Прикладное исследование и фундаментальное познание

Прикладное исследование и фундаментальное познание

Сказанное выше о прикладном исследовании как о «зоне риска» науки, где научный разум рискует превратиться в разум раболепствующий, готовый отказаться от себя ради эффективного увязывания целей и средств, может вызвать недоумение. Ведь известно, что отличие науки, сложившейся в Новое время и ставшей методологическим, идейным и культурным основанием современной нам науки, как раз в том и состоит, что она включает в себя инструментально-техническую компоненту, на которой реализуется конструктивно-экспериментальная природа научного познания. И нет ничего нового, и, тем более, рискованного в том, что исследования, развертывающиеся на уровне этой составляющей научно-познавательной деятельности, зачастую выступают в виде поиска решений прикладных, общественно значимых задач. Однако заметим, задач, в конечном счете, все же включенных в контекст целей собственно познавательных - в контекст, подчиненный, прежде всего, приращению истинного знания о мире. Эта подчиненность, на мой взгляд, и выражает сущностную характеристику научно-познавательной деятельности. Ибо благодаря ей приблизительные очертания познаваемой реальности преобразуются в жесткие параметры идеальных научных моделей различных фрагментов мира [6].

Дело в том, что истина может быть относительной, но она не может быть приблизительной. Ведь истина - это не просто адекватная информация о данном фрагменте мира. В европейской культуре со времен Платона понятие истины выражало особую форму приобщения к миру - выражало некую подлинность приобщения к бытию. А то обстоятельство, что знание может быть истинным или ложным указывало в этой традиции на специфичность способа представления бытия именно в знании и выражало смысл именно познавательной активности человека. Так что практическая эффективность истинного знания, на которую обратило внимание Новое время, сама приобретала глубинные онтологические основания, освящая, тем самым, и деятельность, основанную на знании. Прежде всего, в этом смысле знание тогда приравнивалось к силе.

Однако по мере нарастания прагматического элемента в использовании научного знания, элемент, дающий онтологическую мотивацию научно-познавательной деятельности, стал отодвигаться на задний план, а к началу ХХ столетия практически исчез из методологического сознания науки. В нынешней философии науки (по преимуществу, постпозитивистской, а теперь еще и постмодернистской) превалирует мнение, что знание ничего не несет в себе кроме адекватной той или иной культурной среде информации об устройстве мира. Впрочем, совсем и не обязательно называть эту информацию знанием. И философская рефлексия над наукой начинает терять нужду в понятии истины. Теряется нужда и в эпистемологии как учении о путях истинного познания, ибо получается, что условия истинности устанавливаются в соответствии с локальными прагматическими требованиями. Центральным в философии науки стал теперь вопрос об эффективности (приемлемости) знания. Между тем псевдознание оказывается во многих случаях значительно более эффективным и почти всегда - более приемлемыми.

И тем не менее, для меня не утерял смысл вопрос: а есть ли у этого процесса нарастания прагматических установок в методологическом сознании науки реальная альтернатива? Думаю, есть. И осмысление соответствующей реальности, возможно, вернет методологическому сознанию науки способность, по крайней мере, контролировать сферу прикладного познания и удерживать научный разум от желания услужить любыми средствами, даже путем самоотрицания. Я имею в виду реальность фундаментальной науки. Хотя сегодня и ее зачастую рассматривают лишь как фундамент для приложений, все же именно она остается носителем идеи истины. И это обстоятельство позволяет утверждать, что научный разум и сегодня не потерял свое достоинство и не превратился в разум раболепствующий.

Современная нам социально-культурная действительность такова, что, кажется, только в форме фундаментальной науки научно-познавательная деятельность может сохранить себя как самостоятельный культурный феномен. Дело в том, что технические параметры современной науки таковы, что функции ее экспериментальной основы может выполнять лишь вся современная промышленность. А последняя, по понятным причинам, прямо нуждается лишь в прикладном исследовании. И у науки нет теперь других путей, кроме как научиться использовать в познавательных целях когнитивный потенциал прикладных исследований. Фундаментальная наука потому и называется фундаментальной, что превращает прикладную науку в средство, в инструмент для своего развития, для развития познания как такового.

