Часть вторая 5 страница

— Я поеду с вами, как только вы сможете, — ответила она и, наконец, открыла глаза. Но Шарль сидел отвернувшись. На миг она этому удивилась, а в следующую секунду удивилась тому, что ощутила тепло бегущих по щекам слез.

В начале мая отдыхающих на Лазурном берегу негусто. Единственный открытый в, это время ресторан, как впрочем, и чуть не вся гостиница, и пляж, были в их распоряжении. Через неделю у Шарля вновь проснулась надежда. Люсиль целые дни проводила на пляже, часами не выходила из воды, много читала и пересказывала ему прочитанное. Она лакомилась жаренной на углях свежей рыбой, играла в карты с немногочисленными пляжными соседями. Она выглядела вполне счастливой. По крайней мере, довольной. Правда, по вечерам она много пила. И еще. Однажды она была необычайно страстной в постели, почти агрессивной; прежде с ней такого не случалось. Шарль не знал, что все, что бы она ни делала, питалось надеждой вновь увидеть Антуана. Она загорала, чтобы ему понравиться. Ела, чтобы не показаться слишком тощей. Читала книги, вышедшие в его издательстве, чтобы после с ним обсудить. И пила, чтобы не думать о нем, а иначе ей вообще не заснуть. Она самой себе не признавалась, что живет лишь надеждой на эту будущую встречу. Она жила, как существо, у которого отрезали половину, и которое с этим смирилось. Но стоило расслабиться, на миг потерять контроль, вовремя не напомнить себе о горячем Солнце, прозрачной воде, желтом песке, как воспоминания об Антуане обрушивались на нее, точно спущенный с горы Камень. И она растворялась в этих видениях, лежа на спине с раскинутыми руками, словно пригвожденная к песку. Только не гвозди впивались в ладони, а наплывающие из памяти образы кололи сердце. Удивленно, точно со стороны, она наблюдала, как сердце ее до краев наполняется горечью, она точно видела, как оно опрокидывается, опустошаясь, и тогда, пустое, становится вовсе ненужным. К чему теперь солнце, море, это чувство телесного блаженства — все, чего еще недавно ей было довольно для счастья? Зачем все это, если рядом нет Антуана, если нельзя этого с ним разделить? Они бы вместе уплывали в море. От солнца и соли его волосы совсем бы выгорели. В ложбине между двумя волнами они б целовались. В дюнах, за пустующими домиками в двух шагах от пляжа, занимались бы любовью. Вечерами, тесно прижавшись к нему, она б любовалась ласточками, снующими у розовых крыш. И не надо было бы убивать время. Напротив, его бы следовало беречь, лелеять, тормозить его неумолимый бег. Когда думать об этом становилось невмочь, Люсиль лениво поднималась и брела к бару. Выбрав у стойки место, где Шарлю не было видно, она заказывала один или два коктейля и быстро, почти залпом выпивала их под ироничный взгляд бармена. Ей было наплевать, что он считает ее тайной алкоголичкой. Все равно в конце концов так и случится. Она возвращалась на пляж, ложилась на песок у ног Шарля. Она зажмуривалась, и солнце обращалось в ослепительный белый круг. Она не чувствовала уже ни его горячих лучей, ни огня алкоголя в крови. Образ Антуана затуманивался, расплывался, он больше не мог причинять ей боль. На несколько часов она освобождалась от него, получала передышку. Шарль выглядел счастливым, а это уже кое-что. Когда он, в безупречных фланелевых брюках, в элегантном темно-синем блайзере, в дорогих мокасинах, с тщательно повязанным на шее платочком, поворачивался к ней, Люсиль изо всех сил гнала от себя мысли об Антуане. Об Антуане в распахнутой на груди рубахе, в полотняных брюках, ловко облегающих длинные ноги, босом, с волосами растрепанными ветром. У Люсили бывали романы с молодыми людьми. И конечно она любила Антуана не за то, что он молод. Будь он старик, она б его все равно любила. Но ей нравилось, что они ровесники. И нравилось, что у него светлые волосы. Ей нравилась требовательность его морали и его чувственность. Ей нравилось, что он любил ее, а теперь больше не любит. Не может быть, чтоб он ее не разлюбил. И любовь ее стеной вставала между нею и солнцем, между нею и беззаботностью. А может, и жизнью вообще. Она стыдилась этого. Ее единственный жизненный принцип вмещался в два слова: быть счастливой. Ей казалось просто недопустимым, что люди сами себе осложняют жизнь. Окружающие не могли этого понять и часто ее осуждали.

