Примечания 8 страница

Каррер Белл.

Мисс Бронте приехала в Лондон в начале июня; на этот раз ей там понравилось. Она почти не встречалась с людьми, о чем договорилась с хозяевами заблаговременно. Вся поездка ограничилась двумя неделями, поскольку Шарлотта опасалась утомления и недомогания – неизбежных для ее чувствительного организма последствий малейшего волнения.

12 июня

Со времени моего последнего письма к тебе мне почти не удавалось отдыхать, за исключением совершенно необходимых моментов. В целом я чувствую себя хорошо и гораздо менее устаю, чем в прошлый раз.

Разумеется, трудно рассказать в письме обо всех событиях, которые произошли со мной за это время. Могу только вкратце упомянуть три из них, наиболее важные: мне довелось увидеть герцога Веллингтона в придворной капелле (это действительно величественный старик), посетить палату общин (надеюсь описать тебе ее как-нибудь при встрече) и – последнее, но не менее важное – побеседовать с мистером Теккереем. Он нанес мне утренний визит и просидел часа два. Кроме нас, при разговоре присутствовал только мистер Смит (впоследствии он отозвался об увиденном как о «странной сцене», и я полагаю, что так оно и было). Передо мной восседал титан. Я заговорила с ним о его недостатках (литературных, разумеется). Мне стали вспоминаться одна за другой его ошибки, и я принялась их описывать, призывая его защищаться и объясняться. Он защищался, как турецкий воин или язычник (то есть оправдания часто оказывались хуже самого преступления). Дело кончилось дружеским примирением; если ничего не случится, мне предстоит отобедать в его доме сегодня вечером.

Видела я и Льюиса. <…> Я не могу не испытывать по отношению к нему чувства грусти и нежности – последнее слово звучит очень странно, но я употребляю его сознательно, поскольку черты лица этого человека удивительно похожи на Эмили. Похоже все: глаза, нос, такой же выразительный рот, такой же лоб, а иногда сходно и все выражение лица. Что бы он ни говорил, я не могу чувствовать к нему ненависть. Я заметила и еще одно печальное сходство, которое меня тронуло. Ты помнишь, я рассказывала о мисс К.²⁷⁶, молодой писательнице, которая поддерживает мать своими сочинениями? Узнав, что она очень хочет со мной встретиться, я посетила ее вчера. <…> Она встретила меня радостно, но не без трепета. Мы посидели вдвоем, и, поговорив с ней минут пять, я почувствовала, что ее лицо не кажется мне незнакомым. Наоборот, оно было до боли знакомо – это Марта во всех чертах. Я постараюсь найти время, чтобы повидаться с ней еще раз. <…> Я не собираюсь оставаться здесь дольше, чем еще на неделю, но затем я не могу вернуться домой, поскольку дом в Хауорте стоит сейчас без крыши: ремонт стал остро необходим.

Вслед за этим письмом Шарлотта отправилась к той, кому оно было адресовано. Однако визит был очень коротким, поскольку в соответствии с планом, составленным перед отъездом из Лондона, мисс Бронте поехала в Эдинбург вместе с друзьями, принимавшими ее в столице²⁷⁷. В Шотландии она провела всего несколько дней, в основном в Эдинбурге, который ей чрезвычайно понравился. Лондон в сравнении с ним она называла «скучным местом».

Через несколько недель она писала:

Мое пребывание в Шотландии было кратким, и все мною увиденное в основном ограничилось Эдинбургом и его окрестностями – Абботсфордом и Мелроузом, поскольку мне пришлось оставить свое первоначальное намерение посетить Глазго и Обан, а следовательно, и часть Горной Шотландии. Время, проведенное здесь, оказалось совсем небольшим, число достопримечательностей – ограниченным, но я получила необыкновенное удовольствие от увиденных мест и связанных с ними ассоциаций и думаю, что это было ничем не хуже и даже лучше того, что показал мне Лондон за целый месяц. Эдинбург в сравнении с Лондоном – то же, что живая страница истории рядом с длинным скучным трактатом по политической экономии. Что же касается Мелроуза и Абботсфорда, то уже в самих названиях чувствуется музыка и волшебство.

