Глава 5. Серебряный век

Глава 5

Серебряный век

И самый породистый конь, придя в Бухару, становится равным ослу.

Абу Мансур аль-Абдуни

Если следовать устоявшейся исторической традиции, то для описания последних десятилетий правления Саманидов можно применить термин «серебряный век». Не то чтобы подобное определение удовлетворяет исследователя по всем аспектам, и даже не то что такая граница во времени взята довольно произвольно; однако следует как-то очертить рамки исторической перспективы прошлого, и тогда можно заметить начало упадка правления Нуха ибн Насра и его преемников. Творческая, научная и культурная жизнь Бухары продолжала процветать и даже в некоторых отношениях сияла ярче, чем прежде, однако пик славы Бухары уже миновал. При Газневидах, а затем при Сельджуках центр могущества и влияния переместился из Трансоксианы на запад и юг.

Новому правителю, Нуху ибн Насру (934–954), вскоре после восшествия на трон пришлось столкнуться с финансовыми проблемами, часть которых породило расточительство прежних правителей вкупе с опустошением казны в 942 г. ради подавления мятежей против эмира Насра. Имеются сведения, что в первый год правления Нуха налоги поднимались дважды, чтобы набрать необходимые средства для содержания чиновничьего аппарата. Гвардия эмира и часть регулярных войск долгое время не получали жалованья, что явилось причиной серьезного недовольства. К несчастью, новый визирь, Мухаммед аль-Сулами, был факихом (исламский богослов-законовед, знаток фикха – мусульманской доктрины о правилах поведения. – Пер. ), консервативным и даже фанатично верующим человеком, имевшим склонность обращать больше внимания на собственное религиозное рвение, чем на дела государства. Его назначили для того, чтобы успокоить тех, кто осуждал «еретические» воззрения Насра.

Новой проблемой для Саманидов стал подъем в Западном Иране сильной шиитской династии Байидов, соперничавшей с Саманидами за контроль над городом Рей и всем Центральным Ираном. Прежде армии Саманидов могли поддерживать хотя бы номинальную власть своих правителей в прикаспийских провинциях и в Центральном Иране (города Хамадан – Рей – Дамхан). В 944 г. наместник Хорасана, Абу Али Чагани, потомок старинного феодального рода из горных районов современного Таджикистана, взбунтовался против Нуха, когда тот вознамерился заменить его Ибрагимом ибн Симдуром, фаворитом тюркской гвардии. Абу Али, будучи влиятельной персоной, не принял отставку и поднял мятеж. Он обратился за помощью к дяде Нуха, Ибрагиму ибн Ахмеду, и оба они были готовы нести знамя восстания до самых ворот Бухары.

Тем временем, благодаря невмешательству визиря, государственные дела в Бухаре шли все хуже. Различные интриги и оппозиция визирю закончились бунтом военачальников, которые схватили и убили аль-Сулами. После чего армия отказалась сражаться против Абу Али. Когда последний приблизился к Бухаре, Нух бежал в Самарканд. Мятежники вошли в столицу, и Ибрагим ибн Ахмед был провозглашен новым эмиром. Правление Абу Али и Ибрагима не пользовалось популярностью, и два месяца спустя Абу Али вернулся к себе на родину, в Чаганиан. Ибрагим помирился с Нухом и согласился на восстановление последнего на троне эмира. Нух вернулся в Бухару, где вскоре нарушил свое обещание, схватив и ослепив своего дядю, заодно с несколькими его приверженцами. Однако проблемы Хорасана на этом далеко не закончились, и правление Саманидов до самого конца существования династии уже никогда не было таким, как прежде.

Исторические источники вдаются в некоторые подробности военных действий в Хорасане и в попеременные успехи то Саманидов, то Байидов. Но более серьезным испытанием для правительства Бухары стали внутренние мятежи. Последние пятьдесят лет правления Саманидов стали свидетелями выхода всех провинций южнее Окса из-под вассальной зависимости от Бухары. Симптоматичной для растущей внутренней слабости государства явилась частая смена визирей. С 954 по 959 г. друг друга сменили четыре подряд премьер-министра. Реальная власть перешла от гражданской администрации к военным, а самым большим влиянием в Бухаре пользовался один из тюркских военачальников, Алп-тегин (тегин – тюркский титул, обычно присоединяемый к именам младших мужских членов ханской семьи, принц крови. – Пер. ). Выход на главную сцену тюрков, однако, стал частью исторического процесса, изменившего лицо всей страны, и обсуждение этой темы оставлено до следующей главы.

