В. А. Балинт 8 страница

«А-а… дорогой товарищ, мой долгожданный гость! приветствую тебя на нашей наидемократичнейшей, наисвободнейшей (в публике смех) рабоче-крестьянской земле», обращается советский клоун к иностранному: отдохнешь ты у нас, дружок, и откормишься после голодной буржуазной жизни» (в публике смех).

«Да я, дорогой товарищ, заграницей совсем не голодал», отвечает иностранный клоун.

«Ну, если не голодал, то во всяком случае очень мало ел», перебивает советский клоун.

«Да нет, дружок! ты, я вижу, совсем неправильно информирован, у нас очень много и сытно едят», снова отвечает другой.

«Гм… много!.. сытно! А что, собственно, у вас там едят?» спрашивает советский.

«Утром, на завтрак, кофе, булка с маслом, в обед — жирный мясной суп, бифштекс, пирожное на закуску, на ужин — тоже что либо мясное, с соусом»…

— «Ну, брат, заткнись»… перебивает советский клоун и хлопает иностранного своего коллегу по плечу»: куда вам до нас! У нас утром селедка, в обед — селедка, и на ужин — селедка… знаете… самая рыба! Не то, что у вас, мясо-да-мясо… А ну-ка посчитай, сколько в этой рыбе сидит калорий (смех публики усиливается) да всяких там пользительных жиров»?..

— «А у нас, кроме того», защищается иностранный: «всегда, как правило, пьют после обеда и ужина пиво»…

— «Ха-ха-ха! Вот так учудил, дружок! Ха-ха-ха. как правило… пьют пиво… детский напиток» заливаясь смехом, говорит советский: а у нас, товарищ, без всяких правил пьют — утром водку, в обед водку, вечером водку и целую ночь водку… Эх! Куда вам до нас… толстобрюхие буржуи»…

Взрыв всеобщего смеха, крики — браво заглушают дальнейшие слова советского клоуна.

«Да ты не смейся, товарищ», пытается снова защищаться иностранный гость: «у нас народ очень много еды за день съедает»…

— «Ха-ха-ха! да ты, товарищ, я вижу, не имеешь в голове все заклепки. Ха-ха-ха! Вот так удивил!.. Нет, брат, вот тут ты нас уж никак не переплюнешь… нигде в свете так много люди не едят, как у нас в Советском Союзе… Да-да! Знаешь, товарищ, у нас каждый получит паек на це-лый ме-ся-ц, сядет себе да этак в один присест и съест все… Что так смотришь»?..

Страшный взрыв смеха и рукоплесканий, совершенно заглушают последние слова клоуна. В цирке невообразимый крик и шум. Публика в восторге. Снисходительно улыбается и сидящее в ложах местное советское начальство. Присутствующие члены ГПУ в явном недоумении.

Лично тогда у меня от смеха слезы текли. Чуть кишки было себе от смеху не порвал. А, собственно, для здешних условий жизни, советские клоуны в сущности ничего смешного не показали. Там же это имело среди зрителей колоссальный успех, окончившийся, правда, арестом обоих клоунов.

Безусловно, с их стороны была явная и, при советских условиях, весьма смелая попытка осмеять существующие советские порядки. Это публике импонировало.

«Вот, молодцы! вот это — да-а! Вот, сукины-дети, и не боятся!» раздавались в публике возгласы.

«Так-то так! Но, вероятно, ребятам за кулисами уже говорят: посмешили людей… ну, а теперь пожалуйте, ребятки, к нам бриться!» слышен намек на ГПУ.

Оба клоуна были действительно за вредительство арестованы.

В СССР в два счета пришьют ярлык вредителя.

24. Издержки революции

Достаю из ящика стола книгу Бориса Солоневича «Молодежь и ГПУ». Открываю страницу сто семнадцатую с фотографией кладбища, где изображена большая бесформенная груда человеческих трупов. Показываю фотографию подсоветскому человеку и, молча, наблюдаю за ним. Он медленно берет в руки книгу и просматривает внимательно картину.

— Знаете, это очень характерная и верная фотография из подсоветской действительности, — замечает подсоветский человек. — Лично, подобную картину видел собственными глазами.

