Джеймс Герберт 5 страница

Он замолк, словно представив адское пламя.

— Джордж Преддл работал на ферме — когда там была работа. Впрочем, большую часть времени он бездельничал. Это был грубиян и пьяница, бивший жену и истязавший сына.

Эш слегка удивился, что человек в сутане говорит об умершем в таких выражениях. Очевидно, этот пастырь не был терпим к грехам своей паствы.

— Ему повезло, что родители его жены Эллен оставили ей в наследство коттедж, иначе у семейства Преддлов не было бы почти никакой собственности. — Чашка кофе задребезжала на блюдце, и Локвуд поставил ее на столик. — Он работал на ферме у Ганстоунов, всего в миле от деревни, и в тот день — помнится, день был, как сегодня: солнечный и страшно жаркий — сын помогал ему. Мальчик зарабатывал за каникулы несколько шиллингов, выполняя вместе с отцом случайную работу на ферме. Никто не видел, как стог загорелся, мы лишь знаем, что Преддл был заядлым курильщиком и выпивал в обеденное время. Очевидно, он работал рядом со стогом и не туда выбросил окурок или спичку. Как бы то ни было, из стога повалил дым, и все рабочие быстро выстроились в цепочку, чтобы передавать ведра от ближайшего крана, который был не так далеко. А этот болван Преддл приставил к стогу лестницу и залез наверх, настояв, что будет тушить огонь сверху.

Эш сморщился:

— Стог загорелся изнутри?

Локвуд расправил плечи, как бы сбрасывая с них боль и тяжесть, и посмотрел на поленья в камине.

— Наружу пробивалось лишь несколько язычков пламени, в основном валил дым. Отчего бы стог ни загорелся, он горел изнутри. Причуда судьбы, нелепый несчастный случай: нашу судьбу решают такие капризы. Преддл только смеялся над предостережениями других сельских рабочих. Мне говорили, что даже его сын кричал, чтобы он спустился. Заносчивость или алкоголь — кто знает, что двигало этим человеком? Несчастный дурак угодил в стог.

На этот раз Эш заморгал и перевел взгляд на Грейс, которую, казалось, тоже взволновала эта история, хотя и известная ей раньше. Он вскоре понял причину ее волнения, поскольку дальше последовало самое страшное.

— Было бы лучше, если бы он сразу провалился, — продолжал викарий. — Но он застрял на верхушке стога, зацепившись за что-то руками, в то время как нижняя половина его тела оказалась в огне. Его ноги горели, и он страшно вопил. Люди могли лишь наблюдать, никто не решился залезть на стог и вытащить несчастного. А если бы кто-то и рискнул, стог провалился бы под двойным весом.

Эш побледнел, вспомнив другой огонь, в другом месте. Он вынул изо рта сигарету и смотрел на дым, погрузившись в свои мысли.

— Говорят, его последний крик, прежде чем он наконец исчез, был ужаснее всего.

Слова викария вернули Эша к действительности.

— Когда пожар закончился, от Джорджа Преддла мало что осталось. Огонь фактически кремировал его.

— Вам нехорошо, Дэвид? — Грейс заметила, что Эш замер и побледнел, и решила, что причиной этому рассказанная отцом история.

Он отрешенно взглянул на нее:

— Что? Нет, со мной все в порядке. Неприятная смерть, — проговорил Эш почти рассеянно.

— Неприятная? — усмехнулся священник. — Да ни один человек, как бы он ни грешил, не заслуживает такого наказания.

«Это все ваш Бог», — чуть было не ответил Эш, но решил, что глупо нарываться на конфликт с викарием — тот и так казался достаточно взвинченным, — и вместо этого спросил:

— И мальчик видел все это?

— Боюсь, что да, — ответила Грейс.

— И как на него это подействовало? — Эш мысленно выругал себя. — Простите, довольно дурацкий вопрос. Несомненно, он был глубоко травмирован.

