Часть вторая 2 страница

– Schneller, schneller! Bring' MGSchützen um, er schlägt uns von hinten auf![5]

Кто‑то на бегу наступил на тело майора, тяжесть толчком притиснула Ольгу, она ткнулась щекой в жидкую грязь и, задыхаясь, мысленно молила о том, чтобы майора не столкнули с нее.

* * *

Большая группа фашистов, численностью до батальона, отрезанная от своих, пыталась пробиться на запад через леса. Для командира советского полка, по тылам которого пришелся удар, нападение группы немцев явилось серьезным событием. Он повернул против гитлеровцев один из батальонов и послал танки.

Для командира советской дивизии появление в тылу вражеского батальона было одним из эпизодов боевого дня. А командир корпуса генерал‑лейтенант Порошин просто принял к сведению доклад о мерах, принятых против немецкой группы. Подобные случаи происходили в полосе корпуса почти ежедневно. Где уж заниматься кучкой деморализованных немцев, когда совсем рядом – Берлин, когда войска корпуса все глубже вгрызаются в его пригороды!

Ближе к вечеру Порошину снова напомнили о вражеской группе. Оказалось, что немцы разбили на шоссе несколько грузовиков с противотанковыми снарядами и назавтра некоторые части могут остаться без боеприпасов. Прохор Севастьянович распорядился послать на тыловой склад еще пять автомашин и, мысленно представляя путь, который им нужно проделать, вдруг подумал о том, что в колонне, подвергшейся нападению, могла оказаться и Ольга! Ну, конечно, он ведь сам распорядился вызвать ее… И если она не задержалась с отъездом…

Порошин позвонил в штаб корпуса. «Да, – ответил ему помощник начальника штаба. – Приказание выполнено, Дьяконская отбыла в распоряжение опергруппы штакора в первой половине дня».

Прохору Севастьяновичу стало так душно, что он расстегнул верхние пуговицы кителя. Перед глазами всплыла много раз виденная картина: изрытая воронками дорога, разбитые машины и трупы… А ведь он так берег Ольгу, старался держать ее дальше в тылу. Он всегда говорил себе: у нее погиб муж, сын ее не должен остаться сиротой. Говорил и, пожалуй, верил своим словам. А тут вдруг понял, что дело не только в этом! Ольга дорога ему сама по себе, ему веселей и легче стало жить, с тех пор как она приехала в корпус. Она была единственной женщиной, которую ему хотелось видеть возле себя, о которой хотелось заботиться…

Порошин вызвал к телефону командира дивизии, в тылу которого прорвались через дорогу немцы, хотел узнать подробности. Однако командир дивизии сам толком ничего не знал и, чувствовалось, не особенно интересовался тыловым происшествием. Он охотно говорил лишь о том, что делается в наступающих подразделениях. Мыслями он находился в Берлине, и это, в общем‑то, было правильно, хотя Прохор Севастьянович и остался недоволен, повесив трубку.

Он решил сам выехать на шоссе, если до 20 часов не получит точных сведений о Дьяконской. Торопясь закончить неотложные дела, вызвал к себе начальника оперативного отряда. Тот принес две карты: советскую и трофейную, более точную. По этим картам Порошин наметил в общих чертах задачу для дивизий на следующий день.

Начальник оперативного отдела предложил выдвинуть на направление главного удара самоходные артиллерийские установки, находившиеся в резерве. Прохор Севастьянович, слушая его доводы, поглядывал в окно и вдруг увидел Дьяконскую. Она появилась под аркой ворот на противоположной стороне большого мощеного двора. Адъютант Порошина нес ее вещевой мешок. Шла она быстро, на ходу поправляя волосы.

Прохор Севастьянович заторопился.

– Хорошо, – сказал он начальнику оперативного отдела. – Я согласен. Зайдите ко мне через два часа, решим окончательно.

Он пошел к двери обычной своей неторопливой походкой и только на лестнице не сдержался, побежал вниз.