«Это расплата», — с горечью думала она. Она всегда презирала понятие долга, всю жизнь отвергала любые моральные и социальные табу. То, как люди себе портят ими кровь, казалось ей отвратительным, точно постыдная болезнь. И вот она сама ею заразилась. Она страдала и даже не могла упиваться своим страданием. А это хуже всего. У Шарля были дела в Париже. Она проводила его на вокзал, обещала держаться паинькой, вообще выказывала нежность. Он обещал вернуться через шесть дней и звонить каждый вечер. На пятый день около четырех дня раздался звонок. Небрежно сняв трубку, она услышала голос Антуана. Они не виделись пятнадцать дней.

Глава 15

Покинув Пре-Кателан, Антуан быстрыми шагами пошел через Булонский лес. На ходу он громко, как умалишенный, разговаривал сам с собой. Шофер Дианы кинулся, было к нему, но к его великому изумлению Антуан протянул ему пять тысяч франков со словами: «Извините, это не Бог весть что, но у меня при себе больше нет». Антуану так не терпелось побыстрее избавиться от Дианы, что ему казалось: все должны узнать об этом как можно скорей. На улице Гранд-Арме он заявил проститутке, предложившей свои услуги, что сыт по горло такими, как она. Потом вернулся, чтоб извиниться, и целых полчаса понапрасну ее разыскивал, рна как сквозь землю провалилась. Верно, нашелся кто-нибудь ее утешить. С твердым намерением напиться Антуан зашел в бар на Елисейских полях. Там он чуть не подрался с каким-то пьянчугой под предлогом туманных политических разногласий. А на деле же из-за того, что бедняга прилип к музыкальному автомату. Антуану же хотелось еще и еще слушать вальс, под который он танцевал здесь с Люсилью. «Раз ты несчастен, будь несчастным до конца», — растравлял он себя, Одержав победу над алкашом, он добрался-таки до автомата и ко всеобщей скуке раз восемь заводил свой вальс. Потом ему пришлось оставить бармену удостоверение личности, поскольку в карманах не оказалось ни гроша. Домой Антуан вернулся в три часа ночи, совершенно обессиленный и уже протрезвевший от утренней прохлады. Он ощущал себя эдаким подгулявшим молодым холостяком — горе порой подбадривает и освежает, вызывая подобие эйфории.

У подъезда стоял Дианин «ройс». Антуан заметил машину издалека, но поборол искушение свернуть, подумав о несчастном шофере, что вынужден был, засыпая от усталости, дожидаться, пока соблаговолит вернуться дружок мадам. Подойдя к автомобилю, Антуан открыл дверцу и подал Диане руку. Не проронив ни звука, та вышла из машины. Поджидая его, она успела несколько раз подкраситься, и теперь, когда рассвело, рот казался слишком ярким. Из-за этого лицо ее, несмотря на притворное безразличие, казалось каким-то новым, молодым, растерянным. Диану и правда терзали сомнения, правильно ли она поступила, среди ночи приехав разбираться с любовником. И не ошибку ли она сделала, полюбив его. Прежде тема ошибки звучала в фильме ее жизни постоянным, но приглушенным фоном, как музыка за кадром. Теперь же она грохотала, точно тамтам, жестоко и неумолимо. Как во сне Диана вышла из машины, опираясь на его руку. Она из последних сил старалась сохранить непринужденный вид, еще чуть-чуть продлить роль любимой женщины, прежде чем вступить в новую, незнакомую и ужасную роль брошенной. Она отпустила шофера, улыбнувшись ему заговорщицки. Словно записала в последние и бесценные свидетели своего счастья.

