Владимир Кунин 7 страница

Потом говорили, что Котов и Кошек было десятки тысяч!

Во всяком случае, когда мы вечером смотрели телевизор, зрелище это было ГРОЗНЫМ И ВПЕЧАТЛЯЮЩИМ.

Но в тот момент, на этой ООНовской лужайке, я ничего не видел. Даже Шуру не видел. Я его чувствовал под своими лапами, ощущал всем своим телом, каждой шерстинкой, слышал его дыхание, и мне было этого вполне достаточно.

Правда, кое-что я все-таки услышал. Это когда мэр Нью-Йорка мистер Роберто Джулиани спросил у Тимура:

— А скажи, Тим, что бы я мог сделать для тебя и твоего кота Мартына?

Тимур немедленно ему ответил:

— Сэр! Мы с Мартыном были бы вам очень благодарны, если бы вы дали ему официальное разрешение ездить в нью-йоркских сабвеях и автобусах. А то мне приходится прятать его в рюкзак и я каждый раз рискую нарваться на штраф.

— Ол райт! — сказал мэр. — Вы сегодня же получите это разрешение. Что еще?

— Ничего, сэр. Большое спасибо. Со всем остальным у нас теперь все в порядке, — вежливо ответил ему Тимур...

* * *

Теперь у нас совсем-совсем другая квартира!

В том же Квинсе, на той же Шестьдесят пятой, в том же доме, но выше этажом — как раз над квартирой мистера Бориса Могилевского.

Квартира — огромная! Пять комнат. Наша с Тимурчиком — раз. Гостиная с камином и гигантским телевизором «Мицубиси» — два. Комната для всяких служебных и личных занятий лейтенанта полиции Рут Истлейк — три. Кабинет литератора Александра Плоткина — четыре... И их общая спальня с Рут — пять!

Ну как грандиозно драматургически я выстроил этот абзац!!!

Заметьте, в этом абзаце — все! После его прочтения никому не нужно объяснять, что теперь мы все четверо — одна русско-американско-еврейская семья, пользующаяся любовью соседей по дому и кварталу и уважением среди коллег, Котов и дружественных Крыс. О Кошках я не говорю. Кошки — те вообще в отпаде!

Обязательно следует вспомнить, что в портфельчике, который мы с Ларри привезли из Вашингтона в Нью-Йорк, уже совершенно фантастическим образом оказалось письмо из нью-йоркской Публичной библиотеки. Мистера Александра Плоткина приглашали на угол Пятой авеню и Сорок второй улицы Манхэттена, в отдел славистики нью-йоркской Публичной библиотеки для переговоров о работе в русском секторе отдела славистики в качестве штатного сотрудника с годовым начальным окладом в сорок восемь тысяч долларов и сохранением всех административных льгот, полагающихся государственным служащим по законам Соединенных Штатов Америки.

Я тут же вспомнил памятник тому толстому и неопрятному старику в Летнем саду Петербурга — старик, кажется, тоже служил библиотекарем, и одновременно мне в голову пришла печальная и поучительная история бывшего сотрудника нью-йоркской Публички — Кота Хемфри, павшего жертвой собственного тщеславия и неосмотрительности. Помню, я еще тогда сказал Шуре:

— Только, умоляю тебя, не соглашайся там сниматься в какой-либо рекламе! Государственным служащим это категорически запрещено. Вышибут в два счета!..

Было и еще одно неслабое письмишко из какого-то там жутко важного «паблишингхауза» — издательства! Они успели ознакомиться с некоторыми работами мистера А. Плоткина в российской периодической печати и предлагают мистеру Александру Плоткину самому составить сборник своих очерков и рассказов для издания их отдельной книгой именно в их издательстве. Аванс за книгу будет переведен на счет мистера А. Плоткина сразу же после получения издательством рукописи и согласия Автора на издание книги. Аванс может составить сумму...