За пределами столицы, при правлении Нуха, доминирует фигура Абу Али Чагани, поскольку в 952 г. его вновь назначили наместником Хорасана и он начал войну с Байидами. Годом позже Абу Али заключил с ними мир, однако Нух не одобрил этого и сместил его с должности. Вскоре, в конце лета 954 г., эмир умер, и ему наследовал его сын, Абд аль-Малик, который пошел по стопам отца и находился под влиянием военных в еще большей степени. Абд аль-Малик предпринял одну весьма неуверенную попытку освободиться от диктата военных, но потерпел неудачу. После смены череды визирей ставленник военных, Абу Али ибн Мухаммед аль-Балами, сын прежнего визиря, был назначен на тот же пост. К несчастью, сын не обладал качествами отца и стал марионеткой в руках военачальников, особенно Алп-тегина, который продолжал оставаться «серым кардиналом». Интриги, взяточничество и право сильного все больше и больше превалировали среди высших должностных лиц государства. Более поздний историк, Гардизи, повествует, что Абд аль-Малик часто играл в поло, но однажды выпил слишком много вина и, будучи не в силах справиться с лошадью, упал с нее и сломал себе шею. Это случилось осенью 961 г.

За внезапной смертью эмира незамедлительно последовали беспорядки среди населения. Построенный Абд аль-Маликом новый дворец в Бухаре был разграблен и сожжен толпой. После некоторых колебаний и при одобрении гвардии новым правителем провозгласили Абу Салиха Мансура ибн Нуха, брата Абд аль-Малика. Все вокруг присягнули ему, за исключением Алп-тегина, которого незадолго до этого назначили наместником Хорасана (на высшую военную должность в государстве, с целью удалить из столицы. – Пер. ). Оказавшись в изоляции (на самом деле после смещения его с должности Мансуром ибн Нухом. – Пер. ), Алп-тегин оставил Нишапур, столицу провинции, и направился в Газну, где свергнул власть местной династии и тем самым положил начало более поздней империи Газневидов.

Будет уместным внести некоторую ясность в значения титулов «сипахсолар» – главнокомандующий армией и «эмир Хорасана», появляющихся в источниках. После Исмаила сами Саманиды, как преемники Тахиридов, изначально являлись эмирами Хорасана, но с тех пор, как они обосновались в Трансоксиане, или «ма варал-нахр» – «выше реки», вместо Нишапура, «ма дунал-нахр» – «ниже реки», они назначили главнокомандующего саманидской армией на пост наместника земель «ниже реки». Так что в то время, когда Алп-тегин был главнокомандующим армией, это также означало, что он управлял землями «ниже реки» из Нишапура, столицы провинции Хор асан. К сожалению, источники порой путаются в определении «эмира Хорасана», поскольку, с одной стороны, это могло означать саманидского правителя Бухары, а с другой – его главнокомандующего, наместника земель «ниже реки».

Вероятно, историки того времени, так же как и более поздние, хорошо разглядели то, что нам видно через многие столетия, а именно что центр власти и влияния покинул Бухару, дабы переместиться западнее, в Нишапур, Рей и Исфахан. Потому что Бухара, как столица Саманидов, более не являлась важным центром; главные решения принимались в Нишапуре, столице провинции Хорасан, и хроники сообщают о событиях там и даже в Систане чаще, чем о событиях в Бухаре. Звезда Байидов быстро всходила на исторический небосклон, и они также прославились своим покровительством искусству и образованию. И долго еще слава «царей Востока», как называли Байидов современные им источники, оставалась темой писателей. Географ, аль-Макдиси, известный во второй половине X в., писал, что «они лучшие цари по нраву, наружности и уважению, оказываемому науке и ученым… Помимо всего прочего, они не требовали от образованных людей падать перед ними ниц и по вечерам, во время месяца Рамадан, проводили ассамблеи для дискуссий в присутствии самого правителя».

Мансур ибн Нух продолжал благие традиции своих предков в качестве покровителя искусств и образования. Его визири, Абу Джафар Утби и Балами, пытались воссоздать век Насра, но это оказалось более чем непросто. В последний год правления Мансура визирем стал Абу Абдалла Ахмед ибн Мухаммед Джейхани, внук знаменитого Джейхани. Таким образом, управление государством приняли наследники визирей ранних Саманидов, однако, к сожалению, никто из них не был равноценен своим предкам.