— Я вам не помешала? — спросила Диана.

Антуан покачал головой. Он повернул ключ в замке и пропустил ее вперед. Она всего второй раз была у него дома. Впервые — вскоре после их знакомства. Тогда ей показалось забавным провести их первую ночь в доме этого неуклюжего и плохо одетого молодого человека. Затем она распахнула перед ним двери своей роскошной квартиры на улице Камбон. В тот раз его комната показалась ей жалкой и неуютной. Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы спать на этой колченогой кровати и складывать одежду на убогий стул.

Антуан прикрыл ставни, зажег красный ночник и провел ладонью по лицу. Щетина уже успела отрасти. Казалось, за эти несколько часов он похудел. Он был похож на бродягу. Когда у мужчин горе, они часто выглядят оборванцами. У Дианы вмиг вылетели из головы заготовленные слова. С момента его поспешного бегства она твердила себе: «Он обязан со мной объясниться». Но что значит обязан? Как вообще можно быть кому-то обязанным? С прямой спиной, с гордо поднятой головой она присела на кровать. С каким удовольствием она бы вытянулась на ней, сказала; «Антуан, мне просто хотелось увидеть вас, я беспокоилась. Я так устала, мне хочется спать, давайте ляжем». Но Антуан выжидающе остановился посреди комнаты. Было ясно, ему не терпится прояснить ситуацию, а это, значит, порвать с ней, сделать ей нестерпимо больно.

— Вы слишком внезапно уехали, — произнесла она как можно спокойней.

— Приношу свои извинения.

Они говорили, как актеры на сцене. Он это сознавал и собирался с силами, чтобы бросить банальную, но неизбежную реплику: «Между нами все кончено». В глубине души он надеялся, что она станет попрекать его, заговорит о Люсили. Тогда бы на него накатил гнев, придал сил быть жестоким. Но у нее был такой нежный, такой кроткий вид, она казалась почти испуганной. И он с ужасом подумал, как плохо он ее знает и даже пальцем не пошевелил, чтобы узнать получше. А вдруг он для нее больше, чем только неутомимый любовник? Всегда он полагал, что ее привязывает к нему лишь удовлетворенная им чувственность плюс неудовлетворенное тщеславие (ибо так и не удалось ей подчинить его, как всех прочих самцов). А может, дело не только в этом? А вдруг Диана расплачется? Нет, немыслимо! Легенда о неуязвимой, гордой Диане так прочно укоренилась в Париже. Антуан слишком часто про это слышал,

В эти минуты им еще не поздно было и в самом деле узнать друг друга. Но Диана достала из сумочки золотую пудреницу и принялась поправлять косметику. За этим жестом крылось отчаяние. Но Антуан увидел в нем лишь признак холодности. «И правда, раз меня не любит Люсиль, кто ж может меня полюбить!» — подумал он с присущим отчаянию мазохизмом. Антуан закурил, резким, измученным движением швырнул спичку в камин. Однако Диана приняла это за выражение скуки, ей показалось, что ему не терпится от нее отделаться. Она задохнулась от ярости. Она забыла про Антуана, про свою любовь. В эту секунду лишь одно клокотало в ней: любовник посмел у всех на глазах бросить ее, Диану Мербель. Дрожащей рукой она взяла сигарету, Антуан поднес огонь. Сигарета неприятно горчила. Перед тем Диана слишком много курила. До нее вдруг дошло, что смутный, разноголосый шум, долетавший с улицы, — просто-напросто пение птиц. Они проснулись и радостно приветствовали первые лучи солнца, встающего над Парижем. Она взглянула на Антуана:

— Могу ли я спросить о причине вашего бегства? Или это меня не касается?

— Можете, — ответил он. Он смотрел ей прямо в глаза, в уголках рта пролегла незнакомая ей складка. — Я люблю Люсиль. Люсиль Сен-Леже, — добавил он, точно могла идти речь о какой-то иной Люсили.

