Сандему М. 8 страница

Все просчеты и недостатки, которые только и могут быть в школьном спектакле, были сейчас налицо. Занавес (пара старых шерстяных одеял) не действовал. Ни один из костюмов не был еще готов, а то, что было, — было просто смешно. Начиная от бумажных корон трех мудрецов и кончая одеянием Иосифа, которое было просто куском старой овчины. Дети не говорили, а пищали, Бенгт-Эдвард двигался, как деревянный, у одного из ангелов постоянно падали крылья, они были похожи на качающуюся люльку... Все это выглядело совершенно безнадежно...

За что она взялась?

Вечером женщины собрались у дома Клары, чтобы отправиться вместе на хутор, где жила Лина Аксельсдаттер. Они пребывали в радостном возбуждении, шутили, и им было так хорошо, что Анна Мария забыла о своем мрачном настроении. Веселая стайка пустилась в путь по скалам.

«Во всяком случае, кое-что мне удалось, — подумала Анна-Мария. — Эти женщины, которые всегда были сами по себе и питались только сплетнями, стали подружками и могут теперь нормально общаться. Они с нетерпением ждут рождественского праздника, они говорят о рецептах и обсуждают, кто что принесет, в чем нести и подавать пироги и хлеб, и кофе, из чего пить и из чего есть. Они стали — как одно целое! И я дала им возможность достичь чего-то большего, нежели каждодневные заботы о хлебе насущном или медовые пироги по случаю какого-то праздника. Им придется показать, на что они способны на самом деле».

Как же здорово бывает иногда играть роль доброй феи! В последнее время женщины поодиночке часто забегали к Анне-Марии и, осторожно спрашивали, нельзя ли им заказать то или другое в лавке. У одной, например, мать во времена ее детства варила такие прекрасные тянучки, она все еще помнит рецепт, и было бы таким сюрпризом угостить на празднике всех тянучками. Правда, сахар такой дорогой... Еще одной хотелось бы немного миндаля для своих пирожных — невероятная роскошь. Одной девочке хотелось бы иметь более красивую обувь — она должна выступать, а сапоги с грубым кантом вряд ли будут хорошо сочетаться с одеянием ангела... Они заплатят позднее...

И Анна-Мария говорила «хорошо» и «пожалуйста», и «запишите это на мой счет!». Потому что они так извинялись и так стыдились своих просьб. Но она понимала, что означает для них получить то, о чем они даже и мечтать-то не смели. Конечно, она знала, что благодаря этому в их домах тоже появятся пироги к Рождеству, и кое-что другое, но она позволяла им это. И если бы она могла только их чем-то порадовать, ей было бы это приятно.

Но на самом деле, она с волненьем ждала ответа. Наверное, если так будет продолжаться, ей скоро придется ехать в банк.

Веселая стайка была уже на пустоши, и они поплотнее закутались в свои шали. Их фонари сверкали, как маленькие блуждающие огоньки, освещая песок и вереск, и зимнюю траву.

Навстречу им по тропинке кто-то шел. Женщины совершенно не испугались, ведь их было много, и приветствовали Коля, перед которым они на самом деле сильно трусили, веселыми криками.

Анна-Мария непроизвольно замедлила шаг, он тоже, а другие продолжали идти вперед.

— Ну, что? Как дела? — спросил он тихо и угрюмо. Они остановились, как будто прикованные друг к другу невидимыми цепями.

Было жутко холодно, ветер играл волосами Анны-Марии, но она ничего не замечала. С гримасой, которую можно было скорее услышать, чем увидеть, она сказала:

— По-моему, очень плохо. Если бы только Бенгт-Эдвард не был таким зажатым! Он поет, как ангел, но одно то, что он должен играть, совершенно парализует его. А вы... идете на шахту?

Он пробормотал что-то, что было похоже на «да».

— Кстати, я починил ясли и руку у Каспара.