На этот раз ответил преподобный Локвуд. Его глаза, не видя, уставились на Эша, и он проговорил:

— Странно, но мальчик как будто вовсе не был травмирован. О, конечно, происшедшее каким-то образом на него повлияло, где-то в глубине души, но внешне никак не проявлялось. Пожалуй, в последующие недели Саймон как-то притих, но он и так был робким мальчиком и не отходил от матери — в этом отношении ничего не изменилось. Заметно было только — и по-моему, это вполне естественно, — что мать и сын стали еще ближе друг Другу.

— Судя по вашим словам, довольно естественно. Эллен Преддл потеряла мужа, мальчик потерял отца: им пришлось искать утешения друг в друге.

— Вы не поняли. Они обрели счастье. Видите ли, они оба ненавидели Джорджа Преддла, пока тот был жив, и никто из знавших его в деревне не мог бы упрекнуть их. Это было низкое подобие человеческого существа.

И снова Эш удивился отсутствию сострадания в викарии. Видимо, этот Преддл представлял собой нечто особенное, если даже приходской священник хулит его после смерти.

— Может быть, в конце концов, мальчик осознал постигшее его горе?

— Вы предполагаете, что в таком случае Саймон мог сознательно утопиться в ванне? — недоверчиво проговорила Грейс.

— Просто пришла такая мысль — несомненно, ошибочная. Вы убедили меня, что он не был так расстроен. — Нагнувшись, Эш затушил сигарету. — Так что из всего этого следует? Чей призрак якобы являлся Эллен Преддл — мужа или сына? — Прежде чем ему ответили, Эш добавил: — Вы, конечно, понимаете, что обстоятельства способствовали самообману. Две трагедии, обе потрясающие, и утрата любимого сына оставили женщину в полном одиночестве. Горе могло сделать ее восприимчивой к чему угодно.

— Циничный взгляд, мистер Эш, — сказал Локвуд с некоторой неприязнью.

— Это приходит с профессиональным опытом, ваше преподобие, — без обиды ответил тот. — Хотя я предпочел бы рассматривать такое отношение как здоровый скептицизм — необходимое качество в моей работе. И если бы я рассказал вам, что крылось за некоторыми моими расследованиями, вы бы поняли почему. Так расскажите мне, пожалуйста, чей дух явился женщине по ее словам?

— Это был ее сын, — торжественно проговорил Локвуд. — После похорон мальчика Эллен сразу, ни с кем не разговаривая, отправилась домой. Попозже я зашел к ней предложить свое утешение и посмотреть, нельзя ли чем помочь. Бедная женщина не впустила меня. Она даже не открыла мне дверь.

— Но вы говорили с ней?

— Я позвал ее, но она велела мне убираться. Ее голос звучал... я бы сказал, странно.

— Чем именно?

— Как-то отдаленно, и не потому, что она была за дверью. Сначала я подумал, что она пьет.

— Может быть, так оно и было.

— Раньше я не знал случая, чтобы она пригубила хотя бы каплю спиртного.

— Печаль, потрясение. Кто упрекнет ее?

Священник покачал головой.

— Только не она, не Эллен. Возможно, я плохо описал ее голос. Он звучал счастливо, мистер Эш, но рассеянно, словно ее ум был занят чем-то другим. И она казалась уклончивой, почти что скрытной.

— Она вела себя так последующие две недели, — сказала Грейс. — Эллен не покидала своего коттеджа, и соседи, проходя мимо, слышали ее пение. Я сама его слышала, зайдя к ней через несколько дней после похорон, но оно прекратилось, когда я постучала в дверь.

— Вы видели ее? — спросил Эш.

— Нет. Она даже не ответила мне. Притворилась, что ее нет.

Отец перебил ее:

— Грейс, ты не принесешь мне аспирин?

Дочь встревоженно посмотрела на него:

— Опять головная боль?

Он кивнул:

— Но пока не слишком страшная.