В письме, адресованном другому корреспонденту, она сообщает:

Я не смогу написать Вам сразу после возвращения домой, поскольку каждый приезд в наш старый дом пробуждает во мне чувства, которые надо спокойно переждать, прежде чем браться за письма. Шесть недель путешествий и радостей позади, и, по-моему, это время не было потеряно зря. В памяти запечатлелись картины каждого прошедшего дня, и особенно тех двух дней, которые я провела в Шотландии. Это было приятнейшее время. Мне всегда нравилась Шотландия как отвлеченное понятие, но теперь, когда я увидела ее воочию, то полюбила гораздо больше. Она подарила мне часы неимоверного счастья. Однако не пугайтесь, что я собираюсь утомлять Вас описаниями; Вы получите содержательный и приятный отчет обо всем, к которому мои слова не смогут добавить ничего существенного. Я сейчас пытаюсь припомнить свои мысли, как бы подрезать им крылья, выстроить их в определенном порядке и заставить выполнить полезную работу. Они же склонны к безделью и продолжают обращаться к Лондону или совершают побег за границу (к последнему они наиболее склонны). А тот, кто повидал Эдинбург, с его гордой львиной головой²⁷⁸, будет видеть его снова в мечтах и снах. Дорогой сэр, Вы можете посчитать это богохульством, но я скажу, что Ваш великий Лондон по сравнению с Данидином²⁷⁹, «моим романтическим городом», – это проза по сравнению с поэзией или громыхающий бессвязный эпос в сопоставлении с лирикой – быстрой, блестящей, ясной и живой, как вспышка молнии. У вас не найдется ничего, что можно поставить рядом с памятником Вальтеру Скотту²⁸⁰, а если все прославленные архитектурные сооружения, взятые вместе, и могут сравниться с ним, то Вам нечего противопоставить Трону Артура и в особенности шотландскому национальному характеру – именно он в конечном итоге и придает этой земле ее подлинное очарование и величие.

После возвращения из Шотландии Шарлотта провела еще несколько дней с друзьями²⁸¹, а затем направилась в Хауорт.

15 июля

Я добралась домой вполне благополучно и очень рада, что никакие препятствия не задержали меня ни на единый день. Уже у подножия холма Бриджхаус я встретила Джона²⁸² с посохом в руке. К счастью, он увидел меня в кэбе, остановился и объяснил, что мистер Бронте послал его в Б. узнать, как я себя чувствую, поскольку очень волнуется с тех пор, как получил письмо от мисс ***. По возвращении я обнаружила, что папа довел себя до нервного и тревожного состояния, а Марта и Тэбби последовали его примеру. <…>²⁸³ Дом выглядит очень опрятным и, надеюсь, не окажется сырым. Однако еще многое нужно доделать и устроить, чтобы в нем жить, – это, увы, займет все мое ближайшее время. Я была очень рада найти папу в добром здравии, но боюсь, что у него начинают проявляться симптомы простуды; моя же простуда уже почти прошла. <…> Газетная статья, ожидавшая моего прибытия, весьма меня позабавила. Она была опубликована в то время, когда я находилась в Лондоне. Прилагаю ее, чтобы ты посмеялась. Ясно, что она написана писателем, который завидует писательницам. Не знаю, кто автор, но наверняка это один из тех, с кем я там познакомилась. <…> «Уродец», принимающий «позы Рочестера», – неплохо сказано; думаю, это не понравится тем, на кого он намекает.

Во время пребывания мисс Бронте в Лондоне ее уговорили позировать для портрета – карандашного рисунка, выполненного Ричмондом²⁸⁴. Мне кажется, что он удивительно похож, хотя, конечно, на этот счет могут быть разные мнения. Как обычно, те, кто лучше знаком с оригиналом, оказались в наименьшей степени довольны сходством. Мистер Бронте утверждал, что Шарлотта на портрете выглядит старше, чем в жизни, и что художник совсем ей не польстил. Но при этом он признавал, что выражение схвачено удивительно и в целом портрет весьма жизнеподобен. Вот шуточное описание того, как был принят портрет, которое мисс Бронте отправила дарителю:

