Эка‑Ука 5 страница

На допросах Иракли был очень спокоен, и сотрудник грузинского КГБ переводил его ответы русскому следователю. Грузинский кагебешник был искренне удивлен, что внук Кандида Чарквиани не владеет русским языком, но русский следователь сразу же догадался, что Иракли Чарквиани прекрасно владел не только русским языком, в отличие от переводчика, но и другими языками.

Догадался русский следователь и о том, что, беседуя с этим странным юношей, он говорил с новым поколением грузин, которые, в отличие от своих родителей, не стали послушными, не стали конформистами и примиренцами. Поэтому русского следователя не удивили явно антисоветские интонации в ответах Ираклии: наоборот, они лишь подстегнули его желание установить, почему Иракли Чарквиани не летел в том самолете. Допрашивая ближайшего друга Геги, он прямо спросил его о том, что интересовало его больше всего:

– Почему вам не предложили лететь вместе с ними?

– Кто?

– Хотя бы Гега, он же был вашим ближайшим другом?

– Почему был, он и сейчас мой ближайший друг.

– Простите, нехорошо получилось. Надеюсь, вы не подумаете ничего такого, чего я не хотел сказать.

– А что вы хотели сказать?

– А то, что я действительно не понимаю, почему Гега вам ничего не сказал? Он же вас хорошо знал. Простите, хорошо знает.

– Потому ничего и не сказал, что хорошо меня знает.

– Хотите, чтобы я поверил, что вам так нравится Советский Союз, что вы его не предадите?

– Кажется, за время беседы с вами я ни разу не высказывал симпатии к советской власти… Но я и не диссидент и не хочу им быть.

– Меня интересует, по какому принципу подбирались угонщики, и почему среди них не оказалось вас, ближайшего друга Геги.

– Я же уже сказал – Гега знал, что я откажусь.

– Почему вам не хотелось улететь?

– Улететь я хотел всегда, и сейчас хочу, и я обязательно улечу, но не на самолете.

Русский следователь какое‑то время молчал, обдумывая ответ Иракли, но так и не догадался, что же хотел сказать этот молодой грузин. Поэтому последний вопрос он задал Иракли только для того, чтобы прервать неловкое молчание:

– А если не сможете улететь?

– Тогда переплыву море.

– Что переплывете?

– Море.

– Как?

– С песней.

– Шутите?

– Не шучу.

– В протокол допроса так и записать?

– Да.

– И все же как записать?

– Дословно.

– А все же?

– Я переплыву море…

В тот день у вернувшегося с допроса Иракли Чарквиани впервые возникло подозрение, что Гегу и остальных угонщиков, наверное, приговорят к расстрелу. И он поделился своим подозрением с друзьями – теми, кто был и друзьями Геги.

Не только друзья Геги, но и весь Тбилиси, да что там Тбилиси, вся Грузия, думала, что к смерти угонщиков не приговорят.

Мотивация была вполне логичной – угонщики не были убийцами, поэтому со стороны властей расстрел стал бы чрезмерной жестокостью. И друзья тоже встретили предположение Иракли с недоверием, но сам Иракли хотел больше знать о будущем приговоре, и он воспользовался советским прошлым своей семьи. Узнал, кто будет судьей, которому предстоит на будущем процессе вынести приговор, и нашел его сына. Сына судьи он встретил около университета, после лекций, и прямо спросил о том, что хотел узнать. Тот пообещал все разузнать, конечно, если получится. «Но я сомневаюсь», – все же сказал он Иракли на прощание.

В тот же вечер сын спросил отца, правда ли, что он будет судьей на процессе угонщиков. А в ответ услышал очень строго и даже агрессивно заданный вопрос:

– Кто тебе сказал?

– Сказали.

– Кто?

– Какое это имеет значение?

– Огромное!

– А все же?

– Это почти государственная тайна, и до самого процесса никто не должен знать, кто будет судьей.

– Какое государство, такая же и тайна. Все уже знают, что тебя собираются назначить судьей.

