. п., которые хотя и не имели прямого отношения к социализму, но являлись подлинными героями культуры».

И действительно, в течение ближайших лет площади советских городов заполнились памятниками Марксу, Энгельсу, Герцену, Бакунину, другим мыслителям и деятелям международного революционного движения. Не обошлось и без памятников самому Ильичу. Считается, что первый памятник ему был установлен в небольшом городке под Воронежем осенью 1918 года. К 1920 году счет памятникам Ленину пошел на десятки. Открывались они в российской провинции – в Москве ни одной статуи вождя не было до 1925 года. Это, судя по всему, было связано с негативным отношением самого Ленина к «прижизненной канонизации».

Более сложной была позиция Ленина по поводу монументов, оставшихся от «царского режима». Известно, что он приветствовал снос большого количества старых памятников, в первую очередь поставленных представителям дома Романовых. С другой стороны, на запрос петроградских товарищей по поводу того, как поступить с царскими статуями, он ответил: «Все памятники должны оставаться на месте. Пускай будущее поколение видит тех, которые угнетали народ, в том изображении, какое им придала эпоха».

Столь же неоднозначной была позиция Ленина по отношению к театральному искусству. Он любил театр, но считал, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино», как он заявил в 1922 году Луначарскому. Кино – искусство, доступное массам, театр – элитарное искусство, для которого теперь не время. В 1921 году Ленин выступил за закрытие Большого театра в Москве. «Неловко содержать за большие деньги такой роскошный театр, когда у нас не хватает средств на содержание самых простых школ в деревне», – пояснил Ильич свою мысль. Однако его предложение не прошло – большинство в Совнаркоме выступило против.

Не менее сложным и противоречивым было отношение Ленина к религии. Вернее, даже не личное отношение, а политика. По поводу своих личных убеждений Ленин высказывался вполне однозначно. «Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость», – писал он Горькому еще до революции. Однако после того, как большевики пришли к власти, нужно было как-то выстраивать отношения с Церковью.

Революция 1917 года сыграла неоднозначную роль в истории российского православия. С одной стороны, Церковь лишилась привилегированного статуса в государстве; с другой, получила невиданную при царях свободу. В конце 1917 года был впервые за двести с лишним лет избран Московский патриарх. Большинство представителей духовенства, естественно, негативно относились к советской власти, считавшей религию «опиумом для народа» и верной опорой царизма (как минимум второе было абсолютно верным).

Тем не менее Ленин не поддержал идею немедленного генерального наступления на православие. Такие предложения, как массовое закрытие церквей, встречали его сопротивление. Он понимал, что настраивать против себя миллионы искренне верующих совершенно ни к чему, и считал, что религия сама собой отомрет достаточно быстро.

Как и следовало ожидать, Гражданская война, в которой подавляющее большинство церковных иерархов поддержало белых, привела к еще большей вражде между Церковью и советской властью. Патриарх Тихон предал анафеме большевиков, а в годовщину Октябрьской революции написал: «Мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ зверя». Война была объявлена.

Правда, и тут Ленин выступал против чрезмерной жестокости. «Советская власть не намеревается надеть на его голову венец мученичества», – сказал Ильич, в частности, о патриархе. В стране была развернута кампания по вскрытию рак со святыми мощами, многие из которых на поверку оказывались простыми чучелами. «Не нужно никакого издевательства, а нужен только правильный естественно-научный подход, – говорил по этому поводу Ленин. – Показать то, чем были набиты попами эти чучела, показать, что покоилось, какие именно «святости» в этих богатых раках, к чему так много веков с благоговением относился народ и за что так умело стригли шерсть с простолюдина служители алтаря, – этого одного достаточно, чтобы оттолкнуть от религии сотни тысяч лиц».