1 августа

Маленькая коробочка для меня пришла одновременно с большой, предназначенной папе. Когда Вы сказали, что подарите мне портрет герцога и прикажете поместить в раму, я подумала, что это превышает требования дружбы; теперь, когда я снова вижу этот портрет, не могу не признать, что Ваш поступок был продиктован счастливым вдохновением. Это действительно очень схожий портрет – таково было мнение папы, когда он его впервые увидел, – и притом непохожий на обычные изображения не только выражением лица, но даже формой головы; так он выглядит гораздо благородней. Спасибо Вам за это сокровище. Дама, оставившая для меня сверток, – это, по всей вероятности, миссис Гор²⁸⁵. В свертке находилось одно из ее произведений, «Гамильтоны», в сопровождении любезного и дружелюбного письма, в котором она обращается ко мне так: «Дорогая Джейн». Папа очень доволен портретом, как и все, кто его видел, за одним весьма примечательным исключением – это наша старая служанка, которая упорно твердит, что рисунок не похож и что барышня на нем выглядит слишком старой. Однако она с таким же упорством утверждает, что портрет герцога Веллингтона – это изображение «хозяина» (то есть папы), и я думаю, что ее мнению не стоит придавать большого значения. У нее, без сомнения, путаются воспоминания обо мне, какой я была в детстве, с моим сегодняшним обликом. Прошу, как всегда, передать самые добрые слова Вашей маме и сестрам. И остаюсь признательной (следуя Вашему желанию) —

Ш. Бронте.

Нетрудно понять, что два человека, жившие в одном доме, мистер Бронте и его дочь, общавшиеся почти исключительно друг с другом и безмерно друг друга любившие (хотя и не показывавшие этого кому-либо), – эти два остававшихся в живых члена семьи испытывали по временам сильную тревогу о здоровье друг друга. Мне не довелось прочесть ни одного письма Шарлотты, где не было бы упоминаний о состоянии здоровья отца. Она либо обращается к Господу с простыми словами благодарности за то, что отец чувствует себя хорошо, либо сообщает, что его беспокоят недомогания, связанные с возрастом, а затем она словно отшатывается от этих мыслей, как оставляют в покое рану или болячку, которую нельзя трогать. Отец, со своей стороны, замечал любое нездоровье своей, теперь уже единственной, дочери, преувеличивал его и иногда доводил свои нервы до весьма печального состояния, как в случае, о котором Шарлотта говорит выше: ее подруга упомянула в письме к мистеру Бронте, что его дочь сильно простужена, и он не мог успокоиться, пока не послал Джона, который «с посохом в руке» должен был преодолеть расстояние в четырнадцать миль, лишь бы посмотреть, как она себя чувствует, а затем вернуться и доложить об увиденном.

Такое естественное беспокойство отца и друзей угнетающим образом действовало на настроение мисс Бронте во время болезни, и в приведенном ниже письме она выражает сильное желание, чтобы тема ее здоровья возникала в переписке как можно реже.

7 августа

Я очень сожалею, что у меня с языка сорвались слова, о которых ты пишешь, поскольку последствия их оказались малоприятными. Постарайся изгнать даже тень беспокойства и, если это не будет тебе слишком неприятно, позволь мне добавить искреннюю просьбу: не поднимай больше эту тему в письмах. В моей душе постоянно гнездится явное и утомительное беспокойство за других, и оно способно заражать все другие мысли. С этим не может справиться ни вера, ни рассуждения, а подчинение этому беспокойству – ужасная судьба. Это судьба того, чья жизнь прошла под угрозой меча, подвешенного на тонком волоске. Недавно я беседовала с папой по этому поводу. Мои нервы скоро совсем истончатся. Мне следовало бы поменьше волноваться и почаще прибегать к доводам разума, но для этого надо решиться на сопротивление доброжелательным, но весьма надоедливым выражениям опасений – а у меня нет сил. В настоящее время я чувствую себя вполне хорошо. Слава Богу! Папе не хуже, чем раньше, хотя он жалуется на слабость.

Глава 7

Отец Шарлотты хотел дать дочери возможность сменить обстановку, поскольку видел, что раньше это всегда приносило пользу, как бы она сама ни противилась его желанию отправить ее в путешествие. В августе 1850 года мисс Бронте была приглашена на неделю погостить в окрестностях Боунесса, где находился дом сэра Джеймса Кей-Шаттлуорта. Шарлотта писала:

Я согласилась, в основном чтобы доставить удовольствие папе, которого мой отказ сильно огорчил бы. Однако мне совсем не хочется его покидать. Правда, ему не становится хуже, но он все еще жалуется на слабость. Неправильно было бы предчувствовать худшее и без конца смотреть в будущее глазами, полными страха, но я полагаю, что горе – это обоюдоострый меч, каждая сторона его очень остра: память об одной потере вызывает предчувствие другой.