Грейс поднялась и вышла из комнаты. Преподобный Локвуд потер рукой лоб.

— Может быть, мы отложим разговор? — спросил Эш, потянувшись к магнитофону, чтобы выключить.

— Нет, нет. Давайте продолжим. Я не хочу, чтобы вы теряли много времени.

— Терял время? Почему вы так говорите?

— А разве нет? Бессмыслица, пустая трата времени.

— Нет, если будет результат — тот или иной.

Локвуд нахмурился.

— Вы честно верите, что сможете доказать существование призраков?

— Или не существование.

Викарий чуть заметно покачал головой, изданный им звук можно было принять за короткий смешок или внезапный кашель.

— Тогда продолжим. Мы обеспокоились насчет Эллен, глубоко обеспокоились. Однако каждый раз, когда я подходил к ее дому, она или отсылала меня обратно, или притворялась, что ее нет. Но в прошлое воскресенье она пришла в церковь, как делала регулярно, сколько я ее знал. Я был удивлен и обрадован.

Вернулась Грейс с водой и таблетками.

— Ты принесла три, дорогая? — спросил отец.

— Да, — ответила она с неодобрением. — Знаешь, с этой головной болью тебе надо показаться врачу.

— У доктора Степли и без меня есть кусок хлеба, не стоит беспокоить его еще и тем, что со временем пройдет само, как всегда бывает.

— Это так повлиял разговор о привидениях, "а? — спросила Грейс, садясь напротив. — Такое случается с тобой от сильного стресса.

— Если так, то наш исследователь сверхъестественного решит все проблемы, включая головную боль. — В улыбке викария проскальзывала ирония.

— Вы сказали, что миссис Преддл пришла в церковь, — продолжил Эш, проверив кассету.

— Да. Она дождалась конца службы, чтобы поговорить со мной. Должен сказать, выглядела она на удивление хорошо. Немного иссохшей, возможно, но никакой красноты вокруг глаз от слез, и ее плечи не были ссутулены, как от чрезмерной ноши. Она казалась чуть ли не безмятежной. — Он бросил таблетки в воду и деформированными пальцами поднес стакан к губам. — Она потрясла меня своим вопросом, не грех ли это — ненавидеть кого-то после его смерти.

— Она имела в виду своего мужа.

— Конечно. Что она любила сына, не вызывает сомнения. — Он с упреком посмотрел на исследователя. — Я сказал ей, что она должна найти в своем сердце великодушие простить бывшего мужа, и со временем, когда воспоминания поблекнут, это будет легче. А пока, учитывая все вынесенное ею от этого человека, грех не так тяжек. — Он сделал глоток воды, прежде чем продолжил: — Но она только покачала головой, и как будто еще больше опечалилась. Я неправильно ее понял, сказала она. Она спрашивала не от себя, она спрашивала от имени своего сына, Саймона.

Эш ничем не выразил своего отношения. Он допил остатки кофе и ждал, когда священник продолжит.

— Она сказала, что Саймон тревожится и полон чувства вины. Он ужасно обеспокоен тем, что так ненавидит отца, хотя они оба умерли. Мальчик признался в этом матери.

Локвуд поднял руку, словно предупреждая возражения со стороны исследователя, но Эш молчал.

— Я бы не упрекнул вас, если бы вы приняли ее слова за вызванную горем истерику, я и сам сначала подумал так. О, я страстно верил в это! И все же я успокоил женщину, сказал, что приду к ней и поговорю, и хотя сначала она отнеслась к этому с неохотой, но когда я намекнул, что, возможно, смогу помочь ее сыну, смогу убедить его, что он не должен, не может грешить, она согласилась. Естественно, я вкладывал в свои слова духовный смысл, полагая, что мои молитвы достигнут души Саймона, где бы она теперь ни была, но Эллен поняла меня буквально.

Локвуд взволновался, его рука то поднималась, то опускалась на подлокотник.