И дальше была проставлена такая сумма аванса, что все мы — Рут, Тимурчик, мистер Борис Могилевский, детектив Джек Пински, Шура и я — чуть не легли замертво!!!

Ай да Хиллари!.. Вот уж действительно Первая Леди Америки! Ну железная чувиха!.. Сказано — сделано. Вот это да! Вот это я понимаю...

Там же, в портфельчике, было еще два письма — одно от Александра Половца, главы русскоязычного лос-анджелесского альманаха «Панорама», а второй из Нью-Йорка — от главного редактора газеты «Новое русское слово».

Киты русско-американской журналистики предлагали Шуре сотрудничество и обещали братскую поддержку.

Когда я увидел этот ворох предложений, о каждом из которых можно было только мечтать, я попытался представить себе, что же произошло за те последние сутки в Белом доме. Как все это можно было организовать за одну ночь, если этот портфельчик уже утром летел вместе со мной и Ларри Брауном из Вашингтона в Нью-Йорк! Уму непостижимо... А может быть, это и есть — Америка?

Теперь по поводу болезни Шуры...

Все было точнехонько так, как это мне и приснилось! Остановка автобуса, потеря сознания, ограбление (поэтому никто не мог узнать — что это Шура...) и знаменитый Бруклинский госпиталь Маймонидеса, который явился мне во сне старым бронзовым испанским евреем в чалме и халате...

В госпитале Шуру сразу же принялись оперировать — поменяли в Шурином сердце какой-то сосуд, который, оказывается, уже ни к черту не годился. Конечно, столько выпивать и трахаться, столько сочинять в стол и жить впроголодь — это даже фановая труба не выдержит, а не то что какой-нибудь там сосудик!..

Так вот, пока Шура лежал на операционном столе под наркозом, а потом в реанимации (тоже — лыка не вязал...), ОН ВИДЕЛ ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО СО МНОЙ В ПОРТУ ЭЛИЗАБЕТ, СЛЫШАЛ ВСЕ МОИ ВОПЛИ И ПРИЗЫВЫ, И ОТ ЭТОГО НЕ УМЕР! Чтобы не оставлять меня одного в чужом городе, в незнакомой стране...

Потрясающая же штука?! Верно?

За три с половиной последних месяца Шура насобачился довольно сносно говорить по-английски. Но это уже была заслуга Тимура.

Ребенок как лев бьется за правильное Шурино произношение и орет на него за малейшую ошибку.

А несколько дней тому назад Рут была очень занята в своем новом отделе, и Шура вынужден был пойти в школу к Тимуру на родительское собрание. Там он познакомился с классным руководителем мистером Хьюзом и выступил в роли полноправного родителя ученика Тима Истлейка.

Вернулся он из школы настолько ошарашенный своим новым и дополнительным предназначением, что потом (слава Богу, слышал только я, Тимурчик дрых без задних ног...) они с Рут всю ночь трахались как умалишенные, чуть ли не до самого утра — видать, решили еще одного Тимурчика сделать!..

* * *

На самое жаркое время в летнем Нью-Йорке мы все четверо хотим улететь во Флориду. Там взять напрокат какой-нибудь автомобильчик и смотаться к дому Хемингуэя в Ки-Уэст, где по завещанию старика Хема живет около сотни Кошек и Котов.

Шура обожает Хемингуэя, я — Кошек, Рут — океан, а Тимурчик — меня. А я без них всех теперь просто жить не могу! Поэтому поездка обещает быть симпатичной...

* * *

Но к сентябрю мы все должны быть в Нью-Йорке.

Во-первых, у Тимура — школа. Во-вторых, у Шуры выходит книга, которая уже сейчас рекламируется. Сам видел в нашей китайской «Союзпечати»...

А в-третьих, в конце сентября я буду вынужден улететь в Лос-Анджелес на съемки фильма «Русский Кот». Сценарий был — бред сивой кобылы, как сказал Шура. Тут тебе и русская мафия, и шпионаж, и публичный дом в Кремле, и... Короче, весь набор кретинских штампов, которыми пользуются американцы, когда начинают сочинять фильмы о России...