Диана опустила глаза, взгляд ее упал на сумочку. Сверху свежая царапина. Надо купить новую. Она смотрела на эту царапину, пытаясь думать только о ней и ни о чем больше.

«Где же я могла так ее зацепить?» Она затаилась, ожидая, что замершее сердце вновь начнет биться, что наступит день, что хоть что-нибудь произойдет — зазвонит телефон, взорвется атомная бомба, что, наконец, ее немой вопль перекроет уличный шум. Но ничего не происходило, только птицы продолжали беспечно щебетать, и их веселый гомон был невыносим.

— Вот как… вы могли бы раньше мне сказать.

— Я сам этого не знал, — ответил Антуан. — Я не был уверен. Мне казалось, я просто ревную. Но теперь, узнав, что она меня не любит, я очень несчастен.

Он мог бы еще долго продолжать на эту тему. Впервые он говорил о Люсили с кем-то посторонним. Это доставляло ему болезненное наслаждение. С чисто мужским эгоизмом он не думал, каково это слушать Диане. Особенно задело ее слово «ревную».

— Вы ревновали? Но ревновать можно лишь то, чем обладаешь, вы же сами много раз говорили. Вы были ее любовником?

Он промолчал. Нараставший в Диане гнев заглушил ее страдание. Ей стало немного легче.

— Вы ревновали к Блассан-Линьеру? Или у нее кроме вас еще любовники? Так ведь вам, мой бедный Антуан, не под силу содержать ее в одиночку, если это вас может утешить.

— Не в этом дело, — сухо отрезал Антуан.

Он ненавидел Диану, посмевшую судить о Люсили так же, как сам он несколько часов назад. Она не имеет права ее презирать. Теперь, когда он признался, ей остается только уйти. Ему хочется остаться наедине с воспоминаниями об их последней встрече в Пре-Кателан, о ее слезах. Почему она плакала — ей было больно или она все-таки любит его?

— И где же вы встречались? Здесь? — будто издалека донесся голос Дианы.

— Да, здесь. Днем, после обеда.

И он представил лицо Люсили в мгновения любви, ее тело, голос — все, что он потерял из-за собственной глупости, нетерпимости. Он был готов убить себя за это. Не будет больше ее шагов на лестнице. Не повторятся их вечера, великолепные и жаркие, все в красном и черном. На его лице отразилась такая тоска, что Диана дрогнула.

— Я никогда и не думала, что вы меня любите по-настоящему, — произнесла она, — но полагала, что достойна хотя бы уважения. Боюсь…

Он бросил на нее непонимающий взгляд. Мужчина не может уважать любовницу, если не любит. Конечно, Диана многим его устраивала. Конечно, он испытывал к ней долю уважения. Но инстинктивно, в глубине души, относился к ней, как к последней проститутке. Ведь она жила с ним, так и не потребовав слов любви, не сказав, их сама. Слишком поздно она разглядела в золотистых глазах Антуана жестокую и сентиментальную детскость, которая не может обойтись без слов, сцен, страстей. Сдержанность и светский такт ничто для молодых. Диана знала: дай она волю своему гневу, начни умолять Антуана, он растеряется, но почувствует лишь брезгливость. Он слишком привык к образу, в каком видел ее все это время. И не захочет менять его. За гордую осанку приходится дорого платить. Но именно гордыня, гордость давали ей в это ужасное утро силы усидеть на краешке кровати с поднятой головой. Гордость, сделавшаяся непременной частью ее светского образа, столь привычная, что она перестала ее замечать, стала ее самым надежным союзником, ее опорой в эту горькую минуту. Так заядлому всаднику навык, обретенный за двадцать лет увлечения конным спортом, в одну прекрасную минуту помогает на городской улице увернуться от летящего автомобиля. Диана с удивлением обнаружила, что именно гордость — сокровище, о котором она не думала, которым почти не пользовалась, — именно она спасает ее от самого худшего — опротиветь себе самой.