Именно во время визита Шарлотты в Брайери леди Кей-Шаттлуорт любезно пригласила меня к себе, и я впервые увидела мисс Бронте. Будет лучше, если я перепишу фрагмент письма, которое отправила вскоре после этого своей подруге, большой поклоннице ее творчества: оно передаст мои первые впечатления куда лучше, чем длинная перифраза того же письма, превращенного в описание²⁸⁶.

Когда я приехала на станцию Уиндермир, уже стемнело. По ровной дороге я добралась в имение Лоу-Вуд, очень милый дом с такой же милой гостиной, в которой меня встретили сэр и леди Кей-Шаттлуорт, а также дама маленького роста в черном платье – я даже не разглядела ее в первую минуту из-за ослепившего меня яркого освещения в комнате. Она сразу подошла и пожала мне руку. Я поднялась наверх, чтобы снять шляпку и привести себя в порядок, а затем спустилась к чаю. Маленькая дама занималась шитьем и принимала мало участия в разговоре. У меня было время как следует рассмотреть ее. Выглядит она (по ее собственным словам) плохо развитой : худощавого телосложения и почти на полголовы ниже меня ростом. У нее нежные каштановые волосы, не очень темные, и карие глаза (очень добрые и выразительные, они смотрят на тебя прямо и открыто); большой рот, широкий выпуклый лоб. Голос очень приятный. Она не сразу подбирает нужные ей выражения, но, когда разговорится, ее речь льется без усилий и оказывается превосходной и весьма уместной. В ней нет ничего искусственного, все прекрасно в своей простоте. <…> После завтрака мы вчетвером отправились на озеро, и мисс Бронте в беседе со мной согласилась, что «Душа» мистера Ньюмана написана превосходно. Как и мне, ей нравятся его же «Современные художники» и идея «Семи светочей»²⁸⁷. Она рассказала мне о лондонских проповедях отца Ньюмана²⁸⁸. Рассказ ее был очень спокоен, лаконичен и выразителен. <…> Из моих знакомых она больше всего походит на мисс ***²⁸⁹, если ты можешь представить эту даму прошедшей через такие страдания, что она утратила всю свою веселость и сделалась робкой и молчаливой от привычки к постоянному и полному одиночеству. Мне никогда не приходилось слышать о такой жизни, какую прожила мисс Бронте. Ее родные места описала мне ***²⁹⁰: это деревня, состоящая из построенных из серого камня домов. Дом Бронте расположен высоко на северной стороне холма, и его окна выходят на промозглые вересковые пустоши и т. д. и т. п.

Мы провели вместе всего три дня. Большая часть этого времени прошла в поездках по окрестностям, поскольку мисс Бронте никогда раньше здесь не бывала и хозяева хотели показать ей уэстморлендские виды. Мы обе получили приглашение на чай в Фокс-Хау²⁹¹, и тогда я увидела, насколько нервно мисс Бронте воспринимает необходимость общения с незнакомцами. Мы знали заранее, что число участников вечеринки не превысит двенадцати, однако она целый день жестоко страдала от головной боли, вызванной страхом перед предстоящим вечером.

Брайерли-клоуз расположен гораздо выше Лоу-Вуда, и оттуда открывается великолепный панорамный вид на окрестности. Меня удивило, с каким вниманием мисс Бронте изучала форму облаков и другие небесные знаки, по которым читала, как по книге, какой обещает быть погода. Я сказала, что из ее дома, по всей вероятности, тоже открывается столь же широкий вид. Она ответила, что я права, но пейзажи в Хауорте совсем другие. Раньше я и не задумывалась о том, что небо может стать товарищем тому, кто живет в одиночестве, в большей степени, чем любой другой неодушевленный предмет, и в большей степени, чем вересковые пустоши.

Далее я приведу фрагменты писем Шарлотты, которые выражают ее впечатления и чувства, связанные с этим визитом.

Ты пишешь, что мне следовало остаться в Уэстморленде подольше. За годы знакомства ты могла бы изучить меня лучше! Разве в число моих привычек входит долго задерживаться в каком-либо месте после того, как я решила уезжать? Я вернулась домой, и папа, слава Богу, выглядит по крайней мере не хуже, чем в то время, когда я его оставила; хотя хотелось бы, чтобы у него прибавилось сил. Моя поездка прошла очень хорошо, и я рада, что согласилась на нее. Пейзажи в тех местах, безусловно, грандиозны. Если бы я могла погулять по тамошним холмам одна , я впитала бы всю их красоту. Но даже в компании других людей и при взгляде из экипажа они были прекрасны. Сэр Джеймс во все время оставался чрезвычайно добр и любезен, как он умеет; здоровье его гораздо лучше. <…> Мисс Мартино отсутствовала: она всегда покидает свой дом в Эмблсайде²⁹² во время озерного сезона, чтобы избежать наплыва посетителей, который в противном случае неизбежен.