– Кто тебе сказал?

– Какая разница, в университете сказали… Об этом все уже знают.

– Университет всегда был антисоветским гнездом.

– Значит, в гнезде уже знают.

– Эта тема не кажется мне подходящей для шуток.

– А я и не шучу, меня серьезно интересует то, что случится.

– Что значит, что случится?

– Что случится на судебном процессе.

– Я не обязан отвечать, да и не хочу, тем более что заранее никто не знает, что случится на судебном процессе.

– Я не о деталях спрашиваю, меня интересует приговор.

– Приговора тоже никто заранее не знает, и на этот вопрос тебе никто не ответит.

– Ты можешь дать простой ответ на простой вопрос?

– Какой?

– Скажи да или нет.

– Что тебя интересует?

– Их приговорят к расстрелу или нет?

– Не знаю, но за угон самолета бандитов и террористов осудят так, как они того заслуживают.

– Это расстрел?

– Справедливо.

– Значит, расстреляют?

– Я же сказал, что не знаю…

Сын понял, что отец ничего ему не скажет. Понял и то, что приговор угонщикам самолета вынесут на суде, если уже не вынесли.

Как только сын вышел из комнаты, отец‑судья набрал телефонный номер:

– Здравствуйте, батоно Владимир. Да, это я, когда вы сможете соединить меня с Первым?… Да, срочно… Да, подожду.

Судья повесил трубку, но не сдвинулся с места и не сводил глаз с аппарата. Он ждал телефонного звонка и лишь указательным пальцем отер со лба каплю пота.

Как только телефонный звонок раздался, судья снял трубку и тут же встал.

– Слушаю, здравствуйте…

Прокашлялся и продолжил:

– Хотел доложить, что информация о моем назначении уже просочилась. Откуда знаю? Сына подослали узнать приговор, будет расстрел или нет… Что я ответил? То, чему нас всегда учили вы и партия… Что советские законы гуманные, но что любой преступник должен нести ответ за свое преступление и что предателей родины, государство покарает так, как они того заслуживают… Алло, алло…

Судья долго еще стоял с прижатой к уху черной трубкой, хотя его уже не слушали.

Судью, конечно, заменили.

Эка‑Ука

Книга – это одно, а кино – другое. В действительности монаха Тевдоре арестовали у него дома.

На рассвете 2 февраля 1984 года начался обыск, и, пока он продолжался, отец и дочь, обнявшись, сидели рядом, потом отец попрощался с дочерью так, что Эка не испугалась. Монах Тевдоре встал так смело, что надеть на него наручники не решились, и лишь последовали за самым свободным человеком.

Через несколько дней после ареста монаха к нему в дом опять пришли с обыском. В доме была только Эка, которая удивленно смотрела на каких‑то мужчин, которые тщательно обыскивали дом. Она не испугалась, Эка просто никак не могла догадаться, что еще могут искать эти неулыбчивые люди. Несмотря на то что она пока еще была маленькой, Эка не боялась, ведь ее уже не называли Эка‑Ука, как тогда, когда она была совсем крохой и ее водил гулять Сосо Церетели. Эка любила друзей отца, но отец‑хиппи был для нее настоящим чудом – единственный монах на земле, который носил джинсы и которого она безумно любила.

А в тот день она неподвижно стояла и ждала ухода непрошеных гостей, Эка вспомнила отцовскую шапку с надписью «one way». Она, наверное, так бы и стояла, не двигаясь, если бы один из этих людей не открыл тот шкаф, в котором Эка прятала стихи отца. Эти стихи отец писал специально для нее, когда Эка была младше – была еще такой маленькой, что перед сном просила рассказывать сказки. И отец рассказывал своей дочке перед сном какую‑нибудь сказку, но иногда Эка просила почитать ей стихи, и отец сочинял стихи, сочинял, пока Эка не подросла. А когда Эка выросла, научилась писать и пошла в школу, она крупно, тщательно и аккуратно записала стихи отца как раз в ту большую тетрадь, которую сейчас открыл этот человек. Потом он закрыл тетрадь, снова ее открыл и обратился с вопросом к начальству:

– А с этим что делать?