— Когда я зашел к ней во второй половине того же дня, Эллен попыталась сказать мне, что ее сын не раз приходил к ней после своих похорон, и когда я не поверил, когда сказал, что Саймон отошел в иной мир, что его душа теперь пребывает в покое, она рассердилась. Она настаивала, что Саймон по-прежнему здесь, с ней, и никогда не покинет ее.

Грейс подошла к отцу, которого охватила дрожь; теперь обе его руки вцепились в подлокотники, так что побелели костяшки. Видимо, боль в пораженных артритом суставах усилилась. Дочь обняла отца за плечи и попыталась успокоить, но он не обращал внимания, его светлые глаза вдруг пронзительно взглянули на Эша.

— И понимаете, тогда — прямо тогда — я понял, что она говорит правду.

Исследователь напрягся:

— Но раньше вы, кажется, давали понять, что не верите в привидения.

— Нет, я только спросил, можете ли вы доказать их существование.

— Так почему же вы вдруг решили, что она говорила правду?

— Потому, мистер Эш, что я сам увидел мальчика.

— Извините.

— За что? — удивился Эш.

— Боюсь, отец переволновался. Эти головные боли... — Грейс не закончила фразу, оставив додумать ее извинение.

Они шли по дорожке через садик за домом. Садик отделялся от остального участка потрепанной непогодами оградой и буйным кустарником. Впереди виднелась белая беседка, и, подходя к ней, Эш заметил, что старая краска облупилась, а сам остов местами изрядно потрескался и перекосился. Тем не менее, беседка умудрялась по-прежнему выглядеть привлекательно в окружении рододендронов и других цветов и растений по обе стороны тропинки, ведущей к ее ступеням. Хотя солнце утратило свою ярость, было еще жарковато, и Эш перекинул пиджак через руку. С запахом жимолости смешались другие ароматы — сирени, розы, пиона — и Эш глубоко вдохнул, чтобы прогнать из головы затхлый воздух покинутой комнаты.

— Ваш отец обращался к врачу? — спросил он как бы между прочим.

— Отказывается. У отца старомодные понятия, что все болезни в конце концов проходят сами собой. — Грейс остановилась на мгновение, чуть наклонившись к желтой розе на дорожке, и следующая реплика выдала, что ее не обманул тон Эша: — Вы, наверное, сочли нас невротиками, да?

Эш не хотел обижать ее, но и не хотел лгать:

— Гм, он, м-м-м... показался мне очень взволнованным.

Грейс выпрямилась и посмотрела ему в лицо:

— Да, взволнованным. Он не может понять происходящего. Я и сама немного волнуюсь, но это не невроз, мистер Эш.

— Дэвид.

— Дэвид. И взволновались не только отец и Эллен Преддл.

— И другие тоже видели мальчика?

Она снова пошла вперед, уже не так непринужденно, как мгновение назад.

— Не Саймона. Но видели другое — как вы это назвали? Видение? Мы бы рассказали вам больше, если бы не эта головная боль у отца. — Она посмотрела назад, на дом, на окно второго этажа, как будто могла отсюда увидеть отца. — Его здоровье так ухудшилось за последний год. Потому-то я и не вернулась в Париж после смерти матери: я нужна ему здесь, рядом. Он привык быть сильным, таким решительным...

— Насколько тяжел его артрит?

Грейс не ответила, а отвернулась от дома, подошла к беседке и села внутри на железную скамейку.

— Он старается скрывать, как ему больно, но часто я замечаю муку на его лице, в глазах. Он по-прежнему много работает для прихожан, но я страстно надеюсь, что Церковь скоро убедит его уйти на покой. К счастью, у нас осталось от наследства немного денег — во всяком случае, достаточно для умеренной жизни.

Эш сел на другой конец скамейки, наклонился в сторону Грейс и положил руку на железную спинку:

— Достаточно, чтобы управлять владениями Локвудов?