Его поразило лицо Ольги: безучастное, бледное, словно маска, вылепленная из гипса. На гимнастерке темными пятнами запеклась кровь.

– Вы ранены?! – испуганно воскликнул Прохор Севастьянович.

– Нет, – ответила она и чуть заметно качнулась к нему, будто ища опоры.

Прохор Севастьянович обнял Ольгу за плечи и, глядя в ее глаза, сказал громко:

– Теперь я не отпущу вас от себя! Ни на один день!

Ольга устало и благодарно улыбнулась ему.

* * *

В танковом батальоне, где четвертый год кашеварил ефрейтор Булгаков, люди забыли, что такое сухой паек.

С минувшей осени, от самой реки Вислы, танкисты у него только шесть раз не получали приварка, а в других батальонах ребята по целым неделям сидели на подножном корму. Теперь уж и не упомнишь, когда и где приходилось Ивану заботиться о соседях, оставшихся без своих кормильцев. Это тоже стало делом обычным. И лишь возле Берлина, в самый, можно сказать, исторический момент, Булгаков чуть было не осрамился.

Танкисты махнули вперед такими темпами, что Иван со своим мерином Шибко Грамотным едва успевал за ними. Двадцать и даже тридцать верст в сутки – конец не так уж велик. Но танки уходили на запад рывком. Ивану выпадало каждый день догонять их. А попробуй догони, если танков везде уйма, все дороги исковыряны гусеницами и спросить не у кого. Шпрехать по‑дойчески Иван не научился. Правда, Шибко Грамотный вроде бы понимал немецкую речь, прядал ушами и, как и раньше, норовил переть туда, куда хотел, но Булгаков в таком важном деле трофейному мерину не доверял.

Только успеет Иван догнать свой батальон и развести огонь в топке, как ребята снимаются с места, и опять начинается гонка. В конце концов Булгаков, хоть и с болью сердечной, отвел все же мерина к знакомым обозникам, а сам прицепился к бригадному грузовику с запасными частями. Такой машине никак нельзя было отстать от батальонов, а Ивану только это и требовалось. К тому же он сообразил привлекать для подсобных работ гражданское население. Фрау и киндеры чистили ему картошку и охотно выполняли всякую другую работу, получая взамен солдатскую норму борща или добротной гречневой каши.

Иван приглядывался к своим помощникам, заходил в дома, осматривал крестьянские наделы, сравнивал нашу и немецкую жизнь. Фрау и киндеры в большинстве своем были тощими, насчет жратвы у них получалось не больно густо. Землю немцы возделывали заботливо, но уж очень малы участки: после наших просторов и плюнуть негде. Сядешь под кустик, ан – уже к своему соседу попал.

Но зато чистота и аккуратность у них была отменная. Крестьянский дом – как у барина. Взглянуть приятно, а ноги сами о половик вытираются, прежде чем шагнуть через порог.

Ребята хвалили одежду: и легкая она у немцев, и удобная, и красивая. Но Иван с ребятами не соглашался. Верно, с виду одежда у них привлекательная, но материала настоящего нет. Повсюду какие‑то эрзацы.

Чем ближе подходила танковая бригады к немецкой столице, тем яростней сопротивлялась отступавшая перед ней немецкая пехота. Фашисты засядут в подвалах, в домах за толстыми стенами – вот и попробуй их вышибить! Потери в бригаде не только не уменьшились, а даже увеличились.

В разбитых немецких городах гибло много всякого добра. Заходи в пустые, брошенные хозяевами квартиры и магазины, бери что захочешь. Иван взял двое ручных часов: себе и Алене. Сперва мучила совесть: вот, мол, незаработанное ношу. Однако сумел успокоить себя. Немцы‑то, почитай, четыре года нашу страну грабили, и кормились, и одевались за наш счет, и всякие ценности вывозили. Они организованно грабили. А солдат много ли унесет в вещевом мешке, куда нужно поместить и бельишко, и письма из дома, и запас патронов, и мыло, и помазок с бритвой…

Во второй половине дня Булгаков разыскал своих танкистов в чистой сосновой роще, где деревья стояли строгими рядами и не было ни траншей, ни завалов, ни трупов – всего того, что попадалось везде на каждом шагу. Лешка Карасев, возившийся возле нового тяжелого танка ИС, помахал грязной ветошью.

