ДВА ГОДА СПУСТЯ 10 страница

– Я понимаю, проект еще не завершен. Но те перемены, которые я вижу в кафе, меня вдохновляют. Чтобы и вы не теряли далее вдохновения, примите аванс.

Софочка зарумянилась. В течение получасовой беседы держала конверт в руке и не знала, куда его деть: так сильно смущалась. Да, она на славу потрудилась и заслужила вознаграждение, но было непривычно впервые в жизни получать зарплату. Кроме того, потрясла и фантастическая новость от работодателя: Николай заявил, что его приятель оценил интерьер и не против воспользоваться ее услугами для оформления пентхауса на продажу.

Дома пересчитала деньги и от волнения закусила губу: она не ожидала столь щедрой оплаты. Но в большей степени эффект был не столько в сумме, сколько в осознании того, что Софа заработала ее своим умом! «Значит, я могу сама себя обеспечивать!» – захотелось открыть окно и закричать, сообщить об этом миру, порадовать бредущих по тротуарам прохожих. Новое ощущение приятно покалывало в области груди чуждым ранее словом «независимость». И пускай ее знакомые и подруги осуждающе фыркают и крутят пальцем у виска, она не расстроится. О нет, девушка не забыла центральное правило гламурных дев – «наслаждайся». Наоборот, возвела его в ранг закона, поправка к которому гласила: наслаждение не исчерпывается массажем, шопингом и дискотеками.

Соловьиная трель расплескалась по квартире. Софочка хмыкнула: гости нынче не планировались. Посмотрела в дверной глазок. Леопольд Львович переминался на лестничной площадке, сжимая огромный букет белых роз. Села на пуфик у порога. Мужчина звонил и звонил. Сдалась. Открыла.

– Муся, я хочу отвезти тебя кое‑куда. Ненадолго. Не спорь, – в его голосе не было всегдашней игривости.

Серьезность мужчины удивила. В нем словно произошла перемена: крохотная, как запятая в предложении «Казнить нельзя помиловать», но неимоверно важная, как итоговый смысл.

Не посмела отказаться. Через час они сидели на 34‑м этаже элитного отеля на Космодамианской набережной, в самом высоком баре Москвы, и взирали сквозь стеклянные стены на вечерний город. Змеиные тела автострад переливались золотом, словно чешуя бажовского полоза, а река чернела заполненной нефтью траншеей и втекала в свинцовое небо. Софа ковыряла лангуста, обмакивала кусочки в соус на основе чернил каракатицы и слушала собеседника. Тот приободрился, не встретив сопротивления пафосным речам.

Хрупкая официантка в коричневом платье с разрезом на боку, обнажавшим резинку чулок и кусочек голого бедра, бесшумно наполнила бокалы красным вином и удалилась.

– И я дарю тебе столицу, – закончил любовник.

– Лепа. я больше не могу быть вместе с тобой, – девушка пригубила спиртное и поставила фужер на стол.

– На что ты намекаешь, Мусенька?

– Я не намекаю. Давай расстанемся, – произнести эти слова оказалось не так уж сложно, как представлялось. – Спасибо тебе за все. Мне было с тобой хорошо, правда. Ты чудесный. Но…

– …я тебе безразличен?

– Нет. Не безразличен. Но я тебя не люблю.

Мужчина выдохнул:

– Не страшно! Моей любви хватит на двоих. Не отталкивай мои чувства и живи припеваючи!

– Лепа, прости. Меня тяготит твое внимание. Я не хочу его. Дай мне неделю, чтобы я сняла себе квартиру…

– Нет.

– О'кей. Перееду сегодня же.

– Не отпущу тебя.

– Я пойду, – сделала попытку встать. Он удержал ее за руку.

– Ты уходишь к другому?

– Нет.

– На что ты будешь жить?

Софочке надоел разговор. Почему нельзя расстаться по‑дружески? Зачем обязательно выяснять отношения, оправдываться, ругаться?

– Справлюсь.

