ДЗЭН В ИСКУССТВЕ СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА 4 страница

Мастер прибегал и к еще одному виду помощи, который он определял как непосредственный перенос духа. Если я неоднократно стрелял плохо, он делал несколько выстрелов из моего лука. Результат не заставлял себя ждать: лук как будто бы начинал проявлять большее понимание и с большей охотой позволял себя натягивать. И так было не только со мной. Даже самые старые и опытные его ученики, люди разных профессий, считали это вполне естественным, и мое удивление казалось им странным. Точно так же мастера, изготавливающие мечи, убеждены, что каждый меч, сделанный с неустанным трудолюбием и безмерным тщанием, вбирает в себя дух кузнеца^который не случайно принимается за работу исключительно в традиционной одежде. Их опыт не оставляет в этом сомнений, и сами они не могут не заметить, что меч с ними разговаривает.

Однажды, когда я выстрелил, мастер торжественно сказал: «„Оно" здесь! Поклонитесь!» Взглянув на мишень (к сожалению, я не смог от этого отказаться), я увидел, что стрела лишь зацепила ее. «Это был правильный выстрел, — констатировал мастер, — именно так все и должно начинаться. Но на сегодня достаточно, иначе при следующем выстреле вы будете прикладывать слишком много усилий и испортите хорошее начало». Постепенно у меня стало получаться подряд несколько выстрелов, попадающих в мишень, хотя и неудач тоже было много. Но если я хоть каким-то образом выказывал недовольство, мастер становился необычайно резким. «Что с вами?! — восклицал он. — Вы не должны расстраиваться из-за плохих выстрелов, и это вы уже давно знаете. Добавьте к этому еще и умение не радоваться хорошим выстрелам. Вы должны быть свободны и от радости, и от печали. Должны научиться пребывать в состоянии легкости и душевного равновесия и радоваться так, как будто хорошо выстрелил кто-то другой, а не вы. И неустанно упражняйтесь — вы даже представить себе не можете, насколько это важно».

В эти недели и месяцы я прошел самую суровую в своей жизни школу, и даже если мне не всегда было легко подчиняться, постепенно я начал осознавать, как много мне это дало. Я полностью избавился от стремления отмечать колебания моего настроения и думать о своем «я». «Теперь вы понимаете, — спросил однажды мастер после особенно хорошего выстрела, — что значит „стреляет оно", „попадает оно"?» — «Боюсь, — ответил я, — что теперь я уже вообще ничего не понимаю, я запутался в самых элементарных вещах. Это я натягиваю лук или лук втягивает меня в максимальное напряжение? Я пронзаю мишень или сам являюсь мишенью? „Оно" с точки зрения тела духовно, а с точки зрения духа телесно, наличествует и то и другое или ни то ни другое? Всё: лук, стрела и мое „я" — сплелось настолько, что я уже больше не в состоянии отделить одно от другого. Исчезла и сама потребность их разделять. Потому что, как только я беру в руки лук и стреляю, все становится таким ясным и до смешного простым...» — «Именно сейчас, — прервал меня мастер, — тетива прошла через вас».

Уже минуло пять лет, и вот мастер предложил нам сдать экзамен. «Вы не только продемонстрируете свое умение, — пояснил он, — именно экзамен позволяет оценить духовное состояние стрелка, его поведение вплоть до мельчайших элементов. Я, по крайней мере, надеюсь, что присутствие зрителей не собьет вас с толку и вы проведете церемонию так, как будто вы среди своих и нет посторонних глаз».

В ближайшие недели мы не готовились к экзамену, мы даже не упоминали о нем ни единым словом, и часто занятие прекращалось уже после нескольких выстрелов. Зато мы получили задание проводить дома церемонию со всеми ее составляющими, и прежде всего с правильным дыханием, а также обязательно осуществлять глубокое погружение.

Мы тренировались рекомендованным нам способом и обнаружили, едва привыкнув «танцевать» церемонию без лука и стрелы, что уже после нескольких шагов достигаем глубокой концентрации, причем легкое физическое расслабление чрезвычайно этому способствовало. И когда на занятии мы брали лук и стрелу, эти домашние упражнения оказывали столь действенную помощь, что мы без труда погружались в состояние полного «присутствия духа». Мы чувствовали себя настолько надежно защищенными, что абсолютно хладнокровно ждали экзамена и зрителей.