– Здорово, земляк! Ставь здесь свою кухню и можешь устраиваться всерьез. Объявлен отдых до завтрашнего утра.

– Ого! – удивился Иван. – С чего бы это? Вроде еще не выдохлись наши?!

– А ты на опушку сходи, – посоветовал старший лейтенант. – Да без дураков, не разыгрываю! – добавил он, заметив, что Булгаков колеблется.

Иван подбросил в топку сухих полешек, прикрыл дверцу и пошел к краю леса. Там, среди кустарника, толпилось много бойцов, танкистов и пехотинцев, стояли легковые машины. Солдаты карабкались по стволам высоких сосен, молодые добирались до верхних ветвей. К одному из стволов саперы прибивали планки на манер лестницы, а внизу нетерпеливо прохаживался полковник с биноклем, при папахе, но без шинели, а только в кителе.

Иван сразу догадался, в чем дело, но решил все‑таки проверить себя, спросил горбоносого немолодого бойца:

– Чего это на деревья‑то лезут?

– Ха! Ты Берлин видел? – обнажил тот в усмешке крупные желтоватые зубы. – Нет? Тогда полезай, посмотри!

Иван скинул сапоги и вспомнил молодость, словно кошка, вскарабкался по шершавому стволу. Сел на развилке, ухватившись липкими от смолы руками за толстый сук. Сразу за кустами увидел широкую бетонированную дорогу, тянувшуюся и вправо, и влево и малость закруглявшуюся, как дуга. Чуть поодаль, за дорогой и за кустами, высились однообразные кирпичные дома, торчали заводские трубы, а дальше ничего нельзя было разобрать, потому что в воздухе висела серая хмарь от многочисленных пожаров. Струи дыма поднимались вверх во многих местах, постепенно ширясь и сливаясь в мрачную тучу, сквозь которую едва проглядывало заходящее солнце.

У Ивана так радостно стало на душе, что не смог он в эту минуту смолчать и крикнул бойцам, угнездившимся на соседних деревьях:

– Эй, братья‑славяне, дошли, значит!

– Дошли! – восторженно выдохнул усатый боец, сидевший слева. – Я, друг, от самой Оки сюда!

– А город‑то, оказывается, обыкновенный, – презрительно произнес кто‑то, скрытый от Ивана густой хвоей. – Как Свердловск наш, ничуть не лучше.

– Ну, это ты не скажи, – отозвался снизу солидный бас. – Берлин – город красивый и старый. Мы сейчас только кольцевую дорогу видим да самые окраины.

– А ты что, бывал здесь?

– Нет, политрук вчера рассказывал.

– Мало ли, что красивый и старый, – раздался опять голос из‑за хвои. – А ты мне Свердловск не хай!

– Да я не хаю, чудило, – добродушно возразил бас. – Я тебе насчет истины проясняю!

То ли от терпкого запаха смолы, то ли от дыма, тянувшего с города, а может, от этого добротного неторопливого разговора на виду у вражьей столицы защекотало вдруг у Ивана в носу.

– Ох, братцы, – проникновенно сказал он. – Сроду я митингов не люблю, а сейчас в охотку пошел бы возле теплых слов отогреться.

– Рано митинговать‑то, – ответил усатый. – Еще не вся кровушка вылились!

– Эгей, дядя! – вмешался чей‑то новый молодой голос. – А тут тебе чем не митинг! Махни речугу, мы послушаем!