– Я тебя подвезу, – сказал спокойно, совладав с яростью. Нельзя терять девочку, никак нельзя. Ему не двадцать лет, чтобы менять любовниц как перчатки. В его возрасте начинаешь привязываться. Она юная, ее можно понять. Пусть побесится. Не запирать же в клетку. Помыкается и вернется. Он будет великодушным и примет ее с распростертыми объятиями. Ах, не забыть про щедрый жест, чтобы впечатлилась.

Подъехав к дому, Леопольд Львович растянул рот в улыбку страдальца, не хватало тернового венка на голове и деревянного креста за спиной:

– Не ищи жилье, квартира твоя.

Полночи Софочка дорисовывала сюжет для Андрея. Утром написала ему sms, что его заказ готов. Немов не стал затягивать и вечером нагрянул в гости. Уселся на диван, закинув ногу на ногу, и вопросительно поглядел на хозяйку. Та подошла к мольберту в центре комнаты и сдернула с него белый тюль, одновременно включая пультом музыкальный центр, заранее отобранную композицию, которая должна была подчеркнуть настроение картины. Тишину взорвала надрывная песня группы «Nickelback».

…This is how you remind me

Of what I really am…

Неизвестно, какого размера было помещение: стены терялись во мраке. Свет выхватывал один угол. На границе света и тени стоял человек. Его правая половина сливалась с чернотой, а левая выделялась четко, как на качественном фотоснимке, – можно было разглядеть капельки пота на голом торсе и причудливую татуировку над соском. Лица не видно – мужчина отвернулся в темноту, оставив для обзора мощную шею и коротко стриженный затылок. Казалось, еще секунда и герой или появится полностью, или окончательно исчезнет. Сжатый кулак выдавал решимость и напряжение, но человека словно что‑то удерживало на прежнем месте, заставляя исполнять чей‑то негласный запрет на любое движение.

Черный цвет сгущался книзу холста, при этом теряя однородность, будто покрывался пятнами. Андрей вперил в них пристальный взгляд, и похолодел от ужаса: пятна красноватого оттенка сложились в слово «желание». Поморгал. Мираж пропал.

…This is how you remind me

Of what I really am… ‑

прозвучал последний аккорд песни.

– Соня…

Софочка затаила дыхание. Немов кашлянул.

– Неожиданная картина. Объяснишь подтекст?

– Честно, я собиралась нарисовать одно, а получилось другое. И ума не приложу, как объяснить.

– А название у произведения есть?

– Разве ты не прочитал внизу? Я алым по черному написала. Желание.

– Чье?

Девушка пожала плечиком:

– Наверное, твое.

– Я хочу мужчину? Рассмеялась:

– Это же образ!

– Действительно, – согласился Андрей и мысленно укорил себя за впечатлительность. Нельзя так много думать о предстоящем событии – даже в случайных малозначительных вещах начинают чудиться великие совпадения и тайные смыслы. Ну, картина. Да, талантливая. Удачная песня усилила эффект. Пять баллов художнику.

Софа с трудом удерживала на губах беспечную улыбку, тогда как сердце сжималось от страшного предположения: не понравилось, ему не понравилось. Будто обвиняемый в зале суда, ждала момента, когда молоточек стукнет по кафедре и бесстрастный судья огласит приговор. Но судья молча взирал на холст. Она была близка к обмороку, когда он, наконец, заговорил:

– Покажи мне свои детские фотографии.

«Покажи, как ты раздеваешься», «Покажи, как ты умеешь доставлять удовольствие», – такие просьбы ей доводилось слышать от мужчин. Но детские фотографии? Встала на стул, дотянулась до верхней полки и достала альбом. Присела рядом. Шелковый халатик не скрывал ее загорелые коленки. Андрею захотелось накрыть их ладонями. Он перевернул первую страницу.

– Ты рыжая?

Вот чего Софа опасалась! Как пошло развенчался миф о природности ее белокурых локонов!

– Тебе идет.