В 1921–1922 годах Поволжье было охвачено страшным голодом. Советское правительство стремилось в меру своих сил организовать помощь голодающим. Ленин пожертвовал в фонд помощи свою золотую гимназическую медаль. В качестве чрезвычайной меры началось изъятие церковных ценностей. Священнослужители, естественно, воспротивились этому – за голодающих они предпочитали молиться, а для этого нужна была утварь. «С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, – писал патриарх Тихон. – Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею, как святотатство, мирян – отлучением от нее, священнослужителей – извержением из сана».

Отлучение от Церкви было Ленину безразлично. А вот мятежи, к которым в некоторых районах страны священники подстрекали верующих, – нет. По поводу одного из таких мятежей он написал свои знаменитые слова: «Совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение. (…) Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна. (…) Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». Подавлять сопротивление следовало самым жестоким образом: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Один из самых ярких и легендарных эпизодов в ленинской биографии – первомайский субботник 1920 года. Историю о том, как Ильич лично таскал бревна, причем брался за самый тяжелый конец, в Советском Союзе знали все с младых ногтей. И потихоньку посмеивались, привычные к тому, что «хождение в народ» со стороны властей является лишь бутафорией. Однако в данном случае советская пропаганда говорила чистую правду. Ленин действительно таскал самые настоящие бревна. Как мы помним, он многие годы занимался спортом и, несмотря на свои болезни, был человеком физически крепким. Первомай 1920 года был не единственным подобным эпизодом – осенью 1920 года Ленин, например, разгружал дрова на набережной Москвы-реки.

Субботник. Среди тех, кто держит бревно, – Ленин.

И заметьте: это не постановочный кадр

И все же за годы невероятного напряжения сил здоровье Ленина пошатнулось. Заниматься его восстановлением возможностей практически не было. В аналогичной ситуации оказались и другие большевистские лидеры. Ильич всегда очень внимательно относился к здоровью своих товарищей по партии, рассматривая его как своего рода государственное имущество, о котором следует заботиться. «Расхищать зря казенное имущество, т. е. хворать и подрывать свою работоспособность – вещь недопустимая во всех отношениях», – писал он Горькому еще до революции. «Люди работают буквально до обморока, их нужно кормить вкусно, чтобы они ели больше. Я знаю, что продуктов мало и плохи они, – тут нужен искусный повар», – отдавал он распоряжения в самом тяжелом, 1919 году.

Нельзя сказать, что о здоровье самого Ленина было некому позаботиться; и жена, и сестра Мария постоянно пытались его убедить пощадить себя. Однако практически никто не располагал властью, необходимой для того, чтобы дать ему соответствующее указание. Его по-прежнему мучили головные боли и бессонница. Есть информация о том, что в это время он перенес несколько микроинфарктов. Только 4 июня 1921 года Политбюро приказало ему отправиться на месяц в Горки. Тем же летом выяснилось, что Ленин серьезно болен.

Сам председатель Совнаркома считал, что расслабляться нельзя ни на минуту: слишком много дел, требующих немедленного решения. Еще не было окончательно обеспечено единство партии, еще не все поняли, что НЭП, говоря словами самого Ильича, – это «всерьез и надолго».

Яблоком раздоров оставались и международные дела. Многие в партии не были готовы отказаться от лозунга мировой революции и забыть еще недавно считавшийся непререкаемым тезис о том, что социализм в России не выживет, если не распространится на весь мир. Сотрудничество с зарубежными капиталистами-эксплуататорами, совсем недавно организовавшими интервенцию, представлялось многим едва ли не кощунством. Многим, но не Ленину. В марте 1921 года было заключено англо-советское торговое соглашение. Интерес к российскому рынку демонстрировали немцы и американцы. Это способствовало и внешней безопасности советского государства, и развитию его экономики. Позднее, осенью 1921 года, советский Наркомат иностранных дел выступил с пространной нотой, предлагавшей западным державам нормализацию отношений. «Ставя себе целью удовлетворение интересов всего трудящегося народа России, Рабоче-Крестьянское Правительство, победоносно вышедшее из неслыханных испытаний гражданской войны и интервенции, открывает возможность частной инициативе и капиталу сотрудничать с властью рабочих и крестьян в разработке естественных богатств России, – говорилось в этом документе. – Советское Правительство восстановило частную торговлю, частную собственность на мелкие предприятия, право концессий и аренды на крупные. Советское Правительство предоставляет иностранному капиталу правовые гарантии и достаточную часть прибыли для удовлетворения его интересов, чтобы привлечь его к участию в экономической работе в России. Идя по этому пути, Советское Правительство стремится к экономическим соглашениям со всеми державами, для чего в конечном счете абсолютно необходимо заключение окончательного мира между Россией и другими государствами».