На деревьях завязалась веселая перепалка, а Булгаков осторожно, чтобы не порвать шаровары, начал спускаться вниз. Пора было посмотреть котел. Засидишься здесь и как раз оставишь ребят без варева.

После ужина, вымыв котел, Иван отправился к Лешке Карасеву, потолковать с земляком, узнать, что слышно насчет завтрашнего маршрута движения. Залез на броню могучего ИСа с закругленной плоской башней, уважительно погладил длинный и толстый ствол, а потом без спешки повел беседу. Сперва поговорили они о новом вражеском оружии фаустпатроне. До чего хитер немец: придумал железную трубу с набалдашником. И носить легко, и наделать их можно сколько хочешь. А действует против танка сильней, чем артиллерийский снаряд. Если, конечно, с близкого расстояния.

Лешка ответил, что наши теперь стали навешивать поверх брони листовое железо. Дело это несложное, зато пользу дает большую. Фауст пробивает такой экран, теряет свою реактивную силу и от брони идет рикошетом. Но Иван сказал, что все равно под фаустпатрон лучше не подвертываться, и Карасев согласился с ним.

Вечер наступил безветренный, теплый. Небо над головой было светло‑зеленым и очень глубоким. Ближе к горизонту оно постепенно розовело, краснело, а над Берлином казалось совсем багровым: на фоне четко обрисовывались черные стволы сосен.

В воздухе не смолкал гул самолетов: группа за группой шли к городу бомбардировщики…

Почти всю войну Иван провел в танковой части, научился понимать кое‑что в стратегии‑тактике танковых войск. У них задача какая? Войти в прорыв и жать вперед на всю катушку, сея панику и прокладывая дорогу царице полей. Вот и теперь: дотянули пехоту до самого Берлина и остановились ждать нового приказа. Город возьмут пехотинцы, артиллеристы, саперы. Это уж всегда так бывало. Ведь у танка главное что? Маневр, скорость. А в городе он ползет, как черепаха, среди завалов, рухнувших зданий. В городе обзор ограничен, враг может подобраться вплотную: при таких условиях сильна не машина, а боец‑одиночка.

Куда бросят теперь бригаду? Скорее всего танки двинутся в обход Берлина по кольцевой дороге и дальше на запад. Иван и Лешка даже пожалели, что не увидят как следует вражескую столицу.

* * *

В первый же день боев за Берлин высшее советское командование убедилось, что битва будет жестокой и кровопролитной. На сравнительно небольшой территории города, превращенного в крепость, немцы имели около двухсот тысяч солдат, в том числе опытные фронтовые и эсэсовские части, располагали большим количеством артиллерии и запасами фаустпатронов. А советские войска устали и поредели, пока гнали противника от Одера до берегов Шпрее.

К этому времени театр военных действий сократился настолько, что не осталось просторов, на которых танковые армии могли бы выполнять свои специфические задачи. Конечно, в условиях городского боя танки понесут серьезные потери, но не стоять же им без «работы», когда другие рода войск сражаются с полным напряжением сил!

Советское командование приказало ввести их в Берлин.

Утром машина старшего лейтенанта Карасева первой в колонне въехала на короткий, но широкий мост. Асфальт на нем, как оспинами, был испятнан неглубокими воронками от мин. Справа, на тротуаре, стояла группа офицеров. Лешка узнал командира своей бригады – он докладывал что‑то плотному, немолодому человеку в танковом комбинезоне и в генеральской фуражке. Лицо этого человека показалось Карасеву знакомым. Только съехав с моста, он, наконец, вспомнил: это Катуков! Полковник Катуков, вместе с которым он воевал под Орлом, под Мценском, на реке Зуше!

Поздороваться бы с ним, напомнить, как переправлялись в сорок первом по железнодорожному мосту осенней ночью, под непрерывным огнем! Только разве теперь пробьешься к нему! Вон какая свита вокруг! Теперь Катуков генерал‑полковник, командир 1‑й Гвардейской танковой армии. Таких, как он, раз‑два – и обчелся!