Она улыбнулась его прямоте:

— Управлять нечем. Большая часть владений распродана, хотя мы сохранили земли, ведущие к старому поместью. Вот на что мы тратим деньги — поддерживаем те несколько акров в приличном состоянии. Но мы снова отвлеклись, не так ли?

— Всякая информация может оказаться полезной, — заверил ее Эш.

— Не вижу, как она поможет поймать призраков.

На этот раз улыбнулся он:

— Мы не ловим их. Мы определяем, есть они на самом деле или нет.

— И вы хорошо справляетесь со своей работой, Дэвид?

Это был серьезный вопрос, и задан он был искренне.

— Как правило, я получаю результат — тот или иной.

— Но вы верите в это... ну, в мир духов? Вы верите, что у нас водятся призраки?

Она не поняла, почему он быстро повернул голову, будто позади, в доме, что-то привлекло его внимание. Но его глаза не сфокусировались на доме, и мысли были обращены внутрь, в себя.

— В чем дело, Дэвид? Что я сказала?

Грейс увидела, как его шея стала жесткой, а плечи неуловимо напряглись, словно он старается справиться с чем-то взволновавшим его.

— Не так уж важно, во что я верю, — тихо сказал Эш.

— Но...

Он остановил ее:

— Нет, Грейс. Мы имеем дело с происходящим в Слите.

— Почему вы так встревожились, Дэвид?

Это был простой, но прямой вопрос, и он проник сквозь преграду к эмоциям, которые Эш долго сдерживал внутри. Но и теперь он не выдал их, смущенный ее интуицией.

— Вы не скажете мне? — настаивала Грейс.

— Слишком рано, Грейс, — в конце концов выговорил он.

— Вот как? — откликнулась она. — Разве вы не почувствовали тогда, в церкви, что с нами происходит что-то странное? Что вы там, я ощутила еще до того, как подняла глаза, и знаю: вы почувствовали то же самое. Что-то случилось между нами еще до того, как мы встретились.

— Возможно, — резко проговорил Эш. — Но это не имеет никакого отношения к расследованию. А нам, думаю, лучше заняться им.

Грейс была поражена внезапной переменой в Эше и гадала, что же он скрывает. Почему он не поговорит с ней о том особом ощущении, которое, она знала, оба испытали в церкви Св. Джайлса, которое внезапно, как электрическим разрядом, поразило их души, заставив уверовать в то, что они уже прежде встречались? Почему он предпочитает отрицать это?

— Грейс, расскажите мне о других инцидентах.

Он намеренно вторгся в ее мысли, но в его глазах не было вызова. В них читалось желание оправдаться.

— Ладно, Дэвид, — покорно согласилась она и добавила: — Но откуда вы знаете, что это не относилось к происходящему здесь? Вы сами недавно слышали пение детей в пустой школе. Как вы это объясните? Разве вам не кажется, что здесь может быть связь?

Он подумал, прежде чем ответить.

— Возможно. Мне нужно гораздо больше информации, прежде чем я смогу прийти к какому-либо заключению. Вам придется помочь мне, если хотите, чтобы я помог вам, Грейс.

— Наверное, я снова должна извиниться.

— Не надо. Просто расскажите мне об этих других видениях.

Она наблюдала, как он опять вынимает из кармана портативный магнитофон и включает его. Эш положил его между собой и Грейс на скамейку и сказал:

— Начинайте.

Грейс глубоко вздохнула, прежде чем начать.

— Несколько дней назад к моему отцу пришла молодая девушка, работающая кельнершей в «Черном Кабане». Она была очень взволнована и выглядела так, будто долго не спала. Да так оно и было.

— Ее имя, случайно, не Рут?

— Вы виделись с ней?

— Когда снимал комнату. Я заметил, что она действительно выглядит так, словно плохо спала.

— Ее зовут Рут Колдуэлл. Ее отец — местный столяр.