Во время отступления белой Армии в декабре 1919 года, я работал в городе Таганроге на хлебзаводе, который, если не ошибаюсь сейчас, находился на Кузнечной улице. Проживал я тогда в ближайшем от города селении Петрушинки. На работу приходилось ходить и возле кладбища. Белые ушли как раз в праздник Рождества Христова. Была тугая зима.

После вступления красных войск, в городе пошли обыски, облавы и, конечно, расстрелы. Расстрелы продолжались беспрерывно в течении двух недель. Расстрелы совершались на кладбище, и всегда в полночь. При чем расстреливали на одной стороне кладбища, а хоронили убитых почему-то на другой стороне, близ забора, возле которого приходилось проходить по пути на работу. Обыкновенно, точно в 12 часов раздавались залпы, что означало «физическое уничтожение очередной партии белогвардейцев». Время было очень тревожное и жуткое.

Я ходил на работу в 4 часа утра. Проходя вдоль кладбищенского забора, регулярно в течении 14 дней видел, как привозили трупы с другой стороны кладбища к готовой огромных размеров яме и сбрасывали туда с воза мертвецов.

Два человека на возу брали труп — один за руки, другой за ноги, и в такт немного размахав трупом бросали его вниз — в яму. Зрелище было страшное. Воз для перевозки трупов был специально приспособленный: большая платформа воза была с боков на метр высоко огорожена досками. Иногда приходилось видеть, как высоко над боковыми досками были сложены штабеля трупов.

Помню, однажды проходя мимо, услышал слова: «Товарищ, спрыгни-ка да утрамбуй эту сволочь, а то вся эта дрянь не влезет в яму».

Не поняв сути произнесенных слов, и желая узнать в чем дело, я немного уменьшил шаг и начал незаметно наблюдать: один человек соскочил в яму и начал, под веселую мелодию, прыгать по трупам. Трупы были уже замерзшие. Во все стороны торчали руки и ноги. Прыгавший в яме особенно старался попасть на руку или ногу.

После удачного прыжка раздавался треск, как это бывает, когда уламывают сухую ветку.

Ночи были ясные, лунные; все это было хорошо видно.

Тяжело бывало у меня всегда на душе от такого зрелища. Чтобы немного успокоить до предела напряженные нервы — старался ни о чем не думать и остаток пути проделывал не шагом, а почти бегом. Треск человеческих «костей неустанно преследовал меня…

«Издержки революции», в одном городе Таганроге, были огромны.

25. Частушки

Во время сплошной коллективизации, когда крестьянству пришлось буквально все свое имущество отдать в колхоз — товарищам, по Советскому Союзу была особенно популярна по блату следующая частушка, вернее, песенка:

Эх, Россия, ты моя

Хлеборобная!

Хлеб жиду отдала,

А сама голодная!

Масло, яйца и пшеницу

Отправляют заграницу,

А гнилую кукурузу

Оставляют Совсоюзу.

Эту частушку распевали на мотив старой песенки:

«Эх, яблочко, да куда котишься…» Безусловно не обошлось это без очень строгих мер наказания. Преследовали эту песенку упорно, но безрезультатно; поется она там и сейчас. Первый раз я ее слышал от сынишки, который от кого-то научился ей в школе.

Во время проведения коллективизации, однажды сынишка поразил меня и следующей декламацией:

Громит, гремит!

Идет разбой!

Аж земля трясется…

То Сталин, на курице

Верхом, стремглав

В колхоз несется.

А за ним Калинин —

Кляча старая,

С мешком плетется…

Эй! колхозник, берегись,

Сюда нечистая сила

Прется…

Хлеб, курятина,

Гусятина и яйца

Все у тебя отберется…

Подобных незамысловатых, но подлинно народных частушек между колхозным народом из уст в уста передаются тысячи. К сожалению, я не старался их заучивать. Записывать было опасно, ибо за подобные вещи можно было там легко попасть в разряд «трижды презренных троцкистов», а потом и в Соловки. Приходилось даже, во избежание доноса властям, наказывать сынишку за подобные стишки.

