2011 год 1 страница

Годы всегда были не властны над принципами госпожи Куртен. Антуан очень рано понял, что сопротивляться им утомительно и бесполезно. Хорошо, договорились, он придет на вечеринку к господину Лемерсье, он будет ровно в семь. Я тебе обещаю. Все, чего ему удалось добиться – это что он пробудет там не слишком долго; подготовка к экзаменам всегда представляла для его матери неоспоримое алиби.

В ожидании звонка Лоры он решил немного пройтись. Без нее он быстро начинал скучать, ему не хватало ее худых гибких рук, ее нежного дыхания. Он испытывал острую необходимость поскорее увидеть ее… и яростное желание ее трахнуть. Для этой темноволосой, очень привлекательной молодой особы без предрассудков желание и наслаждение были столь же необходимы, как воздух и пища. Умная, вполне безбашенная, она обладала способностью очертя голову бросаться в сомнительные авантюры, но отличалась обостренным чувством собственной непогрешимости, что при первой же тревоге всегда отводило от нее опасность. Эта девушка, обещавшая стать превосходным клиницистом, могла также с редкой убедительностью втянуть Антуана в скандальные приключения. Жизнь с Лорой была фейерверком, вечным обещанием, и Антуан погружался в эту жизнь с радостью и страстью. Лора стала светом его существования. Иногда ему нравились моменты разлуки с ней, такие печальные и такие обещающие. Но порой, как сегодня, расстояние давило на него, он чувствовал себя чудовищно одиноким. Связь с Лорой изначально имела взрывной характер, как и сама эта женщина, понимающая только страстные, временные, открыто прерываемые отношения. А потом это все продолжалось, продолжалось, и вот они уже три года вместе. Они сошлись в общем нежелании иметь ребенка – вещь довольно редкая для женщины, но прекрасно устраивающая Антуана: он не мог себе представить такой нагрузки, такой ответственности, как жизнь ребенка. Это невозможно, при одной мысли об этом он впадал в панику. Кроме того, Антуан, стремившийся уехать как можно дальше, выразил желание после окончания учебы завербоваться куда‑нибудь, например в гуманитарную миссию, о чем Лора тоже подумывала. Их отношения, строящиеся на цветущей и необузданной сексуальности, еще больше окрепли благодаря общим планам. Однажды Лора сказала: «С административной точки зрения для гуманитарной миссии лучше, если бы мы были женаты». Она бросила эту фразу вскользь, как если бы упомянула еще один продукт для списка покупок, но ее слова заставили Антуана задуматься и мало‑помалу запечатлелись в его сознании.

Теперь перспектива жениться на Лоре доставляла ему удовольствие. Мысль о том, что она некоторым образом попросила его об этом, примиряла Антуана с самим собой.

Ему понадобились батарейки для беспроводной мышки компьютера. Он вышел из материнского дома. И не мог не бросить взгляд на сад, прежде принадлежавший семье Дэме. В обновленном, почти перестроенном доме теперь проживала пара лет сорока с двумя девочками‑близняшками. Госпожа Куртен поддерживала с ними приятельские отношения, но не близкие, потому что люди они были приезжие, не из этих мест. После урагана семья Дэме получила социальное жилье в отдаленном районе Боваля под названием Аббесс. Господина Дэме странным образом пощадила волна увольнений двухтысячного года, вызванных состоянием дел предприятия Вейзера. Ходили слухи, будто Роже оставили на работе из сочувствия к его положению. Господин Мушотт тогда распускал гадкие сплетни на эту тему, они прекратились сами собой, когда спустя несколько месяцев господин Дэме умер в собственной постели от аневризмы.

Госпожа Дэме очень постарела, особенно лицо, походка сделалась какой‑то усталой. Антуан иногда встречал ее, она располнела и ходила тяжело, будто всю жизнь проработала уборщицей.

Мать Антуана с ней больше не приятельствовала. Она даже вела себя так, будто они поссорились, будто их разлучило какое‑то тайное непреодолимое обстоятельство. С тех пор как Бернадетта переехала в Аббесс, у них не было случая встретиться, разве что время от времени на рынке, но они ограничивались коротким «здрасте – до свидания»: ураган смел их былые добрососедские отношения. Никто не обратил на это внимания, даже сама госпожа Дэме. В тот печальный и смутный период дружба иногда угасала, возникали новые, порой неожиданные симпатии. Обрушившиеся на город несчастья, грубо перетасовав колоду отношений между жителями, раздали ее заново. Что касается матери и госпожи Дэме, Антуан, разумеется, был более осведомлен, чем остальные, но та жизнь составляла целую эпоху, о которой они говорили редко, мать называла это «ураган девяносто девятого», как будто тогда в Бовале не произошло ничего существенного, кроме поваленных деревьев и нескольких улетевших крыш.