Если бы я только могла незаметно выскочить из экипажа и отправиться гулять одна по этим изумительным холмам и очаровательным долинам, я бы впитала всю силу здешних прославленных видов. В компании это едва ли осуществимо. Что ж, хотя ***²⁹³ и предупреждал меня, что надо быть осторожнее с богемой, в душе его слушательницы сохраняются позывы к бродяжничеству.

Забыла написать тебе, что за неделю до того, как я отправилась в Уэстморленд, мне пришло приглашение в Харден-Грэндж, которое я, разумеется, отклонила. Через несколько дней нас посетило большое общество: миссис Ф., и еще несколько дам, и два джентльмена. Один из них, высокий и полный достоинства, с темными волосами и бакенбардами, оказался лордом Джоном Мэннерсом. Другой, не столь благородной внешности, робкий и немного странный, – мистером Смайтом, сыном лорда Стренфорда²⁹⁴. Миссис Ф. показалась мне истинной леди по внешности и манере себя вести, весьма благородной и непритязательной. Лорд Джон Мэннерс привез для папы связку шотландских куропаток, и этот подарок оказался очень к месту: всего за пару дней до того папа как раз о них говорил.

К этим отрывкам следует прибавить еще один, из письма, относящегося к тому же времени. Оно адресовано мисс Вулер, доброй подруге как юных, так и зрелых лет Шарлотты. Мисс Вулер пригласила ее на пару недель в свой летний дом.

Хауорт, 27 сентября 1850 года

Если я скажу, что побывала этим летом на озерах и что прошло не больше месяца со времени моего возвращения, то Вы поймете: я никак не смогу принять Ваше любезное приглашение. Мне бы очень хотелось побывать у Вас, но я уже напутешествовалась и больше ездить не могу. Сэр Джеймс Кей-Шаттлуорт проживает вблизи Уиндермира, в имении, называемом Брайери, и именно там я провела некоторое время в августе. Он любезно показал мне окрестности – насколько их можно разглядеть из экипажа , и я поняла, что Озерный край, который столько раз представлялся мне во сне и наяву, действительно прекрасен. Но в то же время я поняла, что поиск красот природы в экипаже не по мне. Это можно делать в фургоне, рессорной двуколке, даже в дилижансе, но обычный экипаж портит все впечатление. Мне хотелось незаметно выскочить из него и убежать вдаль одной, чтобы побродить по холмам и долинам. Меня мучили эксцентричные бродяжьи инстинкты, и приходилось сдерживать себя и подавлять их из страха выразить вслух свои восторги и тем привлечь внимание ко «львице»-писательнице.

Вам кажется, что у меня уже образовался большой круг знакомств. Однако это вовсе не так, и более того – я не могу сказать, что у меня есть желание или силы для этого. Мне хотелось бы приобрести новых друзей, но не немногих, кого я должна знать хорошо. Если же знакомства будут требовать больших усилий, то я едва ли смогу сосредоточиться на них, а рассеянное внимание, как мне кажется, всегда сходно с разбавленным раствором. До сих пор я даже и не пыталась этого сделать. Месяц, который я провела весной в Лондоне, прошел очень спокойно: светская жизнь вызывает у меня страх. Я только однажды приняла приглашение на ужин и еще раз побывала на вечернем приеме. Визиты, которые я нанесла, – это были посещения сэра и леди Кей-Шаттлуорт и моего издателя. И в будущем я не собираюсь отклоняться от этого пути. Насколько я могу судить, постоянная и беспорядочная езда с визитами всегда ведет к потере времени и опошлению собственного характера. Кроме того, было бы неправильно часто оставлять папу одного. Ему уже семьдесят пять лет, и возраст берет свое. Этим летом он сильно страдал от хронического бронхита, но теперь, слава Богу, ему несколько лучше. Полагаю, мое здоровье поправилось от перемены климата и физических усилий.