– Что это?

– Стихи.

– Чьи?

– Не знаю.

– Прочти и догадаешься. Хотя нет, ты не догадаешься, забери!

Тот человек все же заглянул в тетрадь, даже собрался прочесть, но вдруг его сильно укусили в запястье, и он выронил тетрадь. Маленькая Эка быстро подняла упавшую на пол тетрадь, прижала к груди, попятилась к стене.

Тот человек вначале удивленно посмотрел на свою укушенную руку, а потом на Эку.

– Твой террорист‑отец! – процедил сквозь зубы и двинулся в сторону ребенка, но начальник сразу догадался, что отбирать тетрадь у Эки нельзя. Он остановил подчиненного и спокойно спросил:

– Там только стихи?

– Не знаю, я видел только стихи, наверное, она написала.

– Догадался по содержанию?

– Содержания я не знаю, а вот почерк похож на детский.

– Закончили? – крикнул начальник остальным.

Не дожидаясь ответа, он взмахом руки позвал их и вышел из дома. Все последовали за ним.

Эка быстро подошла к окну, откинула занавеску и выглянула. Чужие люди садились в машину, и она еще немного постояла у окна. Когда машина свернула за угол, Эка окончательно убедилась, что непрошеные гости уехали. Теперь Эка открыла тот ящик, где лежала другая, нотная тетрадь. Откуда было знать непрошеным гостям, что монах, в доме которого искали оружие, сочинял музыку. Эка‑Ука запоминала ее, а потом записывала нотами то, что запоминала на слух.

Она завернула вместе эту нотную тетрадь и стихи, перевязала пакет, взяла лопату и вышла на задний двор. Вначале девочка огляделась по сторонам и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, стала копать землю. Яма, которую она выкопала, была небольшой, но в ней вполне уместились и музыка, и поэзия.

Советская власть оказалась более жестокой, чем о ней думали, а пропаганда настолько неправдоподобной, что после ареста отца рядом с Экой за парту никто не садился. Она одна, как дочь врага, сидела на школьной парте и старалась не озлобиться. После вынесения судебного приговора четырнадцатилетняя девочка написала письмо Первому секретарю ЦК с просьбой помиловать отца. Но когда поняла, что никогда не получит ответ, начала искать его сама. Она искала его всюду, где только мог, как она думала, находиться ее осужденный на смерть отец, о котором говорили, что его все же не расстреляли, что его, абсолютно невиновного, держат где‑то в Сибири, на Урале или на Дальнем Востоке.

Современным грузинским тинэйджерам, наверное, трудно поверить, что их ровесница на протяжении нескольких лет искала любимого отца в отдаленных лагерях одна‑одинешенька, ведь и ее мать тоже была заключенной, хотя Эка и не знала, за что.

Не только молодым грузинам, даже людям старшего поколения, и не только теперь, сложно поверить в то, что смогла сделать Эка Чихладзе. Но для тех, кто любит, нет ничего невозможного. Она очень сильно любила отца, без которого ее жизнь вообще теряла всякий смысл, и в том письме она так и написала.

Каха Ивериели, Паата Ивериели

В письме было также написано, что Эка не знает, почему расстались ее родители, но знает, как они познакомились во дворе Старой киностудии.

Тогда монах Тевдоре еще был Темуром Чихладзе – очень образованным зеленоглазым парнем, который нравился девушкам, но Темур Чихладзе полюбил именно ее – ту девушку, которая после свадьбы подарила ему Эку‑Уку.