— Прекрасно! Какое счастье, что у нас есть ясли и мы можем показать их! Потому что я боюсь, что ничего не получится.

Казалось, что он погружен в собственные мысли.

— Я хорошо знаю Бенгта-Эдварда, он иногда помогает в шахте. Могу попробовать поговорить с ним. Если это как-то поможет.

Они заметили, что уже долго стоят так, другие могут удивиться. Коль быстро проговорил:

— А еще я поговорил со Стиксеном и Сюне. О том, будут ли они выступать. Они, конечно же, тут же отказались с презрительными комментариями, но потом я слышал, что они обсуждали между собой, какие песни могли бы спеть.

— Это просто замечательно! Спасибо, ох, громадное спасибо, у меня просто камень с души свалился! Ну, мне надо идти, а то я потеряю остальных. Увидимся!

Она поспешила за маленькой группой женщин, освещаемой фонарями.

Клара остановилась, поджидая ее.

— Ага, так вот, в чем дело, — тихо произнесла Клара. — Значит, это Коль! Вы с ума сошли!

— Почему? — спросила Анна-Мария, и это прозвучало, как явное признание. Поэтому она поспешила добавить: — Он шел в шахту.

Клара посмотрела вслед исчезающему в темноте фонарю.

— В шахту в это время суток? Ну-ну, пусть говорит это кому-то другому! Разве фрекен не знает, что Коль сидел? За то, что убил человека? Он очень опасен, вот что.

Анна-Мария замолчала. Это были не слишком приятные новости. А Клара продолжала:

— Здесь мало кто об этом знает, скажу я вам. Я слышала, как он и Нильссон ругались однажды из-за этого, и думаю, что я — единственная — помимо них двоих, кому это известно, потому что я никому об этом не рассказывала. Я слышала, как Нильссон сказал Колю, что, возможно, ему стоит пойти к хозяину и пошептать ему на ушко как раз то, о чем я только что вам сказала. И тогда я услышала, как Коль что-то прошипел Нильссону таким злобным голосом, что было похоже, что он схватил его за горло, потому что Нильссон стал ужасно хрипеть, задыхаться, и еще я услышала, как Коль что-то говорит о том, что пришьет его. Мне кажется, что Нильссон вымогает у Коля деньги, потому что он всегда может себе позволить покупать в лавке сладости. Нильссон, я имею в виду. Все боятся Коля за его нрав, потому что он может до полусмерти избить парней на шахте, если они делают не то, что он говорит. Так что барышне следует быть немного поосторожнее!

Анна-Мария слабо возразила:

— Но между нами ничего нет, мы просто друзья, он несколько раз помогал мне.

— Тогда он явно переменился, — пробормотала Клара. — Он просто одинокий волк, худший из тех, кого я только видела. Другие парни иногда ездят в город, чтобы подцепить там девиц определенного сорта, извините, что приходится говорить о таких грубых вещах. Но он — никогда. Для него существует только шахта. Барышне следует остерегаться таких мужчин, ведь такие, у которых никогда никого не было, если подпустишь их к себе, они делаются как безумные. Во всяком случае, не поощряйте его!

Анна-Мария невероятно смутилась.

— Но я и не собиралась! И мне трудно поверить в то, что у Коля действительно такое прошлое, как ты говоришь! Наверное, ты просто не так поняла.

Клара лишь задумчиво покачала головой.

Вечер у Лины Аксельсдаттер прошел в приятном возбуждении. Хозяйка получила возможность показать свой уютный дом, а поскольку это был крестьянский двор, то она смогла угостить гостей тем, что женам рабочих недоступно. Да уж, Лина приглашала их не без задней мысли, поняла Анна-Мария и улыбнулась про себя. Это было очень по-человечески! Этот маленький двор, или маленький хутор, если угодно, был относительно защищен сосновым бором и построен задолго до того, как задумали шахту.