– Да?

– Да.

Не нашла, что ответить, и прокомментировала следующий снимок:

– Это я в десять лет, за школьной партой.

– Перед тобой раскрытый учебник и ты держишь ручку, словно собираешься писать прямо на печатной странице. Занятная композиция.

– В такой позе фотограф снимал всех. Видимо, был пьян.

– Я всегда ненавидел фотографироваться, – признался Немов.

– Почему?

– Меня заставляли улыбаться.

– Мне нравится, когда ты улыбаешься, – сказала и спохватилась: не слишком ли откровенно? Добавила: – Но я не буду тебя заставлять.

Гость рассмеялся. Она тоже. Андрей открыл форточку, стало прохладно. Софа принесла из спальни тяжелый шерстяной плед.

Они сидели, укутавшись, касаясь друг друга плечами. Беседа текла приятным журчанием лесного ручья. Девушку переполняло счастье. Мужчина, который долго был чужим и далеким, неожиданно превратился в родного и близкого. Она жадно впитывала ощущение уюта, боясь, что оно разрушится при неправильном слове или неверном жесте и больше не вернется. А он говорил. Говорил без остановки, поддавшись приступу коммуникабельности, чего не случалось уже давным‑давно. Рассказывал про работу, про погоду, про то, что наведывался в «Чикаго‑блюз кафе» и оценил руку мастера, что давно не ездил отдыхать, что никогда не был на Крайнем Севере, а там чистый и свежий воздух, что в горах Сьерра‑Невада в Северной Америке растут самые высокие на планете деревья… Нес ахинею и наслаждался отсутствием болезненных дум.

Софочка изредка задавала вопросы: каждый последующий интимнее предыдущего, но это не смущало ни ее, ни его. Потом мимоходом заметила, что рассталась с кавалером. Немов сделал вид, что не расслышал, но известие подействовало отрезвляюще. «Что я тут делаю? Какого черта?» Меньше всего ему нужна привязанность малолетней девицы, которую по непонятным для него самого причинам он не хотел обижать.

– Ладно, мне пора.

Собеседница взмолилась:

– Побудь еще! Рано же…

– Лучше рано, чем поздно.

– Когда ты настоящий?

– Прости? – не понял Андрей.

– Ты бываешь абсолютно разным, почти противоположным: циничным и душевным. Когда именно ты притворяешься?

– Ах, Соня, во мне живут две крайности, и они раздирают, мучают. Иногда ночами я не могу уснуть от чудовищных сражений ангелов и демонов, поселившихся в моей душе и не способных примириться, – Немов не стал ломать комедию и далее, расхохотался. – Шутка. Соня, не гляди на меня, как спаситель на грешника. Хотя, вероятно, тебя умиляет осознание того, что у тебя чувствительная натура. Но, знаешь ли, то, что многие называют добрым сердцем, на самом деле является слабыми нервами. Закаляй их.

Мужчина взял холст аккуратно, чтобы не размазать невысохшие краски, и направился в коридор. Остановился.

– Кстати, сколько я тебя должен? – полез в карман за бумажником.

– Что?

– Сколько денег я должен за картину?

Подбородок задрожал, Софа поморгала, чтобы удержать слезы:

– Это же подарок…

Кивнул. Вышел. На лестничной площадке выругался: «Избиение младенцев, блядь!» Замер в нерешительности: может, вернуться? Вызвал лифт. Нажал на кнопку первого этажа. Машину вел агрессивно, несколько раз чуть не врезался. Если бы кто‑то затеял разборки, он бы точно устроил драку. Был очень зол.

Дома прислонил картину к стене, напротив поставил стул, сел. Курил, стряхивая пепел в сложенную ковшиком ладонь, изучал изображение. Затем вымыл руки, включил компьютер. Сосредоточиться на работе не получилось. Метель за окном отвлекала. Немов уткнулся лбом в стекло и долго смотрел, как бесился ветер, рвавший в клочья снежную пелену.