Ее еще долго занимала эта тема, она внимательно слушала региональные новости и каждое утро читала газеты, чего прежде никогда не делала. Потом беспокойство ее понемногу утихло, она все меньше смотрела телевизор и не возобновила ежедневную подписку.

Антуан свернул направо, к центру. В этом городе он всегда ощущал одно и то же. Он ненавидел здесь все: этот дом, эту улицу. Он ненавидел Боваль.

Он сбежал оттуда сразу после лицея. Мать была потрясена, что он предпочел жить в общаге. Теперь он появлялся здесь, только чтобы повидать ее, но все реже, и оставался как можно меньше. За много дней до поездки его охватывала тревога, он старался поскорее вернуться к себе, находя все новые предлоги.

В повседневной жизни он забывал. Смерть Реми Дэме стала давнишним происшествием, болезненным воспоминанием детства, целые недели проходили без чувства беспокойства. Антуан не был равнодушным: его преступления как бы не существовало. И вдруг внезапно маленький мальчик на улице, сцена в кино, встреча с жандармом порождали в нем неукротимый страх, который он не мог побороть. Им овладевала паника, над ним нависала неотвратимость катастрофы, приходилось прилагать огромные усилия, чтобы снять напряжение глубоким, медленным дыханием, самовнушением. Он следил за трепыханием своего воображения, как наблюдают за остывающим после резкого перегрева двигателем.

На самом деле страх никогда не ослаблял своей хватки. Он дремал, засыпал – и вновь возвращался. Антуан жил в уверенности, что рано или поздно это убийство настигнет его и разрушит его жизнь. Он подвергался тридцатилетнему тюремному наказанию, уменьшенному вдвое, потому что в момент преступления он был несовершеннолетним, но пятнадцать лет – это целая жизнь, потому что потом у него уже никогда не будет нормального существования. Детоубийца никогда не становится нормальным человеком, потому что двенадцатилетнего убийцу нельзя считать нормальным.

Дело до сих пор не было закрыто, Антуан даже не мог рассчитывать на срок давности.

Рано или поздно разразится ураган неслыханной силы и с мощью, удвоенной своей давностью, разнесет все на своем пути: его жизнь, существование матери, отца. Этот ураган не просто убьет его – он впишет его имя в историю, его лицо надолго станет знаменитым. Не останется ничего от него нынешнего, он будет «детоубийцей», «мальчиком‑убийцей», «будущим убийцей». Новым случаем в криминологии, дополнительной клинической картинкой в учебнике детской психиатрии.

Вот почему прежде всего он мечтал уехать как можно дальше, знал, что он будет далеко от Боваля с этими воспоминаниями. На другом конце света они тоже станут преследовать его, но он хотя бы будет избавлен от необходимости встречаться с теми, кто так или иначе имел отношение к той драме.

Иногда Лора обнаруживала его в поту, в лихорадочном возбуждении или, наоборот, подавленным, обессиленным и угнетенным.

Она не могла объяснить себе его накатывающие без предупреждения приступы паники, и склонность Антуана к человеколюбию иногда представлялась ей по меньшей мере странной. Поэтому, будучи из тех женщин, которые не позволяют себе полностью игнорировать суть вещей, она регулярно возвращалась к этой теме. Но тщетно. Антуан никогда не привозил ее в места, где жил прежде. Если бы он на это решился, она, безусловно, могла бы поговорить с его близкими, понять и наконец помочь ему.

Он подходил к ратуше, когда позвонила Лора.

– Ну, – спросила она, – как мама?

Госпожа Куртен не подозревала о существовании Лоры.

То, что Антуан скрывал ее, было непонятно и глупо – и поначалу обижало молодую женщину. Но не в ее характере было придавать слишком много значения чисто социальным моментам. Она тем охотнее шутила и насмехалась над этим, чем больше смущался Антуан.