Все говорили, перебивая друг друга, повеселели, они понемногу начинали заботиться о своей внешности и одежде — теперь, когда стали встречаться. Потому что, к сожалению, мужчины не всегда правы, полагая, что женщины одеваются для них. Так же часто они одеваются и друг для друга. Они не хотят быть хуже, чем другие женщины.

Весь вечер не прекращались задушевные разговоры о празднике и о более личных вещах — таких, как дети и семья или только они сами, об их мнении и об их вкусах. И лишь когда говорила Анна-Мария, они почтительно замолкали, слушая ее.

Этого она понять не могла. Она была никто! Всего лишь молодая девятнадцатилетняя девушка!

Но она должна была признаться себе, что мысли ее часто были где-то совсем в другом месте — где-то за пустошью...

Ведь это же совершенно очевидно: Клара просто не так поняла.

Когда они вернулись домой, на кухне их поджидал брат Клары Клампен — весь в слезах. Его простое сердце не смогло вынести новость, которую он только что услышал.

— Этот Нильссон, — дрожащим голосом произнес он, обращаясь к Кларе и Анне-Марии. — Он постоянно сообщает мне что-то неприятное! Он говорит, что твой мужик, Клара, бьет и мою жену, и мою маленькую дочурку!

— Меня это ничуть не удивляет, — язвительно сказала Клара.

Анна-Мария быстро спросила:

— А он сказал, где они?

Клампен повернул к ней свое угрюмое, удрученное лицо.

— Если бы он только сказал! Ох, я бы весь дух вышиб из этого!

— То есть, ты вообще не знаешь, где тебе их искать? Я имею в виду твою дочь.

— Нет, они прячутся. Они живут не в городе, вот и все, что я знаю.

— Ну, а как же Нильссон может что-то знать?

— Он утверждает, что встретил мою жену в городе на рынке. И что она жаловалась. Но сюда, домой, она возвращаться не хочет.

— Нильссон врет, — сказала Клара. — Он вообще не видел ее. Просто хочет сделать тебе больно.

— Но кто может знать наверняка, — всхлипнул Клампен.

Внезапно Анна-Мария поняла, насколько же она устала. Но поскольку она была одной из многих тысяч женщин в Скандинавии, которые хронически испытывают угрызения совести и считают, что обязаны взваливать на себя проблемы других, она участливо сказала:

— Мы разберемся в этом, обещаю тебе! Успокойся и иди спать, а потом будем их искать! Взрослые — как хотят, но девочка страдать не должна!

Клампен встал.

— Благослови вас Бог, учительница! Вы просто ангел Иттерхедена. Если барышня мне поможет, я не успокоюсь, пока не отыщу свою малышку. Даже если ее придется искать до конца света.

Анна-Мария дружелюбно рассмеялась:

— Ладно, будем искать. Но до рождественского праздника ни у кого из нас не будет на это времени, ты же понимаешь, а ведь он уже послезавтра. Мы займемся этим на следующий день. Мне все равно надо в банк, тогда и поспрашиваем.

«О господи, — подумала она. — Именно тогда я надеялась отдохнуть. Выспаться. Размечталась».

Клампен ушел, счастливый и успокоенный. Разумеется, он мог подождать до праздника, ведь он понимал, что маленькой барышне надо еще многое сделать.

Они почти сразу же услышали на улице его взволнованный голос. Осторожно выглянули из-за занавески. Они могли только с трудом различить упитанную фигуру Нильссона и услышать его полный сарказма голос, оба мужчины направлялись в контору шахты быстрым и злым шагом.

— ... и фрекен все равно надо в банк, так что она поможет мне найти мою маленькую дочурку, а если она не сможет, то значит, никто не сможет, — выпалил Клампен агрессивно.

«Господи, как же он мне доверяет», — подумала Анна-Мария немного озабоченно.

Протяжный голос Нильссона произнес обычную гадость.