Ночью ему снились кошмары.

ГЛАВА 26

Били профессионально, не оставляя синяков. Давали короткую передышку на час‑два и снова били. Размеренный ритм и четкая последовательность. Сначала Крайтон вздрагивал от звука открывавшейся двери, предвещавшего новую порцию боли. Потом перестал. Ему никогда не выбраться из тюрьмы. Незачем цепляться за уплывающее проявление свободной жизни – привилегию изменять ситуацию. Он умрет в карцере, и последнее, что увидит, – облезлый потолок одиночной камеры. Если, конечно, они не выключат свет…

Кто‑то из великих сказал, что физическая боль уменьшает моральную. Этот клоун наверняка ни разу не испытывал ни то ни другое, поскольку его вывод абсурден. Телесные страдания провоцируют душевные, умножают, раздувают до невероятных размеров. В какой‑то точке две муки сливаются в одну гигантскую, которая, подобно злокачественной опухоли, грозит разрушить личность. Томас мечтал бы о смерти, как о простейшем избавлении от длительной агонии, если бы не одно обстоятельство: здесь на земле есть два человека, нуждающихся в его заботе. И он обязан что‑то придумать.

– Малыш, перемена закончилась, пора начинать урок! – голос раздался совсем близко, словно кто‑то специально нагнулся и проорал в ухо.

Узник не оторвал взор от пола. Он устал смотреть на лица палачей в попытке уловить в них тень сочувствия, а следовательно, и надежду на свое спасение.

– Ну как? Нравится?

Крайтон ощутил вкус крови во рту. Жаль, что он не вампир, – пребывал бы в постоянной эйфории, питаясь собственными эритроцитами.

– Гляньте‑ка, он улыбается! Пройдемся по печени?

Каждая задача имеет решение.

На Хеллоуин Мэдди нарядила Тину в костюмчик бабочки. Желтое брюшко, прозрачные крылышки с синим узором. Крохотная, беззащитная бабочка. «Господи, я, верно, заслужил этот ад. О'кей, я принимаю. Слышишь? Я принимаю! Но умоляю, прежде чем похоронить меня в застенках, дай шанс спасти дочь!»

Двое надзирателей держали его за локти, заломив их за спину, двое поочередно наносили удары. Томас сгибался, корчась от спазмов в животе. Ему позволяли отдышаться, а затем били в солнечное сплетение. Сколько времени прошло с тех пор, как его арестовали? Неделя? Месяц? Возможно, он провел здесь всю жизнь с самого рождения. А воспоминания о существовании вне тюрьмы – ничто иное, как галлюцинации воспаленного сознания.

– Ладно, парни, хватит. У него через три часа встреча с адвокатом, пусть очухается. Давайте в душ его.

Беседа с начальником тюрьмы успокоила Дональда Хоука. Мистер Блэквуд заявил, что к подследственному XR1070 применяются крайние меры воздействия, дабы принудительно изменить его нрав на более покладистый. Блэквуду стоило верить. Он человек неглупый, выгоду свою никогда не упустит. С ним приятно иметь дело, он всегда добросовестно отрабатывает деньги.

В комнате для свиданий адвокат разнервничался. Теребил лацкан пиджака и косился на дверь. Она распахнулась. Охранник втолкнул заключенного и покинул помещение,. Хоук кинул беглый взгляд: переломов нет, лицо не разбито. Качественная работа.

– Здравствуйте, – Дональд приподнял уголок рта.

Крайтон облокотился на стену, чтобы не упасть.

– Пришел развести руками и напомнить, что ничего нельзя сделать?

Адвокат хмыкнул и поправил галстук:

– Почему же ничего? Если вы не забыли о моем предложении…

– Знаешь, я, пожалуй, соглашусь.

Хоук готовился к длинной утомительной беседе и не ожидал столь быстрого положительного ответа. На всякий случай переспросил:

– Что, простите?

– Сыграю в спектакле. Только…

– Только? – юрист навострил уши. Томас выдержал паузу:

– Я хочу сто пять тысяч долларов.