Экзамен прошел так, что мастеру не понадобилось со смущенной улыбкой просить зрителей о снисходительности; мы сразу получили дипломы (выписанные прямо здесь же) с указанием ступени мастерства, которой мы достигли. Наш облаченный в роскошные одежды учитель завершил экзамен двумя мастерскими выстрелами. А через несколько дней моей жене было присвоено еще и звание мастера в искусстве икебаны.

С этого момента занятия приобрели совершенно иной характер. После нескольких выстрелов мастер переходил к объяснению «великого учения» стрельбы из лука, учитывая ту ступень мастерства, которой мы достигли. Хотя рн использовал таинственные образы и сложные сравнения, было достаточно даже скупых намеков, чтобы мы поняли, о чем речь. Подробнее всего он останавливался на сущности «безыскусного искусства», постижению которого могла помочь стрельба из лука, если этому вообще суждено свершиться. «Тот, кто способен, — сказал он, — стрелять рогом зайца и волоском черепахи, то есть без лука (рог) и стрелы (волосок) попасть в цель, тот является мастером в высшем смысле этого слова, мастером безыскусного искусства, самим безыскусным искусством, то есть мастером и не-мастером одновременно. Для него стрельба из лука — как бездвиж-ное движение и нетанцуемый танец — превращается в дзэн». Однажды я спросил мастера, как позже, вернувшись на родину, мы сможем продвигаться вперед без него, и он сказал: «Вы сами ответили на свой вопрос, согласившись пройти экзамен. Вы дошли до ступени, на которой учитель и ученик — это уже не двое, а одно. А значит, вы можете расстаться со мной в любое время. Даже если между нами окажутся широкие моря, во время тренировок я всегда буду рядом. Мне нет необходимости просить вас не отказываться от занятий ни под каким предлогом, не нужно увещевать вас, чтобы вы каждый день проводили церемонию, хотя бы без лука и стрелы, или, по крайней мере, правильно дышали. Ведь я уверен, что теперь вы не сможете отказаться от духовной стрельбы из лука. Никогда не пишите мне об этом, но время от времени присылайте снимки, чтобы я мог видеть, как вы натягиваете лук. Тогда я буду знать все что нужно. Только к одному я должен вас подготовить. Вы оба за эти годы изменились. И это благодаря стрельбе из лука — глубинному состязанию стрелка с самим собой. До сих пор вы, наверное, этого почти не замечали, но неизбежно почувствуете, когда на родине снова встретитесь со своими друзьями: все будет не так, как раньше. Вы уже многое видите по-другому, у вас появилась новая шкала ценностей. Со мной тоже так было, через это проходит каждый, кого затронул дух этого искусства». На прощание, которое не было прощанием, мастер протянул мне лучший свой лук: «Стреляя из этого лука, вы почувствуете, что в нем присутствует мастерство мастера. Не давайте его в руки любопытным. И если вам его не осилить, не храните на память! Уничтожьте его, чтобы не осталось ничего, кроме кучки пепла!»

Боюсь, у некоторых читателей может возникнуть подозрение, что стрельба из лука, с тех пор как она перестала играть существенную роль в битве одного человека против другого, для самосохранения перешла в изощренную форму духовности, то есть сублимировалась самым нездоровым образом. И я не могу упрекнуть тех, кто так думает.

Но мне хочется еще раз подчеркнуть, что дзэн с незапамятных времен в течение многих столетий принципиально влиял на японские искусства, и в частности на искусство стрельбы из лука. Современный мастер стрельбы из лука, хранитель «великого учения», определит сущность своего искусства теми же словами, что и мастера прошлого, которым часто приходилось проходить «испытание на прочность». Дух этого искусства сохранялся во все времена — столь же неизменный, как и сам дзэн.

Чтобы развеять все сомнения (хорошо знакомые и мне по собственному опыту), имеет смысл обратиться к другому искусству, значение которого невозможно оспорить даже в современных условиях, — я имею в виду искусство владения мечом. Это близко мне не только потому, что мастер Ава «духовно» владел и этим оружием и очень часто проводил параллель между искусством стрельбы из лука и владения мечом. Главная причина состоит в том, что до наших дней сохранился замечательный литературный документ из времен расцвета рыцарства, когда искусство владения мечом было вопросом жизни и смерти. Это трактат великого мастера дзэн Такуана «Неподвижное осознание». В нем говорится о связи дзэн с искусством владения мечом и описываются приемы и тактика сражения на мечах. Не знаю, единственный ли это документ, который столь подробно, начиная с самых истоков, разбирает «великое учение» владения мечом, и есть ли такого рода труды, посвященные стрельбе из лука, мне тоже неизвестно. Одно могу сказать совершенно точно: огромное счастье, что сохранилась работа Такуана, и огромная заслуга Д. Т. Судзуки, который без особых сокращений перевел эти записи и тем самым сделал их доступными для широких кругов. В своей собственной последовательности и трактовке я хочу попробовать максимально ясно и сжато передать то, что понимали под мастерством владения мечом столетия назад и понимают по сей день, судя по великим мастерам современности.

