Онтологические основы игры.. Вступление

Стр 1 из 5Следующая ⇒

Онтологические основы игры.

Содержание:

2 – Вступление

6 – Игра и символ

16 – Игра и искусство

21 – Игра и бытие

27 – Игра и вера

32 – Список используемой литературы

Все люди - в ней, и она – во всех людях. Со всеми она ведет дружескую игру, и радуется тем больше, чем больше у нее выигрывают. Со многими она играет столь неявно, что игра уже подходит к концу, а они все не замечают этого.

И. Гёте, эссе «О природе»

Вступление

(для увлечённых ментальными играми. Тех, кто хочет быстрее двигаться к сути «игры», приглашаю в следующую главу – «Игра и символ»).

Мир и человек. Два этих измерения неразрывно слиты одно в другом: человек познаёт себя через мир, а через человека мир узнаётся самим собой. Любой труд, любой текст, любое произведение искусства, и шире – каждое высказывание – суть результат взаимодействия этих двух собеседников. Данная работа не исключение.

Основанием для таких громких слов является уже не подлежащий сомнению после веков семиотического самоуглубления человека факт того, что наше сознание сконструировано языком и в определённой степени тождественно ему и от него принципиально неотделимо. Восприятие внешнего отражается во внутренней работе, результатом которого становится слово. Теперь это звучит так просто, что и не представить сразу, сколько тысячелетий ушло у наших предков на то, чтобы сделать мир хоть сколько-нибудь объяснимым.

Эта работа призвана вернуть взгляд читателя к тому таинственному моменту, когда в глубине нас рождается впечатление, из впечатления – слово, из того – язык, который в свою очередь уже берёт на себя нелёгкую задачу по конструированию личности. Два фундаментальных понятия будут служить нам проводниками – «игра» и «символ».

Но прежде чем позволить им говорить о себе, мы вынуждены расчистить им путь. Прежде всего, нами должно руководить ясное, не обременённое уже готовыми ценностными установками сознание (т.е. сознание в принципе невозможное, но как цель - необходимое). Только в стремлении освободить свой ум от всего заготовленного и решённого когда-то за нас, мы имеем возможность оказаться лицом к лицу с самотождественностью истины.

Истина здесь воспринимается амбивалентно. С одной стороны – это замкнутый в себе объект, близкий к кантовской «вещи в себе», т.е. нечто существующее из себя, для себя и в себе, и оно истинно настолько, насколько оно в каждый момент времени самому себе соответствует. Так обеспечивается сохранность этого объекта в его становлении. С другой стороны, этот объект существует для наблюдателя лишь в той мере, в которой воспринимается им (собственно говоря, из субъекта становится объектом) и взаимодействует с наблюдателем, т.е. лишь будучи включённым в предсуществующую в наблюдателе систему, благодаря которой объект становится распознаваемым и видимым, а значит - живущим. Можно определить две этих грани, как essentia и existentia вещи, чтобы сделать более зримой почти невидимую тонкость их различения.

Самотождественность истины открывается лишь безучастному наблюдателю, она внеэтична, внеэстетична, внеморальна, внекатегориальна. Любая работа оценивающей мысли затемняет ее до неузнаваемости, поэтому она почти вытеснена из пределов разума и заменена более понятными и удобными суррогатами, но нам она необходима.

Здесь мы подбираемся вплотную к тому, что может быть определено как пространство истин. Введение этого термина необходимо постольку, поскольку мы привыкли воспринимать себя неотделимыми от собственных представлений, а имена, даваемые внешним объектам, неотделимыми от них и даже заменяющими их. Создание, а точнее открытие внутреннего взгляда на пространство понятий – это результат назревшей необходимости отделить себя от слов, заученных как бесплотные знаки вещей, чтобы вернуться (часто посредством символов) к самим вещам. Человек, знакомый с историей философии, узнает в этих словах лозунг Гуссерля «Назад к вещам!», тем самым придав знакомую форму ещё не распознанному до конца содержанию, и с тем успокоившись. Именно против подобного затемнения собственных слов слушающим и восстаёт всякий раз говорящий, но неизбежно оказывается в путах чужого языка, всегда иностранного и всегда нуждающегося в словаре.

В пространстве истин каждый атом языка объективизируется и тем самым отделяется от того, кто этим языком мыслит. То есть знак, мысль, понятие определяются здесь как вещи. Так, отделив «новые» вещи (означающее) от «старых» (означаемое), мы очистим их друг от друга и увидим их вновь во всей полноте. Безусловно, это пространство в своем чистом виде идеально и для мысли недостижимо, ведь сами условия мышления лежат в языке, а значит от него неотделимы. Таким образом, движение в этом пространстве не детерминировано, но телеологично, т.к. определяется своею целью и в средствах своих, если они приближают к цели, свободно. Целью же является мир первозданный, очищенный от следа человека. Мир примордиальный. Мир, в котором каждый – Адам, и каждое имя вещи – первое. И именно стремление сделать мысли и понятия объектами – т.е. освободиться от них - расчищает путь для непосредственного восприятия мира и сотворчества его. Так слепая вовлечённость в опустошение символического пространства от смыслов сменяется наблюдением, а после – творчеством.

Эта расчистка мышления длится уже не один век, то обращаясь к метафизике, то отвращаясь от нее, то становясь наукой мысли, то её профанацией. И процесс этот, конечно, не может быть не то что закончен в этой работе, но даже как следует обозначен (для этого понадобился бы отдельный труд, сравнимый по масштабам деконструкции с критической философией Канта или опусами пост-структуралистов), но вступительное слово об этой проблеме делает, наконец, возможным разговор об игре и символе.

Эти понятия более всех других нуждаются в таком свободно дышащем пространстве, ведь они менее всего отделимы от воспринимающего и при этом обладают к объективации наибольшим потенциалом. Это мнимое противоречие разрешается словосочетанием, введенным в широкое употребление Тимоти Лири - «символьная игра». Символьная игра является с одной стороны первичным условием сознательного восприятия и даже синонимом его, а с другой – указывает на такой уровень абстрагирования современного человека от собственного мышления, что пространство истин маячит здесь уже как свершившийся факт.

Являясь, как уже было сказано выше, условием сознательного (т.е. структурированного, осмысленного) восприятия мира, игра и символ всегда ускользают от определения.[1] Точнее, ускользают от него в большей степени, чем все остальные объекты языка, ведь любое означивание является лишь одним из движений языкового танца в его вечном, саморазвертывающемся движении.[2] Все, на что мы можем рассчитывать, так это на творчество нового мира (в том смысле, в котором в литературоведении понимается выражение «возможный мир»), в котором как игра, так и символ, займут новое, смыслообразующее значение.

Итак, мы определяем задачу этой работы не как установление «истинного», «правильного» определения для игры и символа, и даже не как сотворение нового, а как совместное созидание автором и читателем самих себя в процессе выявления своего отношения к символу и игре, а через них – к миру.

12 3 4 5 Следующая ⇒