26. Предвыборные настроения

— Скажите, пожалуйста, — прерываю рассказчика, — как относится население в СССР к сталинской конституции и к предстоящим выборам в Верховный Совет?

— Как к очередному советскому очковтирательству, — быстро отвечает он, — и если бы не неустанно висящая над головами советского избирателя смертная опасность, уверяю вас, советский люд выбрал бы в этот Совет исключительно самих доярок да пастухов.

— Это-ж почему?

— Просто в насмешку, саботируя очередное советское предприятие.

Я глубоко убежден в том, что несмотря на довлеющую там повседневную опасность, все-таки определенный процент доярок попадет в этот Совет. Ясно, что это не будет показателем «демократичности» выборов в СССР, нет! Будет это просто массовой злой шуткой народа над всей затеей коммунистов.

С колхозниками и рабочими на эту тему перед отъездом я часто и много говорил.

Всеобщее их мнение приблизительно таково: «Если сейчас у нас кабак, так пусть будет этот кабак еще в большей степени… Жалко стоящих людей туда посылать… Э-э, Андреич, уж ежели нам будет ведено в самом деле выбирать — то выберем… как это говорится: по Сеньке шапка, а по едрене матери колпак… пусть себе доят там, мудрого и дорогого»… вместо колхозных коров.

Одним словом, отношение населения в СССР к предстоящим выборам самое отрицательное: все чувствуют в этом какой-то подвох со стороны советских заправил. Конечно, выбирать будут с исключительным «восторгом и единодушием». Но тем не менее без саботажа, вернее, без выбора доярок, уверяю вас, дело не обойдется.

(По последним сведениям из СССР все теперь мы знаем, что действительно «дело» это не обошлось без доярок.

Избрание их, по его словам, надо рассматривать, как один из видов массового народного саботажа советских выборов).

Теперь мужик там здорово поумнел, теперь его и на паре рысаков не объедешь.

Народ выборам не верит и не ждет от них улучшения своей нелегкой подсоветской жизни.

27. Товарищи матросы

— Не задолго до своего отъезда из СССР, вернее из Азова, пришлось мне встретиться со знакомыми, нашими азовскими ребятами-матросами, которые ездили в Испанию. Возили туда, по словам этих матросов, официально продукты для питания, а в действительности полные пароходы различного вооружения. Меня особенно интересовала заграничная жизнь, т. к. перед отъездом, получая различные удостоверения в правительственных учреждениях, я много наслушался о тяжелой жизни рабочего человека в Западной Европе.

Запугивали меня коммунистические чиновники всевозможными небылицами. Уверяли меня даже в том, что сейчас же после переезда советско-польской границы поляки арестуют меня с целым семейством и посадят в тюрьму.

«Ну, ребята», задаю вопрос матросам: «рассказывай, что вы там видели, и как людям там живется?»

— «Э, брат, Андрей»! там жизнь иная — не наша!» не пытаясь скрывать в интимном кругу, с восторгом в голосе, отвечают одновременно несколько матросов: «приехали мы в Барцелон (Барселону). На берегу ожидали нас толпы народа, как говорило нам начальство, были то барцелонские рабочие, которые пришли нас приветствовать. Не верилось нам, чтобы то могли быть рабочие: что ни человек — то наш Литвинов, каждый толстый; уж больно шикарно были одеты, да и рожи больно толстые и краснощекие. Поместили нас в хорошем, не чета нашим, отеле. В магазинах все можно было купить. Сукины дети, чего они, эти испанцы, воюют — не поймешь, чего там люди хотят: он тебе, Андреич, дома ходит в одном костюме, в город идет в другом — совершенно новом, а на работу идет в третьем — специально для работы костюме!.. Не то что у нас: в чем дома спит — в том и на заводе работает, и на прогулку в выходной день идет… Но главное, главное, Андреич, сколько там всяких магазинов! Эх-ма! Вот счастливые люди там!.. У нас обегаешь весь город и нужное не купишь! А там-там, брат, только повернешь за угол и уже имеешь вещь»…

На эту тему было очень опасно разговаривать, везде сексоты, доносчики, шпионы, но тем не менее молодые люди не могли откровенно не восторгаться заграничной жизнью. Все было для них ново и необычайно.