Поначалу, как только прочитали сценарий — мы вообще дня два были в шоке. А потом Шура посоветовался с Рут и категорически отказал киноконцерну «Уорнер бразерс» в нашем участии. И теперь они, не желая терять уже разрекламированную тему, предложили Шуре принять участие в переработке сценария. За очень приличные бабки!..

Шура сценарий переписал, но гонорар получать воздержался. Пока...

Вот теперь мы все четверо сидим и думаем: переработка киносценария — это частнопредпринимательская деятельность или нет?

Ибо мы совсем не хотим, чтобы Шуру — государственного служащего, штатного сотрудника нью-йоркской Публичной библиотеки — вышибли бы с сорока восьми тысяч твердого и постоянного годового оклада за то, что он исправил идиотский киносценарий и сможет получить достаточно большие деньги, но всего лишь ОДИН раз!

* * *

ТРУП, с которого, по существу, началась наша голливудско-калифорнийская история, вел себя очень шумно. Пока был жив.

А живым мы наблюдали Его (и даже немного общались...) часа три. С момента вылета из Нью-Йорка в Лос-Анджелес и до той самой секунды, когда я обнаружил, что этот Тип МЕРТВЕЕ МЕРТВОГО.

То есть как только на высоте тридцать пять тысяч футов со скоростью почти шестьсот миль в час этот Тип стал Трупом, мы с ним сразу же перестали общаться!

Зато стоило Ему, как выразился Тимурчик, «откинуть коньки» и стать ТРУПОМ, весь экипаж нашего «боинга» стал оказывать ему столько внимания, сколько ему явно не хватало при жизни! А уж как он кочевряжился, как выдрючивался перед смертью, стараясь обратить всехнее внимание на то, что летит он первым классом и галстук у наго от Диора, а пиджак от Кардена, а штаны от Версачи, а рубашка от Лагерфельда, а на левой руке у него «Ролекс», а на правой, на мизинце, — золотой перстень с бриллиантом, величиной с автомобильную фару!..

И коньяк он хотел пить только «Реми Мартен», а виски не моложе двенадцатилетнего возраста!..

Но странен он был совсем не этим. И уж, во всяком случае, не своим вполне пристойным английским языком, хотя и с изрядной долей русского акцента. Даже не тем потно-парфюмерным облаком, которое струилось у него из-под его подмышек, от его ног, а чем-то неуловимо ФАЛЬШИВЫМ, ОПАСНЫМ, НЕПОНЯТНЫМ, от чего у меня шерсть на загривке сама по себе становилась дыбом, а кончик моего хвоста начинал нервно барабанить совершенно самостоятельно, не подчиняясь никаким моим успокоительным командам.

Это тревожное НЕПОНИМАНИЕ продолжалось до тех пор, пока Джек Пински, летевший с нами в Лос-Анджелес, не то подумал, не то тихонько сказал:

— Какая-то уж слишком откровенная карикатура. Будто он во всеуслышание хочет заявить: «Смотрите на меня! Я — тот самый „новый русский“ из анекдотов в ваших низкопробных юмористических журнальчиках, из ваших дурацких и бездарных статеек о величии российской мафии, из всех ваших полицейско-кретинских служебных „ориентировок“, которыми ваш долбаный Департамент наводняет все полицейские участки в Америке!» Он ведет себя так, будто настойчиво предлагает нам уже известный и привычный стереотип, чтобы мы не заподозрили в нем КОГО-НИБУДЬ ДРУГОГО...

Я так и не врубился — это Джек вслух сказал или я прочитал его мысли? Так я был вздрючен: все ждал чего-то непоправимого!

Зато сразу вдруг тоже понял, что этот Тип совсем не тот Человек, каким он хотел казаться. Из его поведения действительно пер такой фальшак — ну просто не приведи Господь!..

