Том I 17 страница

— Извините меня, мистер Уикфильд, — раздался из-за спины Уриа чей-то голос.

Тут голова Уриа исчезла, и на ее месте появилась другая голова.

— Прошу извинения, что решаюсь еще побеспокоить вас, — продолжал пошедший. — Обдумав, я решил, что для меня нет иного выхода, и потому чем скорее я уеду за границу, тем лучше. Правда, кузина Анни, когда мы говорили с нею о моих делах, сказала, что ей приятнее было бы иметь своих друзей поближе, а не в изгнании, и старый доктор…

— Вы хотите сказать — доктор Стронг? — с достоинством перебил его мистер Уикфильд.

— Разумеется, я имею в виду доктора Строит, — подтвердил его собеседник, — я обыкновенно зову его старым доктором. Какое это имеет значение? Не все ли равно?

— Не думаю, — проговорил мистер Уикфильд.

— Ну, пусть будет доктор Стронг… Так вот, и доктор Стронг был, повидимому, того же мнения. По теперь, судя по вашим словам, он изменил свой взгляд. Значит, говорить больше не о чем, и чем скорее я уеду, тем будет лучше. Поэтому я и решил вернуться, чтобы сказать вам это. Уж если нужно бросаться в воду, так нечего томиться на берегу.

— Уж будьте уверены, мистер Мэлдон, вас не заставят долго томиться на берегу, — успокоил его мистер Уикфильд.

— Благодарю вас, премного обязан, — ответил мистер Мэлдон. — Знаете, дареному коню в зубы не смотрят. Это как-то неловко, а то кузина Анни могла бы совсем иначе устроить мою судьбу. Мне кажется, стоило ей одно слово сказать старому доктору…

— То есть, вы хотите сказать, что стоило миссис Стронг только поговорить с супругом, — так я вас понял? — перебил его мистер Уикфильд.

— Совершенно верно, — подтвердил мистер Мэлдон. — Стоит ей только высказать то или иное желание, чтобы оно, само собой разумеется, было немедленно выполнено.

— А почему вы думаете, мистер Мэлдон, что это само собой разумеется? — спросил хозяин дома, снова спокойно принимаясь за свой обед.

— Да потому, — смеясь ответил Мэлдон, — что Анни — очаровательная девочка, а старый доктор, — то есть доктор Стронг, — далеко не очаровательный мальчик. Поверьте, я не имею в виду никого оскорбить. Я только хочу сказать, мистер Уикфильд, что при таких браках должна быть, по крайней мере, какая-нибудь компенсация[47].

— Компенсация для леди, сэр? — серьезным тоном осведомился мистер Уикфильд.

— Да, сэр, для леди, — смеясь, ответил Джек Мэлдон.

Заметив, что хозяин дома невозмутимо, без малейшей тени улыбки продолжает свой обед, Мэлдон прибавил:

— Теперь я высказал вам все, ради чего вернулся. Я еще раз извиняюсь за беспокойство и удаляюсь.

— Вы обедали? — спросил мистер Уикфильд, делая пригласительный жест рукой.

— Благодарю вас, — ответил мистер Мэлдон, — я сейчас иду обедать к своей кузине Анни. До свиданья!

Мистер Уикфильд, не вставая, задумчиво посмотрел вслед уходившему молодому человеку. Со своим красивым лицом, самоуверенным, дерзким видом, находчивостью в разговоре, мистер Мэлдон произвел на меня впечатление пустого малого. Такова была наша первая встреча.