И все‑таки очень приятной была эта встреча. Лешка достал свой потертый мешок‑кисет, свернул здоровенную самокрутку, а потом, словно бы между делом, сказал молодым ребятам, водителю и башенному стрелку, какого знакомого он увидел.

На перекрестке Карасев разыскал командира штурмовой группы, которую должен был поддерживать своей ротой. Командир указал направление и сел на танк, укрывшись за башней. Потянулась узкая улица, похожая на глубокий и темный каменный коридор. Фасады некоторых домов обрушились, танк едва пробивался через завалы, через остатки разгромленных баррикад. Низко над горящими зданиями ходили самолеты, казалось, что пламя, взметнувшись, может лизнуть их. Бомбы сыпались где‑то поблизости, а одна упала метрах в двухстах перед танком. Лешка выругался, попытался связаться по радио с бригадой, но эфир был полон треска, команд, торопливых голосов, морзянки. Раньше, бывало, командиры даже при необходимости опасались включать радиостанции. Немец запеленгует, пришлет авиацию. А теперь кричали, говорили, смеялись по радио, забыв всякую осторожность.

Так и не добившись связи, Лешка повел свой танк к перекрестку, к большому дому, стоявшему перпендикулярно улице. Из окон дома били не только немецкие пулеметы, но и пушки. Однако их снаряды отскакивали от мощной брони ИСа, не причиняя никакого вреда.

Наших нигде не было видно, бойцы попрятались в домах и среди развалин. Исчез и командир штурмовой группы: он скрылся в подъезде, предварительно попросив Карасева сделать пролом в нижнем этаже дома. Башнер принялся бить по парадной двери, наглухо заложенной кирпичами, и только четвертым снарядом открыл, наконец, небольшое отверстие. Лешка приказал больше не стрелять, а беречь снаряды.

В дом через подземные коммуникации проникли наши саперы, заложили взрывчатку. Угол дома окутался дымом и осел, будто растворился, превратившись в клубы пыли. Карасев подвел машину поближе, прикрывая пехотинцев, устремившихся в пролом, и тут увидел фашистский танк, который медленно, переваливаясь на грудах кирпича, полз по переулку, заходя сбоку. На стволе пушки белели нарисованные краской кольца, штук семь или восемь, не меньше, чем звездочек на Лешкином танке. Фашист попался бывалый.

Башенный стрелок ударил из пушки, но промахнулся. Немец сразу дернулся в сторону и ответил двумя выстрелами, да так метко, что снаряд угодил в Лешкину машину. Он не пробил броню, но толчок сбросил с места башенного стрелка, который стукнулся виском о железо и потерял сознание. Пока Карасев занял его место, фашист успел скрыться.

Старший лейтенант послал второй танк своей роты вправо, помогать пехотинцам, а сам остался возле пролома. Пока фашист цел, надо быть начеку, не подставлять ему ни корму, ни борта. Немец в лучшем положении, он знает, где тут проезды, где заграждения и минные поля. Гоняться за ним нет смысла. Он притаится в каком‑нибудь дворе, а потом бахнет в спину.

Лешка решил выиграть терпением. Держа под прицелом угол, за которым скрылся фашист, он вновь вытащил старый кисет и опять скрутил здоровенную «козью ножку». Чиркнул зажигалкой, но прикурить не успел: из‑за угла появился ствол с кольцами, вражеский танк вылетел из переулка, круто повернулся и бегло ударил из пушки. Снаряды взвихрили пыль, Лешка плохо видел противника, но выстрелил точно: тяжелый снаряд сковырнул с немца башню, танк сразу сделался очень низким и окутался дымом.

«Радуйся, Алексие! – сам себе крикнул Карасев, вытирая со лба пот и пороховую копоть. – Радуйся, скорый помощниче! Можешь еще одну звездочку на свой счет прибавить!»