– Сто пять тысяч долларов? – изумленно повторил собеседник.

– Я догадываюсь, Дональд, что ты непростой парень. Ты ведь в курсе, как тут со мной обращаются? Конечно, в курсе. Наверно, ты же и поспособствовал. Так вот. Я не удовлетворюсь меньшей суммой, что бы со мной ни делали.

Мужчины встретились глазами. Молчаливая дуэль стоила сотни слов. Хоук понял, что Крайтон серьезен. Очень серьезен. И не изменит решения, даже если его будут препарировать наживую. Адвокат вышел из комнаты.

Вернулся через четверть часа, сжимая в руке сотовый телефон. Звонил заказчику в Россию. Тот отреагировал мгновенно. «Да». Хм. Эти двое друг друга достойны.

– Тебе заплатят ровно сто пять тысяч.

Подозрение, мучившее Крайтона, превратилось в твердую уверенность. Он унял дрожь и хрипло сказал:

– Деньги необходимо перевести на счет моей жены. Я должен убедиться, что она их получила.

– Вы убедитесь.

– Отлично.

– Теперь обговорим детали.

Беседа заняла полчаса. Мероприятие намечено на среду. С настоящего момента Томаса оставят в покое, он получит полноценный отдых и питание. Помышлять о побеге бесполезно – усиленная охрана будет дежурить у его камеры круглосуточно. В назначенный час его привезут в специальное место. Никаких резких телодвижений, никакой импровизации, строго по сценарию.

Адвокат шумно вздохнул:

– Вы понимаете, спектакль не должен быть сорван. В противном случае пострадаете и вы, и ваша семья. Но если действо пройдет гладко, то все останутся в выигрыше.

Томас не отвечал, и мужчина порывисто встал со стула:

– Что ж, тогда до встречи.

Он направился к двери, и уже было взялся за ручку, как услышал тихий вопрос:

– Меня убьют на самом деле, ведь так? Хоук замер, чувствуя, как за секунду подскочило давление. Произнес не оборачиваясь:

– На вашем месте я предпочел бы думать иначе.

– Спасибо, что не солгал.

Конвоир задерживался. Крайтон сел на пол. Каждая задача имеет решение. И он его нашел.

ГЛАВА 27

Все так просто. Чертовски просто. Андрей еще раз взглянул на билет: вылет сегодня вечером из Шереметьево‑2. Прилет в Нью‑Йорк, пересадка на рейс до Чикаго. Хорошо, что у него открытая многократная американская виза и не нужно околачиваться в посольстве. На работе взял недельный отпуск – не знал точно, на сколько суток затянется вояж. Может, все свершится в первый же день, а может, во второй или третий. Хотя представитель клуба заверил, что ждать не придется. Еще бы. За такие‑то деньги!

Когда ему озвучили размер дополнительной суммы, Немов удивился: она явно превосходила разумные пределы. Подобная трата была бы чрезмерной. Однако не ради этого ли события он трудился не покладая рук? Глупо менять коней на переправе. Он согласился. Перевел сто пять тысяч долларов, существенно опустошив свой банковский счет. Что ж, полетит обратно в эконом‑классе, какая разница.

Достал дорожную сумку из шкафа, стал собирать вещи. Деловой костюм, джинсы, две рубашки, свитер, носки. Пять минут, и багаж готов. Встал перед зеркалом, внимательно изучая отражение. Останется ли оно прежним, или осуществленная мечта наложит характерный отпечаток? Добавит лишнюю морщину или придаст глазам меланхолический блеск? Заметит ли кто‑нибудь произошедшую перемену? Впрочем, откуда сей сентиментальный настрой? Еще всплакнуть, аки девица перед алтарем, и можно никуда не ехать, а сразу убить себя об стену. За малодушие.