Пообедав, мы снова поднялись в гостиную, где провели время совершенно так же, как накануне. Агнесса поставила графин портвейна и стакан в тот самый уголок, а мистер Уикфильд, сидя там, так же уседно тянул портвейн. Агнесса играла ему на рояле, а потом, присев к отцу с работой, болтала с ним и наконец сыграла со мной несколько партий в домино. В обычное время она напоила нас чаем, а потом, когда я сходил за своими учебниками, она стала просматривать их и делиться со мной тем, что знала сама. Это был для меня лучший способ понять заданные уроки и усвоить их. Тут я убедился, что у нее гораздо больше знаний, чем, по скромности, она приписывала себе. И теперь, когда пишу я эти строки, мне кажется, что я вижу ее такой, какой она была тогда, — скромной, аккуратной девочкой, окруженной атмосферой какого-то особенного спокойствия, слышу ее чудесный, мелодичный голосок. Уже тогда начал я чувствовать то благотворное влияние, которое впоследствии оказывала она на меня. Помню, что в это время я любил Эмми и не любил Агнессу. Да, я совсем, совсем не любил ее так, как ту, но чувствовал, что там, где Агнесса, добро, мир и правда.

Когда для Агнессы наступило время спать и она ушла, я также протянул руку мистеру Уикфильду, собираясь подняться к себе, но он остановил меня.

— Хотели бы вы, Тротвуд, остаться у нас или предпочитаете устроиться где-нибудь в другом месте? — спросил он.

— Нет, я хочу остаться у вас, — поспешил ответить я.

— Вы уверены в этом?

— Если только вы позволите, если бы я мог…

— Видите ли, мой мальчик, я боюсь, что наша жизнь слишком скучна для вас, — пояснил мистер Уикфильд.

— Раз, сударь, она не скучна для Агнессы, она не будет скучна и для меня, — возразил я. — Вовсе не скучна.

— Не скучна для Агнессы… — повторил как бы про себя мистер Уикфильд, медленно подходя к большому камину и прислоняясь к нему. — Да… не скучна для Агнессы?..

Мистер Уикфильд в этот вечер пил так много портвейна, — или мне это только показалось, — что глаза его налились кровью.

— Не надоел ли я моей Агнессе? — бормотал он. — Она-то никогда не может надоесть мне, но ведь это иное дело… да, совсем иное…

Так как он говорил сам с собой, то я ничего ему на это не возражал.

— Дом мой стар и скучен, — продолжал он бормотать, — и жизнь такая однообразная… Но моя девочка мне необходима, она должна быть подле меня… Когда мне в голову приходит мысль, что я могу умереть и покинуть мою любимую девочку или что она, мое сокровище, может умереть и я останусь без нее, — мысль эта, как страшный призрак, отравляет мне жизнь, и я могу ее только потопить в…

Он не договорил, в чем именно может потопить свои мрачные мысли, но медленно подошел к тому месту, где раньше сидел, машинально взял пустой графин, попытался налить из него еще вина, но убедившись, что в нем ничего нет, снова вернулся к камину.

— Если мне так тяжко бывает в ее присутствии, то что же было бы без нее? Нет, нет, нет… жить в разлуке с нею для меня немыслимо…

Тут он снова прислонился к камину и погрузился в такое продолжительное раздумье, что я уж не знал, на что мне и решиться, — рискнуть ли, не потревожив его, уйти потихоньку, или ждать, пока он выйдет из своей задумчивости. Наконец он как бы очнулся и, осмотревшись кругом, остановил свой взгляд на мне.

— Так вы остаетесь у нас, Тротвуд, — ведь да? — спросил он меня обычным своим тоном, как бы продолжая разговор со мной. — Я очень рад этому. Вы будете товарищем нам обоим. Ваше присутствие здесь будет полезно и для меня и для Агнессы, а быть может, и для всех нас.

— Для меня-то во всяком случае, сэр. Я так рад, что остаюсь здесь! — воскликнул я.

— Вы славный мальчик, Тротвуд, — проговорил мистер Уикфильд. — Живите здесь, пока вам захочется.

Затем он пожал мне руку, похлопал меня по спине и сказал, что если мне надо будет заниматься после того, как Агнесса уйдет спать, или если я захочу почитать для собственного удовольствия, то я могу всегда притти к нему в кабинет и сидеть там с ним. Я поблагодарил его, и так как вскоре он спустился к себе, то я, не желая еще спать также, направился было в кабинет, чтобы, пользуясь его разрешением, почитать там с полчасика. Но, увидев в конторе свет, я почувствовал, что меня инстинктивно тянет к Уриа Гиппу, и, вместо того чтобы итти в кабинет, вошел к нему.