— Ну-ну! Эта дамочка на многое способна, учитывая то, сколько у нее знакомых мужчин здесь в Иттерхедене! И их голоса пропали.

— Не беспокойтесь из-за него, барышня, — сказала Клара. — Он всегда такой.

— Да нет, я не беспокоюсь, — сказала Анна-Мария, но на самом деле она беспокоилась.

Это был последний спокойный вечер. А потом — словно ад разверзся под этим маленьким далеким местечком — Иттерхеденом.

Был последний день занятий перед Рождеством, и уроки продолжались только пару часов. Каждый из детей унес домой записочку, в которой его родители, братья, сестры и прочие члены семьи сердечно приглашались на рождественский праздник завтра вечером. Всех просили захватить с собой собственные чашки или кружки. Бента-Эдварда отправили в шахтерские бараки — он должен был пригласить всех. Хотя никто не ждал от этого особых результатов. А маленький Эгон должен был обойти все дома на пустоши, в которых детей не было, и просить всех прийти.

Семья Брандта, священник из ближайшего прихода, а также Нильссон и лавочник уже получили приглашения. Священник, во всяком случае, прийти пообещал.

Чтобы собрать народ, больше уже нечего сделать было нельзя. Анна-Мария вынуждена была признаться самой себе, что настроена довольно мрачно. В поселке, где было так много сплетен и подозрительности, а отсюда и враждебности, все предпочитали быть сами по себе.

После обеда в школьном зале началась чудовищная суматоха. Детям уже не надо было больше репетировать рождественскую пьеску, теперь они должны были собраться все вместе непосредственно перед представлением. Но необходимо было закончить костюмы и привести в порядок весь зал. Были принесены стулья и скамейки, которые сколотили специально — слишком много, по мнению Анны-Марии, — столы накрыли красивыми вышитыми скатертями, которые обычно лежали глубоко в ящиках комодов. Кофе собирались варить у Клары, а потом нести в школу. Там его подогреют на камине. По правде говоря, ближе всех к школе жил кузнец, но никому не хотелось, чтобы угощение готовилось в охваченном болезнью доме. И Анна-Мария весьма дипломатично объяснила, что Клара так настойчиво просила, чтобы именно ей была представлена честь сварить кофе у себя. И уж поскольку она первая попросила...

— Если бы мы только знали, сколько народа придет, — жаловалась Клара, появляясь то с одним, то с другим.

— Да, следовало бы раздать приглашения пораньше, — ответила Анна-Мария. — И попросить подтвердить, придут они или нет.

Жена кузнеца, которую удалось тактично направить на решение других задач, не связанных с приготовлением пищи, распрямила худую спину. Она украшала весьма неприглядный пол ветками можжевельника, от которых шел приятный и свежий запах.

— Мой Густав знает, что несколько парней точно собираются прийти, — сказала она.

— Превосходно, — обрадовалась Анна-Мария.

— Уж все мои домашние обязательно придут, — сказала маленькая Анна, которая тоже помогала превращать школьный зал в праздничный. Эта задача была не из легких. Она приклеивала декорации на самые страшные пятна и трещины в стенах. Развешивала там странноватые соломенные маски. И надо признать, смотрелись они там неплохо.

— Мои родители придут, — сказал Бенгт-Эдвард. — Даже отец. А у тебя, Эгон?

— Не знаю, — пропищал маленький бедолага. — Сюне только хихикает, а отец...

Пьян, подумала подавленно Анна-Мария. Но в последнее время Эгон немножко поправился. Они явно уважали Коля.

Да, Коль. Ее мысли часто, часто возвращались к нему, и тогда ее охватывала какая-то печальная смесь грусти и уныния. Неужели правда, что он убил человека? И сидел за это в тюрьме?

Нет, никого нельзя судить с чужих слов. Анна-Мария предпочитала думать, что это было обычное нильссоновское вранье.

Коль еще не принес сюда свои рождественские ясли. Но, как она слышала, они работали теперь в шахте день и ночь. Очевидно, чтобы немного отдохнуть на Рождество.