– Надеюсь, она не сердится на меня за то, что я не приехала…

На сей раз Антуан не смутился, он хотел Лору, секс для него всегда был мощным антифобическим средством. Он тут же принялся нашептывать ей что‑то примитивное и нетерпеливое, так что она скоро умолкла. Он говорил так, будто лежал на ней, а она закрыла глаза. Потом он замолчал, и наступила долгая, исполненная желания тишина, в которой он прислушивался к ее напряженному дыханию.

– Ты здесь? – наконец спросила она.

Внезапно тишина изменилась. Антуан уже был не на ней, а где‑то в другом месте, она это почувствовала.

– Антуан?

– Да, я здесь…

Его голос кричал о другом.

В витрине господина Лемерсье, в правом углу, всегда находился портрет Реми Дэме, становившийся с каждым годом все желтее. Исчезновение мальчика еще всплывало в разговорах, никому так и не удалось разгадать этой тайны, но листовка, взывающая к свидетелям, пожухла, а когда она отвалилась, ее не вернули на место, теперь она по‑прежнему висела только в жандармерии, среди десятка других, из разных регионов, и здесь, у господина Лемерсье.

– Антуан?

Объявление переместили. Теперь оно уже не висело на витрине снаружи, а было помещено в центр. И это была уже не старая выцветшая листовка, но живой, увеличенный, современный портрет.

Рядом с ребенком с приглаженной прядкой, в футболке с голубым слоником расположился портрет странно похожего на него подростка. Новейшие технологии программного обеспечения позволили изобразить Реми Дэме семнадцатилетним.

– Антуан!

В новом объявлении не было описания одежды, в которой Реми был в момент исчезновения, а значилась только его дата: четверг, 23 декабря 1999 года. Антуан видел в витрине свой профиль, странно наложившийся на лицо подростка, с которым он не был знаком, но про которого он единственный знал правду: его не существует. Надежда каждого обывателя Боваля на то, что маленький Реми еще жив, что он где‑то вырос, забыв, кто он, была иллюзией, ложью.

Антуан подумал о госпоже Дэме. Стоит ли у нее на буфете такое же чудо фотошопа? Смотрит ли она по утрам на ребенка, которого она, конечно же, любила всегда, и на этого незнакомого молодого человека? Надеется ли однажды увидеть его живым или перестала верить?

Антуан наконец ответил Лоре, но связь прервалась. Он продолжил путь, чувствуя, что нервничает. Сексуальное возбуждение сменилось смутной тревогой. Да, говорил он Лоре, я здесь. Но ему хотелось прыгнуть в машину и уехать.

– Когда ты возвращаешься? – спросила Лора.

– Очень скоро, послезавтра… Завтра. Не знаю.

Он бы с радостью сказал: немедленно.

Отказавшись от похода по магазинам, он вернулся домой, поднялся к себе, стал читать и конспектировать, но от этой афиши ему сделалось не по себе, беспокойство не оставляло его. Впрочем, напрасно Антуан истязал себя размышлениями, он не видел, что могло бы угрожать ему, кроме обнаружения тела. Официально следствие не прекращено, но теперь уже никто активно не искал Реми Дэме.

Это было нелогично, но Антуану казалось, что опасность воплощена в самом этом городе и существует, только когда он к нему приближается.

Два или три раза он принуждал себя пойти в сторону леса Сент‑Эсташ. Место по‑прежнему выглядело заброшенным, таким, каким ураган оставил его двенадцать лет назад. Сваленные вперемешку стволы гнили на земле, было почти невозможно углубиться в лес. Как врач, он знал, во что за эти годы должны превратиться останки Реми Дэме…

Но неожиданно, благодаря этой картинке в витрине господина Лемерсье, мертвый мальчик обретал живую форму, такую же изощренную и явственную реальность, как в его кошмарах. То, что изменилось с годами и что печалило Антуана, было вовсе не то, что он обречен никогда ни с кем не говорить об этом, а иная расстановка приоритетов. Сегодня главным стал уже не маленький мальчик, которого он убил. Все его усилия, все его внимание было направлено на него самого, на его стремление к безопасности, к безнаказанности. Он уже некоторое время не просыпался в поту, не представлял себе раскачивающиеся вялые ручки Реми, не слышал его душераздирающего крика о помощи. Главным персонажем этой трагедии теперь была не жертва, а преступник.

Уже почти половина восьмого, неловко прийти еще позже. Он вышел из дому.