Я застал Уриа за большой засаленной книгой; он читал ее с напряженным вниманием, водя своим костлявым указательным пальцем вдоль каждой строчки, причем казалось, что от его пальца остается влажный след, как после улитки.

— Вы, Уриа, нынче что-то поздно засиделись за работой, — сказал я ему.

— Да, мистер Копперфильд, — отозвался он.

Сев напротив Уриа, чтобы удобнее было говорить с ним, я обратил внимание на то, что улыбки на лице у него, собственно, не было, а вместо того, чтобы улыбаться, он раскрывал рот, и в это время на обеих его щеках появлялись глубокие впадины.

— Я, мистер Копперфильд, занимаюсь теперь не конторскими делами, — заявил он.

— А какая же у вас работа? — поинтересовался я.

— Я, мистер Копперфильд, пополняю свои юридические познания. Сейчас я изучаю судопроизводство мистера Тидда. Что это за писатель, мистер Копперфильд!

Мой высокий табурет представлял собой как бы сторожевую башню. Сидя на нем, в то время как Уриа после своих восторженных восклицаний погрузился снова в чтение и стал еще прилежнее водить указательным пальцем по строкам, я сделал еще одно наблюдение; тонкие угловатые его ноздри как-то странно и неприятно сжимались и расширялись; казалось, что эти ноздри моргают вместо неморгающих глаз.

— Мне кажется, вы должны быть прекрасным юристок, мистер Гипп, — заявил я, поглядев на него некоторое время.

— Я, мистер Копперфильд? О нет! Я человек маленький.

Говоря это, он потирал свои ладони одна о другую, как бы стремясь их согреть и высушить, и тут же украдкой вытирал их носовым платком.

— Я прекрасно сознаю, что я самый маленький из людей, — скромно продолжал Уриа Гипп. — Где мне тягаться с другими! Мать моя тоже человек маленький. Живем мы в маленькой лачужке, но и за это должны благодарить бога. Отец мой тоже был человеком маленьким — могильщиком.

— А теперь что он делает? — спросил я.

— Теперь он вкушает благодать на небесах, мистер Копперфильд. Но, повторяю, мы за многое должны быть благодарны господу, хотя бы за то, что я служу у мистера Уикфильда.

Я спросил его, давно ли он служит в конторе мистера Уик-фильда.

— Четвертый уж год, мистер Копперфильд, — ответил Уриа, закрывая книгу, предварительно отметив в ней место, где он остановился. — Я поступил сюда через год после того, как скончался мой батюшка. Как должен я быть благодарен мистеру Уикфильду за то, что он дал мне возможность бесплатно пройти у него курс юридических наук! Иначе это была бы совершенно для меня немыслимо при наших с матушкой маленьких средствах.

— Значит, когда срок вашего учения в конторе кончится, вы будете, наверно, настоящим адвокатом? — спросил я.

— Надеюсь, по милости провидения, быть таковым.

— А может быть, когда-нибудь вы еще станете и компаньоном мистера Уикфильда, — прибавил я, желая сказать ему что-нибудь приятное. — И будет «Уикфильд и Гипп» или «Гипп, бывший Уикфильд».

— О нет, мистер Копперфильд! — воскликнул Уриа, качая головой. — Я человек слишком маленький. А какой прекраснейший человек мистер Уикфильд! Впрочем, если вы давно с ним знакомы, то сами, конечно, должны знать это лучше моего.

Я ответил ему, что в достоинствах мистера Уикфильда я вполне уверен, но, хотя он и старый друг моей бабушки, я сан только недавно с ним познакомился.

— Вот как, мистер Копперфильд! Ну, уж бабушка ваша — премилая дама!

Когда Урла приходил в восторженное состояние, то он начинал как-то уродливо корчиться, и в данную минуту я больше обратил внимание на змееобразные движения его горла и туловища, чем на его дифирамбы бабушке.