«Знаешь, Андреич», продолжал один из матросов: «когда столкнулся с заграничными рабочими и увидел их благобыт и не бедную, по сравнению с нами, их жизнь, сделалось на душе больно и обидно за нас русских. Вспомнился мне в тот момент один эпизод на заводе, где я когда-то работал: рабочего за какой-то проступок уволили с работы с «волчьим билетом». Рабочий этот был решением дирекции завода сильно потрясен. Выбрал момент, когда директор завода ходил по заводу, подошел к нему и сильным русским матом его обругал. — Что ж, ты, так твою… с чего-ж я должен жить и кормить свое семейство, разве ты не знаешь все мое имущество… Так смотри, изверг, — кричал, вне себя, рабочий, подняв единственную, полуразорванную рубашку и показывая директору голый пуп.

28. Колхозные дворы

— Позвольте вас спросить, как выглядят в настоящее время селения и станицы в том районе, где вы проживали? — спрашиваю я.

— Вместо утопающих в садах станиц и сел теперь там сплошное запустение. От старых, богатых станиц пооставались лишь одни хаты: заборы, деревья, сады все уничтожено — все это употреблено на топливо; дворов нет. Чтобы попасть из одного конца станицы на другой нет надобности ходить по улице, можно идти кратчайшим путем — по прямой линии. Да, теперь там собственно и не узнаешь, где была улица, где был двор, все заросло травой.

Не узнаю я дом свой родной…

На дворе ни кола —

Все буйной травой-бурьяном

Поросло…

Где же ты, родная станица

Моя…

Так поют казаки и крестьяне, вспоминая то, что было и видя то, что есть.

Обыкновенно, забором огорожен один лишь колхозный двор. Огородили этот двор для того, чтобы колхозники не крали колхозное добро. Неправда ли, пикантно получается?! колхозники огородили «свое колхозное» имущество для того, чтобы сами же его не могли красть!

* * *

— Расскажите, как это там, по станицам, организованы эти самые колхозы и колхозные дворы, ведь станицы, обыкновенно, расположены на большом пространстве, значит, колхозники должны ходить очень далеко в свой колхоз; как это все там практически проведено?

— Представьте себе селение дворов в тысячу. Вот это селение бывает, обыкновенно, двумя перпендикулярными линиями поделено на четыре ровные части, в данном случае по 250 дворов. В середине каждой из этих четырех частей устраивают колхозный двор, выбрав под этот двор несколько соседних дворов, предварительно выселив их хозяев. Эти дворы обносят забором, устраивают контору, вернее квартиры для директора, его помощника, бухгалтера, кассира и т. д., строят конюшни, амбары и т. д., и колхозный двор готов. Колхоз-двор в СССР — это ни что иное, как экономия какого либо собственника-единоличника здесь, с той лишь разницей, что здесь хозяин один, а там, в СССР, вместо одного лица хозяином является громоздкое, бюрократическое управление колхоза с целым штабом канцелярских служащих.

Кроме того, здесь в Европе каждый рабочий на экономии знает совершенно точно наперед, что он получит за свою работу за определенный промежуток времени, там же колхозник работает за то, что, как принято там говорить, «Бог ему пошлет», а директор соизволит дать. Иначе говоря, совершенно, даже приблизительно, неизвестно за что он работает. В результате, как правило, колхозное — коммунистическое начальство, набившее себе на жульничестве хорошо руки, всегда обманывает и надувает простых, большей частью неграмотных, колхозников. Хаос, неразбериха и произвол по колхозам полный.

Рабочий день в колхозе начинается в 6 часов утра. Без десяти шесть все колхозники должны явиться в колхоз. В шесть часов раздается колхозный звонок. После звонка бригадиры, предварительно проверив наличный состав явившихся колхозников своих бригад, распределяют колхозникам работу: одних посылают в поле пахать, сеять, боронить, другим приказывают возить навоз, солому и т. д.