— И что с ней случилось?

— Она сказала, что ее мучают страшные сны, но это не были сны, они продолжались, даже когда она не спала.

— Не так уж необычны грезы наяву. Она могла находиться в полусознательном состоянии.

— Отец объяснил ей это, но она настаивала, что не грезила. Она садилась в постели и однажды даже включила лампу. Человек, разбудивший ее, оставался в комнате и сидел на краю кровати.

— Это был человек.

— Он выглядел, как человек.

— Кто-то, кого она знала?

— О ком знала, что он умер. В детстве Рут подверглась развратным действиям. Того человека звали Джозеф Манс, и время от времени он работал с ее отцом. За то, что он сделал с Рут, его посадили, и он умер в тюрьме. Покончил с собой.

— Как я говорил, она могла запутаться. Иногда кошмары невероятно реальны. ...

— Но она зажгла свет, а он оставался сидеть.

— И потом растворился в воздухе.

Грейс кивнула:

— Так Рут говорила отцу.

— Подобное возможно во сне. Некоторые люди уходят из дома, и их находят гуляющими во сне по улицам, другие спускаются в кухню и наливают себе выпить. Когда девушка очнулась от сна, видение растворилось.

Грейс закусила нижнюю губу.

— Это слишком правдоподобно, Дэвид. Я не верю, что Рут сказала бы, что видела это наяву, если бы на самом деле грезила. Я знаю ее не один год, она всегда была рассудительной девушкой.

— Она прошла через ужасное испытание, когда была еще ребенком, и кто знает, какие затаенные мысли копились в ней все эти годы? Может быть, она чувствует свою вину за то, что случилось, может быть, осуждает себя за это. Самоубийство того человека в тюрьме могло усилить ощущение вины, если оно у нее было.

— Я не могу с вами спорить, Дэвид; у меня нет достаточных знаний. Но давайте я вам расскажу другой случай.

Ему вдруг захотелось коснуться ее руки, чтобы успокоить. Почему-то Грейс казалась такой ранимой, такой встревоженной и такой близкой. Ему захотелось объяснить, что он приехал помочь, что это часть его работы — быть прагматичным, скептичным, но это вовсе не означает, что он сомневается в ее или еще чьих-то словах. Ему хотелось рассказать ей, почему такая огромная часть его жизни оказалась направлена на доказательство того, что призраков не существует, на выявление мифов и обнаружение мошенничества, на рациональное объяснение природных явлений. И хотелось поделиться с ней мыслями о том, как он заблуждался все это время.

Но не сейчас. И он дал ей продолжить.

— Отец говорил вам, как погиб муж Эллен Преддл.

— В горящем стогу сена.

— Да. Он пришел на ферму Ганстоунов за несколько дней до того — миссис Ганстоун, которая прислуживает в церкви Св. Джайлса, недавно заболела. Ее муж, Сэм, разволновался и ждал, когда отец выйдет, чтобы поговорить с ним. Видите ли, он не хотел, чтобы жена слышала их разговор, не хотел волновать ее в таком состоянии. Сэм Ганстоун всегда был здравомыслящим, практичным человеком, он определенно не склонен к полету фантазии, так что рассказанная им история тем более удивительна и убедительна.

Эш услышал, как магнитофон с тихим щелчком выключился — кончилась пленка.

— Погодите, — сказал исследователь и быстро перевернул кассету. Он снова включил магнитофон и кивнул Грейс, давая знак продолжать.

— Хотя стояло раннее утро, над полями колебалась дымка зноя. Сэм шел с собакой, неся в руках дробовик и высматривая кроликов, когда вдруг невдалеке от фермы увидел странное оранжевое зарево. Он направился в ту сторону и заметил, что оно мигает — или, лучше сказать, колеблется — в дымке, а когда он приблизился, то ясно увидел, что это.

Грейс говорила, опустив голову. Теперь она подняла ее и смотрела куда-то вдаль, словно сама видела это таинственное зарево.