— Да, мистер Копперфильд, премилая дама ваша бабушка, — снова с увлечением повторил Уриа. — Она, мне кажется, в восторге от мисс Агнессы, не правда ли?

Я храбро ответил «да», по правде сказать, совершенно не зная, так ли это. Да простит меня бог!

— Надеюсь, что и вы тоже в восторге от мисс Агнессы? — продолжал допрашивать Уриа. — Уверен, что так.

— Думаю, что все должны быть от нее в восторге, — заявил я.

— О! Благодарю вас за эти слова, мистер Копперфильд! Как это верно сказано! Хоть я и очень маленький человечек, а знаю, что это так и есть! О, благодарю вас, благодарю, мистер Копперфильд!

Корчась и ежась от восторга, он сполз с табурета и, очутившись на ногах, стал собираться домой.

— Матушка уже ждет меня, — промолвил он, глядя на свои бледные, с тусклым циферблатом часы, — и, пожалуй, еще начнет беспокоиться. Мы хотя и маленькие людишки, мистер Копперфильд, но очень привязаны друг к другу. Если бы когда-нибудь вечерком вы пожаловали в нашу убогую лачужку и откушали с нами чаю, мы с матушкой сочли бы это за великую честь.

Я ответил, что как-нибудь с удовольствием навещу их.

— Благодарю вас, мистер Копперфильд, — ответил Уриа, ставя свою книгу на полку. — Вероятно, вы, мистер Копперфильд, пробудете здесь еще некоторое время?

Я объяснил ему, что предполагаю жить у мистера Уикфильда все время, пока буду учиться в школе.

— Ах, вот как! — воскликнул Уриа. — А в конце концов, я думаю, вы сделаетесь и компаньоном нашей фирмы.

Я стал уверять Уриа, что у меня вовсе нет таких намерений и, насколько мне известно, вообще никто не строит подобных планов; но Урна стоял на своем и, несмотря на мои возражения, мягко, но упорно все повторял:

— Нет, нет, мистер Копперфильд, я уверен, что так будет, — или: — Что что будет так, я уверен, мистер Копперфильд.

Наконец, совсем собравшись уходить, он спросил меня, не буду ли я против того, чтобы он затушил свечу, и тут же, с моего согласии, задул ее. Затем, пожав мне руку, — в темноте показалось, что я дотронулся до рыбы, Уриа Гипп слегка приоткрыл дверь и, выскользнув на улицу, захлопнул ее за собой. Он предоставил мне в полном мраке добираться до моей комнаты, что, признаться, было делом далеко не легким, и я даже упал, наткнувшись на его табурет.

На другой день, придя в школу, я почувствовал себя уже лучше, в следующие дни еще лучше, и не прошло и двух недель, как там, среди своих новых товарищей, я был совсем как дома, счастлив и доволен. Правда, я был не особенно ловок в их играх, отставал от них в науках, но надеялся, что со временем сравняюсь с товарищами и в том и в другом. И я действительно старался изо всех сил и заслужил общее одобрение. Вскоре моя жизнь в торговом доме «Мордстон и Гринби» так далеко отошла от меня, что я почти не верил, была ли она вообще когда-либо, и вместе с тем мне казалось, что я давным-давно наслаждаюсь теперешней чудесной жизнью.

Школа доктора Стронга была прекрасным учебным заведением и так же отличалась от школы мистера Крикля, как добро от зла. В ней парил порядок, дело велось серьезно, благопристойно. В основе была здоровая система доверия к добросовестности и чувству чести учеников, и что делало просто чудеса. Мы сознавали, что все мы принимаем участие в управлении школой и что нашим долгом является поддерживать ее добрую славу. Благодаря всему этому мы очень скоро привязывались к нашей школе. Я это не только испытал на себе, но убедился за все время своего пребывания, что ни один ученик иначе как с любовью не относился к ней. Учились мы с большим усердием, желая этим создать нашей школе хорошую репутацию. В рекреационное время мы, пользуясь полной свободой увлекались разными играми, но, помнится, и в этом отношении о нас в городе шла добрая слава: мы и тут старались не уронить репутации учеников школы доктора Стронга.