Стараясь говорить ровным голосом, она спросила:

— Зачем вы сейчас мне все рассказали? Ведь вы могли еще долго скрывать. Я ни о чем не догадывалась. Верней, отказалась от своих подозрений.

— Наверно, я сейчас слишком несчастен, чтоб лгать. Он мог бы лгать Диане всю ночь, утешать, уверять, если б знал, что завтра увидит Люсиль и что она его любит. Когда человек счастлив, для него нет невозможного. Теперь он понял Люсиль, то, почему она так легко, так охотно шла на обман. А он-то еще упрекал ее! Но поздно, слишком поздно до него дошло. Он смертельно ее ранил. Она не захочет его видеть. Какого черта здесь делает эта чужая женщина? Когда же она уйдет? Диана прочла его взгляд и нанесла удар вслепую:

— А как же Сара? — вкрадчиво спросила она. — Теперь она и для вас умерла?

Он промолчал. Его душила ярость. Диану это устраивало больше, чем равнодушное, почти дружеское выражение, лежавшее у него на лице минуту назад. Ей хотелось дойти до предела — до отчуждения, злобы, с языка рвались слова, которых не прощают. Так ей было легче.

— Вам лучше уйти, — наконец выговорил он. — Мне б не хотелось расстаться врагами. Вы всегда были ко мне очень добры.

— Я никогда ни к кому не была добра, — отчеканила Диана. — Мне было приятно проводить с вами время — в определенных обстоятельствах. Только и всего.

Она держалась очень прямо, твердо смотрела ему в лицо. Ему и в голову не могло прийти, что, появись на его лице хоть тень раскаяния, сожаления, она бы рухнула в его объятия, заливаясь слезами. Но он ничуть не жалел о разрыве, и она лишь протянула руку для поцелуя. Он машинально над ней склонился. Когда он выпрямился, выражение муки, промелькнувшее по ее лицу при виде этого светловолосого затылка, в последний раз склоненного над ее рукой, уже исчезло. Она прошептала «прощайте», стукнулась, выходя, о косяк и шагнула на лестницу. Он жил на четвертом этаже, но только на площадке второго она остановилась и дала волю слезам, уткнувшись своим прекрасным лицом в грязную влажную стену.

Глава 16

Две недели Антуан прожил отшельником. Он много бродил пешком по Парижу, ни с кем не общался. Его не удивляло, что при встрече знакомые из числа приятелей Дианы делают вид, что его не узнают. Он знал правила игры: Диана ввела его в чуждый ему круг; порвав с нею, он автоматически из него выбывает. Ему даже показалось излишним, что Клер, столкнувшись с ним как-то вечером, соблаговолила обратить на него внимание. Она сообщила, что Шарль с Люсилью уехали отдыхать в Сен-Тропе. Она воспринимала как должное, что Антуан ничего об этом не знает. По ее понятиям было очевидным, что, расставшись с одной женщиной, он автоматически теряет другую. Его это немного развеселило, хотя в тот период ему редко хотелось смеяться. Его преследовал обрывок из Аполлинера: «По моему прекрасному Парижу брожу, где нету смысла умирать. Рычащие автобусов стада…» Он не помнил как дальше, да и не искал. Париж был прекрасен надрывной, синей, щемящей красотой. Антуан тоже не видел смысла здесь умирать, как, впрочем, и жить. Все, что ни делается, к лучшему. Люсиль на средиземноморском берегу. Она говорила, что обожает море. Наверное, снова счастлива, ибо создана для счастья. Может, изменяет Шарлю с каким-нибудь местным красавцем. Диана повсюду появлялась с молодым кубинским дипломатом. Антуан видел в газете снимок этой парочки на премьере балета. Сам он много читал, не пил. По ночам часто думал о Люсили. И в бессильной ярости метался по постели. Случилось непоправимое, надеяться не на что. Память не в силах была отыскать ни единой зацепки, дающей надежду. Зато она неумолимо являла лицо Люсили, озаренное страстью. Воспоминания не давали покоя, мучили, опустошали. Правда ли, что им было вместе так хорошо? Ведь никогда не знаешь наверняка, насколько с тобой хорошо в постели. И невозможно быть уверенным, что такое же, а то и большее наслаждение не испытают с кем-то другим. О себе Антуан твердо знал, что ему никогда и ни с кем не изведать такого блаженства, как с Люсилью. Но не мог поверить, что стал ей столь же необходим. Иногда он вспоминал ее встревоженное лицо в тот вечер, когда она опоздала на коктейль. Вновь и вновь слышал ее голос: «Ты знаешь, я люблю тебя по-настоящему». Антуан готов был убить себя: упустил счастье. Он познавал лишь тело Люсили и совсем не думал о человеке.