Господин Лемерсье отмечал шестидесятилетие. Стоял конец июня, было уже очень тепло, почти летняя погода. Барбекю в саду, музыка, гирлянды, обычные причиндалы. Пахло жареным мясом, стояли коробки белого и красного вина. Гости ели из картонных тарелок, которые складывались пополам, ножи не резали.

Жизнь в Бовале напоминала работу часового механизма. Когда‑то город взбудоражила череда трагедий и тайн, но постепенно жизнь вошла в спокойное, почти неподвижное русло. Люди, которых Антуан знал, спустя десять лет оставались прежними и собирались уступить место следующему поколению, достаточно похожему на них, за исключением нескольких деталей.

– Хорошо он придумал, не находишь?

Несколько часов в неделю госпожа Куртен помогала по хозяйству господину Лемерсье, мужчине очень корректному, приличному, говорила она. На ее языке это означало, что, в отличие от господина Ковальски (у которого она уже давно не работала и о котором никогда не говорила), он платил что положено и вовремя.

Антуан пожал несколько рук, выпил бокал, второй, съел жареного мяса. Как советовала мать, подошел поздравить и поблагодарить господина Лемерсье и так далее.

Держа в руке пластиковый стаканчик, госпожа Куртен беседовала с госпожой Мушотт. События, отдалившие ее от Бернадетты Дэме, странным образом сблизили ее с матерью Эмили, той хорошенькой женщиной с суровым лицом, которая половину своего времени проводила в церкви, половину – дома. Когда дела предприятия Вейзера пошли на лад, господин Мушотт был снова нанят на работу, но продолжительный период безработицы оставил отпечаток горечи и досады на его лице; ничто не радовало его. Господин Вейзер, который был одновременно его мучителем, когда решил уволить его, и спасителем в тот день, когда снова его нанял, сосредоточивал на себе бо́льшую часть его ненависти к миру, который, по безапелляционному мнению господина Мушотта, вертелся не так, как положено. Он согласился вернуться на предприятие Вейзера с видом особого удовлетворения, как человек, который после долгой несправедливости получает наконец то, что ему полагается по праву. Он всегда кого‑нибудь ненавидел. Долгое время это был господин Дэме. Теперь, когда он умер, первое место в списке занимал господин Вейзер.

Двое мужчин, разделенных расстоянием бо́льшим, чем позволял сад господина Лемерсье, будут пересекаться весь вечер, не замечая друг друга. Кажется, даже отдавая ему распоряжения на фабрике, господин Вейзер называл господина Мушотта не иначе как «бригадир».

Что же касается его жены, для Антуана она по‑прежнему оставалась тайной, даже нонсенсом. Святоша с фигурой манекенщицы говорила мало, улыбалась редко, что придавало ей обманчивое сходство с оперной дивой или равнодушной красавицей, в чем Антуан усматривал определенные формы истерии.

– Здравствуйте, доктор…

– Эй, привет, док!

Эмили, белокурая и улыбающаяся, осторожно, точно нежный плод, держала пластиковый стаканчик. Тео доел сосиску и теперь облизывал пальцы. Антуан давно их не видел, как‑то не приходилось. Он поцеловал Эмили. Тео бумажной салфеткой неловко вытер руку и протянул ему. Он был в модных рваных джинсах, обтягивающей куртке и остроносых туфлях. Весь его вид вопиял о том, что он не намерен причислять себя к этой деревенщине, что он из другого теста. Тео отошел, прихватив их с Эмили стаканы.

В присутствии девушки Антуан чувствовал себя скованно, она всегда как‑то странно смотрела на него.

– Как я тебе? – с любопытством спросила она.

Антуан затруднился бы ответить. Она выглядела так, будто хочет задать ему вопрос. Или удивлена тем, как он говорит, каким стал.

С годами Эмили все больше походила на мать, к которой продолжала испытывать страстную привязанность. Поэтому в том, что они так похожи, не было ничего удивительного. Таков уж Боваль, город, где дети похожи на своих родителей и ждут, чтобы занять их место.

Они обсудили праздник. Антуан спросил, как она живет. Работает в банке «Креди Агриколь» в Мармоне.

– Обручена, – похвасталась она, продемонстрировав кольцо.

Ах да, Боваль к тому же город, в котором еще обручаются.

– С Тео? – спросил он.

Эмили расхохоталась, прикрыв рот ладонью.