Некоторые из старших учеников были полными пансионерами. От них-то я узнал некоторые подробности жизни доктора Стронга. Я узнал, например, что менее года тому назад он по любви женился на молодой красавице, которую я видел тогда в первый день, в его кабинете; что у красавицы этой не было ни гроша за душой, но зато имелась целая стая родственников, которые, по словам товарищей, готовы были пустить по миру доктора Стронга. Обычную глубокую задумчивость нашего директора пансионеры объясняли тем, что он постоянно занят отыскиванием греческих корней. Вначале, по своей наивности и невежеству, я было вообразил, что он отыскивает корни каких-то особенных растений, благо он, гуляя, всегда смотрел в землю, и только впоследствии я узнал, что это были корни греческих слов для словаря, который он собирался выпустить. Наш староста Адамс, обладавший большими математическими способностями, занялся вычислением, когда этот словарь, при темпах работы шестидесятилетнего доктора Стронга, может быть закончен, и оказалось, что для этого потребуется не больше, не меньше как тысяча шестьсот сорок девять лет!

Что касается самого доктора Стронга, то его обожала вся школа, да и как могло быть иначе: он был добрейшим человеком на свете. Его мягкость и доверчивость могли, кажется, растрогать даже каменные урны на нашей кирпичной ограде. Когда, бывало, он прогуливался по двору, у дома, и грачи и галки, склонив голову, лукаво посматривали на него, гордясь тем, что они гораздо больше смыслят в житейских делах, чем он, то стоило тут подойти к нему какому-нибудь бродяге и сочинить самую неправдоподобную историю о своем бедственном положении, как наш добрейший и доверчивый директор немедленно раскошеливался, и жизнь бродяги по крайней мере дня на два была обеспечена. Мягкосердечие директора было так хорошо всем известно, что учителя и старшие ученики при виде подобного мародера, выпрыгнув из окна, старались не допустить его к директору. Подобные сцены часто происходили в нескольких шагах от доктора Стронга, а он, погруженный в свои греческие корни, расхаживал взад и вперед, совершенно не замечая того, что творится у него под носом.

Но вне своих владений, лишенный защиты, доктор Стронг был настоящей овцой, которую каждый мог стричь, сколько ему было угодно. С него, кажется, можно было снять даже сорочку. У нас в школе ходил забавный рассказ о том, как однажды зимой какая-то нищенка выпросила у него его гетры.

Завернув в них своего хорошенького ребенка, она ходила из дома в дом, прося милостыню. Инцидент этот наделал много шуму, ибо докторские гетры пользовались такой же известностью в городе, как и Кентерберийский собор[48]. Один доктор, говорят, не узнал своих гетр, и когда они несколько дней спустя висели у старьевщика с дурной репутацией, который менял старье на водку, то наш директор, проходя мимо, остановился у этих гетр и с интересом осматривал и ощупывал их, находя их лучше собственных.

Приятно было смотреть на доктора, когда он бывал со своей юной красавицей-женой. В его любви к ней чувствовалось столько отеческой нежности, что уж это одно говорило о том, что он прекрасный человек. Я часто видел их гуляющими вместе в саду, где зрели персики, и не раз случалось мне наблюдать за ними еще ближе, в кабинете или зале. На меня всегда производило впечатление, что миссис Стронг очень заботится о своем муже и очень любит его, тем не менее мне не верилось, чтобы юная красавица могла быть особенно увлечена греческим словарем. Отрывки его доктор всегда носил или в кармане, или в подкладке своей шляпы и, повидимому, во время прогулок знакомил жену с их содержанием.

Я часто видел миссис Стронг. Во-первых, я имел счастье сразу понравиться ей в то самое утро, когда мистер Уикфильд привел меня к ее мужу, и она с тех пор всегда была добра и внимательна ко мне, а во-вторых, она очень любила Агнессу и часто бывала у нас. В ее отношениях с мистером Уикфильдом все время чувствовалась какая-то натянутость; мне даже казалось, что она побаивается его. Бывая у нас вечером, она никогда не хотела, чтобы мистер Уикфильд провожал ее, а всегда убегала со мной. Подчас, бывало, мы весело несемся через пустынный соборный двор, и вдруг неожиданно натыкаемся на Джека Мэлдона. Помнится, что, встретив нас, он всегда бывал удивлен.

