Часть вторая 1 страница

Молодых солдат 1927–1928 года рождения, весь контингент последнего призыва, Гитлер приказал передать в распоряжение Западного фронта. Фюрер считал, что на Востоке установилось затишье, русские выдохлись и будут накапливать силы для следующего рывка. К тому же на Востоке еще имеется территория, позволяющая маневрировать, а на Западе американо‑английские войска подошли вплотную к важнейшим экономическим районам Германии.

Врагов следует бить поодиночке: фюрер дал указание подготовить и нанести решительный удар на Западе, сбросить там противника в море, а потом взяться за русских. Конечно, Гитлер не рассчитывал теперь на победу, он надеялся достичь либо почетного мира, либо временной передышки, чтобы поправить свои дела.

Ведя войну на два фронта, Гитлер знал, что в случае проигрыша ему не будет пощады ни с той, ни с другой стороны: он был воплощением величайшего зла и для Запада, и для Востока. У него остался единственный выход: сражаться до последнего шанса. Но Гейнц Гудериан и многие другие генералы и высокопоставленные чиновники, окружавшие фюрера, рассуждали иначе. Русские – это полный крах, это погибель. А с американцами можно договориться, найти какое‑то компромиссное решение.

Оборона на Восточном фронте, забота о бронетанковых силах, деятельность Генерального штаба – вот что составляло теперь смысл и содержание жизни генерал‑полковника Гудериана. Но свою работу он подчинил одной цели: старался наглухо запереть восточные ворота. Американцы должны прийти раньше русских! – это стало его тайным девизом. И он делал для этого все, что мог, даже если его действия противоречили указаниям фюрера.

Когда вопрос об использовании солдат последнего призыва был окончательно решен в пользу Западного фронта, Гудериан внес предложение создать в восточных провинциях фольксштурм. Генерал помнил, как сражались в сорок первом году русские народные ополченцы, сколько неприятностей доставили они немецким войскам в районе Смоленска, под Тулой и под Москвой.

Гудериан предложил вооружить стариков, подростков, инвалидов. Пусть русских встретит огнем каждый дом. Это возместит в какой‑то степени недостаток резервов. Гитлер согласился с такими доводами. Созданием и обучением фольксштурма занялись непосредственно партийные боссы. А начальник Генерального штаба позаботился о том, чтобы в каждом батальоне имелись опытные инструкторы из числа бывалых солдат, чтобы ополченцы получили оружие и боеприпасы.

Единственный из генералов Гудериан открыто и категорически возражал против наступления на западе, в Арденнах. Считал, что это приведет только к трате сил и приблизит кризис. Но Гитлер не согласился с ним.

После того как фюрер перевел свою ставку в Берлин, генерал‑полковник почти ежедневно бывал у Гитлера с докладом, и каждый раз между ними завязывались горячие споры. Фюрер прощал Гудериану вспыльчивость и даже грубость, так как видел в нем своего единомышленника, попутчика до конца. А в глазах генерала Гитлер быстро терял ореол величия и гениальности, окружавший его до сих пор.

Фюрер ссутулился, походка его стала вялой, движения медленными. После покушения у него подергивалась не только левая рука, но и вся левая половина туловища. На аскетическом лице – большие выпученные глаза, часто загоравшиеся злобой, при этом щеки его покрывались красными пятнами.

Он очень мало спал, потреблял большое количество возбуждающих средств, совершенно перестал выходить на воздух, потому что при ярком свете у него болели глаза. Он предпочитал сидеть, придерживая правой рукой левую вздрагивающую руку. Лишь в порыве гнева вскакивал и бегал по комнате – вспышки ярости доводили его до изнеможения.

Внешне фюрер выглядел плохо, однако энергия его почти не уменьшилась. Не ослабевали его воля и дикая ненависть к военным противникам, к внутренним врагам, к коммунистам. Иногда Гудериану казалось, что фюрер ненавидит даже немцев, тех самых немцев, для которых начал он всемирную битву, которые умирали за него на многочисленных фронтах.

Не доверяя генералам, Гитлер сам пытался вникать во все мелочи, руководить всеми военными событиями. В ноябре 1944 года Гудериан предложил новую, более гибкую оборонительную тактику для Восточного фронта. Километрах в двадцати от первой полосы обороны следует возводить сильные, хорошо замаскированные позиции. Противник длительное время готовит наступательную операцию, подтягивает артиллерию, подвозит массу боеприпасов, выявляет цели. И вот непосредственно перед началом артиллерийской подготовки немцы быстро отведут основные силы на вторую полосу обороны, оставив на первой лишь небольшое прикрытие.