Мансур правил пятнадцать лет и умер летом 976 г., оставив трон своему сыну Нуху II, которому тогда исполнилось только тринадцать лет. Реальная власть находилась в руках талантливого нового премьер-министра Абула Хусейна Утби, который старался восстановить влияние чиновничьего аппарата в противовес военным. На короткое время ему это удалось, поскольку он смог назначить своих друзей на высокие военные должности. Однако крайне неудачная военная кампания против Байидов 982 г. заставила энергичного визиря взять на себя руководство военными действиями, в результате чего политические противники организовали его убийство в Мерве. Со смертью Утби последний обладающий реальной властью премьер-министр покинул сцену Саманидов. Последующие визири более не имели власти для поддержания порядка во владениях Саманидов, что привело к их ограничению Трансоксианой, поскольку провинции южнее Окса находились в руках практически независимых правителей. Финансовые дела государства также пребывали в беспорядке. Вторжение в 992 г. тюркских армий с востока в Бухару ознаменовало конец династии, хотя Саманидам удалось отбить столицу и поддерживать довольно шаткое правление до конца столетия.

Вторая половина X столетия стала свидетелем ослабления влияния класса дехкан, станового хребта бухарского общества. Хотя процесс потери территорий длился более полувека и был достаточно неоднородным, одной из основных причин явился подъем городов и расцвет городской жизни. Уже упоминалось о переселении дехкан в города, процесс которого подтверждают археологические исследования. Количество усадеб или поместий в различных частях Бухарского оазиса, столь значительное в досаманидские времена, было ничтожно мало к концу правления Саманидов. Централизация власти в руках саманидского чиновничьего аппарата тоже, разумеется, внесла свой вклад в ослабление класса дехкан. Последствия потери ими своего влияния и власти имели далекоидущие последствия, не последним из которых явилась роль дехкан на начальном этапе тюркизации Трансоксианы.

Экономическим проблемам государства сопутствовал экономический кризис среди населения. Из Наршахи и других авторов следует, что стоимость земли в оазисе в саманидский период неуклонно падала. Имеются некоторые указания на то, что пустыня поглотила часть западных районов оазиса, возможно отчасти из-за того, что защитные стены запустили, не восстанавливая и никак не поддерживая их. Поскольку земельные владения рода Саманидов непрерывно росли, что на самом деле означало рост земель государства, его финансовые трудности отражались и на земле, которая не поддерживалась в надлежащем состоянии. Другой категорией земельных владений, которые также расширялись в объеме, являлись вакхи – религиозные пожертвования, приписанные к мавзолеям, мечетям, центрам пристанищ дервишей (мусульманский аналог монаха, аскета; приверженцы суфизма. – Пер. ) и т. п. По сравнению с ними третья значительная категория земельных владений дехкан только уменьшалась. Новые собственники земли состояли из купцов, религиозных деятелей и военной аристократии, и было вполне естественно, что традиционной, родовой аристократии пришлось уступить место новым землевладельцам.

Проблемы налогообложения более раннего времени между мусульманами и немусульманами были разрешены, однако в саманидский период практика дарения не облагаемых налогом земель или освобождение от налогов сейидов – потомков пророка, а также фаворитов правителя и военачальников гвардии никак не способствовала пополнению казны.

Естественно, крестьянство страдало от растущего бремени налоговых потребностей государства. Чтобы избежать подобного гнета, сыновья крестьян искали возможности перебраться в города – точно так же, как это делали дехкане. Хотя мусульманам не разрешалось владеть другими мусульманами в качестве рабов, существовала домашняя прислуга из рабов, набранных в основном из язычников-тюрков и обитателей гор восточнее реки Зеравшан. Женщины исполняли множество рабских обязанностей, поскольку работали в ткацких и прядильных мастерских и также повсеместно на базарах. Крестьяне мало чем отличались от крепостных средневековой Европы.