Мать миссис Стронг была дамой, приводившей меня в восторг. Имя ее было миссис Марклегем, но у нас в школе прозвали ее «Старым Полководцем» — за искусство, с которым она водила на доктора Стронга полчища своих родичей. Это была маленькая женщина с пронзительными глазами. В торжественных случаях она неизменно появлялась в чепце, украшенном цветами и двумя бабочками, как бы порхающими над этими цветами. Уверяли, что этот чепец был привезен из Франции, так как он мог быть творением только этой изобретательной нации. Но я знал лишь одно, что знаменитый этот чепец фигурирует на всех вечерах, где появляется миссис Марклегем, куда она обыкновенно приносит его с собой в корзиночке индусской работы; знал я также, что бабочки на этом чепце обладают способностью непрестанно колыхаться и что они, как трудолюбивые пчелки, увиваются вокруг доктора Стронга, словно около цветка, с которого они обильно собирают мед и воск. Мне самому пришлось однажды вечером наблюдать, с каким искусством Старый Полководец производил свои операции.

У доктора Стронга была маленькая пирушка по случаю отъезда в Индию Джека Мэлдона. Мистеру Уикфильду удалось-таки пристроить его. Случайно это совпало с днем рождения директора. Мы в этот день были освобождены от занятий. Утром мы преподнесли доктору Стронгу подарки, наш старшина произнес от имени всех учеников поздравительную речь, а потом мы кричали нашему директору «ура», пока сами мы не охрипли, а он не расчувствовался до слез. И вот вечером мы втроем — мистер Уикфильд, Агнесса и я — как личные его друзья, отправились к нему на чашку чая.

Мы уже застали там Джека Мэлдона. Миссис Стронг в белом платье с алыми лентами играла на рояле, а Мэлдон, склонившись к ней, переворачивал ноты. Когда миссис Стронг обернулась, чтобы, приветствовать нас, мне показалось, что ее чудесный цвет лица не так ослепителен, как всегда, но хороша она была поразительно.

Когда все мы уселись, матушка миссис Стронг, обращаясь к своему зятю, сказала:

— Я как-то до сих пор позабыла поздравить вас, дорогой доктор. Примите же теперь мои искренние поздравления по поводу дня вашего рождения и горячие мои пожелания, чтобы вы еще много, много раз праздновали этот день.

— Благодарю вас, мэм, — ответил доктор.

— Да, желаю вам еще много, много счастливых лет, — повторил Старый Полководец, — и желаю это не только для, вас самих, но также ради Ании, ради Джека Мэлдона, ради многих других… Знаете, Джек, мне кажется, будто все это было вчера: вы совсем маленький мальчуган, на голову ниже Копперфильда, по-детски влюблены в Анни и объясняетесь ей в любви — в огороде, за кустом крыжовника…

— Мама, милая, право, не стоит теперь об этом вспоминать, — взмолилась миссис Стронг.

— Что за вздор, Анни! — ответила мать. — Если вы теперь, будучи старой замужней женщиной, краснеете, слыша о своем детском романе, то когда же не будете вы краснеть из-за этого?

— Анни — старая! — воскликнул Мэлдон. — Да что вы!

— Да, Джек, старая, не по годам, конечно, — могла ли бы я когда-нибудь сказать это относительно двадцатилетней женщины! — Но старая по своему положению, как жена доктора. И ваше счастье, Джек, что ваша кузина — жена доктора. Вы нашли в нем доброго, влиятельного друга, который, предсказываю вам, будет еще добрее, если вы заслужите это. У меня лично нет ложного самолюбия, и я всегда, не колебясь, откровенно говорю, что некоторые члены нашей семьи нуждаются в друге и покровителе. Вы сами, Джек, из их числа.