Удар противника придется почти по пустому месту. Враг израсходует десятки или даже сотни тысяч снарядов, вся его тщательно налаженная машина сработает вхолостую. Он наткнется на новую оборонительную полосу и вынужден будет остановиться, готовить наступление.

* * *

Выслушав Гудериана, фюрер сказал, что это авантюризм. У русских неплохая разведка. И вообще он не позволит без боя оставлять территорию глубиной в 20 километров. Таким образом можно в несколько приемов пустить русских в Германию. На это Гудериан ответил: будет хуже, если противник прорвет линию фронта и устремится вперед лавиной, как это произошло летом. Фюрер не уделяет должного внимания главной опасности, грозящей с Востока. А между тем на Восточном фронте, в полосе протяженностью 1200 километров, имеется только 12 резервных дивизий. Они не смогут ликвидировать прорыв.

– Раньше мы не имели и таких резервов, – сказал Гитлер.

– Раньше была другая обстановка, – решительно возразил генерал. – Теперь русские стали гораздо сильнее.

– Что вы меня поучаете! – вспылил фюрер. – Я командую германскими сухопутными силами на фронтах уже пять лет, я накопил за это время такой практический опыт, какой господам из Генерального штаба никогда не получить. Я больше в курсе дела, чем все остальные. Вы обязаны подчиняться мне. Иначе я прикажу арестовать тех ваших сотрудников, которые плохо влияют на вас!

Это была явная угроза, и генерал смолк, почтительно наклонив голову. Ну, что же. Фронтовые генералы все равно поступят так, как подскажут обстоятельства. Но в случае неудачи у Гудериана будет козырь для оправдания. Перед фюрером и перед историей.

К удивлению генерал‑полковника, наступление в Арденнах началось вполне успешно. 16 декабря, в холодный туманный день, немцы неожиданно обрушились на позиции американцев. И те, впервые за время войны получив сильный удар, побежали в панике, бросая технику, не оказывая организованного сопротивления. Немецкие танки и мотопехота гнались за ними, захватывая богатые трофеи и множество пленных, особенно негров. Американцы, как и англичане, старались по возможности беречь своих белокожих сограждан.

К 20 декабря немецкие войска расширили прорыв до 100 километров по фронту и до 50–60 в глубину. Лишь ценой огромного напряжения, сняв войска с других участков, американцам и англичанам удалось остановить наступающих. Однако через неделю союзники получили новый удар, на этот раз под Страсбургом, где откатились на 30 километров. Командующий 3‑й американской армией генерал Д. Паттон записал 4 января 1945 года в своем дневнике: «Мы еще можем проиграть эту войну!»

– Американцы?! – выкрикивал Гитлер, бегая по кабинету во время очередного доклада. – У них десятикратное превосходство в воздухе, у них в шесть раз больше танков, а они удирают, словно стая трусливых кроликов! Это не солдаты, а торгаши! О, как бы я разделался с ними, не будь у меня за спиной русских!

– В этом все дело, мой фюрер, – вмешался Гудериан, не одобрявший активных действий на Западе. – Пользуюсь случаем еще раз напомнить, что русские готовятся к большому наступлению. По данным разведки, они нанесут удар не позже чем в феврале.

– Нет! Я не верю в это! – возразил Гитлер, опустившись на подвинутый ему стул. – Советские руководители достаточно разумны! Три года американцы и англичане не высаживались в Европе, наблюдая, как сражаются немцы и русские. Три года они сохраняли своих людей, сохраняли свои силы, рассчитывая явиться к концу и диктовать свои условия. А теперь русские имеют превосходную возможность отплатить им той же монетой. Русские будут смотреть, как мы погоним их союзников обратно в Нормандию, будут ждать, чтобы мы ослабили свой фронт на Востоке. Союзники отделывались обещаниями три года. Русские могут теперь позволить себе подобное удовольствие хотя бы на три месяца.

– Не вижу, какую выгоду это принесет нам, мой фюрер!

– Я всегда повторяю, что мои генералы ничего не понимают в политике! Мы перессорим русских с союзниками, это самое главное. Заключим мир с одной из сторон и тогда посмотрим, как поступать дальше!