Темур Чихладзе снимался в грузинском художественном фильме, который назывался «Смерть филателиста», съемки проходили в Сарпе. В трехстах метрах начиналась Турция, но, если какой‑либо живший в Сарпе лаз хотел навестить близких родственников в соседней деревне, он должен был проехать тысячи километров. Вначале надо было, после многомесячных проверок, поехать в Москву, а потом, если ему разрешат ехать в Турцию, то из Москвы добраться до Стамбула, и уже оттуда, по черноморскому побережью – до того самого дома, который прекрасно виден с его собственного балкона. Но каждый лаз, с первых дней рождения в Советском Союзе, отлично знал, что путь рядовым советским гражданам в капиталистическую Турцию заказан – поэтому они лишь махали в знак приветствия своим родственникам и соседям, которые остались по ту сторону границы.

Как только Теймураз Чихладзе приехал в Сарп, он нашел самого опытного из рыбаков и вскоре подружился с человеком, обычно выходившим на лодке в море по ночам, когда ярко светила луна, а море было спокойным.

Съемки растянулись, даже советские пограничники привыкли к поселившимся в деревне «киношникам». В ту ночь, когда Темур Чихладзе взял у своего нового друга лодку, они ничего не заподозрили. Они и не могли ничего заподозрить, ведь все было таким обычным и давно знакомым, а эта лодка почти каждую ночь выходила в море, и сами пограничники нередко с удовольствием лакомились черноморской барабулькой.

Больше всех удивлен, наверное, был сам Теймураз, который вначале греб неспешно, спокойно, и был готов в любую минуту с леской в руке встретить любого советского пограничника, который мог заподозрить, что на этой маленькой рыбацкой лодке Темур Чихладзе собрается бежать из Советского Союза.

Лодка медленно скользила по волнам, и когда до рассвета оставалось уже совсем немного, Темур Чихладзе понял, что надо решать – или действительно бежать, или вернуться к красавице‑любимой.

Никто не знал, как далеко отпустили бы советские пограничники красивого зеленоглазого юношу, который все же вернулся обратно – на берегу его ждала будущая мать Эки‑Уки.

Уже потом, через много лет, когда суд вынес монаху Тевдоре Чихладзе смертный приговор, он обратился к советской власти Грузии с последней просьбой: разрешить ему перед казнью свидание с единственной дочерью – Екатериной Чихладзе, и, хотя он и не был ни в чем виноват, ему отказали даже в предсмертной просьбе.

После ареста он так не увидел больше Эку‑Уку.

А еще через много лет Эка Чихладзе написала книгу, посвятив ее своему отцу – человеку, который еще во времена ее детства предсказал распад Советского Союза и никогда ни от кого этого не скрывал.

Эка опубликовала уникальные, до того неизвестные материалы об угоне самолета из «Дела расстрелянных», где все детально описано. Ее предположение о том, что угонщиков выдали еще до угона, выглядит достаточно логичным и обоснованным. Факты свидетельствуют о том, что власти знали о возможном угоне, но допустили развитие событий до конца специально: им нужно было, чтобы состоялся судебный процесс.

Члены семей и близкие расстрелянных знают, кто был тем человеком, от которого власти могли получить информацию о готовящемся угоне, но никто не называет его по имени, как это принято в Грузии. Например тогда, когда подразумевают змею, обычно говорят «безымянная».

Накануне судебного процесса монаха в последний раз вызвали на допрос. На нем присутствовало несколько следователей и чиновников высокого ранга – они хотели точно знать, что скажет монах на суде и хотели окончательно убедиться в том, что все пройдет именно так, как и было задумано. Поэтому когда монах снова подтвердил, что ради спасения остальных возьмет все на себя, довольные следователи посмотрели на начальство. Один из них на всякий случай все же прокашлялся и обратился к монаху:

– Вы должны быть готовы ко всему.

– Я готов.

– Кажется, вы меня плохо поняли.

– Я готов на все, чтобы их спасти.

– На все?

– Да, на все, мне уже тридцать три.

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать ваш возраст. Нас интересуют несколько деталей, и мы хотим их уточнить.

– Я вас слушаю.

– На суде вы призна́ете, что руководили бандитской группировкой, которая хотела угнать самолет?