Нильссон просунул в дверь зала голову со свинячьими глазками и щеками-яблоками и фыркнул.

— Да тут просто сорят деньгами, это ясно, как Божий день! А ведь мы не за это вам платим такие деньги, фрекен Ульсдаттер!

Клара подошла к нему поближе:

— Лучше заткни свою ненасытную пасть, ничей кошелек от этого не пострадал, кроме кошелька самой фрекен. Она была так щедра ко всем. Иди-ка ты лучше сейчас домой, а то как бы тебя ненароком не забили, как рождественскую свинью!

Все женщина и дети весело захихикали. И как это Клара посмела? Нильссон оскорбленно отпрянул.

— Попридержи язык, Клара, — предупредил он. — Все не без недостатков, даже ты.

— Знаю. Но если ты попытаешься выжать из меня деньги, то я сделаю из тебя посмешище!

Но Нильссона в конторе уже не было.

Анна-Мария была в напряжении до позднего вечера, она даже почти ничего не ела — не было времени. Возможно, она ждала того, что так и не произошло? Стол для яслей стоял в углу пустой...

Она уходила последней. Медленно, глубоко вздохнув, задула свечи и закрыла за собой дверь.

Из освещенного зала она сразу попала в зимнюю ночь, поначалу глазам было очень трудно привыкнуть к этому. Она ничего не видела еще и потому, что снег все еще так и не соизволил выпасть. Многие жаловались на это: снег мог бы создать более рождественское настроение в убогой деревне, скрыть грязь и мусор, валявшийся по всему поселку. Снег украсил бы жалкие домишки и отвратительное здание конторы. Небо было тяжелое, ни одной звездочки, было темно, как в мешке. И холодно, и этот вечный ветер, который обметал углы домов.

Анна-Мария подошла к дому кузнеца — так ей казалось, ведь было так темно, что ее не привыкшие к темноте глаза даже очертания домов различали с трудом. Все огни в доме были погашены, было поздно, уже скорее ночь, чем вечер.

Вдруг из темноты показалась какая-то фигура, она неслась прямо на Анну-Марию.

— Ой, поосторожнее, — рассмеялась она, но в следующее мгновение поняла, что на уме у этого человека было недоброе. Чья-то рука вцепилась в ее широкую накидку, что-то коснулось ее, она услышала звук рвущейся ткани.

Но Анна-Мария уже успела инстинктивно отпрянуть, и удар не достиг цели. Она побежала назад, несколько шагов, и вновь оказалась перед большим зданием, испуганная и ничего непонимающая. Неужели это был насильник? Непохоже. Больше ни о чем подумать она не успела, потому что это существо вновь накинулось на нее и пресекло все ее попытки добраться до жилых домов. Анне-Марии уже некуда было больше бежать — только к пустому зданию конторы.

Сначала она восприняла нападение не вполне серьезно, чтобы кричать о помощи. Ей показалось, что это мог быть Бенгт-Эдвард и его маленькие приятели, которые просто хотели попугать ее таким образом. Но она не была уверена в этом полностью, и пугалась все больше. А когда обогнула угол большого здания, было уже поздно. В жилых домах ее все равно никто бы уже не услышал.

Кто бы ни был ее преследователь, он явно видел в темноте лучше, чем она. Наверное, он просто дольше, чем она, находился на улице. Может быть, подстерегал? Ждал, когда же она, наконец, выйдет из школы?

Эта мысль привела ее в панику, и она побежала, как сумасшедшая.

Разумеется, в темноте она упала. Неизвестный тут же накинулся на нее, но она выскользнула. И внезапно увидела маленький огонек вдалеке...

Неужели лавка?

Да нет, конечно, бараки. Жалкие жилища шахтеров.

Она кричала. Звала на помощь, ведь должен же кто-то был там не спать, если в окне горел свет.