Поразительной чертой позднего правления Саманидов явилось развитие городов в структуру, которая пришла в упадок только к XX столетию. Бухара, как столица, выделялась среди всех остальных, однако другие города не отставали от нее в росте. Большая площадь к западу от цитадели Бухары, звавшаяся Регистан, со своими зданиями различных диванов, дворцов эмиров и прочих строений вокруг нее, стала административным центром города и государства. К северо-востоку от Регистана расположились кварталы с резиденциями аристократии, где, согласно Наршахи, земля стоила чрезвычайно дорого. Центр Бухары занимали базары, поделенные на различные секции по профессиям – медников, ткачей ковров, сапожников и пр. Базары являлись автономными, действующими вполне самостоятельно, поскольку сырье доставлялось прямо на них и ремесленники, в основном жившие прямо позади своих мастерских, производили товары, которые затем продавали купцы. Базары в различных городах не отличались друг от друга и были связаны между собой купцами, державшими мастерские в разных центрах.

Поэты и прочие литераторы жаловались на грязь, зловоние и стесненные условия в Бухаре при последних Саманидах. Ни усиление общественной ответственности, ни принимаемые правительством меры никак не соответствовали постоянному росту населения, и отвратительные условия гигиены в перенаселенных и запущенных жилых кварталах создавали почву для недовольства. Мусор выбрасывался прямо на узкие улочки, за высокие грязные стены, так что улицы и переулки порой оказывались практически непроходимыми. Лабиринт сырых, темных проходов между домами отражал желание жителей Бухары укрыться в своих частных жилищах и предоставить окружающему миру самому заботиться о себе. Точно так же, как при росте городов Западной Европы в позднем Средневековье, во владениях Саманидов такие города, как Бухара, Самарканд и Нишапур, явились очагами болезней и эпидемий. У аристократии имелась возможность бежать из города в свои летние резиденции среди садов близ Бухары, но массы населения оставались запертыми в своих крохотных жилищах на узких улочках. Сохранились поэмы, которые описывали Бухару этого периода как непригодную для жизни людей выгребную яму.

При ухудшении экономического положения росла безработица, и городская чернь всегда была готова взбунтоваться. Отголоски подобных волнений мы находим в кратких заметках о городах империи Саманидов, однако не следует забывать, что авторы исторических работ обычно принадлежали верхним слоям общества и писали либо для своих покровителей-аристократов, либо для правителей, поэтому народные движения освещены крайне скудно. Другим сословием, которое должно было стать источником беспокойства, являлись гази – воины веры, собравшиеся со всех концов исламского мира для священной войны против «неверных» – тюрков Средней Азии. Однако в Х в., с обращением в ислам многих тюркских племен, повод для существования таких гази иссяк. Многие из них занялись бандитизмом или пополнили ряды неуправляемой городской черни.

Одно из величайших бедствий городов средневековой Европы, пожары, также не было редкостью в саманидской Бухаре. Несколько источников сообщают о частых разрушительных пожарах в городе с его многочисленными деревянными строениями. Наршахи повествует о том, как резиденцию эмира Мансура ибн Нуха в Бухаре на Регистане охватил огонь, когда люди, согласно древней традиции, принялись жечь костры. Искры попали на крышу, и дворец оказался уничтожен до основания. Некоторые здания высотой в несколько этажей в случае серьезного возгорания становились настоящими огненными западнями.

Численность населения Бухары этого периода точно не известна, и любые оценки – что источников того времени, что современных исследователей – всего лишь чистой воды догадки. Из археологических исследований, вкупе со сравнением с другими городами, можно рискнуть предположить, что население превышало сто тысяч человек, но оценки, называющие цифры от полумиллиона до миллиона, явно преувеличены.

Образованный или, точнее выражаясь, литературно образованный класс общества был невелик, но и он оставил заметный след в истории, хоть и не слишком значительный в современном ему Х в. Для подавляющего большинства жизнь была слишком тяжела, чтобы предаваться погоне за утонченным досугом. Как уже отмечалось, большая часть литературы создавалась для двора, однако вторая половина Х в. стала свидетелем и нескольких выдающихся произведений, особенно в иранской эпической поэзии.