– На суде я признаю, что был и остаюсь духовным наставником тех, кто пытался угнать самолет. Поэтому основная ответственность на мне.

– Вы готовы подтвердить на суде свою роль как главаря и в том случае, если будете знать, что вас ждет самый суровый приговор?

– Я готов ко всему, если буду знать, что спасаю жизни других.

– Тогда я вам прямо скажу, что в таком случае вас могут приговорить к расстрелу. Вы не боитесь?

– Нет.

– Почему?

– Потому, что я – духовное лицо и меня охраняет моя церковь, а их от смерти защитить некому.

– Значит, вы потому берете на себя ответственность, что у вас все же остается надежда спастись?

– Нет, я этого не говорил: защитить и спасти меня не сможет никто, а спасти их могу только я, и только так.

– Насколько убедительным будет ваш поступок для общества?

– Какого общества?

– Для колеблющейся части нашего общества. Правда, на суде никто не будет стараться установить истину, но у наших противников все же могут возникнуть вопросы.

– Какие именно вопросы?

– Например, почему тот, кто все спланировал, то есть вы, не сел в самолет?

– Вот поэтому только я и заслуживаю расстрела. Поскольку я их обманул – послал на гибель других, подбил молодежь, а сам укрылся в монастыре.

– Эту фразу вы повторите и на суде?

– Если приговорят к расстрелу только меня и если такими показаниями я смогу спасти их жизни, я призна́ю все, что вы сочтете необходимым.

– Кажется, просчитали все детали, но все же как будто остаются какие‑то вопросы.

– У меня тоже есть вопрос.

– Слушаю.

– Хочу знать, каким будет их приговор?

– Это зависит от вас. Ведь они могут и отрицать то, что вы руководили угоном самолета.

– Вероятно, так и будет.

– А как вы поступите в таком случае? Что скажете в суде?

– Скажу, что они не сказали мне точно, когда летят, и сели в другой самолет.

– Солжете?

– Я никогда не лгу и то, что говорю, все это правда.

– Об этом не волнуйтесь, нас меньше всего интересует правда. Главное, чтобы вы сказали то, что нужно для дела. Ложь ради интересов государства проступком не является.

– Но я действительно чувствую себя виновным, ведь я был их духовным наставником и должен понести ответственность.

– И об этом не беспокойтесь. Ответственность понести придется, и полностью.

– Я же сказал, что взамен на спасение их жизней готов ко всему.

– И мы уже сказали, что приговор зависит от ваших показаний.

– Я все скажу так, как вы хотите, но только они должны жить, они еще очень молоды и им еще надо жить…

В голосе монаха послышались подступившие к глазам, но сдерживаемые слезы, однако его последних слов никто не слышал – следователи уже выходили из комнаты, а когда из комнаты вышел и последний начальник, монах поднял голову.

– Надо возвращаться в камеру, – сказал охранник, и монах встал.

Когда они шли по длинному полутемному коридору, охранник тихо, как бы извиняясь, шепотом сказал монаху:

– Пока я прочел только половину, я медленно читаю…

– Это такая книга, ее надо читать не спеша.

– На той неделе верну.

– Можешь не возвращать.

– Она не нужна вам?

– Эта книга нужна всем.

– Значит, вам тоже нужна.

– У меня есть другая.

– Спасибо, батюшка.

– Господа благодари.

– Я вам тоже хочу что‑то сказать.

– Говори.

– Таким радостным вы еще ни разу не выходили с допроса.

– Не радостным, а довольным. Радости здесь не существует.

– Вообще не существует?

– Настоящая радость не здесь.

– А где?

– В мире ином.

– Где?

– Когда дочитаешь эту книгу до конца, ты все поймешь.

– Я уже сейчас хочу кое‑что понять.

– Что именно?

– Причину. Отчего вы так довольны?

– Скоро состоится суд, и все закончится.

– Так как вы хотите?

– Главное, что закончится…

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