Овладев ею физически, не коснулся ее души. Да, они вместе смеялись, а смех — верный спутник любви. Верный, но не единственный. Он понимал это особенно ясно, вспоминая ее слезы в Пре-Кателан. Чтобы мужчина и женщина полюбили, друг друга, недостаточно вместе смеяться. Надо еще заставлять друг друга страдать. Вряд ли б Люсиль с ним согласилась. Но поздно об этом думать — она ушла. Мысленно он вновь и вновь затевал с нею этот спор, прерывал его и снова спорил. Он то резко вскакивал с места, то останавливался как вкопанный посреди улицы. Заколдованный круг.

На пятнадцатый день случайно повстречал Джонни. У того был отпуск, и он без дела слонялся возле кафе «Флора», облюбованного гомосексуалистами, а в последнее время еще и художниками. Джонни страшно ему обрадовался и потащил за столик. Они заказали виски. Антуана забавляло, как горделиво Джонни приветствовал своих знакомых. Антуан знал, что красив, но не придавал этому ни малейшего значения.

— Как поживает Люсиль? — осведомился Джонни.

— Не знаю. Джонни рассмеялся.

— Я так и думал. Вы правильно поступили, порвав с нею. Она очаровательное, но опасное существо. В конце концов, она сопьется, а Шарль будет с нею нянчиться.

— Почему вы так решили? — спросил Антуан с напускным безразличием.

— Да она уже начала спиваться. Один мой приятель видел, как она надралась на пляже. Но удивляться тут нечему.

Заметив выражение, с каким сидел Антуан, он снова засмеялся:

— Только не делайте вид, будто не знаете, что она была в вас влюблена. Это за версту в глаза бросалось. Что с вами?

Антуан хохотал и не мог остановиться. Его переполняли счастье и стыд. Боже, какой он глупец! Ну конечно, Люсиль его любит, помнит о нем! Разве они могли быть так счастливы вместе, если б она не любила его? Как мог он оказаться таким мрачным, эгоистичным дураком? Она любит его! Не забыла! Из-за него она потихоньку спивается. Наверно, думает, что это он ее забыл. А он все эти пятнадцать дней ни о чем другом думать не мог. Она страдает из-за его глупости. Надо немедленно ехать к ней, все объяснить. Пусть будет так, как она захочет, лишь бы обнять ее, вымолить прощение. Где находится Сен-Тропе? Он вскочил.

— Да успокойтесь же, — тщетно взывал Джонни. — У вас взгляд буйнопомешанного.

— Простите, — бросил на ходу Антуан. — Мне надо срочно позвонить.

Он чуть не вприпрыжку понесся домой. Полаялся с телефонисткой, недостаточно толково объяснявшей, как звонить по автомату в департамент Вар. Он принялся обзванивать местные отели. В четвертом по счету ответили, что мадемуазель Сен-Леже действительно проживает, но сейчас на пляже. Он попросил соединить, когда она вернется. Он прилег на диван и стал ждать, положив руку на телефонную трубку, как Ланцелот Озерный на эфес меча. Он был готов ждать два часа, шесть часов, всю жизнь. Он был счастлив, как никогда. В четыре телефон зазвонил, он сорвал трубку.

— Люсиль? Это Антуан.

— Антуан, — мечтательно, как во сне, протянула она.

— Нам надо… Я хочу тебя видеть. Мне можно приехать?