Абу Мансур Мухаммед ибн Дакики, выдающийся поэт, появился на сцене примерно десятилетие спустя после Рудаки и создавал свои творения при Мансуре ибн Нухе. Место его рождения неизвестно, однако первую свою поэму он сложил при провинциальном дворе Чаганиана. Затем, подобно Рудаки, его пригласили в Бухару, где позднее новый эмир Нух ибн Мансур поручил ему написать эпическую историю доисламского Ирана в стихах. Дакики сочинил не менее тысячи стихов, но около 977 г. был убит – согласно некоторым источникам, собственным рабом. Позднее Фирдоуси включил стихи Дакики в свою версию «Шахнаме», или «Книгу царей», – в основном те, что имели отношение к временам и жизни пророка Заратустры. Говорили, будто Дакики и сам являлся зороастрийцем, но такое более чем маловероятно, даже несмотря на его восхваления древней веры и вина. Возможно, Дакики был сторонником Шуубии или страстным иранофилом, но достаточных свидетельств его приверженности зороастризму не существует. Более того, некоторые приписываемые Дакики стихи созданы под сильным арабским влиянием, как в лексике, так и в стиле, совершенно отличном от архаичного стиля эпоса.

Преемником Дакики стал Абул Касим Фирдоуси, который довел эпическую поэму до завершения. Фирдоуси родился в городе Тус, в Хорасане, недалеко от современного Машхада. Дата его рождения точно не известна, но, возможно, находится где-то между 932 и 936 гг., когда Саманиды пребывали в зените своего могущества. Происходил он из рода дехкан и воспитывался в традициях этого класса. Нас не заботит жизнь Фирдоуси или его отношения с Махмудом Газни, сыном Себук-тегина из династии Газневидов; нам скорее следует рассмотреть его великую эпическую поэму в рамках общественной жизни и верований того времени. С сасанидских времен существовала другая «Книга царей» – «Хватайнаме» на пахлави, по всей видимости охватывавшая историю Ирана начиная с легендарного, героического досасанидского периода и почти до падения династии Сасанидов. Было сделано несколько переводов этого труда на арабский, однако в различных версиях всемирной истории на арабском имеются лишь выдержки из этих переводов. Очевидно, что еще до времен Фирдоуси существовали неполные версии «Хватайнаме» в прозе и стихах на новоперсидском, однако главным его источником, видимо, являлась «Книга царей» в прозе, составленная несколькими авторами по заказу феодального правителя Туса, Абу Мансура Мухаммеда ибн Абд аль-Раззака, которая была закончена в 957 г. Именно гений Фирдоуси объединил стихи Дакики, народные традиции и песни и сведения из письменных источников в единую поэтическую книгу, ставшую национальным иранским эпосом. Лишь она одна стала национальным эпосом, ибо городская цивилизация требовала написанную определенным стилем, связную и, можно сказать, утонченно-изысканную поэму, а не различные сочинения уличных певцов и исполнителей, декламирующих баллады о героях Древнего Ирана перед воинами или дехканами на их ночных пиршествах. Я уверен, что Фирдоуси, хотя и отражал литературные предпочтения и интересы класса дехкан, сочинил свою поэму для двора, для городских жителей и для других поэтов, которые критиковали его мастерство. Фирдоуси привнес эпическую поэму в исламское общество Ирана своего времени, не забывая при этом о литературных канонах и интересах своих современников. Таким образом, по мнению многих, его «Шахнаме» сохранилась в качестве величайшего литературного произведения новоперсидского языка – или исламского Ирана.

Фирдоуси использовал множество различных источников, которые не так просто распознать в «Шахнаме». Предполагалось, будто Фирдоуси знал пахлави и опирался на эти знания в своем творчестве, однако это выглядит более чем маловероятным. Наршахи и другие упоминали о народных или погребальных песнях на смерть Сиявуша, древнего героя, возможно мифического, который, согласно легенде, жил в Бухаре. Можно предположить, что подобные фрагменты были включены в «Шахнаме», но встает вопрос, кто создал стиль и стихотворный размер «Шахнаме» – Дакики или другой поэт саманидского периода? Можно высказать предположение, что, безотносительно того, произошел ли размер поэмы, называемый мутакариб, от арабского или среднеперсидского прототипа, он являлся не народной формой, а плодом литературного творчества. «Шахнаме» написана не как народный эпос, взятый дословно из уст уличных исполнителей; это скорее доведенная до совершенства литературная поэма. А что можно сказать о содержании иранского национального эпоса?