Каждый колхозник или рабочие звенья колхозников, получив задание, не спеша направляются к месту работ. С прохладцей запрягают лошадей, с прохладцей черепашьим шагом, едут в поле и совсем по черепашьи работают. Когда не видно на горизонте начальства, будь-то бригадир, или другое какое либо, ребята больше покуривают махорку, нежели пашут или сеют. А если наперед определенно знают, что начальство в поле сегодня не появится, то во время работы изрядно и вздремнут. Одним словом, работа в колхозах идет — все радио, как мокрое горит. Часто колхозники возвращаются с поля без лошадей, с одними кнутами. В таких случаях бригадир, обыкновенно, набрасывается на колхозника: «Где же ты, сукин сын, лошадь-то оставил?»

— «Та дэж!» ничуть не смущаясь отвечает колхозник: лэжыть на дорозi, шла-шла тай лягла собi, та як лягла та ось вам i лэжыть там до сього часу. Тягав, тягав я йiйi за хвiст — ничого не помогало. Шо я должен був робыть? Лягты бiля нейi?!. Ну я i прыйшов сам»…

Однажды, в одном колхозе села Высочиное, случилось, что в один день вся дорога с колхозных полей до колхозного двора была усеяна лежащими лошадьми. По тревоге в колхозе все было мобилизовано на помощь, но пока дошли к лошадям, то голодные вороны успели лошадям повыклевывать глаза. Да так 28 лошадей в один выезд на работу и погибло. Ночью лошадей дежурные не кормили. Те, что выехали работать не интересовались совсем тем — были ли лошади накормлены или нет. Каждый гнал лошадь пока шла, мало того: каждый нарочно гнал лошадь тем больше, чем менее и менее она тянула, а доработавшись, как говорится, до ручки, бросали полудохлых лошадей в поле, а сами возвращались беззаботно домой с одним кнутом.

«Что ж вы, мерзавцы, мать вашу этак», кричал тогда, весь красный от гнева, директор на колхозников: «что же это вам повылазило, что позагнали лошадей в непролазную глязь»…

— «Да ты, мать твою… не крычы нерозiбравшысь… Шо мы можемо робыты, колы ты дав нам на роботу 14 пар коньскых калiк тiлькi с одным оком, та ще хочешь шоб не позалазылы?!.» оборонялись колхозники, одновременно намекая на то, что все лошади, при советских порядках ослепли и вместо 28 пар лошадиных глаз было лишь одно, случайно уцелевшее, конское око.

С подобным всеобщим отношением колхозников к колхозному добру Соввласть борется жестокими мерами, но безрезультатно. Колхозники упорно продолжают изо-дня в день саботировать. Ко всяким наказаниям отношение колхозников приблизительно такое: помню, в нашем колхозе был колхозник Александр Будников, говорил сильно в нос, — как там говорили, был гундосый. Этот Будников всегда чем либо «отличался». Наконец, его припаяли на черную доску.

«Знаешь ли Будников, что ты уже висишь на стенке», доносили колхозные ребята животрепещущую новость Будникову. Но последнего было очень трудно вывести из равновесия.

«Ну, так что ж?! Большая беда!» гундося отвечал Будников: колхозники — Ленин и Сталин — висят же на стенке, почему же колхозник Будников не могет красоваться возле них?» В общем, из положения Будников выходил со спокойствием англичанина и еще «шпильку» подпускал.

— А скажите, — задаю вопрос, — если например, колхозник хочет поехать в город или в другую станицу, может пользоваться колхозными лошадьми?

— Без разрешения председателя колхоза — ни в коем случае. Председатель колхоза дает лошадей только в особо важных случаях — по своему усмотрению. Большей частью колхозники ходят пеши. Случалось, что во время полевых работ серьезно заболевал какой либо колхозник, необходимо бывало немедленно отвезти в город на операцию. Прибегают родные к председателю. Просят лошадей.