— Да, — ответила она, — когда?..

Хотя голос ее звучал спокойно, по отрывистой краткости фраз он почувствовал, что нечто чудовищное, жестокое, пятнадцать дней пытавшее, корежившее, истязавшее их обоих, отступает. Он смотрел на свою руку, удивляясь, что она не дрожит.

— Может, я успею на самолет. Я выезжаю прямо сейчас. Ты сможешь встретить меня в Ницце?

— Да, — выдохнула она и после секундного колебания спросила: — Ты дома?

Прежде чем ответить, он трижды пропел в трубку ее имя: Люсиль, Люсиль, Люсиль.

— Приезжай скорей, — сказала она и повесила трубку.

Только теперь Антуану пришло в голову, что там может быть Шарль, и что нету денег на билет. Но все это промелькнуло между прочим. Сейчас он был способен ограбить прохожего, убить Шарля, самому усесться за штурвал «Боинга». В половине восьмого стюардесса предложила желающим полюбоваться в иллюминатор Лионом, Но Антуану было не до того.

Повесив трубку, Люсиль закрыла книгу, достала из шкафа свитер, захватила ключи от машины, взятой Шарлем напрокат, и спустилась вниз. На ходу она ободряюще улыбнулась своему отражению в зеркале гостиничного холла. Так улыбаются казавшемуся безнадежным больному, который нежданно выздоровел и выписывается из больницы. Она подумала, что надо ехать очень осторожно, — дорога извилистая, да и покрытие плохое. Лишь бы по пути не попалось какой-нибудь глупой собаки или встречного лихача. Их свиданию с Антуаном ничто не должно помешать. Она гнала от себя все мысли кроме заботы об этих мелочах. До самого аэропорта она усыпляла себя словесным наркозом, возводила стену от самой себя. Первый рейс из Парижа прибывал в шесть. Хотя было абсолютно нереально, чтоб Антуан на него успел, она вышла встречать. Следующий самолет ожидался в восемь. Люсиль купила какой-то детектив и поднялась в бар на втором этаже. Тщетно она пыталась вникнуть в похождения частного сыщика. Герой был проворен и забавен, но ей было не до него. Ей доводилось слышать выражение «трудное счастье», однако на собственной шкуре она испытывала это впервые. Она чувствовала себя такой усталой, разбитой и измученной, что испугалась: вдруг не выдержит и хлопнется в обморок или заснет, сидя на стуле. Она позвала гарсона и сообщила, что встречает пассажира с восьмичасового рейса. Похоже, эта информация мало его заинтересовала. Но ей стало спокойнее: теперь, если с ней что случится, гарсон предупредит Антуана — она не представляла себе, каким образом, но это уже не важно. Ей хотелось все предусмотреть, принять все возможные предосторожности, чтоб не спугнуть то новое, хрупкое, что в ней зарождалось, — счастье. Она даже пересела за другой столик, чтоб лучше видеть часы и слышать объявления. Когда она закончила старательно и бессмысленно перебирать глазами черные знаки букв, так и не вникнув в их смысл, и захлопнула книгу, было еще только семь. Какая-то женщина со слезами на глазах целовала раненого, но одержавшего верх детектива в больнице Майами. Сердце болезненно ныло.

Прошел еще час, а может, два месяца или тридцать лет, прежде чем появился Антуан. Он вышел первым, поскольку не имел багажа. Они шагнули навстречу друг другу. Люсиль заметила, что он похудел, побледнел и плохо одет. Шевельнулась рассеянная мысль, что на деле они едва знакомы, и еще — что она любит его. Он неловко приблизился. Несколько секунд, не поднимая глаз, они держались за руки, потом пошли х выходу. Он что-то пробормотал насчет ее загара. Она вполне по-светски выразила удовлетворение, что он добрался благополучно. Они подошли к машине. Антуан сел за руль, она показала, где у этой модели стартер. Было тепло. В воздухе пахло морем и бензином, ветер колыхал верхушки пальм вдоль дороги. Несколько километров они проехали молча, даже не задумываясь, куда именно едут. Антуан остановил машину и привлек ее к себе. Он не целовал ее, просто прижимал, охватив руками. Так они и сидели, щека к щеке. Люсиль готова была расплакаться, так ей вдруг сделалось легко. Потом он заговорил очень тихо и очень нежно, как с младенцем:

— Где Шарль?