Фундаментальное исследование, как и требует того научно-познавательная традиция, идет путем обобщения (и в этом смысле, путем возрастания фундаментальности) знания. Его целью остается совершенствование концептуального аппарата науки, вне зависимости от его непосредственного прикладного значения. Но осуществляет оно эти, вполне традиционные для научного познания функции в процессе концептуального обобщения тех прагматически эффективных, но логически несоизмеримых локальных конструкций, которые возникают в ходе решения прикладных задач. И отнюдь не «традиционное» противоречие теории и опыта как таковое оказывается здесь исходным пунктом динамики науки, а локальная ситуация практической эффективности рационально не соизмеримых подходов.

Таким образом, фундаментальное исследование втягивает прикладное исследование в процесс совершенствования (обобщения) знания, и тем самым, оказывается фундаментом науки. Помимо всего прочего это означает, что в фундаментальной науке сохраняется возможность социальной и культурной мотивации научно-познавательной деятельности как таковой.

Фундаментальное исследование развивается путем создания информационно более емких и обязательно логически связных представлений о мире. Соответственно, одной из наиболее характерных особенностей фундаментального исследования является его ориентация на обобщающую новизну, на преемственность и творчество как мотив деятельности. Знание внутри такого исследования добывается ради роста знания и представляется в формах, предполагающих его использование для получения нового знания, т.е. в формах, позволяющих использовать его в качестве исходных моделей для прикладного исследования.

При этом знание, претендующее на статус фундаментального, должно включать в себя в качестве своего элемента и частного случая все релевантное предшествующее знание, ибо по самой сути дела это знание является результатом обобщающего совершенствования предшествующих приложений.

[2] Вообще говоря, эта программа развертывалась в контексте бурных процессов теоретизации науки начала ХХ в. И первоначальной задачей демаркации было отделение эмпирической науки от математики. По сути, это была попытка поставить под методологический контроль рост теоретической составляющей научно-познавательной деятельности, что потребовало определения науки и, в свою очередь, породило критическую программу как демонстрацию эффективности предложенного определения.

[3] Классический пример тому, поиск катализаторов в химико-технологических исследованиях. Нахождение кинетических уравнений и определение оптимальных параметров является главной целью научных исследований в области каталитических процессов. Как известно, катализатор селективен по отношению к определенным реакциям и соответствующие уравнения для практических целей получаются эмпирическим путем. Это не значит, что поиск идет вслепую - подбор соответствующих уравнений выполняется в определенном заданном химией диапазоне. Но это - именно подбор.

[6] Когда И. Кеплер, где-то в промежутке между открытием второго и третьего законов движения планет, написал «Новую стереометрию винных бочек», он, конечно же, решал практическую задачу. Но, отыскивая геометрический способ определения объемов данных бочек или даже бочки вообще, он все же искал, преждевсего, метод решения некого класса математических задач. Особенность такого рода позиции становится ясной, когда в ходе поиска прикладного решения возникает, так сказать, побочное для прикладной задачи, но важное для науки знание. Именно оно непременно оказывается в центре внимания исследователя и Кеплер приложил все усилия, чтобы включить его в массив математического знания. Результатом таких усилий Кеплера в данном случае было введение в геометрию бесконечно малых величин и начал интегрального исчисления. Что же касается практической стороны дела, то ведь простого и ясного геометрического решения этой задачи, кажется, не существует и до сих пор. Приблизительными же методами виноделы пользовались до Кеплера, пользуются и сейчас. Как учёный, Кеплер не мог остановиться на промежуточном результате на том основании, что он удовлетворяет «заказчика». Как прикладник, думаю, мог. В лекциях по высшей математике, предназначенных для прикладников-вычислителей, А.Д. Мышкис («Лекции по высшей математике». М., 1969, с. 30) замечает, ссылаясь, между прочим, на А.Н.Крылова, что излишняя точность нецелесообразна, даже если возможна, и что в этом вопросе надо руководствоваться множеством соображений - от безопасности до экономии. Истина в этот его перечень не входит.

*******

Борис Исаевич Пружи́нин (род. 1 декабря 1944) — советский и российский философ. Доктор философских наук (1992). Главный редактор журнала «Вопросы философии». Профессор кафедры онтологии, логики и теории познания факультета философии НИУ ВШЭ.

Монография: Пружинин Б.И. Ratio serviens? Контуры культурно-исторической эпистемологии.— М.: РОССПЭН, 2009.— 423 с.

⇐ Предыдущая 1 23