Фюрер умел говорить страстно, умел убеждать. Даже Гудериан, давно уже критически воспринимавший рассуждения и планы Гитлера, даже Гудериан иногда начинал верить ему, слушая его горячие речи. Ведь Гудериану, как и фюреру, тоже хотелось уцепиться за какую‑нибудь надежду!

Действительно, американо‑английское командование было так напугано двумя ударами немцев, что сразу взмолило о помощи. Премьер‑министр Англии Черчилль обратился к Советскому правительству с официальной просьбой как можно скорее начать наступление на Востоке и спасти союзников от нависшей угрозы.

Получив тревожное послание, советские руководители не заняли выжидательную позицию, не дали возможности фашистам бить союзников, сберегая советских людей и технику. Добросовестно выполняя союзнический долг, Советское правительство сделало даже больше того, на что рассчитывали американцы и англичане. Советские войска получили приказ двинуться вперед ранее намеченного срока, хотя подготовка к боям была еще не завершена.

12 января 1945 года загрохотали орудия на широком фронте от Балтики до Карпат. Десятки армий, миллионы бойцов устремились на запад. Оборона немцев была прорвана во многих местах. Чтобы заткнуть возникшие дыры, фашистам пришлось снять дивизии с Западного фронта. Американцы и англичане сразу почувствовали резкое облегчение.

* * *

Последняя крупная операция, проведенная фашистами в марте 1945 года на территории Венгрии, забрала 40 тысяч немецких жизней и еще столько же немцев оставила инвалидами. Приблизительно такие же потери понесла Советская Армия.

Гитлер послал к озеру Балатон наиболее надежные части, даже отряды своей личной охраны. Но и они не выдержали, отступили и побежали, едва началось контрнаступление русских. Отборные войска фюрера не смогли оттянуть надвигающуюся развязку. В припадке ярости Гитлер нашел самое тяжелое, по его мнению, наказание для бывших любимцев: он приказал снять с эсэсовцев нарукавные знаки со своим именем.

Жертвы, понесенные в Венгрии, были бессмысленными с военной точки зрения – Гудериан ясно понимал это. Он больше не сомневался в том, что Третья империя обречена. Пора было всерьез подумать, как уйти в сторону, не оказаться под ее обломками вместе с фюрером, который настойчиво утверждал: «Если проиграна война, то погибнет и народ. Эта судьба неотвратима… Наш народ оказался слабым, и более сильному восточному народу принадлежит будущее. Все те, кто останется в живых после борьбы, – неполноценные люди, ибо полноценные умрут на поле боя!»

Генерал‑полковник Гейнц Гудериан считал, что эта идея хороша для солдат, для молодежи, воспитанной гитлерюгендом. А старшее поколение немцев не разучилось думать: эстафета истории передается из поколения в поколение, за падением следуют новые взлеты.

Занимая пост начальника Генерального штаба, Гудериан не добился перелома в ходе войны. Это зависело не от негр: было уже слишком поздно, стрелки часов, отмерявших события, приближались к двенадцати. Но кое‑что существенное он все‑таки сделал. Его портрет будет теперь всегда висеть в одном ряду с портретами Мольтке, Шлиффена, Гинденбурга и других корифеев германской военной мысли.

Поступая иногда против воли фюрера, доводя его до бешенства своей упрямой настойчивостью, Гудериан добился того, что к февралю 1945 года почти все боеспособные соединения под тем или иным предлогом были брошены против русских. На Западе немцы сдавались целыми подразделениями, и Гудериан позаботился, чтобы американо‑английскому командованию через пленных офицеров стало ясно, насколько слабые силы противостоят им. Гудериан успокоился только во второй половине марта, когда из неофициальных источников узнал: союзники оценили положение дел и готовят большое наступление. Основная группировка американо‑английских войск под командованием фельдмаршала Монтгомери нанесет удар севернее Рура, в направлении на столицу Германии. Англичане и американцы твердо намерены опередить русских и захватить Берлин.

Эти сведения обнадежили Гудериана. Теперь осталось только одно: выйти из игры, не вызвав гнева фюрера, а потом дожидаться избавителей с запада. Почву для ухода в отставку он подготовил заранее, все чаще жалуясь на боль в сердце и на усталость. Время от времени он начинал возражать фюреру, не терпевшему

противоречий, Гитлер при этом злился и нервничал, в их взаимоотношениях появились трещинки. Они заметно увеличились, когда Гудериан дал понять фюреру, что считает войну проигранной.