Теперь ему надо все сказать.

— Да, — согласилась она. — Но Шарль в Париже.

— Мы уезжаем ночным поездом. В Каннах есть ночной поезд?

Она кивнула и слегка отодвинулась, чтобы посмотреть на него. Он придвинулся ближе и поцеловал ее. В Каннах они взяли билеты в спальный вагон. Ночь была полна перестуком колес, криками поездов, постукиванием молоточков в руках обходчиков. Они заботились, чтобы колеса были в порядке, чтобы поезд благополучно пришел в Париж, заботились об их судьбе. Казалось, поезду нравится мчаться изо всех сил. Локомотив точно сошел с ума, и адские вопли исторгались из его груди, будоража сонные равнины.

— Я знал, — сказал Шарль. Он стоял к ней спиной, прижавшись лбом к оконному стеклу. Люсиль сидела на своей кровати, еле живая от усталости. Ей казалось, в ушах еще стоит перестук колес. Поезд прибыл на Лионский вокзал очень рано. Накрапывал мелкий дождь. Потом она позвонила Шарлю от Антуана, из их теперь общего дома. Они договорились встретиться у Шарля, и он сразу туда поехал. Она с порога призналась, что уходит, потому что любит Антуана. Шарль стоял у окна, не поворачиваясь к ней. Люсиль показалось странным, что вид его затылка ничуть не трогает ее, а вот затылок Антуана, его взлохмаченная светлая шевелюра вызывает такую нежность. Глядя на иных мужчин, никогда не скажешь, что они были когда-то детьми.

— Я знал, но думал, у этого не будет продолжения, — добавил он. — Понимаете, я надеялся…

Не кончив фразы, он наконец обернулся:

— Дело в том, что я люблю вас. Не думайте, будто я смогу кем-то вас заменить. Я слишком стар для таких замен. — Он жалко улыбнулся. — Видите ли, Люсиль, я знаю: вы вернетесь ко мне. Я люблю вас такой, какая вы есть. Антуан же любит вас такой, какая вы с ним. Он мечтает о счастье с вами, это свойственно молодости. А я желаю счастья вам — где бы вы ни были. Так что мне остается только ждать.

Она хотела возразить, но Шарль предостерегающе поднял руку:

— К тому же рано или поздно он начнет, а может, уже начал попрекать вас за то, какая вы: за ваше эпикурейство, беспечность, малодушие. Он полагает, все это — недостатки, они будут раздражать его. Он еще не понимает, что в них сила женщины. Что за это мужчины и любят ее, даже если порой именно из-за этого бывают несчастны. Антуан поймет это — с вашей помощью. Он поймет, что вы такая веселая, такая желанная благодаря своим недостаткам, а не вопреки. Но будет поздно. Так мне кажется. И тогда вы вернетесь ко мне. Потому что вы знаете, что я это знаю. Он горько усмехнулся:

— Вы не привыкли, чтоб я был столь многословен, верно? Еще чуть-чуть. Передайте ему от моего имени, что если вам придется из-за него страдать, если, вернувшись ко мне — через месяц или через три года, — вы не окажетесь такой же счастливой, как сейчас, я в порошок его сотру.

В его голосе прозвучала приглушенная ярость, и Люсиль взглянула на него с удивлением. "Она не подозревала, что Шарль может быть таким сильным, властным.

— Я не пытаюсь задержать вас, я знаю, это бесполезно. Но помните: я вас жду. Не важно, когда. И что бы вам от меня ни понадобилось, какие бы трудности перед вами ни встали, вы можете всегда рассчитывать на мою помощь. Вы уезжаете прямо сейчас?

Люсиль утвердительно кивнула.

— Заберите с собой все ваши вещи.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