О «Шахнаме» Фирдоуси написано множество книг, и нет смысла обсуждать это произведение во всех деталях. Я только считаю важным подчеркнуть ту гармонию, которую Фирдоуси привнес в разнородные элементы героического прошлого народов Ирана. Потому что только во времена Саманидов, в новых обстоятельствах единения Ирана с собственной историей, мог возникнуть подобный всеобщий эпос. При Сасанидах Бухара и Трансоксиана не являлись частью Ирана – даже при том, что загадочная иранская ойкумена (обитаемая часть земли в представлении древних греков. – Пер. ), должно быть, пережила саму империю Ахеменидов. Мечта или фантазия о единой империи с начала истории и вплоть до арабского завоевания является главной темой «Шахнаме». Но насколько осознанным было ощущение единства всех иранцев до эпохи Саманидов? Считали ли себя манихеи Согдианы в доисламские времена кровными братьями зороастрийцев провинции Фарс, будучи политически разделенными, но пребывая в надежде когда-нибудь снова стать единым народом под властью царя или царей всего Ирана? Можно заподозрить, что подобные чаяния имели место в основном в сасанидских царских и аристократических кругах и что настоящий всплеск таких чувств пришелся на исламские времена, вместе с распространением новоперсидского в качестве языка межэтнического общения и со слиянием персидских, согдийских, хорезмийских и других местных традиций в искусственную общеиранскую – но все же мусульманскую – традицию. Этим я вовсе не собираюсь отвергать реальность неугасающей памяти о древнем политическом и религиозном (зороастрийском) единстве всех иранцев, но, похоже, она расцвела с новой силой и повсеместно распространилась среди всех народов Ирана именно в Х в. н. э.

Таким образом, Фирдоуси замечательно отразил верования и настроения своего века. В общем, изобразительном смысле он предложил метод духовного исцеления разногласий между иранским и исламским, с которыми пришлось столкнуться его современникам. Фирдоуси оживил память о героическом прошлом и вывел собирательную личность иранца, который обнаружил, что можно примирить Заратустру и Мухаммеда и стать духовно богаче от обладания ими обоими. Фирдоуси дал единство разнородному наследию иранцев и таким образом сблизил их с арабами с их единым устремлением, завещанным пророком Мухаммедом. Иранцев-мусульман можно сравнить с японцами, которые исповедовали и буддизм, и синотизм, улаживая любые конфликты; однако такие параллели могут ввести в заблуждение. Нельзя преуменьшить значение Фирдоуси как автора, создавшего произведение об иранском единстве и патриотизме, за что его труд заслуживает особого восхищения, так же как и в силу своих литературных достоинств.

«Шахнаме» характеризуется как цепочка собранных в хронологическом порядке эпизодов из жизни различных иранских героев. Одним из лейтмотивов, проходящим через отдельные главы книги, является борьба добра и зла с окончательной победой добра и, как часть этой борьбы, конфликт между Ираном и Тураном (страна, расположенная к северо-востоку от Ирана и населенная кочевыми иранскими племенами с общим названием тура. – Пер. ). Во времена Фирдоуси это означало противостояние иранцев и тюрков, хотя, возможно, изначально это была борьба между пахотными землями и степью. Верность человека семье или родственникам, вассала своему повелителю или царю – еще один мотив эпоса. Месть, долг царя быть благочестивее всех остальных, фарр, то есть богоизбранность царя, – все это элементы различных эпизодов книги. Анализ таких моментов, как, например, смертельная вражда отца и сына, требует серьезного изучения, а «Шахнаме» изобилует материалами, из которых обычно и состоят саги и эпосы.

Признано, что большинство из мифических досасанидских частей «Шахнаме» имеют восточноиранское происхождение, и мы уже упоминали Сиявуша в связи с его отношением к Бухаре. Возможно, настоящим реальным героем книги является Рустам, который, предположительно, пришел из Систана. Вполне вероятно, что он был сакским героем, и тот факт, что многие из аналогичных эпических книг на новоперсидском, таких как «Гаршаспнаме» и «Барзунаме», имеют отношение к тому, что может быть названо эпическим циклом Систана или наследием Рустама, показывает значение этой провинции для всей иранской традиции. Некоторые исследователи допускают, что хорезмийский, согдийский и другие циклы легенд были объединены с систанским циклом, чтобы составить «Шахнаме», однако подтверждений этому нет, хотя, возможно, отчасти это и правдиво.