На нее снова напали, теперь с отчаянной решимостью. В ударах и тычках, от которых ей с трудом удавалось уворачиваться, была ненависть. Она задыхалась и жалобно кричала, и чья-то рука попыталась закрыть ей рот — и тут...

Сначала она не заметила боли. Она почувствовала, что руки ее коснулось что-то холодное и гладкое, и оно вонзилось ей в ладонь. Такая непостижимая подлость дала ей силы оттолкнуть нападавшего другой рукой и пробежать несколько шагов по направлению к баракам.

И тут пришла боль. Неприятная, сильная, безжалостная. Она почувствовала, что теряет сознание. Она упала, и ей удалось скатиться с того, что, как она считала, было дорогой. Анна-Мария свалилась в какие-то кусты и затаилась там.

Дышать беззвучно оказалось совсем непросто, к тому же она была сильно измотана, да еще и эта невыносимая боль в руке. Она заметила, что все испачкано теплой кровью, и подавила в себе всхлип ужаса.

Впрочем, нападавшего не так легко было провести. Анна-Мария слышала, как крадущиеся шаги приближаются...

Но передышка дала ей новые силы. И прежде чем он успел подойти слишком близко, она вскочила и бросилась бежать по направлению к свету.

И вдруг она услышала голоса. Грубые голоса, кричавшие:

— Эй! Кто кричал?

— Сюда! На помощь! — прокричала она.

И тут же что-то тяжелое ударило ее между лопатками, так, что она упала носом в землю. Она сама слышала, как стонет от боли, а потом перед глазами у нее завертелись фиолетовые круги, ей казалось, что она различает, что кто-то убегает — или же наоборот, бежит к ней? Она попыталась защитить голову руками, но ей было так больно, что она просто не могла поднять руки. Свет пляшущего фонаря, голос, который произнес:

— О, господи, это же мамзель из школы! И для Анны-Марии все погрузилось в темноту.

Она очнулась от того, что голова ее ударилась обо что-то.

— Эй, неси ее поосторожнее, Пер, а то она головой о косяк стукнется!

Анну-Марию положили на что-то. Нары, подумала она. В комнате стоял нестерпимый букет всевозможных мужских запахов. Тех, что проникают всюду и с трудом выветриваются.

Но это казалось ей теперь пустяком.

— Спасибо, — прошептала она. — Думаю, вы спасли мне жизнь.

— Да, там был какой-то чертяка, он удрал в кусты, — произнесло мужское лицо, старавшееся выглядеть как можно благообразно и дружелюбно, несмотря на то, что все было в рудничной грязи и вообще довольно грубым. — Ребята пытаются его догнать. Но зачем барышня выходила? Кто это был?

— Я не знаю, — прошептала она. — Кто-то, кто напал на меня с ножом, когда я вышла из школы. Ой, моя рука так сильно кровоточит, я вам всю постель испачкаю...

— Не волнуйтесь, все в порядке! Мы послали за мастером из шахты.

За мастером? За Колем?

Как приятно было услышать это.

Ей было так больно.

— И еще спина. Меня ударили или...

— Это был большой камень. Мы нашли его там, в стороне. Захватили с собой как доказательство.

Доказательство для кого? Но она не могла думать. Закрыла глаза и постаралась не плакать.

Коль быстро вошел в комнату и наклонился над ней. На столе между четырьмя колодами карт стоял фонарь. Мужчинам явно помешали — прямо в середине партии. Коль поднял фонарь и осветил ее.

— Рассказывайте, — тихо сказал он, приказав принести шайку воды.

Анна-Мария как могла связно рассказала о том, что произошло. На нее навалилась чудовищная усталость последних недель, когда она так много работала, а еще ей было ужасно обидно, что кто-то настолько не любил ее, что даже решил убить, и она с трудом могла говорить. Но ей не хотелось плакать сейчас, когда он был рядом.