Теперь Ленин возражал против слишком поспешных действий европейских революционеров. Он осудил неудачное восстание, поднятое Компартией Германии в марте 1921 года. Ильич считал, что такие попытки только ослабляют международное рабочее движение. Необходимо запастись терпением и ждать благоприятного момента. «Когда я сам был эмигрантом, – заявил Ленин, – я несколько раз занимал «слишком левую» позицию (как я теперь вижу). В августе 1917 года я также был эмигрантом и внес в Центральный Комитет партии слишком «левое» предложение, которое, к счастью, было начисто отклонено». Большевистский лидер умел, если необходимо, признавать свои ошибки – хотя, как и большинство людей, делал это с неохотой. «Ошибаться свойственно каждому человеку, в особенности в такой обстановке, в какой мы находимся в настоящий момент», – сказал он как-то раз.

В конце 1921 года было принято решение об отправке делегации на международную конференцию в Геную. Впервые дипломаты Советской России должны были участвовать в мероприятии такого уровня. Предметом обсуждения были финансовые проблемы Европы, в том числе старые русские долги и германские репарации. В Европе долгое время циркулировал слух о том, что во главе советской делегации в Геную приедет сам Ленин. Никакой реальной основы под собой он не имел; Ильич не собирался покидать пределы России. Однако именно он составил инструкции для советской делегации, которую возглавлял нарком иностранных дел Чичерин.

Конференция открылась в апреле 1922 года. Не добившись уступок со стороны Лондона и Парижа, Чичерин пошел на сближение с немцами. 16 апреля был подписан российско-германский Рапалльский договор. Москва и Берлин признавали друг друга без всяких дополнительных условий на основе взаимного отказа от претензий. Договор проделал огромную брешь в дипломатической изоляции Советской России и стал безусловным успехом Кремля. Ленин попенял Чичерину на некоторые отступления от инструкций, однако в целом был доволен. Линия на раскол в лагере империалистических держав демонстрировала свою эффективность. Готовя проект постановления ВЦИК, Ленин писал: «Действительное равноправие двух систем собственности хотя бы как временное состояние, пока весь мир не отошел от частной собственности и порождаемых ею экономического хаоса и войн к высшей системе собственности, – дано лишь в Рапалльском договоре. Поэтому ВЦИК приветствует Рапалльский договор, как единственный правильный выход из затруднений, хаоса и опасности войн (пока остаются две системы собственности, в том числе столь устарелая, как капиталистическая собственность); признает нормальным для отношений РСФСР к капиталистическим государствам лишь такого типа договоры; поручает СНК и НКИДел вести в этом духе политику».

Ленин с кошкой. Самое «уютное» фото вождя

Жизнь страны входила в нормальную колею. Время выживания, время чрезвычайных мер завершалось. «Без Ленина Российская коммунистическая партия не протянула бы дольше конца 1921 года», – считает один из зарубежных биографов Ильича Роберт Сервис. Ценой неимоверных усилий и благодаря своему огромному политическому таланту председателю Совнаркома удалось вывести и партию, и страну из кризиса. С 1922 года ситуация и в экономике, и во внешней политике начала постепенно улучшаться. Однако здоровье самого Ильича двигалось в прямо противоположном направлении.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