Андрей взял со столика свежую газету, приобретенную утром в киоске. Это периодическое издание не значилось в его личном списке «обязательно к прочтению». Купил исключительно из‑за лаконичной заметки на первой полосе, первые строчки которой гласили, что по статистике 91 процент мужчин и 84 процента женщин хотя бы единожды намеревались лишить жизни другого человека, тогда как сделать это сознательно способны только два процента населения.

Он войдет в два процента.

Мобильный насмешливо крякнул и выстрелил истеричной мелодией. Звонила Соня. Предлагала завтра пересечься. Сказал, что не получится, ибо он уезжает. Куда? Хм… Неважно куда, важно, что он не вернется. Точнее, вернется не он. Или не совсем он. Немов усмехнулся собственному идиотизму. Последние пару недель он не тянул на титул «Мистер Адекватность».

Софочку испугала его путаная речь. После гадкого расставания в прошлую встречу девушка прорыдала полночи, обидевшись на жестокие слова. Решила, что ему больше не позвонит. Довольно унижаться. Ей было чем заняться. Поруководила завершающей стадией работ в кафе, почитала книгу в обед и вечером, навестила родителей (то‑то они обрадовались), оплатила курсы дизайнерского мастерства… Спустя два дня опять всплакнула: от острого желания поговорить с Андреем. И вот, пожалуйста, он сообщает, что улетает из Москвы! А ведь ей нужно так много ему сказать!

– Нет, Соня, мы не увидимся сегодня.

– Почему? На часик!

– Я не хочу, – честно признался мужчина. С недавних пор барышня оказывала на него странное влияние. Будоражила. Будила эмоции. Плохо: он терял самообладание и уравновешенность. Лучше не рисковать.

– Тогда выслушай меня.

– Пять минут.

– Тебе снятся необычные сны? – ни с того ни с сего спросила Софочка.

– Я их не запоминаю.

– А я часто вижу… Интересные, будто кино.

– Какого жанра? – съязвил собеседник.

Не обратила внимания на его вопрос и продолжила:

– Вчера снилось: я ныряю в стоячий омут. Или болото. Разумеется, я понимала, что прыгать туда глупо, но мне было необходимо нырнуть и зачерпнуть немного тины со дна. Без понятия для чего. Я ощущала, что обязана вытащить горсточку тины на поверхность! Было страшно, неприятно и казалось, что я не справлюсь. Захлебнусь. Но я все‑таки вынырнула. Когда выплыла, разжала ладонь. А в ней была крохотная бабочка. Желтая. С синими узорами на крылышках. И она улетела.

Мужчина хмыкнул, не зная, как реагировать.

– Но вообще я хотела сказать тебе другое, – девушка набрала в легкие воздуха. – В общем…

Бортпроводница нагнулась в вежливом полупоклоне: не угодно ли сэру выпить? Угодно. Виски со льдом. Андрей надел наушники и уставился в экран телевизора. Транслировался занудный фильм, какая‑то семейная мелодрама, концовку которой было легко предсказать в самом начале. Но клонированная продукция голливудского кинематографа была занятнее, чем неподвижный белый пейзаж в иллюминаторе.

Немов спокойно относился к полетам. Для него самолет был обычным средством передвижения – как автомобиль или велосипед – просто более быстрым. Люди, панически трусившие полетов, вызывали у него некоторую долю недоумения. Из‑за чего переживать? Из‑за возможной катастрофы? Люди же не настолько глупы, чтобы бояться самого факта смерти. Скорее, это страх предвосхищающих ее моментов – боли и мучений. При падении воздушного судна мозг пассажира отключится раньше, чем лайнер вонзится в землю. Смерть будет мгновенной. Никаких страданий. Оп‑па! И ты на другом свете. И тебя ничто не волнует. Отличное решение насущных проблем. И, спрашивается, чего было бояться?

Мужчина отхлебнул виски. В нынешней ситуации он тем не менее расстроился бы, узнай наверняка, что случится авиакатастрофа. Жаль было бы исчезнуть, так и не испытав вожделенного состояния хладнокровного убийцы.