Она еще рассказывала, когда в комнату вошли двое парней.

— Мы никого не нашли, — сказали они. — Только слышали, как кто-то убегает, но чертовски темно.

Коль попросил их всех на секунду выйти в другую комнату, потому что он хотел осмотреть спину Анны-Марии. Никто не стал делать никаких глупых комментариев, они явно восприняли серьезно то, что случилось.

Коль и один из мужчин вымыли и перевязали ей руку с помощью тех немногочисленных подручных средств, которые имелись в аптечке барака. Когда мужчины выходили, они украдкой поглядывали на Коля. Он стоял, дожидаясь, пока все уйдут, и его лицо было жестче и строже, чем когда-либо раньше. Он был необычайно силен, не особенно высокий, так себе, подумала она. Плотный, с квадратными руками, необычайно красивыми глазами и ртом. Ей особенно нравился его рот. Он был такой мужественный, и вместе с тем такой чувственный и выразительный. Вообще, он был невероятно привлекательным мужчиной, этот Коль Симон. Или Гийом Симон, как его звали на самом деле. Нет, так она не могла называть его. Ей казалось, что имя Коль больше походит ему. В нем было что-то темное и опасное. И не только во внешности. Но все равно он казался надежным. Она не могла понять, как это может сочетаться.

Когда она остались вдвоем, он повернулся к ней и спросил:

— Вы можете сесть?

— Да, если вы дадите мне руку.

Он сжал губу, но взял ее здоровую руку и поддержал ее — так, чтобы она могла сесть. Но Анна-Мария с трудом подавила стон.

Как странно было видеть его так близко. Это чувство было таким сильным, что оно почти заглушало боль. Опасное чувство, которое делало ее слабее — по-другому, чем из-за раны.

— И еще, — произнес он немного неуверенно. — Мне надо попросить вас... мне надо взглянуть на вашу спину...

Не говоря ни слова, она здоровой рукой, и помогая ей больной, расстегнула лиф платья. И когда он достаточно приоткрылся, позволила платью упасть с плеч.

— Так достаточно? — глухо спросила она.

— Чуть побольше, — сказал он тоже безо всякого выражения.

Анна-Мария напряженным голосом попросила его попытаться немного стянуть платье вниз у нее на спине, она не могла двигать рукой. Она сильно вздрогнула, ощутив его руку на своей коже. Она слышала, как тяжело он задышал, заметив такую ее реакцию, но он ничего не сказал. Он лишь изо всех сил старался смотреть только на спину, а сама она придерживала лиф платья на груди как можно плотнее.

Коль поднял фонарь, чтобы получше осветить ее спину.

— Да уж, у вас сильный ушиб, это точно. Все покраснело и опухло, а кожа между лопатками немного поцарапана.

Он осторожно провел рукой по ее позвоночнику. Анна-Мария застонала.

— Непохоже, что что-то сломано, — продолжал он.

— Счастливо отделались.

— Да. Но он ужасно размахивал ножом вначале.

— Точно. Я видел — ваш плащ в нескольких местах просто порезан на кусочки.

Коль вновь осторожно натянул на нее платье, и она застегнула его, наклонив голову.

— Не видели, кто это был?

— Нет.

— И не догадываетесь?

— Нет. Я просто не могу ничего понять. Неужели я кому-то в Иттерхедене так насолила, что он хотел...

Голос ее сорвался, и она тут же замолчала. Как будто ужасно боялась, что он решит, что она хнычет и преисполнена сострадания к самой себе.

Коль сам тоже вел себя совершенно безразлично — как будто хотел держаться на расстоянии.

И ей было больно от этого.

— Вы не можете и дальше лежать на этих грязных нарах, в комнате, где полный кавардак, — сказал он. — Я провожу вас домой.

— Спасибо! Не думаю, что у меня хватило бы смелости пойти одной.

— Нет, разумеется! Пер!

Когда он крикнул, в комнату вернулись все остальные.