– Нет, – ответила она, – конечно не с Тео.

– Откуда мне знать, – пробормотал Антуан, раздосадованный тем, что его вопрос прозвучал так нелепо.

Она снова показала кольцо.

– Жером сержант сухопутных войск. Он служит в Новой Каледонии, но к сентябрю ждет перевода во Францию. Тогда мы поженимся.

Антуан почувствовал странный укол ревности. Не оттого, что в ее жизни есть мужчина, а оттого, что сам он никогда в эту жизнь не входил. Даже прежде, в коллеже, они никогда не были парой. У него сложилось впечатление, что он упустил все возможности, не числился среди тех мужчин, которых она считала привлекательными, а остался среди тех, с кем общаются только потому, что знакомы всю жизнь. Когда Антуан вспомнил, как часто, когда он был подростком, Эмили становилась предметом его фантазмов, его это даже обидело. Он был тогда просто помешан на ее белокурых волосах. Антуан покраснел.

– А ты? – спросила она.

– Вроде того… Мне надо пройти практику, окончить интернатуру, а потом мы уедем… В гуманитарную миссию.

Эмили многозначительно кивнула. Гуманитарная миссия – это хорошо. По ее лицу было видно, что для нее это понятие не имеет никакого смысла, одни слова, однако нравственная коннотация заслуживает уважения. Разговор иссяк. О чем говорить? Между ними было столько же невысказанного, сколько и воспоминаний. Они смотрели на сад, на шумных смеющихся гостей, на дымящее барбекю, слушали музыку, звучащую из расставленных вдоль дома колонок. На стенах, под свежей штукатуркой, еще виднелся старый след, отмечавший уровень, до которого когда‑то поднялась вода.

Вернулся Тео с пластиковыми стаканчиками. Они продолжили разговор втроем, так, общие фразы. Антуан вдруг снова увидел их на церковной паперти вечером после рождественской службы. И опять подумал о драке, завязавшейся после того, как Тео пустил свою мерзкую сплетню…

Глядя в сторону, он отхлебнул вина.

В Бовале он неизбежно должен был вернуться мыслями к концу памятного девяносто девятого года. То, что тогда случилось, относилось к другой жизни. Даже Боваль перевернул страницу. Но поскольку тайна исчезновения Реми Дэме до сих пор так и не прояснилась, угли тихонько тлели, и любое дуновение могло пробудить их. Находясь среди этих людей, Антуан чувствовал себя под угрозой, все было насыщено знаками, подлежало толкованиям, служило источником тревоги…

– Антуан!..

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать Валентину, которая, похоже, прибавляла по килограмму в год. Она в раздражении обернулась к вопящему карапузу: прекрати, я тебе сказала! И резко отмахнулась, словно отгоняя назойливую муху. Молодая женщина держала на руках малыша, жующего горсточку чипсов. Муж, ладный малый с комплекцией лесоруба и дурными зубами, по‑хозяйски обнял ее за плечи.

Антуан продолжал пожимать протянутые руки, с кем‑то обменивался поцелуями. Тео находился поблизости, как будто хотел что‑то сообщить и ждал удобного момента. Поверх чужих плеч они постоянно встречались взглядами, пока наконец Тео не склонился к его уху:

– Я вроде тебя, они все мне отвратительны…

– Нет, я не…

Тео хмыкнул:

– Да ладно тебе. Здесь все такие козлы…

Антуана смутило подобное отношение. Он тоже чувствовал себя далеким от этого мира, сделанным из другого теста, более современным. Он находил родной город устаревшим, неподвижным и тесным; он ненавидел его, но он его не презирал. Тео и прежде был до обидного высокомерным, поэтому нет ничего удивительного в том, что теперь он пренебрежительно относится к Бовалю. Он намеревался создать стартап, но Антуан не особенно разобрал, чем его фирма будет заниматься: какой‑то системный инжиниринг, нетворкинг – речь Тео изобиловала англицизмами, в которых Антуан ничего не понимал. Он предпочел сделать умный вид, как люди, плохо освоившие язык, которые, утомившись в поисках смысла, просто кивают. Снова подошедшая к ним Эмили не прислушивалась: мужские разговоры – это не для нее.