«Не могу дать лошадь — сейчас посевная кампания», безапеляционно отбывает председатель-коммунист родных или детей своего соработника. И больной умирает…

Вообще без разрешения председателя колхоза абсолютно ничего нельзя взять из колхоза. Даже для того, чтобы взять вязанку колхозной соломы нужно в управление колхоза подать письменное прошение и ждать разрешения. Иногда ответ бывал положительный, иногда отрицательный, в зависимости от настроения директора колхоза.

Председатель колхоза, как правило, всегда коммунист, это своего рода колхозный «царь и Бог». Посему нет ничего удивительного, что каждый председатель даже спит с револьвером под подушкой. Без револьвера ни шагу. Очень редко можно встретить какое либо колхозное должностное лицо, которое не носит револьвер.

— А как же колхозники переправляют полученную пшеницу после молотьбы и дележа урожая, — вернее после получки натуральной заработной платы?

— Если дом колхозника расположен близко от колхозного двора или колхозного поля — колхозник носит домой пшеницу на плечах. Но большей частью отвозит домой на колхозных лошадях.

— Сколько часов в день должен колхозник работать? — задаю очередной, интересующий меня, вопрос.

— По закону полагается колхознику работать 10 часов в день, но в действительности работают от тьмы до тьмы т. е. так, как это было и до большевиков, а во время уборки урожая начальство заставляет работать даже ночью, Получает за это колхозник нормальную «палочку» в колхозный журнал. Безусловно, колхозники используют каждый удобный случай, чтобы увильнут от работы: как только начальство удалится от места работы, колхозники не замедлят это использовать. Собираются в кружок и «философствуют» на тему дня. В эти моменты можно услышать от колхозников интересные, подлинно народные мысли, загадки, шутки. Бывают между ними очень остроумные люди.

От таких колхозных рассказчиков мне удалось услышать такую историю: когда Ленин умирал, перед смертью призвал к себе Сталина и говорит ему: — знаешь, товарищ Сталин, мне уже немного осталось жить — я скоро умру. После смерти моей приказываю тебе быть моим заместителем и завещаю тебе вести наш народ по намеченному мной пути. Ты должен, товарищ, приложить все свои усилия, все свое умение, все свои знания для того, чтобы народ пошел за тобой так, как шел он за мной».

— «Нет, нет, товарищ Ленин», заискивающе подобострастно, согнувшись совсем в «бублик» лепечет Сталин: «уж будь так любезен, уволь меня от великой чести сей — разве могу я так повести за собой народ, как вел ты его за собой?!. Нет-нет, дорогой товарищ Ленин, ну, а уж ежели очень желаешь, чтобы я стал после твоей смерти вождем советского народа, то я обещаю тебе сделать так, что весь народ пойдет по старому за тобой. Уж ты, дорогой товарищ Ленин, не изволь беспокоиться — твой верный ученик Сталин сделает все зависящее от него, чтобы советский народ — последовал за тобой за гроб».

Однажды наши колхозные ребята поставили меня в затруднительное положение следующей загадкой: «Почему Ленин ходил в ботинках, а Сталин ходит в сапогах?» Долго я ломал голову и подыскивал разгадку, но ответы мои неизменно считались колхозниками неудачными. Но «ларчик», как выяснилось потом, просто открывался: Ленин ходил в ботинках потому, что проливал крови трудового народу столько, что мог еще ходить в ботинках, не боясь набрать в них трудовую кровь, Сталин же пролил море трудовой крови и, опасаясь, что намочит в этой крови ноги и получит ревматизм, принужден ходить в высоких сапогах…

Помню, вот в такие минуты досуга, когда на горизонте не было никакого начальства, огорошили меня колхозники следующим — один из колхозников, побойчей и толковей, вдруг обращается ко мне за ассистенции остальных и говорит:

«Андреич, разгадай загадку: скажи — какая разница между кавказским ишаком и Сталином?»

Признаться, услышав сию загадку, я здорово оробел, одновременно появилось и чувство возмущения над подобным непочтительным сравнением. Тем не менее, не желая, чтобы приятельское отношение колхозников испортилось, я принялся добросовестно разгадывать замысловатую, по моему, загадку.