— Ганстоун заметил, что собака отстала, и как бы он ни звал ее, отказывалась идти дальше. Она стояла, застыв, и только смотрела на свет и поскуливала. Сэм пошел дальше один и вскоре понял, что вызывало свечение, хотя не было ни звука, ни дыма.

— Это был пожар?

Она кивнула:

— Горел стог сена. Но время года было слишком ранним для стогов. На полях у Сэма сена не было.

Эш уже понял:

— Это был горящий в стогу Джордж Преддл.

— Да. И хотя не было ни шума огня, ни дыма, Сэм поклялся моему отцу, что чувствовал жар и запах пожара. Я знаю, это невозможно, но, как уже сказала, фермер клянется, что все так и было.

«Невозможно?» — подумал Эш. Нет, не так уж невозможно, вовсе нет. Жар, едкий запах. Языки пламени. Но не пожар, не настоящий пожар.

Грейс увидела беспокойство в глазах Эша.

— Дэвид, вам нехорошо?

Он напрягся как раньше, вновь обретая самообладание.

— Я вспомнил, что произошло много лет назад. Случившееся с вашим фермером напомнило мне давнее происшествие.

— Вы расскажете мне?

— Это не столь важно. Сейчас важно лишь то, что происходит в Слите.

— Дэвид, вы верите тому, что я вам рассказала?

— Дело не в том. Эти люди, в том числе и ваш отец, верят тому, что видели, и вы признаете это. Моя работа — собрать свидетельства и провести некоторые тесты, а потом выдать квалифицированное суждение.

— Вы сможете сказать нам, почему это происходит?

— Если в Слите в самом деле появляются призраки, этому должна быть причина. И возможно, мы узнаем ее.

— И вы сможете положить этому конец?

Он не ответил, но в его улыбке была горечь.

Рут Колдуэлл попрощалась со стоящим за стойкой Томом Джинти и вышла на послеполуденное солнце. Ее голые до плеч руки быстро согрелись после относительной прохлады полутемного бара, и она быстрыми шагами направилась по главной улице. До дома родителей было добрых четверть часа ходу, и будь это зимой, вероятно, она бы воспользовалась своей красной малолитражкой, однако весной и летом всегда ходила пешком, не только потому, что любила прогулки и ощущение солнца на лице после полумрака бара, но и потому, что чувствовала необходимость ощутить собственную волю, свое право на свет в этой мрачной жизни.

Рут была хорошенькой девушкой — и была бы еще более хорошенькой в этот день, если бы на нее не наложили свой отпечаток последние тревожные ночи. Ей было восемнадцать, она скромно, но мило одевалась и нравилась как персоналу, так и посетителям «Черного Кабана». Хотя ее амбиции ограничивались профессией няни, эта профессия тоже требовала обучения, а обучение требовало денег, и потому девушка прилежно и, как правило, с радостью трудилась за стойкой, зная, что работа всего лишь средство для достижения заветной цели. Если бы удалось скопить денег, она бы покинула этот заброшенный уголок под названием Слит и посмотрела на реальный мир. Не то чтобы она стремилась к развлечениям — вовсе нет: ей просто хотелось вырваться отсюда. Ничего драматического, никакого внезапного переворота, который расстроил бы ее родителей и вызвал бы недоумение у подруг, а тихонько и незаметно отплыть — вот что было у нее на уме; постепенно и мягко порвать с тем, что оставалось дорого, но, в конце концов, только удушало ее. Папа все равно не поймет, если она попытается объяснить свои чувства, — он лишь скажет, что всегда думает только о ней. Да, так оно и было. Но в том-то и трудность.

Если бы забыть тот случай, воспоминания больше не управляли бы ее жизнью.

Даже теперь, через много лет, она знала, что, если дорога домой займет у нее больше двадцати пяти минут, папа бросится на своем пикапе в деревню на розыски. Он не мог забыть сам и не давал забыть ей. И она твердо верила, что также не мог забыть этого и дух Манса.