Потом они расстались. Антуан пил. Многовато, он это чувствовал. Тем более что никогда не переносил алкоголя. Он обещал матери, поэтому пришел. Еще он предупредил ее, что останется ненадолго, пора уходить. Невозможно попрощаться со всеми, надо проявить находчивость и улизнуть так, чтобы никого не обидеть. Он налил вина, чтобы вернуть себе самообладание, неторопливо направился к изгороди – никто на него не смотрел, – поставил на стол пластиковый стаканчик, вышел и закрыл за собой калитку. Уф…

– Уже уходишь?

Антуан вздрогнул.

Эмили курила, сидя на садовой ограде.

– Да, то есть нет…

Она коротко рассмеялась, как некоторое время назад. Очень в ее духе. Этот смех раздавался поминутно, в умеренных дозах он мог бы показаться прелестным, но систематичность приема раздражала. Можно подумать, она заменяет им слова, которых не знает.

– Тебя все смешит?

Задав вопрос, Антуан тут же пожалел об этом, но Эмили как будто не уловила его иронии. В ответ она махнула рукой, что могло означать все, что угодно.

– Ладно, я пойду, – сказал Антуан.

– Я тоже домой…

Они пошли вместе.

Эмили прикурила новую сигарету. Запах дыма, смешавшийся с ночной свежестью и ее ненавязчивыми духами, был очень приятным. Антуан почти соблазнился. Он курил всего два‑три раза в жизни, ему не понравилось, но он решил хотя бы затянуться разок. Напряжение вечера спадало, оставив после себя сильную усталость. Одна сигаретка, почему бы и нет…

Эмили вернулась к начатому в саду разговору. Ее заинтриговали планы Антуана. Гуманитарная миссия. Почему он не хочет быть… нормальным доктором? Чтобы ответить на этот вопрос, Антуану потребовалось бы собраться с духом. Он сказал только:

– Семейный доктор – это скучновато…

Эмили покачала головой. Что‑то мешало ей понять.

– Если ты считаешь это скучным, зачем тогда изучаешь медицину?

– Нет, мне не скучно быть врачом, понимаешь, но именно семейным доктором…

Эмили кивнула, но что‑то в этой теории не устраивало ее. Антуан украдкой поглядывал на девушку. Бог ты мой, эти высокие скулы, этот рот, этот светлый пушок у корней волос там, на затылке…

Верхние пуговицы ее кофточки были расстегнуты, открывая упругую грудь, а когда Антуан чуть‑чуть отставал, то замечал под платьем завораживающую округлость ее попки…

Эмили говорила:

– Потому что врач все‑таки… Должно быть, страшно интересно лечить людей…

Было даже как‑то печально констатировать, что такая прелестная, такая сексапильная молодая женщина может быть столь откровенной дурой. Она изъяснялась общими фразами, высказывала мысли, которые, будучи полностью готовыми к употреблению, почти не нуждались в том, чтобы пропускать их через голову. Ее речь без всякого повода или перехода скакала с одной темы на другую, и все они касались того малого, что она знала: обитателей Боваля. Пока Антуан подробно разглядывал и оценивал совершенство отдельных частей ее тела (брови, уши – этой девице даже удалось иметь очаровательные ушки, неслыханно!), Эмили добралась до их прошлого, их детства, соседей, воспоминаний…

– У меня полно наших школьных фоток! А еще из досугового центра… С Романом, Себастьеном, Леа, Кевином… И Полиной…

Она говорила о людях, которых Антуан едва мог припомнить, но для нее они реально существовали. Как если бы город и ее собственная жизнь и теперь, спустя несколько лет, ограничивались школьным двором.

– Ах, эти фотки, ты обязательно должен посмотреть… сдохнуть можно!

В темноте раздался ее короткий смешок, женственный, восхитительный и невыносимый. Непонятно, что ее так развеселило.

Для Антуана школьные фотографии не представляли приятного воспоминания. Тогда же была сделана преследующая его все детство фотография маленького Реми Дэме. Существовала традиция: в этот день вам приглаживали вихры, меняли рубашку и отправляли в школу, как на праздник.

– Если хочешь, я тебе пришлю!

Собственное предложение привело Эмили в такой восторг, что она даже остановилась. Антуан посмотрел на нее. Красивое правильное лицо, светлые глаза, этот нежный рот…

– Ну да, пришли, если хочешь… – согласился он.

Оба смутились. Антуан опустил глаза. Они двинулись дальше.

В центре все еще слышались доносящиеся издали отголоски музыки в саду господина Лемерсье. Говорить было не о чем, и возле мэрии Антуан вспомнил поваленный ураганом платан.