Неоднократно указывалось на то, что «Шахнаме» на самом деле была написана для Саманидов, но их правление окончилось еще до того, как Фирдоуси закончил свой труд, и тогда он обратился за покровительством к Махмуду Газни. Претензии Саманидов на происхождение от древних царей Ирана, их борьба с тюрками-кочевниками, а также их поддержка дехкан – все указывает на то, что во времена Фирдоуси Саманиды являлись законными наследниками Сасанидов. Фирдоуси, умерший, по-видимому, в 1020 (или 1025) г., стал свидетелем победы тюрков, однако он вполне мог предвидеть, что и они будут завоеваны иранской культурой. Поэтому произведение Фирдоуси до сих пор остается символом иранского патриотизма, разделяемого нынешними персами, афганцами и таджиками – как и другими более мелкими иранскими народностями.

Весьма интересно и важно отметить, что культурное примирение иранского и исламского было достигнуто в Восточном Иране раньше, чем в Западном. В царстве Байидов также имело место явление, которое некоторые ученые окрестили иранским ренессансом, однако оно пошло несколько другим путем, чем на востоке. В Западном Иране, древнем центре империи Сасанидов, язык пахлави, зороастризм и сасанидские традиции оказались во многом прочнее, чем на востоке. Пахлави продолжал использоваться параллельно с арабским еще в XI столетии, что подтверждается надписями на стенах в прикаспийских провинциях. Более того, в IX и начале Х в. происходило возрождение литературной деятельности среди зороастрийских жрецов, особенно при нескольких религиозно терпимых и пытливых умом халифах Багдада. Иранские устремления и традиции были слишком прочно связаны с прошлым Западного Ирана, и зороастризм по-прежнему существовал, хотя едва ли процветал. На востоке же существовал более благоприятный климат для ренессанса.

Однако веяния саманидских достижений распространились и на запад, но интересно, что западно-иранские варианты эпоса, которые писались в прозе, в отличие от работы Фирдоуси, по большей части использовали источники на пахлави. Одна из западно-иранских версий называлась «Гирднаме» и принадлежала перу современника Фирдоуси, некоего Рустама Лариджани при дворе байидского правителя Хамадана. Другую версию написал Фирузан, царский наставник при дворе правителя Исфахана по имени Шамс аль-Мульк Фарамурз (1041–1051). Таким образом, иранский патриотизм носился в воздухе по всему иранскому миру, но только во владениях Саманидов, благодаря Фирдоуси, появилась на свет «выигрышная комбинация», сохранившаяся в качестве «канонической версии» национального эпоса.

Если исследовать источники, относящиеся к центрам переводов с пахлави на арабский в VIII и IX столетиях, за исключением столицы Багдадского халифата, то можно обнаружить очевидную связь с центрами новоперсидской литературной деятельности. Такими центрами были Исфахан, Истахр-Шираз и на востоке, в менее значительной степени, Мерв. Хотя наша информация далека от полноты, можно сделать предположение, что эти города являлись центрами сосредоточения переводчиков, которые в ранние эпохи, дабы соответствовать запросам времени, переводили с пахлави на арабский, тогда как в более поздние периоды уже другие переводчики, согласно пожеланиям правителей и аристократии своего времени, обращали арабский в новоперсидский. Мерв являлся важным центром на востоке, поскольку считался «столицей» арабских гарнизонов в Хорасане и оставался военным центром Сасанидов на восточной границе их владений. При Саманидах Мерв также сохранил свою значимость, хотя Бухара и Нишапур заметно превзошли ее.

Точно так же, как мы сосредотачивались на по эзии эпохи ранних Саманидов, во времена поздних Саманидов литературную сцену тоже узурпировала поэзия, особенно эпическая. Однако в более поздний период на передний план выдвигается персидская проза, и новоперсидский начинает превращаться, согласно аль-Бируни, из языка «пригодного лишь для легенд про Хосровов (последние правители династии Сасанидов) и сказок перед сном» в универсальный инструмент научной и философской литературы. Когда речь шла об исмаилитских проповедниках, мы упоминали о настоятельной необходимости написания проповеднических трактатов на персидском языке, понятном большинству жителей Ирана и Трансоксианы. Для борьбы с ересью суннитский религиозный лидер Абул-Касим Самарканди (ум. 954) написал религиозный трактат по ортодоксальному исламу на арабском, который перевели на персидский по поручению саманидского эмира (возможно, Нуха ибн Насра). Самые ранние новоперсидские работы в прозе были переведены с арабских оригиналов, и лишь позднее появились независимые сочинения, хотя, как кажется, имеется по меньшей мере одно исключение – прозаическая версия «Шахнаме», созданная для упоминавшегося выше Абу Мансура, правителя Туса. А поскольку от этой версии сохранилось лишь вступление, которое включено в некоторые манускрипты «Шахнаме» Фирдоуси, то мало что можно сказать о полном оригинальном произведении.