28 марта генерал‑полковник приехал на очередное совещание. К этому времени Гитлер окончательно переселился со своими приближенными в обширное бомбоубежище из пятидесяти комнат. Двухэтажный бункер для фюрера был сооружен ниже бомбоубежища, прямо под имперской канцелярией. Союзники давно уже бросали на Берлин тяжелые бомбы, но в фюрербункере не чувствовалось даже сотрясений: толщина бетонных перекрытий потолка достигала восьми метров.

Из вестибюля имперской канцелярии вела вниз широкая лестница. Затем начинался длинный подземный коридор со множеством поворотов, с многочисленными дверями с обеих сторон. Тут размещались подсобные службы, охрана, узел связи, электростанция, различные склады.

Постепенно коридор суживался, чаще попадались дежурные эсэсовцы. Непосредственно в фюрербункер пускали только избранных, по особому списку.

Имелся и еще один выход наверх, прямой и короткий: сразу из бункера в небольшой сад, разбитый во внутреннем дворе имперской канцелярии. Но пользовались им редко. Лишь иногда, в хорошую погоду, фюрер выходил ночью в сад подышать свежим воздухом.

Кабинет Гитлера в фюрербункере знаком был Гудериану до мельчайших деталей. Пол устлан мягким красным ковром. На столе большая ваза для цветов. Две картины: портреты Фридриха Великого и матери фюрера в молодости.

Гитлер расхаживал по кабинету, поддерживая правой рукой левую руку. Он заметно похудел, темно‑серый френч свободно висел на нем. В последнее время у него быстро выпадали волосы, зачес сделался совсем редким, сквозь него просвечивала мертвенно‑бледная кожа. Гудериан не испытывал теперь почтения к фюреру. Только привычка да страх перед неограниченной властью заставляли генерала считаться с ним. Впрочем, и теперь Гитлер иногда удивлял его своей целеустремленностью и непреклонной волей. Гудериан продолжал считать фюрера гениальным человеком. Ведь гений – это прежде всего отклонение от обычного эталона. Нормальные люди далеко не всегда способны понять таких индивидуумов.

Фюрер словно читал мысли и желания Гудериана. В самом начале совещания генерал позволил себе перебить Гитлера и запальчиво возразить ему: теперь, дескать, стало традицией при каждой неудаче искать виновника. Арестованы и находятся под следствием многие добросовестные, заслуженные генералы и офицеры. Репрессии усиливаются с каждым днем, между тем как опытные руководители нужны на фронте. Пора понять, что виновником неудач является общая обстановка, а не отдельные лица.

Фюрер молча, терпеливо выслушал несколько подобных возражений, а в конце совещания, когда в кабинете остались только самые приближенные люди, сказал категорическим тоном:

– Генерал‑полковник Гудериан! Вы слишком раздражительны. Ваше здоровье свидетельствует о том, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отдыхе.

– Да, мой фюрер. Я вынужден уйти в отпуск! – генерал с трудом скрыл охватившую его радость.

– Подумайте о восстановлении своего здоровья, – продолжал Гитлер. – За шесть недель обстановка станет критической. Тогда мне особенно нужны будут верные люди!

– Хайль! – Гудериан выбросил вперед руку в привычном фашистском приветствии, подумав в то же время, что нет, сюда он больше не возвратится. Он вернется на свою должность только в том случае, если произойдет чудо и немецкие войска погонят врага вспять.

– Поезжайте в Бад‑Либенштейн, – дружески посоветовал фельдмаршал Кейтель. – Там красивые места и очень спокойно.

– Увы, там уже американцы!

– Тогда в Гарц.

– Благодарю за проявленное вами участие, – с легкой иронией произнес Гудериан. – Но я постараюсь выбрать для отдыха такой курорт, который противник не сможет занять хотя бы в течение ближайших сорока восьми часов.

Генерал еще раз повторил нацистское приветствие и с чувством облегчения покинул бункер. Через подземный переход добрался до гаража, сел в машину и приказал шоферу ехать не торопясь. Спешка для Гудериана закончилась. Он мог наконец подумать и позаботиться о своей дальнейшей судьбе. Он уже перевел кое‑какие сбережения в банки нейтральных стран. Теперь нужно спрятать в надежных укрытиях оставшиеся ценности.