Чтобы лучше видеть разбитую машину, он приоткрыл крышку люка и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Сзади раздались крики, затарахтели автоматные очереди. Лешка оглянулся: из углового дома к нему бежали несколько немцев в солдатских кепи, но в гражданской одежде. У одного из них торчал под мышкой набалдашник фаустпатрона. Карасев едва успел нырнуть в люк, когда грянул гулкий, звенящий разрыв.

* * *

Узнав, что с земляком стряслась беда, Иван оставил недоваренный обед и упросил штабного мотоциклиста отвезти на передовую.

Бой отодвинулся в глубь города, но на освобожденных улицах еще раздавалась стрельба: немцы прятались в развалинах и подвалах. Эвакуировать раненых было опасно и не на чем, колесные машины не могли пройти по грудам кирпича. Раненые лежали в большой комнате с выбитыми окнами. Внутренняя стена была наполовину разбита снарядом. В воздухе висела тонкая пыль, она скрипела на зубах, покрывала белесой пленкой тела и лица бойцов. У Карасева даже чуб стал каким‑то серым, а ресницы сделались лохматыми и густыми. Они вздрагивали, когда Алексей напрягался от боли.

– Ничего, ничего, Леха, – успокаивал Иван. – Сейчас я носилки раздобуду, мы с механиком живо тебя до санроты дотянем.

Правая рука Карасева была оторвана до локтя, култышка наспех обмотана бинтами, почерневшими от крови и грязи. Грудь перевязана крест‑накрест, Лешка говорил тихо, с каким‑то странным присвистом.

– Куда же я без руки, а, Иван? Ни на танк, ни на трактор…

– Э, брат, была бы голова на плечах! Ты пока подлечись, здоровьишко возобнови. А домой вернемся, мы тебя в сельсовет председателем двинем. Ты парень партейный!

– Нет, – слабо качнул головой Карасев! – Закурить дай мне.

– Что «нет»? – переспросил Булгаков.

– В сельсовете бумаги писать надо…

– А секретарь для чего? Возьмешь себе грамотную девку, она любую бумагу составит. Тебе только подпись наложить да печатку пристукнуть! – ответил Иван, вкладывая в рот земляка раскуренную сигарету.

* * *

Возвращаясь от командующего армией, Прохор Севастьянович с трудом пробился на «виллисе» через пригороды и окраины Берлина. Все дороги, все улицы и переулки были заполнены тыловыми подразделениями, везде стояли повозки и автомашины, размещались санбаты, склады, обменные пункты, ремонтные мастерские и прочие многочисленные службы двух фронтов. Вся эта махина была приспособлена для того, чтобы обеспечивать войска, действующие в полосе шириной этак 500–600 километров. А теперь войска клином сошлись к одной географической точке – германской столице – и охватили ее железным кольцом.

На передовую шло пополнение, двигались танки и артиллерия крупных калибров. Командование вводило в бой резервы, чтобы скорей сломить сопротивление немцев и прекратить кровопролитие. В штабе армии Порошина еще раз предупредили: боеприпасов не жалеть, двигать вперед артиллерию и броню, свести до минимума потери в личном составе.

Об этом ему можно было и не говорить. Он вообще считал, что с окруженным Берлином можно теперь не торопиться. Война выиграна. Пусть агония столицы затянется хоть на десять суток, лишь бы не гибли наши солдаты.

В корпусе Порошина было сделано многое, чтобы на этот раз одержать победу самой малой кровью. Созданы штурмовые группы под руководством опытных командиров, эти группы усилены орудиями разных калибров, танками, самоходками. Каждый полк имеет прямую связь с поддерживающей авиацией. Бойцы снабжены запасом патронов, гранат, толовых шашек. Прохор Севастьянович сказал командирам дивизий: «Не спешите. Если дом стреляет – разбейте его. Потеряем танки и пушки – не беда. Их можно отремонтировать или переплавить на тракторы. А погибшие люди будут на вашей совести».