Основываясь на собственном опыте и опираясь на свои наблюдения за учениками, мастера меча утверждают, что ученик (сколь бы сильным, воинственным и неустрашимым он ни был), приступив к занятиям, теряет не только непосредственность, но и веру в себя. Теперь он знает о технических возможностях меча и чувствует исходящую от него угрозу собственной жизни, и хотя вскоре он уже в состоянии максимально напрягать свое внимание, наблюдая за противником, искусно отражать его удары и проводить разящие выпады, все у него получается хуже, чем раньше, когда, наполовину в шутку, наполовину всерьез, он размахивал мечом, действуя сообразно моменту с позволительной для тренировок страстью к битве. Теперь ему приходится примириться с тем, что он вынужден уступить любому более сильному, ловкому и лучше подготовленному человеку, он понимает, что не может противостоять его беспощадным ударам. Он не видит другого пути, кроме неустанных тренировок, и его наставник тоже пока может посоветовать лишь это. Поэтому ученик делает все возможное, чтобы превзойти других и даже самого себя. Он осваивает сулящие огромное преимущество технические приемы (которые возвращают ему долю утраченной уверенности в себе) и чувствует, что желанная цель приближается. Но наставник думает иначе (и совершенно справедливо, уверяет Такуан), потому что все возрастающее умение ученика приводит лишь к тому, что «меч захватывает его сердце».

На первом этапе организовать обучение по-другому нельзя, оно максимально соответствует уровню новичка. И все же к цели оно не ведет, что прекрасно известно наставнику. Ученик, несмотря на весь свой пыл и старание, не становится мастером. Почему он, уже давно научившийся не поддаваться страсти к битве и сохранять хладнокровие, почему он, выносливый и умеющий беречь свои силы (ему уже много лет нет равных во всей округе), — почему же он все-таки терпит неудачу и топчется на месте?

Согласно Такуану, это связано с тем, что ученик внимательно наблюдает за противником, изучает его способ владения мечом, размышляет, как наиболее эффективно его подловить, и ждет момента, когда тот раскроет свои слабые стороны. Ученик просто не может этого не делать. Если сказать коротко, он надеется на свое искусство и на свою науку. Действуя таким образом, считает Такуан, он утрачивает «присутствие сердца»: всегда запаздывает с решающим шагом и поэтому не может повернуть меч противника против него самого. Чем больше он пытается поставить владение мечом в зависимость от своего понимания, сознательного использования своего умения, боевого опыта и тактики, тем больше он утрачивает подвижность «в действиях своего сердца». Как ему помочь? Как сделать его умение духовным? Как превратить обычное владение техникой в мастерство? Способ только один: ученик должен достичь ненамеренности и бессамостности. Его нужно подвести к тому, чтобы он освободился не только от противника, но и от самого себя. Он должен перешагнуть ступень, на которой находится, — хотя и не исключено, что ценой необратимого проигрыша. Не звучит ли это столь же странно, как и в случае стрельбы из лука, где нужно попасть в цель, не целясь? Не следует забывать, что мастерство владения мечом, которое описывает Такуан, тысячи раз оправдывало себя в битве. Дело наставника — показать не сам путь, а как этим путем дойти до конечной цели, учитывая особенности ученика и с чувством полной ответственности за него. Сначала ученика тренируют инстинктивно уклоняться от ударов, сколь бы внезапными они ни были. Д. Т. Судзуки приводит замечательный пример: он описывает чрезвычайно оригинальную методику одного наставника, способствующую решению этой сложнейшей задачи. Ученик должен постичь новый смысл, точнее говоря, достичь полной бдительности всех чувств, что позволяет ему так уходить от опасных ударов, как будто он предугадывает их заранее. Если он научится уклоняться от ударов, то ему уже не нужно будет с предельным вниманием следить за действиями своего противника или даже нескольких противников одновременно. В тот момент, когда он предчувствует, что произойдет, он уже подсознательно ушел от осуществления этого события, между восприятием и отклонением не остается «зазора даже с волос». Именно от этого все и зависит: от непосредственной молниеносной реакции, для которой уже не требуется осознанного наблюдения. И таким образом ученик, по крайней мере в этом смысле, становится от него независимым. А это совсем немало.