В Цоссен, где размещались отделы Генерального штаба, Гудериан возвратился позже обычного и сразу направился домой. Жена встретила его в прихожей: аккуратно причесанная, в темном платье, сшитом настолько хорошо, что оно скрывало полноту.

– Почему так поздно? – с легким недовольством спросила она. – Ты забываешь о режиме: тебе давно пора ужинать.

– Зато я вернулся в последний раз! – засмеялся Гудериан. – Я ушел в отпуск! Ради этого можно было нарушить режим, не правда ли?

– Гейнц, дорогой! Это наше спасение! – воскликнула Маргарита.

* * *

О намерениях союзников захватить Берлин раньше советских войск в Москве узнали в конце марта. Генералиссимус Сталин немедленно вызвал в Кремль командующего 1‑м Белорусским фронтом маршала Жукова и командующего 1‑м Украинским фронтом маршала Конева. После краткого обмена мнениями Верховный Главнокомандующий приказал маршалам безотлагательно разработать план наступления на вражескую столицу.

Союзникам было направлено сообщение о том, что советские армии двинутся на Берлин не позже середины мая. Но подготовка операции закончилась гораздо быстрей.

В ночь на 16 апреля войска, выделенные для удара, заняли свои места в передовых траншеях.

Генерал‑лейтенант Порошин приехал на наблюдательный пункт в четыре часа. Долго стоял в темноте на открытой площадке под сырым пронизывающим ветром. То ли от этого ветра, то ли от волнения было зябко. Изредка тарахтели дежурные пулеметы, вдали беспокойная скорострельная пушка раз за разом выпускала очереди трассирующих снарядов.

Ночь скрывала такое скопление людей и техники, какого Прохор Севастьянович никогда не видывал. Пятьсот артиллерийских стволов, не считая реактивных минометов, приходилось на километр фронта. В траншеях, в ходах сообщений теснота: повсюду люди, ожидающие сигнала атаки.

Подставляя ветру широкую грудь, смотрел Прохор Севастьянович на запад, туда, где в семидесяти километрах по прямой лежал город Берлин, слушал торжественный гул ночных бомбардировщиков, и вдруг вспомнилась ему песня, которую бодро распевали перед войной: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!» Какими наивными мы были тогда! Лишь теперь, после многих смертей, после переоценки ценностей и мучительной закалки огнем, научились, наконец, воевать грамотно, по‑настоящему.

Ровно в пять часов предутренние сумерки разрезал сильный луч прожектора. Он взметнулся ввысь, замер вертикально, как огромная дирижерская палочка. И сейчас же с гулом и скрипом содрогнулась земля, горизонт за спиной Порошина озарился багровым всплеском, загудели, завыли в воздухе тысячи тонн металла, замелькали огненные хвосты ракетных снарядов. Едва эта масса взрывчатки и стали с яркой вспышкой обрушилась на позиции немцев, как сзади громыхнул второй залп, огненные вспышки прокатывались то сзади, то спереди, и даже небо над головой сделалось красным, словно бы раскаленным. Прохор Севастьянович видел в бинокль, как взрывы подбрасывают колья проволочных заграждений, как расползаются вверх и вширь густые клубы пыли и дыма. Вскоре серая завеса скрыла от глаз немецкие позиции.

Таким испепеляющим казался артиллерийский вал, обрушившийся на врага, такое нетерпение владело людьми, что пехота бросилась вперед без команды, едва отодвинулась от первой траншеи стена разрывов.

Озноб волнения охватил Прохора Севастьяновича, когда увидел он сотни маленьких фигурок, усыпавших черное поле, когда взметнулись над головами бойцов алые полотнища: в этот раз пехота шла в атаку празднично, под своими полковыми знаменами!

Утихал гул артиллерии, предутренние сумерки опять опустились на землю, но как только в немецкой обороне ожили, застрекотали уцелевшие пулеметы, вся полоса боя от горизонта до горизонта озарилась вдруг ярким светом. Вспыхнули полторы сотни прожекторов, ослепляя фашистов, высвечивая дорогу своим. Включили прожекторы и танки, двинувшиеся в атаку вместе с пехотой.