И все‑таки ему казалось, что он не использовал все возможности. Сделано то, что и принято обычно при уличных боях в большом городе. Но ведь здесь, в Берлине, есть свои особенности. Их трудно обнаружить сразу, они будут понятны потом, со временем, но тогда будет поздно извлекать из них практические выводы. В том‑то и талант полководца, чтобы чувствовать малейшие оттенки сложившейся обстановки, влиять на ход событий…

Чем ближе к центру города, тем труднее становилось передвигаться. Многие дома лежали в руинах, засыпав проезжую часть улицы. Из окон уцелевших домов свешивались белые простыни, скатерти, полотенца, заменявшие флаги. Вернее, не белые, а серые от слоя пыли, густо висевшей в воздухе. Изредка раздавались выстрелы.

Сюда не нахлынули еще тыловые подразделения, здесь размещались огневые позиции батарей, санитарные роты. Неторопливо двигались саперы с миноискателями, дымили походные кухни. Попадались бойцы, в одиночку направлявшиеся к передовой. Порошин знал, что в госпиталях началось повальное бегство: те, кто мог передвигаться, уходили в боевые подразделения. Каждому хотелось поглядеть, как гибнет фашистское логово, а если повезет, то поймать Гитлера или хотя бы Геринга или Геббельса.

Участились случаи бегства из тыловых частей. Какой‑нибудь сержант, всю войну ведавший выдачей обмундирования на складе, вдруг исчезал, оставив записку о том, что пошел добивать фашистов…

Командный пункт корпуса разместился в небольшом парке, во флигеле под старыми липами. Черные телефонные провода выбегали из окон и скрывались среди ветвей. В просторных комнатах флигеля – полированные столы с гнутыми ножками, множество диванов, пуфов, кушеток. Офицеры смеялись: не иначе хозяин флигеля был владельцем мебельного магазина. Сейчас на этих бархатных и атласных кушетках спали бойцы, некоторые даже не сняв сапог. Усталость свалила тут разведчиков и связных, у людей сил не хватило, чтобы разуться. Уже третьи сутки корпус вел непрерывный бой, сначала в пригороде, потом в самом городе, прогрызая вражескую оборону, отвоевывая дом за домом, улицу за улицей. Люди пользовались малейшей передышкой, чтобы поспать хоть часок.

«Но такими передышками пользуется и враг, – подумал Прохор Севастьянович. – Во время затишья немцы производят перегруппировки, успевают поесть, вздремнуть… Ну и что? Что из этого следует?.. – Порошин прищурился, почти закрыл глаза, стараясь понять еще призрачную, ускользавшую мысль. – Немцы должны валиться с ног от усталости. Сил человека хватит на два‑три дня. Потом он выдыхается!»

Порошин засмеялся и вызвал к телефону командира правофланговой дивизии.

– Аркадий Порфирьевич, у тебя полки как построены?

– Два полка в линию, ведут штурм. А третий сзади, подчищает недоделанное. Он же является моим резервом.

– А знаешь, Аркадий Порфирьевич, я тебе подкрепление могу дать. Очень надежное подкрепление.

–Артиллерийское?

– Нет, сугубо организационное. Выстраивай дивизию в три эшелона. Пусть один в поле ведет активные действия, второй прочесывает подвалы, подчищает, как ты говоришь, и приводит себя в порядок. А третий полк в это время отдыхает. Часов через восемь‑десять, по обстановке, третий полк пройдет через боевые порядки первого и продолжит бой. Первый остается на своем месте, приводит себя в порядок, а второй в это время отдыхает в тылу. Еще через восемь часов второй полк пройдет перекатом через боевые порядки и сменит уставшие подразделения. И так раз за разом.

В трубке потрескивало, командир дивизии не торопился с ответом, думал, прикидывал.

– Понял! – весело сказал он после паузы. – Понял, товарищ генерал! Мы несколько ослабим давление на противника, но зато оно станет непрерывным. Наши бойцы сохранят силы, а немцы выдохнутся. Через сутки они будут засыпать стоя.