— Пер, пойдешь с нами и будешь держать фонарь. А вы... Никому ничего не рассказывайте! Давайте попытаемся это скрыть. Таким образом нередко удается найти виновника.

Последнее Анна-Мария не совсем поняла. Но она с благодарностью оперлась на руку Коля и встала. Она тепло поблагодарила троих остальных и пожелала им спокойной ночи.

— Господи! — произнес один из них. — Вы улыбаетесь, и как будто солнышко светит! Как думаешь, мастер, кем же надо быть, чтобы попытаться причинить зло такому ребенку?

— Во всяком случае, я знаю, кто был в шахте, — сухо ответил Коль. — И знаю, что вы были здесь. А больше ничего не знаю. Это мог быть кто угодно.

— Не удивлюсь, если окажется, что это был Нильссон, — проговорил Пер, пока они все шли к двери. — Он ужасно злится, что барышня так популярна здесь.

«Неужели? — обрадованно подумала Анна-Мария. — Как чудесно это слышать!».

Но Коль сказал, горько улыбаясь:

— Нильссон так злится, что даже решил не приходить завтра вечером на праздник. Поедет утром в город. «И пусть эта дерьмовая выскочка-мамзель останется с носом!»

Все рассмеялись. И Анна-Мария тоже. Потому что на самом деле никого не волновало, будет Нильссон на празднике, или нет.

— И даже лучше — не услышим его кислого брюзжания, — сказал один из мужчин.

Они медленно шли по направлению к дороге, освещаемой дрожащим светом фонаря. Анна-Мария сосредоточилась только на том, чтобы дойти. Голова кружилась ужасно.

Коль заметил, как ей трудно.

— Постой, Пер! Будет лучше, если я понесу девушку, не стоит ей идти самой.

Пер пробурчал что-то насчет сотрясения мозга. Анна Мария не думала, что оно у нее действительно есть, но не протестовала, когда Коль легко подхватил ее на руки. Осторожно держа ее в руках, он бережно нес ее всю оставшуюся дорогу.

Анна-Мария сделала вид, что не может не опустить щеку ему на плечо и не прислониться лбом к его щеке. И он не противился этому, а лишь немного подвинул голову так, чтобы его щека как бы ласково коснулась ее лба. Анна-Мария закрыла глаза и лишь вполуха слушала, что мужчины говорили о северной выработке в шахте, которая была ненадежна, и куда не удавалось поставить хорошие подпорки.

Наконец они дошли, башмаки их застучали по Клариному коридору. Хозяйка тотчас же вышла из кухни с только что зажженной свечкой.

— О господи, барышня, что с вами случилось? Коль быстро объяснил, и Клара принялась охать.

— Я сейчас же разогрею ей что-нибудь поесть.

— Давай.

Пер прошел на кухню вместе с Кларой, а Коль понес Анну-Марию в ее комнату. Там горела свеча.

— Как у вас здесь хорошо, — коротко заметил он, явно взволнованный тем, что оказался в этой светелке.

— Да, Клара содержит свой дом в такой чистоте. Мне абсолютно не на что пожаловаться.

— Нет, я имею в виду, что в вашей комнате так уютно, и это благодаря вам самой. Это не похоже ни на какую другую комнату, в которой мне доводилось бывать. Я хотел сказать...

Он явно зашел в тупик и быстро проговорил:

— Погодите, я сниму с вас ботинки. Вам не стоит двигаться.

Анна-Мария сидела на краю кровати и смотрела на его склоненную голову, и вдруг ей жутко захотелось погладить темные волосы. И пришлось просто-таки силой заставить свою руку не делать этого.

— Ну вот, — сказал он и поднялся. — А сейчас ложитесь в постель, а потом придет Клара, принесет вам поесть и попить. Как ваша голова?

— Теперь лучше. Но я все еще не могу прийти в себя из-за того, что произошло. Я просто не могу понять.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