Но гораздо сложнее и важнее для результата более далекая задача — отучить ученика рассуждать, как лучше всего поразить противника.Он вообще не должен думать, что перед ним противник и что речь идет о жизни и смерти.

Сначала ученик понимает (по-другому просто быть не может) эти указания так, как будто ему не следует наблюдать за поведением противника. Он воспринимает требуемое недеяние очень серьезно и контролирует себя на каждом шагу. Но при этом не осознает, что воспринимает себя только лишь как сражающегося человека, который должен избегать наблюдения за противником. Как бы он ни старался, он все еще держит его в уме. И только кажется, что он от него освободился, на самом деле он соединяется с ним все больше. Нужно владеть очень тонким искусством ведения души, чтобы убедить ученика в том, что от перенесения внимания на другой объект он мало что выиграл. Ему следует научиться смотреть не только мимо противника, но и мимо себя самого и, таким образом, лишиться намерения. А для этого нужны терпение и длительные тренировки (нередко безрезультатные), точно так же, как и при стрельбе из лука. Но если эти упражнения однажды приведут к цели, то в отсутствие намерений исчезнут и остатки намеренности — забота о себе.

Отрешение и ненамеренность устанавливают новый стиль поведения, поразительно схожий с достигнутым на предыдущем этапе бессознательного уклонения. Между моментом, когда ученик замечает намеренный удар, и моментом, когда он уклоняется, нет зазора даже с волос. Также в момент уклонения сражающийся уже готов к удару, и, еще до того как он это осознает, его смертоносный — точный и неизбежный — выпад уже сделан. Такое впечатление, что меч направляет себя сам. При стрельбе из лука говорят, что целится и попадает «оно», используя умения и навыки, которые осознанно усвоило «я». И здесь «оно» — это тоже только обозначение того, чего нельзя понять и что нельзя игнорировать, его знают лишь те, кто сам это испытал.

Совершенство искусства владения мечом, по Такуану, состоит и в том, что сердце больше не тревожит мысль о «я» и «ты», о противнике и его мече, о собственном мече и о том, как его использовать, нет даже рассуждений о жизни и смерти.

«Итак, все Пустота: ты сам, обнаженный меч и ведущие меч руки. Пустота даже не мыслится больше как Пустота... В такой абсолютной Пустоте, — говорит Такуан, — берет свое начало деяние».

В этом смысле все, что касается стрельбы из лука и владения мечом, подходит и для любого другого искусства. Хотелось бы привести еще один пример: живопись тушью, где мастерство заключается именно в том, что владеющая техникой рука предельно точно запечатлевает то, что предстает перед мысленным взором, в тот самый момент, когда дух начинает формировать это. И здесь точно так же между тем и другим нет зазора даже с волос. Рисование свершается само собой.

Художнику можно дать такое напутствие: десять лет наблюдай бамбук, сам стань бамбуком, потом все забудь — и рисуй.

Владеющий искусством сражения на мечах непосредствен, как начинающий. Бездумность, которой он лишился, приступив к занятиям, возвращается к нему как цельность характера. Но, в отличие от новичка, мастер сдержан, спокоен и скромен, ему чуждо малейшее желание красоваться. Между двумя состояниями — от новичка до мастера — годы, полные неустанных упражнений. Под влиянием дзэн умение стало духовным, но и сам упражняющийся преобразился, с каждой ступенью он все легче преодолевает внутренние препоны. Меч, который стал его душой, он уже не обнажает по любому поводу. Мастер извлекает его из ножен только в самом крайнем случае. Он может уклониться от сражения с недостойным противником, грубияном, который хвастается своей физической силой. Он с улыбкой примет обвинение в трусости, но, с другой стороны, из-за глубочайшего уважения к своему противнику может настоять на схватке, которая не сулит ему ничего, кроме почетной смерти. Здесь проявляются принципы, закрепленные в Бусидо — кодексе самураев. Потому что для мастера превыше всего — превыше славы, победы и даже самой жизни — меч Истины, которую он познал и которая направляет его деяния.