Прохор Севастьянович старался припомнить: где‑то он уже видел нечто похожее?! Ну, конечно, это было на Днепре, когда штурмовали Киев, когда пропал Игорь Булгаков со своими разведчиками. Генерал Ватутин приказал танкам идти в атаку с полным освещением, обескуражить фашистов! И теперь командующий фронтом маршал Жуков использовал тот же прием, только в более широком масштабе.

Бой переместился в глубь вражеской обороны, Порошин ничего не мог разглядеть за дымом. И вообще в бинокль он наблюдал лишь за одним участком боя, а ему требовалось знать все, что происходит в полосе корпуса. Он спустился в блиндаж, где офицер из оперативного отдела наносил на карту быстро менявшуюся обстановку.

Прорвав первую линию вражеской обороны, полки продвигались ко второй, еще более сильной. По данным разведки, там, на гряде высот с труднодоступными склонами, немцы подготовили несколько рядов траншей, множество отдельных окопов, соорудили завалы, противотанковые рвы. Там враг имел танки, имел много артиллерии, особенно зенитной, приспособленной для стрельбы по наземным целям.

Еще год назад прорыв такой мощной обороны представлял задачу столь трудную, что требовалась бы большая предварительная подготовка. А сейчас Зееловские высоты приказано было штурмовать с ходу. По ним уже била наша дальнобойная артиллерия большой мощности, волна за волной проплывали советские бомбардировщики, быстро подтягивались пушечные дивизионы.

Перед наступающей пехотой, расчищая ей путь, двигался огневой вал. Он прокатился по ровному полю, начал подниматься по крутым склонам, опутанным проволокой. А пехота, попав на минные заграждения, неся потери от вражеского огня, замедлила темп.

Генерал‑лейтенант Порошин передал командирам дивизий приказ: ввести в бой вторые эшелоны.

«Не рано ли?» – одними глазами спросил его начальник штаба. Прохор Севастьянович качнул головой: «Нет, в самую пору!» Темп наступления нужно было поддерживать и наращивать. Тем более что в передовой линии задействованы лишь две стрелковые дивизии: третью дивизию Порошин держал в резерве, рассчитывая сохранить полную боеспособность корпуса вплоть до Берлина.

* * *

Через три дня после начала наступления, когда штаб корпуса еще стоял на месте, машинистка‑переводчик Ольга Дьяконская была вызвана в оперативную группу, непосредственно руководившую боями.

Ольга не знала, кто дал распоряжение прислать ее в оперативную группу, но ей было приятно думать, что распоряжение идет от Прохора Севастьяновича, что Порошину хочется, чтобы она была ближе к нему.

Захватив чемоданчик и шинель, Ольга села в машину. В открытом кузове, почти вровень с бортами, стояли рядами какие‑то аккуратные ящички. Возле кабины сидел пожилой майор‑артиллерист, нескладный, худой и застенчивый. Он уступил Дьяконской место на ящике, который был накрыт немецким офицерским плащом. Сам артиллерист разместился справа, то и дело курил, пуская дым так, чтобы не относило на женщину. Он старался развлечь Дьяконскую, рассказывал старые анекдоты, случаи из жизни рабфаковцев.

Ольга не столько слушала майора, сколько смотрела вперед и по сторонам. Широкая асфальтированная дорога с трудом вмещала поток людей и повозок, двигавшихся в два ряда, и такой же поток катился навстречу. С фронта везли раненых, пустую тару, гнали бесконечные колонны пленных.

Машины часто останавливались, пропуская то пехоту, то танки, двигавшиеся к фронту, но больше всего было пушек и совсем маленьких, противотанковых, и длинноствольных зенитных, и огромных орудий большой мощности из резерва Главного командования. Пушки катились вслед за грузовиками, за тягачами, ползли своим ходом, много было конных упряжек. И все это в одну сторону – на Берлин, прямо среди бела дня, под ясным небом. Если у немцев еще и осталась авиация, то ей, во всяком случае, было не до наших тылов. К тому же высоко в небе, поблескивая на солнце, все время вились истребители.

Возле моста через канал с ровными, как по линейке обрубленными берегами, машина остановилась снова. Скуластая девушка‑регулировщица с карабином за спиной пропускала на западный берег колонну всадников. Казаки с красными лампасами на синих брюках, с яркими верхами шапок‑кубанок, ехали по три в ряд, весело переговариваясь. Колонна пленных, двигавшаяся навстречу конникам, испуганно подалась от центра моста к самым перилам.