Некто из Д. осмелился заявить, что «когда мисс Бронте была в Лондоне, она пренебрегала воскресными церковными службами и провела целую неделю, разъезжая по балам, театрам и операм». Других лондонских сплетниц, наоборот, очень заинтересовало мое затворничество, и они принялись сочинять романтические выдумки по этому поводу. Раньше я слушала рассказы известной Вам дамы на эту тему с интересом и даже с некоторой доверчивостью, однако теперь я глуха к ним и настроена весьма скептически. Опыт научил меня тому, что ее рассказы совершенно безосновательны.

Теперь я должна процитировать первое письмо, которое имела честь получить от мисс Бронте. Оно датировано 27 августа 1850 года.

Мы с папой только что попили чай. Он тихо сидит в своем кабинете, а я в своей комнате. «Ливень бичует» сад и кладбище; пустоши скрывает густой туман. Я хотя и одинока, но не несчастна: у меня есть тысячи причин благодарить Господа, и среди них та, что сегодня утром я получила письмо от Вас, а вечером имею удовольствие на него ответить.

Я пока не читала «Жизни Сиднея Тейлора», но, как только появится такая возможность, прочту ее. Маленькая французская книжка, названная Вами, тоже займет свое место в списке книг, которые надо раздобыть побыстрее. Она посвящена теме, интересующей всех женщин – наверное, в большей степени одиноких женщин, хотя и матери, как Вы, внимательно прочтут ее ради своих дочерей. «Вестминстер ревью»²⁹⁵ не принадлежит к числу журналов, которые я просматриваю регулярно, но недавно мне попался номер – за январь, кажется, – в котором была помещена статья под названием «Миссия женщины» (словосочетание довольно избитое). Там было высказано много суждений, показавшихся мне справедливыми и разумными. Мужчины начинают относиться к женщинам иначе, чем прежде, и некоторые мужчины, сопереживающие женщинам и обладающие острым чувством справедливости, мыслят и говорят с прямотой и объективностью, вызывающей у меня восхищение. По их мнению, однако, – и это, похоже, правда – улучшение нашего положения зависит от нас самих. Действительно, есть много видов зла, которое легче победить нашими усилиями, но столь же ясно, что есть и другие его виды – пустившие глубокие корни в основания общественной системы, справиться с которыми мы не можем. Мы не можем жаловаться на такое зло, и лучше всего о нем пореже думать.

Я прочитала «In Memoriam» Теннисона²⁹⁶, точнее, часть этой книги – закрыла ее примерно на середине. Она прекрасна, грустна и однозвучна. Многие чувства, в ней выраженные, отмечены печатью правдивости. Однако, если бы Артур Халлам был более близким человеком для Теннисона – братом, а не другом, – я с большим недоверием отнеслась бы к этому рифмованному, выверенному и отпечатанному в типографии выражению скорби. Не знаю, какой отпечаток наложат прошедшие годы, но мне кажется, что недавняя и глубокая скорбь не находит выражения в стихах.

Я обещала послать Вам «Прелюдию» Вордсворта²⁹⁷: посылаю ее по почте. Другой маленький томик последует за первым через пару дней. Буду рада весточке от Вас в любое время, когда у Вас появится возможность написать мне, однако прошу Вас: не надо заставлять себя писать, если у Вас нет для этого настроения и свободного времени. Я не поблагодарю Вас за письмо, сочинять которое было для Вас тяжким трудом.

Вскоре после нашего знакомства в Брайери она прислала мне томик стихов Каррера, Эллиса и Эктона Беллов в сопровождении следующей записки:

Эта книжечка стихов высылается, чтобы выполнить поспешно данное обещание. Мне не хотелось позволить Вам выбросить четыре шиллинга на опрометчивую покупку. Моя часть мне самой не нравится, можете ее пропустить. Стихи Эллиса Белла мне кажутся прекрасными и сильными, а сочинения Эктона имеют свои достоинства: правдивость и простоту. Мои опусы – это по большей части юношеские пробы пера; бурление мыслей, которые никак не могут успокоиться. В те дни море слишком часто «волновалось и бурлило», с грохотом поднимая со дна водоросли, песок и гальку. Этот образ слишком напыщен, но Вы меня простите.

Еще одно письмо, представляющее некоторый интерес, было отправлено примерно в то же время, 5 сентября, литературному знакомому.