Персидский перевод великих арабских хроник Табари осуществил по указанию Мансура ибн Нуха его визирь, Абу Али Мухаммед Балами. Он принялся за работу в 963 г. и завершил ее несколько лет спустя. Персидская версия является скорее адаптацией, чем переводом арабского оригинала. В качестве таковой она чрезвычайно важна как ранний образец новоперсидского стиля, а не просто калька с арабского оригинала. «Тафсир», или комментарии к Корану того же Табари, также был переведен с арабского на персидский группой образованных священнослужителей, собранных по приказу эмира Мансура. Во вступлении к персидскому переводу говорится, что многим людям оказалось трудно понимать арабский оригинал и тогда эмир призвал образованных людей Трансоксианы, дабы подтвердить своим указом правомочность перевода комментариев к Корану на персидский. Богословы согласились и даже, в поддержку перевода, процитировали стих из Корана (сура Ибрагима, 4). И тогда трактат был переведен.

Несколько работ по медицине и лекарствам, написанных на персидском в поздний саманидский период, представляют меньший интерес, поскольку они явно находились под влиянием арабских образцов. Один из текстов, «Хидаят аль Мутаалим» – «Праведный путь Мутаалима» Абу Бакра Ахавани Бухари, созданный в саманидской Бухаре, особо интересен тем, что содержит слова, специфичные для бухарского диалекта персидского языка.

Упадок халифата Аббасидов происходил параллельно с продвижением местных арабских диалектов в различных частях исламского мира, с акцентом на региональные различия. В иранской части исламского мира классический арабский продолжал использоваться как язык религии и науки, но уже не поэзии, литературы или общения. Однако новоперсидский все больше и больше узурпировал роль арабского во всех сферах деятельности до такой степени, что к XII столетию в Иране и Средней Азии было написано ничтожно мало работ на арабском, за исключением религиозных и научных. В какой-то период саманидского правления персидский становится языком правительства и чиновничества, однако процесс таких перемен не совсем понятен. Мы не находим сведений в письменных источниках, но я полагаю, что перемены осуществлялись шаг за шагом, постепенно. Возможно, арабский использовался в дипломатии или в тех случаях, когда требовалось показать изящество речи. Во всем остальном персидский становился все больше и больше письменным языком для внутреннего употребления, пока, к концу правления Саманидов, не стал основным. В смысле вербального общения это всегда был персидский – если только не использовался какой-либо местный иранский диалект.

Точно так же, как раньше провинциальные города халифата отражали великолепие Багдада, при Саманидах их провинциальные города подражали Бухаре. На северной окраине торговый и экономический рост Хорезма сделал провинцию более восприимчивой к иноземным идеям, а стекающиеся в нее богатства давали возможность меценатам покровительствовать литературе и образованию. Археологические исследования говорят о росте числа городов Хорезма в X столетии, что вовсе не является неожиданным. Академия Мамуна, названная так в честь первого хорезмшаха, который принял этот титул в 995 г. после расправы над своим противником, стала центром культурной жизни провинции. При его сыне, следующем правителе Хорезма, и аль-Бируни, и Ибн Сина, два великих ученых того столетия, нашли поддержку в этой академии.

Знаменитый ученый и исследователь аль-Бируни (точнее, Беруни), родился в 973 г. в селении южной части Хорезма. Он изучал математику, астрономию, медицину и историю, став ходячей энциклопедией. Бируни обладал мощным, пытливым умом, который интересовали мириады проблем и областей знания. Он написал историю своей родины, Хорезма, которая, к сожалению, не сохранилась, за исключением нескольких выдержек из нее в других работах. Бируни был истинным и преданным сыном Хорезма, до конца жизни сохранявшим патриотические чувства к своей земле и ее правителям. Его первой работой стала книга под названием «Атар аль-бакийя» – «Сохранившиеся останки» о древних культурах и цивилизациях, которая является кладезем информации о различных древних обычаях, календарях и т. п. Хотя Бируни был мусульманином-суннитом, он проявлял интерес и к некоторым еретическим течениям. Из его собственных сочинений становится ясно, что в столице Хорезма, Ургенче, с его давними культурными традициями, имелось много ученых. В конце концов, великий математик, Мухам<

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 Следующая ⇒