– Верно, Аркадий Порфирьевич. Идея такова: не дать противнику ни секунды отдыха. Вымотаем фашистов физически, чтобы у них глаза туманились и руки тряслись. А наши люди пусть работают восемь часов в сутки, как положено по советским законам, – улыбнулся в трубку Порошин.

– Спасибо за совет, товарищ генерал!

– Не за что, Аркадий Порфирьевич. Успехов тебе желаю! – Порошин помолчал и добавил весело: – Чувствуешь, какая жизнь наступила?! В три смены работать можем!

* * *

В поле, в лесу, на болоте, в поселках и деревнях – всюду Иван был в своей стихии. Везде можно по солнцу или по деревьям определить, в какой стороне восток и запад, везде можно оглядеться, разыскать противника – дело привычное. А вот в большом городе Берлине Иван на первых порах чувствовал себя не в своей тарелке. Заехал он с кухней в глубокие каменные ущелья, со дна которых виден лишь задымленный кусочек неба. Ни деревца вокруг, ни травы, только кирпичи, да серый асфальт, да чадящие развалины. После такой разрухи местный житель и тот, наверно, заблудится в узких переулках среди рухнувших стен. А Иван на сто метров опасался отходить от своей кухни. Свернешь за угол – и никакого ориентира. Даже название улицы негде узнать.

Тут не угадаешь, откуда грозит опасность. Еще утром разместились во дворе и в уцелевшем этаже дома санитарная рота, ремонтная летучка и походные кухни. А вечером из какой‑то трубы вылез немец и вдребезги разнес «фаустом» повозку с боеприпасами, въезжавшую во двор.

В сумерках кто‑то полоснул из развалин автоматной очередью. Иван вместе с другими бойцами полез по кучам битого кирпича ловить автоматчика, попал в какой‑то коридор: с одной стороны стена и двери, а с другой – пустота, словно пропасть. Чудом сохранилась только широкая лестница, зигзагами спускавшаяся к земле.

Иван загнал автоматчика в комнату, швырнул туда фанату, но не убил, а только оглушил немца. Он упал на развороченный паркет, бился и рыдал, как в истерике. За воротник куртки Булгаков приподнял автоматчика и увидел перед собой парнишку лет четырнадцати с узким продолговатым лицом и большими оттопыренными ушами.

Парнишка совсем озверел, брызгал слюной, словно бешеный, и вознамерился было кусаться. Иван отобрал у него автомат, а убивать пожалел. Стащил его вниз, поставил возле ворот и со всего маху врезал ему по роже, приговаривая: не будь дураком, не лезь в драку! А потом сунул парнишке кусок хлеба и велел мотаться поближе к мамкиной юбке.

Вообще Иван был недоволен тем, что приходится сидеть в грязном кирпичном мешке, не видя белого света. Давно хотел посмотреть, какова она, эта вражья столица, откуда кинулись на людей все напасти. А тут одни обгорелые стены, да белые простыни в окнах, да трясущиеся от страха, тощие от голода немецкие фрау в подвалах.

Когда с передовой пришел знакомый разведчик Щербатов, Булгаков набросился на него с вопросами. Разведчик подставил большой молочный бидон и, глядя, не жидкий ли суп наливает повар, сказал не без. гордости:

– Главную ихнюю канцелярию простым глазом видать. Скоро у Гитлера в избе дверь вышибем!

– Врешь, поди? – усомнился Иван.

– Да провалиться мне на этом месте! Вон как до ворот – до канала. А за каналом главная фашистская сердцевина.

– Эх, мать честная! – вздохнул Иван, откладывая черпак. Подумав, спросил: – А как ты в одиночку горячий бидон потащишь? Напарник‑то есть у тебя?

⇐ Предыдущая 46 47 48 49 505152 53 54 55 Следующая ⇒