Стюардесса с загадочной улыбкой, адресованной лишь ему одному, открыла столик и поставила ужин, прошептав «приятного аппетита». Потом то же проделала по отношению к сидевшему позади толстяку с бакенбардами: загадочно улыбнулась, открыла столик и поставила ужин. Элегантная ярко‑красная униформа с кокетливо торчавшим из нагрудного кармашка золотистым платочком подчеркивала ее ладный стан. Бортпроводница плавно переступала на высоких каблуках, поблескивая чашечками обтянутых нейлоном коленей.

В детстве, когда Андрюша летал с родителями к Черному морю, стюардессы казались взрослыми принцессами, выдающимся умом и безупречной красотой заслужившие право по‑хозяйски прохаживаться по самолету при горящем табло «Пристегните ремни». Также совершенно ясно было и то, что дамы обладали телепатическими способностями. Ибо какой бы пассажир ни нажал «вызов», они безошибочно угадывали кто. Подростковый кризис изменил восприятие: бортпроводницы – обычные официантки, им стоило посочувствовать по поводу неудобного места работы и собачьих обязанностей вечно быть на побегушках.

Немов оттянул воротник рубашки. Душно. Покрутил вентилятор, усилив приток воздуха. Пассажиры спали.

Десять часов тянулись медленно. Уже не верилось, что самолет когда‑нибудь совершит посадку в аэропорту Джей Эф Кеннеди. Совершил. В Нью‑Йорке Андрей никогда не бывал, зато Бостон и Детройт посещал неоднократно: участвовал в международных конференциях. Неплохо было бы съездить на пресловутый Манхеттен и прогуляться под тенью статуи Свободы. Время не позволяло подобную роскошь. Второй рейс через три с половиной часа.

Проследовал на таможенный контроль. Агент иммиграционной службы указал, к какому из пронумерованных окошек подойти. Ответил на стандартные вопросы. Вручил таможеннику декларацию, прошел по зеленой стрелке. Регистрация. И еще малость – три часа на высоте одиннадцать тысяч метров. Заставил себя задремать.

Приземлившись, до здания аэропорта лайнер катился несколько миль вдоль автотрасс. Земля в черте города Чикаго дорогая, и в целях экономии владельцы аэропорта О'Хара купили площадку для посадочных полос за городом.

Немов застегнул молнию на куртке: температура была минус 3 градуса по Цельсию. Прохладно, хотя и гораздо теплее, чем в Москве. Назвал таксисту адрес отеля, где забронировал номер. Тот уведомил:

– Это в центре, на Magnificent Mile, доберемся быстро, в такой поздний час пробок мало.

Машина мчалась по широкой набережной. Вид ночного Чикаго ошеломлял. Андрей завороженно смотрел по сторонам: справа зияла черная пропасть озера Мичиган, а слева высился ослепительно‑яркий частокол небоскребов, усыпанных горящими бриллиантами окон. Создавалось впечатление, словно природа и человек соревновались в мастерстве на фестивале искусств, выставив на обозрение свои выдающиеся творения. Урбанистическая агрессивность, блеск и шик небоскребов против спокойного, неброского, но подлинного величия Озера. Две противоположности в стремлении победить сошлись на поле боя так близко, что в какой‑то момент превратились в одно неразрывное целое, чья нелогичная гармония потрясала любого, впервые ступившего на землю города ветров и огней.

Мужчина был равнодушен к архитектуре. Вернее, воспринимал ее как данность. Тем удивительнее было внезапно нахлынувшее чувство упоения. Должно быть, он просто устал. Его нервы на пределе. Так всегда бывает перед финишной чертой. Сейчас он устроится в отеле и отдохнет, а утром снова будет в трезвом уме и возьмет неуместные эмоции под контроль.