То, что я снова стала получать «Атенеум», очень приятно, но не только из-за самого журнала, хотя я весьма ценю возможность его читать: он радует меня прежде всего как еженедельное напоминание о друзьях. Боюсь только, что его регулярная отсылка обременит Вас, – в этом случае, пожалуйста, немедленно прекратите его высылать.

Мне очень понравилась поездка в Шотландию, и хотя я не видела самых грандиозных и прекрасных пейзажей, являющихся гордостью страны, однако Эдинбурга, Мелроуза и Абботсфорда оказалось достаточно, чтобы пробудить глубокую заинтересованность и восхищение, и потому я ни в коем случае не сожалела и не сожалею до сих пор о том, что не увидела больших просторов, которые могли бы увеличить и полученное удовольствие. Мне хватило увиденного, чтобы почувствовать себя абсолютно счастливой. Как говорит пословица: «Довольство – лучшее богатство». Королева поступила совершенно правильно, когда решила взойти на Артуров Трон вместе со своим супругом и детьми. Я не скоро забуду то чувство, которое я испытала, достигнув вершины. Мы присели и стали смотреть на город, на море, на реку Лит, на Пентландские холмы. Как Вы счастливы, что являетесь уроженцем Шотландии, как должны гордиться ее столицей, ее детьми и ее литературой. И нельзя порицать Вас за эту гордость.

Рецензия в «Палладиуме»²⁹⁸ принадлежит к числу тех, при чтении которых автор рецензируемой книги ощущает одновременно и радость, и страх. Он счастлив оттого, что его произведение получило такую тонкую и доброжелательную оценку, и боится ответственности, которая на него налагается. Мне советуют подождать писать и побольше изучать жизнь – что ж, если Богу будет угодно, я так и поступлю. Однако ждать со связанными руками, только наблюдать и молча думать – это тяжелее, чем труд рабочего.

Наверное, не нужно говорить о моих чувствах по поводу присланных Вами заметок о «Грозовом перевале». Они пробудили грустнейшие, но исполненные живой благодарности чувства. Все, что там сказано, верно: эти заметки полны понимания и истинной, хотя и запоздалой, справедливости. Увы, слишком запоздалой, слишком! Об этом, как и о печали, которая охватывает меня при мысли о преждевременно погасшем огне, не стоит много распространяться. Кто бы ни был автор статьи, я перед ним в долгу.

Как видите, «Шерли» имеет гораздо меньший успех, чем «Джейн Эйр», и, хотя мне обидно за последний роман, я не спешу жаловаться. Я сделала все, что могла, и, по моему собственному ощущению, он ничуть не хуже предыдущего произведения. Я вложила в него больше времени, мысли и тревог. Однако значительная часть этого романа написана в предощущении надвигающегося несчастья, а последний том, признаюсь, был сочинен как отчаянная попытка победить невыносимые душевные страдания.

В одной из посылок, присланных с Корнхилл, я обнаружила трагедию «Галилео Галилей» Сэмюэля Брауна. Мне она запомнилась несколькими очень красивыми местами. Если будете посылать мне еще книги (но не делайте этого до тех пор, пока я не верну то, что у меня лежит), я буду счастлива получить в числе прочего «Жизнь доктора Арнольда»²⁹⁹. Знакома ли Вам книга «Жизнь Сиднея Тейлора»? Я раньше не слышала даже ее названия, но мне рекомендовали ее как произведение, достойное прочтения. Разумеется, если я называю какую-то книгу, то имею в виду, что с удовольствием получила бы ее, если возможно.

Глава 8

В это время было решено переиздать произведения сестер Шарлотты – «Грозовой перевал» и «Агнес Грей», и мисс Бронте взяла на себя обязанности редактора³⁰⁰.

29 сентября 1850 года она сообщала мистеру Уильямсу:

Я намереваюсь написать несколько строчек по поводу «Грозового перевала», которые предлагаю поместить в начале в качестве краткого предисловия. Я заставляю себя перечитывать роман – впервые со дня смерти сестры. Его сила наполняет меня новым восторгом, но в то же время я подавлена: читателю нигде не дается возможность получить беспримесное удовольствие – каждый солнечный луч пробивается сквозь черную завесу грозовых облаков, каждая страница заряжена каким-то нравственным электричеством; и сама писательница ни о чем подобном не ведает, ничто не может заставить ее понять.

Это наблюдение наводит на размышления о том, что, возможно, и я сама тоже не чувствую странности и слабости собственного стиля.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