Рут свернула с главной улицы в переулок между двумя домами, ведущий в поле за деревней. После утреннего дождя приходилось обходить мелкие лужицы, она перепрыгивала через оставленную трактором колею и следы конских копыт. Вскоре девушка вышла на открытое место.

Когда-то Рут любила живописную дорогу от дома до деревни, ласковые колокольчики на опушке рощи, шмыгающих в траве кроликов, внезапное появление оленя вдали. Она помнила, как в детстве папа водил ее этой дорогой в детский сад, отрываясь для этого от работы, как переносил через грязь, помнила запах дерева от его рук, легкие рыжеватые опилки в складках его одежды, от которых она чихала, а папа смеялся. Она чувствовала себя в такой безопасности, такой защищенной и счастливой у него на руках. И не сомневалась, что так будет всегда, что он всегда будет любить и охранять ее, удерживать от всего нехорошего, направлять ее, когда она растеряется. Но его не оказалось, когда... Стоп! Это не папина вина. Никто не виноват. Кроме Манса. И ее самой...

Она отогнала грязные навязчивые мысли. Это было так давно, и воспоминания стерлись. Они никогда не были ясными. Даже его лицо... лицо Манса... теперь вспоминалось с трудом. Это было расплывчатое — плаксивое - пятно. Но когда была маленькой, она хорошо знала его. Она смотрела, как он помогал папе в мастерской, и иногда он оборачивался к ней и подмигивал. И она хихикала, потому что в этом не было ничего такого. Она наблюдала, как папа с Мансом тянули за длинные веревки церковных колоколов, и, чтобы защититься от глубокого гулкого звука, прижимала ручки к ушам, а двое мужчин смеялись, еще сильнее дергая за веревки, и Манс по-особому скалился на нее — этой глупой, полуидиотской, кривой ухмылкой, значения которой она не понимала, потому что была маленькой, а папа не понимал, потому что мужчины, кажется, не замечают признаков, не понимают намерений; а она хотя и была маленькая и не понимала... до конца не понимала... тихий голосок внутри говорил ей, что в круглых глазах Манса и его лоснящейся влажной коже есть что-то забавное...

«Стоп!» - снова приказала она себе. Но мысли не отступали.

Манс почти постоянно жил у них, работал с папой, обедал с ними за кухонным столом, а иногда, когда папа уходил искать или выполнять работу по найму, а у мамы не было времени, даже провожал ее в школу... Он был почти что членом семьи, вроде дяди, и никто не знал, что происходит в его грязной голове, что кроется за хитрой ухмылкой и мутными глазами, толстыми влажными губами, — даже мама, а уж подавно папа. Хотя Рут была тогда всего лишь ребенком, она подозревала, что что-то тут не совсем так, но не знала что. Впрочем, как она могла понять извращенность взрослого ума? Ну, действительно, в самом деле, откуда ей было знать о таящейся там похоти, скрывающейся, гноящейся и бурлящей, выжидающей подходящего момента, чтобы выползти наружу! Откуда ей было знать?

Но ей нравилось играть с ним.

Играть, когда рядом никого не было, когда они шли в школу мимо опушки, или в мастерской, когда папа куда-то уходил. Ей было всего семь лет, когда это началось, но ей нравилось это забавное чувство в животе, глубоко-глубоко, внизу, потому что оно щекотало, немного чесалось и покалывало. Ей нравилось — нет, не нравилось, потому что это ужасно и отвратительно, и она была слишком мала, чтобы понимать! - хотя потом становилось страшно, страшно сказать маме, страшно, что она скажет папе, потому что в конце концов Рут была папина дочка и любила его больше всех в мире конфет и кукол, мам и сестренок, а папе не понравилось бы, что она так играет с Мансом, в эти тайные игры, грязные игры...

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