Бодрый портье проводил новоприбывшего до номера, по дороге услужливо проинформировав:

– Вы выбрали самый лучший отель в городе. Мы в самом сердце Мичиган Авеню, где сосредоточены разнообразные достопримечательности. Десять минут пешком до Hancock Observatory и Water Tower, двадцать минут до House of Blues и Millennium Park, также рядом находится…

Немов не дал договорить, захлопнул дверь. Номер был дорогой. Но он стоил заплаченных денег. Не столько из‑за шикарного интерьера, сколько из‑за панорамы за окном. Задернул шторы, дабы перекрыть кислород нелепому восторгу. Плюхнулся на кровать прямо в одежде. Долго лежал, раскинув руки, пытаясь унять волнение. Понял: бессмысленно.

Вышел из отеля, постоял на улице, размышляя куда пойти. Авеню искрилась электрической радугой, приглашая в рестораны, казино, театры. Надел перчатки. Решил свернуть за угол и углубиться в даунтаун. Нарядные фасады зданий скрылись позади, и вскоре взору предстали иные сооружения: унылые, неуклюжие, однотипные. Прохожие попадались все реже, пока совсем не исчезли. Кому‑то другому пустынные улицы навеяли бы депрессивную подавленность, но Андрей с облегчением вздохнул: мрачные лабиринты успокаивали. Он брел бесцельно, не утруждаясь запоминать дорогу, не удивляясь соседству богатых, облицованных мрамором особняков и нищих лачуг с покосившимися крышами.

В одном из переулков скромно мигала вывеска бара «Монти и Фея». Покурил и зашел внутрь. У входа в зал стоял рослый рыжий вышибала – наверняка ирландец. Он окинул посетителя равнодушным взором и отвернулся. В баре было шумно, почти все столики были заняты, и лишь у стойки призывно выпятил пухлое круглое сиденье свободный стул. Немов сел и заказал виски.

Компания за соседним столиком громко обсуждала прелести стриптизерш, танцевавших на небольшой сцене. Двое приятелей справа беседовали о погоде. Первый сетовал, что «холодно, и проклятый ветер гонит с озера туман». Второй вяло отвечал местной поговоркой: «Не нравится погода в Чикаго? Подожди полчаса, и она поменяется». Слева ворковала парочка: очевидно, простоватый, но красноречивый мачо закадрил девицу непосредственно в баре. Он шептал ей в ухо комплименты, надеясь на бесплатный секс. Она хохотала и крутила прядку пегих волос.

Дородная официантка, пользуясь перерывом, продолжила разговор с барменом. Андрей прислушался. Речь шла о недавнем ограблении банка поблизости. Украли полтора миллиона долларов, расстреляв охранников.

– И новостей никаких нет. Разве что вроде один охранник все‑таки выжил, врачи постарались. Ты его не помнишь, Кайл? Он к нам часто наведывался. Пожилой, седой, пиво заказывал. Ко мне подкатывал!

Парень отрицательно покачал головой.

– Как же его… С ним еще Томми общался. То ли Клаус, то ли Паулс, – официантка вопросительно поглядела на бармена и поправила на груди беджик, на котором было написано «Жозефина».

– Полиция, кстати, схватила кого‑то на месте преступления. Не раскололи?

– Помилуй, откуда ж мне знать? – женщина взяла поднос и направилась в зал. В профиль она была гораздо симпатичнее. Родинка на щеке придавала ее лицу пикантность.

В помещении было накурено. Пахло спиртным. Посидел в баре около часа, понаблюдав за Жозефиной. Шарм у нее, определенно, имелся. Оставил щедрые чаевые, на прощание посмотрел ей в глаза прямым взглядом.

Ветер стих. Стеклянный купол ночного неба, покрытый инеем звезд, угрюмо нависал над городом. На улице царила тишина, какая бывает ночью в украинских хуторах, затерянных средь лесов. Ноги вынесли путника на East Harrison Street, где удалось поймать такси. Вернулся в отель, шатаясь от усталости. На автомате принял душ. В спальне расстелил постель и залез под одеяло. Перед тем как заснуть, в памяти всплыла последняя беседа с Соней и ее трогательное признание:

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