Казачий офицер в черкеске с газырями гибко свесился с коня, протянул руки к регулировщице, будто намереваясь схватить ее.

– Эй, красавица, поцелуй подари!

– Ишь, какой! – отшатнулась девушка. – Много вас тут, всех не перецелуешь!

– Ну, хоть улыбнись на дорожку! – крикнул он, отъезжая.

Регулировщица засмеялась и махнула вслед желтым флажком.

За мостом дорога стала хуже. Асфальт был изрыт воронками, наспех засыпанными землей и битым кирпичом. Вдоль обочины валялись груды обгорелого железного лома, часто попадались разбитые пушки, исковерканные бронетранспортеры, грузовики. В молодом дубовом лесу, на чуть пробившейся травке, увидела Ольга убитых немцев. На деревьях над ними белели листовки‑плакатики, приклеенные к стволам.

Ольга спрыгнула с грузовика, подошла ближе. Почти все немцы молодые, лет по шестнадцати.

Осторожно ступая между трупами, она подошла к дереву и прочитала листовку. Ну, конечно, агитация и пропаганда. Фюрер сказал: нас спасет упорство и новое оружие. Русские слабеют с каждым часом. Они воюют трофейными солдатами, которых освободили из лагерей для пленных. Каждый немец, независимо от возраста, должен до конца выполнить свой долг! Берлин остается немецким!

Дьяконская сорвала несколько листков: и в штаб, и себе на память.

Впереди, над красными островерхими крышами, росла низкая, набухшая туча: грузовик въехал в крупный и теплый дождь. По кабине забарабанили капли, повеяло свежестью. Майор велел Ольге поменяться местами с сержантом, который сидел рядом с шофером. В кабине было хуже: пахло бензином и меньше видно.

Машина миновала еще один городок, наполовину разбитый. В высокой фабричной трубе зияли такие дыры, что она, казалось, рухнет при первом порыве ветра. Над закопченными стенами выгоревших корпусов клубился смоляной дым.

За городом потянулся лесной массив. Деревья стояли голые, темные, лишь кое‑где проглядывал легкий зеленый пушок. Пейзаж сделался однообразным. Ольга начала подремывать, как вдруг послышались выстрелы. Дорога впереди была забита машинами, стоявшими и вкривь, и вкось, и даже почему‑то поперек шоссе. На опушке, среди стволов, мельтешили фигурки, по просеке, перпендикулярно дороге, ползли черные приземистые танки.

Из кузова выпрыгнул майор – волосы всклокочены, шинель нараспашку, в руке автомат и граната. Увидев Ольгу, подбежал к ней:

– Ты что, ослепла! Ложись!

Толкнул ее в яму, Дьяконская упала. Приподнялась, опираясь на руки, и замерла в таком неудобном положении: над головой раздался оглушительный треск, у нее зазвенело в ушах.

Стрекотали автоматы. Рядом с Ольгой торопливо отстукивал короткие очереди пулемет, а когда он замолкал, слышался чей‑то умоляющий голос: «Орел, орел, немцы в шестом квадрате, пришлите коробки, пришлите коробки!»

Ольга вытянула руки из липкой жижи и выпрямилась, ища глазами радиста, но увидела только сержанта и майора: они лежали на асфальте между колесами грузовика и стреляли. А от леса к шоссе бежала большая толпа немцев.

Майор оглянулся, бросился к ней:

– Лежи! Не вставай!

Она снова упала в вязкую жижу, а на спину ей грузно навалился майор. Ольга чувствовала на затылке его дыхание, тяжелое тело майора мелко тряслось от стрельбы.

Сквозь пальбу, гул и треск прорезался вдруг неестественно высокий, отчаянный голос: «Орел! Сволочь! Орел! Давят нас! Танки давят! Браток, помоги…» Крик оборвался. Умолк пулемет, строчили только автоматы. Громче сделался лязг, быстро нарастали топот и крики.

Ольга почувствовала, как вздрогнуло и судорожно дернулось на ней тело майора. Она больше не ощущала его дыхания. На ее шею и на правую щеку горячей струйкой хлынула кровь. Розовая лужица быстро накапливалась в ямке возле самого лица, от нее шел теплый, пресный и тошнотворный запах, а она не могла отодвинуться, потому что совсем рядом топали торопливые шаги, звучали хриплые злые голоса немцев:

⇐ Предыдущая 45 46 47 48 495051 52 53 54 Следующая ⇒