– Ах да, – воскликнула Эмили, – тот платан!

Они немного помолчали, оба мысленно представили себе платан, потом она добавила:

– Тот платан – это как бы история Боваля…

Антуан буркнул:

– Что ты имеешь в виду?..

Они опять помолчали. Июньское тепло, ночь, вино, эта неожиданная встреча, эта очаровательная девушка – все толкало на откровения, хотелось вернуться к вопросам, которые он себе задавал.

– Что за вопросы? – спросила она.

В ее голосе звучала только наивность, никакой задней мысли.

– Ну вот, к примеру… Тео и ты… Что у вас было…

На сей раз он никак не отреагировал на смешок Эмили.

– Нам было по тринадцать лет!

Она остановилась посреди улицы и удивленно повернулась к нему:

– Ого… А ты, случаем, не ревнуешь?

– Ревную.

Это оказалось сильнее его. Антуан тут же пожалел о своих словах, они были вызваны только раздражением. Потому что в глубине души он сердился прежде всего на себя, за то, что столько времени позволял себе поддаваться ее очарованию, ее привлекательности. А на нее он сердился за то, что сегодня она не была той, что прежде.

– Я был в тебя влюблен…

Простая и грустная констатация факта. Эмили споткнулась, ухватилась за его рукав, но тут же отпустила, будто совершила неприличный для данной ситуации поступок. Антуан почувствовал, что его не так поняли.

– Не волнуйся, это не признание в любви!

– Я знаю.

Когда они подошли к ее дому, Антуан на мгновение снова увидел лицо Эмили за окном, в день страшного урагана.

– У тебя тогда был очень усталый вид… И ты была очень хорошенькая. Честное слово… очень красивая…

Это запоздалое признание вызвало у нее улыбку.

Эмили толкнула калитку, ушла в глубину сада и присела на качели. Они едва слышно скрипнули. Антуан сел рядом. Подвесная скамья оказалась гораздо у́же, чем можно было ожидать, а может, немного перевешивала на сторону… Антуан ощутил прижавшееся к нему горячее податливое бедро Эмили, попытался отодвинуться, но ему не удалось.

Эмили легонько оттолкнулась ногой, и они стали раскачиваться. Уличный фонарь бросал на них бледный желтый свет. Вокруг стояла тишина, они тоже молчали.

Движение качелей сблизило их еще больше. И тут Антуан сделал то, чего не должен был делать, – взял Эмили за руку. В ответ она прильнула к нему.

Они поцеловались. Это сразу все испортило. Ему не понравилось, как она целуется, хищное движение ее языка напоминало обследование через рот, но он не отстранился, потому что это, в конце концов, не имело никакого значения, ведь они не любят друг друга. А это все упрощает.

Легкий флирт без обещаний, дружеская любовь, следствие многолетних встреч без прикосновений. Сегодня они могли делать это, потому что это ни к чему их не обязывало. Они были друзьями детства. Просто их связывала длинная история, которую следовало сократить. Чтобы все прояснить. Чтобы ни о чем не жалеть. Девочка, которую он так желал, не имела ничего общего с прелестной и глупой молодой женщиной, которую Антуан держал в своих объятиях. И которую сейчас жутко хотел.

Они оба понимали ложность ситуации, но также знали, что то, что уже началось, продолжится и придет к своему естественному и ожидаемому концу.

Антуан просунул руку под кофточку Эмили, нашел грудь, горячую и податливую до умопомрачения; она ответила, положив ладонь ему между ног. Последовал поцелуй, неловкий и пылкий, по подбородкам текла слюна, они не отрывались друг от друга, чтобы избежать необходимости разговаривать.

Найдя влажное и горячее лоно, Антуан издал глухой хрип.

Она схватила его рукой точно так же, как целовалась, с отважной, неуклюжей грубостью.

Они извивались, пытаясь поднять ее попку.

Эмили перевернулась, уцепившись руками за качели и широко расставив ноги. Антуан тут же вошел в нее. Она еще больше выгнулась, чтобы позволить ему войти глубже, а потом повернула голову и снова жадно поцеловала его, целиком засунув язык ему в рот, опять эта ненасытность…

Почувствовав, что он напрягся и излился в нее, она издала какой‑то животный писк… Антуан так и не узнал, кончила ли она тоже.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