Тут доктор Стронг, по своей доброте душевной, замахал рукой, как бы показывая, что об этом не стоит говорить и что он хочет избавить Джека Мэлдона от дальнейших воспоминаний об оказанных ему благодеяниях. Но миссис Марклегем, пересев на стул рядом с доктором и кокетливо опустив свой веер на рукав его сюртука, продолжала:

— Нет, нет, дорогой доктор, вы уж простите меня, если я так распространяюсь на этот счет, но это потому, что я умею глубоко чувствовать. У меня это просто навязчивая идея, — я считаю, что вы являетесь для нас положительно благословением, ниспосланным небом. Да! Ваш брак с Анни — величайшее наше счастье!

— Чепуха! Чепуха! — заметил доктор.

— Нет, извините, вовсе не чепуха, — настаивал Старый Полководец. — Здесь мы все свои люди: ведь мистер Уикфильд наш такой дорогой, верный друг. И вы меня не заставите молчать. А то, знаете, я воспользуюсь своими правами тещи и хорошенько проберу вас. Человек я прямой и откровенный. То, что я говорю в настоящую минуту, я сказала вам и тогда, когда вы так ошеломили меня. Помните, до чего я была удивлена, услыхав, что вы делаете Анни предложение? В сущности, тут ничего не было необыкновенного, даже смешно говорить об этом. Вы были приятелем ее бедного отца, знали Анни шестимесячным, грудным ребенком, и я просто не думала о вас как о женихе. Видите, этим и объясняется мое удивление.

— Да, да, — добродушно заметил доктор. — Этого, право, не стоит вспоминать.

— Но я не забываю этого, — проговорил Старый Полководец, кокетливо закрывая своим веером рот доктора Стронга. — Ничего я не забываю Я нарочно припоминаю все это для того, чтобы вы могли меня опровергнуть, если я ошибаюсь. Но вот тут я и переговорила с Анни, сказала ей: «Дорогая моя, у меня был доктор Стронг, он любит вас и предлагает вам выйти за него замуж». Оказала ли я при этом какое-либо давление? Нет! Я только спросила дочку: «Сейчас же скажите мне истинную правду, свободно ли ваше сердце?» — «Мама, — ответила она мне плача, — я так молода, что сама не знаю, имеется ли вообще у меня сердце». — «Ну, значит, вы можете быть уверены, что сердце ваше свободно, — ответила я ей. — Во всяком случае, дорогая моя, доктор Стронг волнуется, и ему надо что-нибудь ответить. Нельзя оставлять его в неизвестности». — «Мама, — продолжая плакать, спросила меня Анни, — неужели он без меня не может быть счастлив? Если это так, то я настолько уважаю и ценю его, что кажется, готова дать свое согласие». Вот так это и уладилось. И только тогда, заметьте, — не раньше, я сказала: «Анни, доктор Стронг будет не только вашим мужем, но и заменит вам покойного отца. Он станет главой всей нашей семьи. Умом его мы будем жить, он даст нам положение, средства, — словом, он будет для нас благословением небес».

В продолжение всей этой речи ее дочь сидела молча и неподвижно, опустив глаза в землю. Мэлдон, также потупив взоры, стоял подле нее. Когда Старый Полководец наконец остановился, дочь тихо, дрожащим голосом спросила:

— Надеюсь, мама, вы кончили?

— Нет, дорогая Анни, — ответил Старый Полководец, — я не совсем кончила. Раз вы меня спрашиваете, дорогая моя, я и говорю нет, не кончила. Мне надо еще пожаловаться на ваше несколько холодное отношение к своему собственному семейству, а так как жаловаться на вас вам же самой совершенно бесполезно, то я жалуюсь вашему супругу. Теперь, дорогой доктор, посмотрите-ка на свою глупенькую женушку…

Когда доктор Стронг с простодушной, милой улыбкой повернул свое доброе лицо к жене, голова ее опустилась еще ниже. Я обратил внимание на то, что мистер Уикфильд также посмотрел на нее, и посмотрел очень пристально.