Регот кругом был страшный. Никак я не мог попасть, как говорится, в точку. Это колхозников очень забавляло. Что ни говорите, но я тоже был в своем роде — начальство, будучи председателем профессионального рабочего союза; судьба колхозника, до некоторой степени, зависела и от меня. И вот это начальство; оказывается, не столько умно, сколько ему, по мнению колхозника, полагалось быть.

«Э-э, Андреич, да ты оказывается не так хитер, как мы предполагали», наконец, с определенной долей высокомерия, сжалился надо мною колхозник, задавший мне загадку: «не догадлив ты, недогадлив, друг! Посуди сам, какая же разница может быть между кавказским ишаком и Сталином?!. Да ровным счетом никакой разницы: первый — кавказский ишак, второй — кавказский… человек, оба кавказские ишаки», закончил с победным видом колхозник.

Вообще между рабочими и колхозниками циркулирует бесчисленное множество нецензурных анекдотов, шуток, загадок и всяких историй, в которых героями являются исключительно советские заправилы во главе со Сталиным. Вся эта устная литература ярко и точно характеризует советские порядки, вернее советские беспорядки и балаган.

Выискивая причины всех бед, простой народ дает всему происходящему порой удивительно обоснованные объяснения, подкрепленные цитатами из евангелия. «Среди колхозников и даже многих рабочих сильно укрепилось убеждение, что советская власть — это власть сатаны, в наказание им сниспосланная Богом. По откровению святого Иоанна Богослова, говорят колхозники, пришел на землю Зверь-дракон с семью головами и десятью рогами. Зверь этот, богохульно и гордо говорящий, ведет войну с религией, со святыми и побеждает их. Поклонились ему все живущие на земле. Но прорвалось терпение святых и страшный дракон погиб от меча ангела Господня. Имя Зверя-дракона, по евангелию, есть число шестьсот шестьдесят шесть.

Народ расшифровывает, с помощью спичек, это имя следующим образом:

Каждая отдельная черточка означает одну спичку. Число шестьсот шестьдесят шесть можно составить из пятнадцати спичек, фамилию — Ленин, тоже из пятнадцати спичек.

Но появился, продолжает народная молва, другой Зверь-дракон и заставил всех живущих на земле ему и первому дракону поклоняться. Кто не будет поклоняться образу Зверя-дракона — будет убиваем. И нельзя никому будет ничего ни покупать, ни продавать, кроме тех, кто будет иметь образ или имя Зверя. Но и этот второй дракон-дьявол будет ангельской и святой силой низвержен в бездну — в ад огненный. И будут эти два Зверя — змии и лжепророки, мучиться день и ночь во веки веков. Та же участь постигнет и всех верных слуг их. Будут они вечно страдать в горящем огне. Снизойдет тогда на спасенный народ благодать Божья, и воцарится тогда на земле праведная и справедливая жизнь.

— А как обстоит дело с питанием колхозников, кормят их в колхозе? — задаю вопрос своему собеседника

— В колхозе бесплатно колхозников не полагается кормить. Но за деньги, вернее, по отпускной и пищевой легитимации он может получать завтрак, обед и ужин в общественном питательном пункте. Легитимацию выдает управление колхоза из расчета 7 рублей 50 копеек на человека за однодневное полное питание. Это своего рода кредит от колхоза. При дележе урожая этот кредит высчитывают. Кормят всякой дрянью. Пищу можно брать домой, или же есть в общественной столовке.

— Ну, а как же семейство колхозника? Чем и как оно питается, если не работает? например: дети, жена, старые родители — им тоже полагается пищевая книжка из колхоза?

— Если они не работают — им ничего не полагается. В СССР кто не работает, тот не ест. В таком случае, единственная надежда на работающего члена семейства. В счет кредита, который имеет работающий, семейство получает на один-два пайка больше и вот с того живут. Но вот, когда для колхозника, ввиду большой выбранной суммы, кредит в колхозе закрывают, тогда начинается для колхозника и его семейства настоящая трагедия. Люди форменным образом голодают.

Обыкновенно тогда питаются только горячей водой с солью. Даже чай и сахар не за что купить.

— Что вы за ужасы говорите, неужели там и сейчас так плохо? Ведь в настоящее время там голода нет.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