Как и новичок, мастер не ведает страха, но, в отличие от начинающего, он с каждым днем становится все неустрашимее. За годы непрерывной медитации он узнал, что жизнь и смерть суть одно и то же, ибо это две стороны одной судьбы. Так что теперь ему неведомы боязнь за жизнь и страх смерти.

Он охотно живет (и это очень характерно для дзэн) в этом мире, но в любое время готов уйти из него, не позволяя мыслям о смерти смутить себя. Не случайно самураи сделали своим символом лепесток вишни. Он опадает в лучах утреннего солнца и, весело блестя, падает на землю, — точно так же неустрашимый воин должен уметь оторваться от бытия, беззвучно и внутренне недвижно.

Быть свободным от страха смерти вовсе не значит притворяться перед самим собой в благополучные времена, что не дрожишь перед смертью, или убеждать себя в том, что готов выдержать испытание. Овладевший жизнью и смертью свободен от страха любого рода в той степени, что больше не ощущает страха. Тот, кому незнаком опыт глубокой и длительной медитации, даже представить себе не может, как она меняет человека. Совершенный мастер постоянно, на каждом шагу демонстрирует свою неустрашимость не словами, а поведением: она видна сразу, потому что затрагивает его глубинную сущность. Непоколебимое бесстрашие — это уже само по себе мастерство, достичь которого удается лишь немногим (а по-другому и быть не может). В качестве подтверждения приведу цитату из трактата «Хагакурэ», написанного в середине XVII века: «Яги Тадзима-но-ками был великим мастером меча и превзошел в этом искусстве тогдашнего сёгуна Токугава Иэмицу. Однажды один из телохранителей сегуна пришел к Тадзима-но-ками и попросил давать ему уроки. Мастер сказал: „Насколько я вижу, вы и сами мастер. Пожалуйста, скажите мне, к какой школе вы принадлежите, прежде чем мы приступим к занятиям".

Телохранитель ответил: „К своему стыду, должен признаться, что я никогда не изучал искусство владения мечом". — „Вы хотите надо мной посмеяться? Я наставник могущественного сёгуна, глаза не могут меня обмануть". — „Мне очень жаль, если я затронул вашу честь, но я действительно не владею этими знаниями". Этот решительный отказ заставил мастера задуматься, и наконец он сказал: „Если вы так говорите, значит, это правда. Но наверняка вы мастер в каком-то предмете, даже если я и не вижу точно в каком". — „Если вы настаиваете, я готов сообщить вам следующее. Есть предмет, в котором я могу считать себя совершенным мастером. Когда я был еще ребенком, мне пришла мысль, что, будь я самураем, я мог бы не бояться смерти, и с тех пор, вот уже много лет, я постоянно сражался с вопросом о смерти, и наконец он перестал меня заботить. Не об этом ли вы говорите? " — „Именно об этом! — воскликнул Тадзима-но-ками. Я рад, что не обманулся. Потому что последняя тайна искусства владения мечом состоит в том, чтобы быть свободным от мысли о смерти. Я обучал сотни учеников, направляя их именно к этой цели, но до сих пор ни один из них не достиг высшего уровня. Вам же больше не нужно упражняться в технике, вы и без того уже мастер"».

Тренировочный зал, в котором изучают искусство владения мечом, с древности называется Местом Просветления.

Любой мастер любого искусства, находящегося под влиянием дзэн, подобен молнии из облака всеобъемлющей Истины. Она существует в свободной гибкости его духа, и в «оно» он снова и снова встречается с ней как со своей изначальной и безымянной сущностью. Эта сущность есть высшая степень того, чем он может быть. Истина принимает для него — а через него и для других — тысячи форм и образов. Но, несмотря на поразительную дисциплину, которую он соблюдает терпеливо и без какого-либо протеста, ему еще предстоит долгий путь, прежде чем дзэн просветит его настолько, что будет поддерживать его во всем, что он делает, потому что высшая свобода еще не стала для него глубочайшей необходимостью.

Если его неумолимо тянет к конечной Истине, ему снова приходится отправляться в путь — в путь постижения «безыскусного искусства». Он должен сделать свой главный шаг — к первоначалу, чтобы жить в Истине, слившись с ней в одно целое. Он снова должен стать учеником, новичком, должен преодолеть последний, самый трудный участок пути, на который он ступил, и пережить новые преобразования. Если он решится то ему суждено встретиться с нерушимой Истиной, Истиной превыше всех Истин, с не имеющим формы началом всех начал: с Ничто, которое одновременно и Все; он будет поглощен им и из него возродится.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