— Когда, как-то на днях, я сказала этой гадкой девочке, — шутливым тоном продолжала маменька, кивая головой и указывая на дочь веером, — что ей надо было бы, или, вернее сказать, она обязана была бы сообщить вам об одном нашем семейном деле, то она отказалась наотрез, ссылаясь на то, что сообщить вам об этом деле было бы равносильно просьбе, а просить ей у вас, при вашем великодушии, значит всегда получить.

— Нехорошо, нехорошо, Анни, дорогая, вы этим лишили меня удовольствия, — заметил доктор Стронг.

— Представьте, я говорю ей почти то же! — воскликнула маменька. — А теперь, дорогой доктор, зная, как она на это смотрит, я, когда понадобится, сама к вам буду обращаться.

— И доставите мне этим удовольствие!

— Правда?

— Ну, конечно!

— Тогда принимаю это к сведению — уговор дороже денег, — заявил Старый Полководец.

Добившись того, чего она, видимо, домогалась, мамонька похлопала своим веером несколько раз по руке доктора (предварительно поцеловав этот веер) и с торжествующим видом отретировалась на свои прежние позиции.

Вскоре стали собираться гости. В числе их были два учителя нашей школы и Адамс. Разговор сделался общим. Естественно, заговорили о Джеке Мэлдоне, о его путешествии, о стране, куда он отправляется, о его планах и видах на будущее.

Мэлдону предстояло этим же вечером после ужина ехать на почтовых лошадях в Грэвсенд, где стоял на якоре корабль, который должен был на следующего же утро уйти в Индию. Мэлдону предстояло пробыть там, не помню уж хорошенько, сколько лет, и только болезнь или отпуск могли временно позволить ему вернуться. Помнится, что после долгих обсуждений пришли к заключению, что Индия незаслуженно пользуется дурной репутацией; ее же можно упрекнуть только в том, что там имеется пара тигров, да еще порой, около полудня, бывает немного жарко. Что касается меня, я видел в Джеке Мэлдоне современного Синдбада[49] и уже воображал, как он, став закадычным другом всех индийских раджей[50], будет восседать под балдахином, покуривая литую золотую трубку, которая, если ее вытянуть, будет в милю длиной…

Миссис Стронг прекрасно пела. Я это знал, так как мне часто приходилось ее слышать, когда она певала для себя. В этот же вечер, не знаю почему, смутило ли ее большое общество, или она была не в голосе, только ничего у нее не клеилось. Пробовала она было спеть дуэт с Мэлдоном, но не в силах была даже взять первой ноты. Потом она пыталась петь одна и даже мило начала, но сейчас же голос у нее сорвался, и она, совсем убитая, склонила голову над клавишами. Добрейший доктор заявил, что у его жены нервы не в порядке, и, чтобы вывести ее из затруднительного положения, предложил гостям сыграть в карты, хотя сам он в этом смыслил не более, чем в игре на тромбоне[51]. Я заметил, что Старый Полководец сейчас же стал опекать зятя: она назначила его своим партнером и немедленно отобрала в свое ведение все имеющиеся в докторском кармане серебряные деньги. Игра наша шла очень весело, и этому немало способствовали промахи доктора, — он играл плохо, несмотря на бдительность бабочек, все время в смятении порхавших над головой Старого Полководца.

Миссис Стронг отказалась играть в карты, сославшись на нездоровье. Ее кузен Мэлдон тоже уклонился от этого, ибо, по его словам, ему надо было еще укладываться. Однако он недолго занимался этим; вскоре он вернулся в зал, сел на диван подле своей кузины, и они принялись разговаривать. Время от времени миссис Стронг поднималась с дивана, подходила к мужу, заглядывала в его карты и давала ему советы, как играть. Наклоняясь к мужу, она была очень бледна, и мне показалось, что когда она указывает на карты, пальцы ее дрожат. Но если это и было так на самом деле, то доктор, осчастливленный ее вниманием, ничего не замечал.

⇐ Предыдущая 44 45 46 47 484950 51 52 53 Следующая ⇒