И еще одно подтверждение моим и Джековым мыслям: этот Тип буквально не выпускал из рук одну русскую книжку, которую я очень даже хорошо знал от Шуры. Еще с ленинградских времен. Я эту книжку в лицо узнал...

Можно так сказать про книжку? Или нужно говорить — «узнал ее в обложку»?..

В Ленинграде, когда вечерами у нас по каким-нибудь причинам не было в квартире разных профурсеток или Шуриных «гениальных» собутыльников, Шура мне иногда вслух читал то, что он очень уж любит, или то, чем он уж очень возмущается.

Так вот, эту книжку он жутко любил. Называлась она «Николаевская Россия 1839 года». И написал ее, как сейчас помню, — маркиз (или «Маркиз» с большой буквы?..) Астольф де Кюстин. И написал ее черт знает еще когда!..

И Тип из нашего «боинга» эту маркизову книжку не оставлял ни на секунду. Кейс валялся у него под креслом, а с «маркизом» он даже в уборную ходил.

Хотя я в этом ничего плохого не вижу. Мой Шура обычно сидел на горшке только с книгой. И в ванной, когда отмокал после очередной пьянки или нашествия поблядушек, тоже читал. Прямо в воде. Так вот, я отлично помню, как Шура не раз говорил, что эта самая «маркизова» книга — исключительно для Людей интеллектуальных и высокообразованных. Ни одному «Жлобу с Деревянной Мордой», говорил Шура, эта книга интересной быть не может.

А перед нами выкамаривался именно тот самый Жлоб! Но в редкие минуты, когда он уставал выдрючиваться, он читал эту книгу.

И даю вам честное слово — читал ее очень даже осмысленно! Моим Котовым невооруженным глазом было видно, что читает он ее с удовольствием, иронически, внимательно и даже делает какие-то пометки карандашиком.

Но, отдохнув, он вспоминал ту жлобскую роль «нового русского», которую почему-то был вынужден играть, вызывал стюардессу и снова начинал свой вонючий спектакль — с хамоватыми заигрываниями и придирчивым разглядыванием этикетки на бутылке с виски, с презрительно оттопыренной губой и расплатой не обычной в Америке кредитной карточкой, а наличняком — из толщенной долларовой пачки.

Еще мы все трое — Джек, Тимурчик и я — просекли, что такое «представление» Жлоб начинал устраивать сразу же, как только в наш первый класс заглядывал или заходил народ из «туристских» салонов — посмотреть на меня и попросить автограф. За последнее время Тимурчик очень набил руку на «моих» автографах — от моего имени раздавал специально изготовленные рекламные фото. Дело в том, что с момента подписания моего контракта с «Парамаунтом» чуть ли не все американские газеты и несколько телевизионных программ считали своим долгом донести до своих Читателей и Зрителей эту потрясающую новость. Вранья было — лопатой не разгрести! Чем, естественно, взвинтили интерес простого Люда к моей уже, слава Богу, меркнущей популярности.

Я раскокетничался и не покривил душой: сладость популярности обманчива, как Кошка-потаскуха. Популярность лишает тебя и твоих близких элементарной свободы и накладывает на вашу жизнь столько обременительных ограничений, что хочется послать ко всем чертям то мгновение, когда эта популярность возникла!..

* * *

... Когда мы набрали нужную высоту и нас накормили вполне приличным завтраком (в это время Жлоб с бриллиантом, де Кюстином и «Ролексом» особенно выкамаривал!), то Командир нашего «боинга» радостно сообщил по радио, что сегодня девятнадцати пассажирам первого класса, шестидесяти семи пассажирам бизнес-класса и почти тремстам из стандарт-класса дико повезло! В первом классе летит герой газетно-телевизионных репортажей, ближайший друг Первого Кота Америки Сокса и семьи Президента Соединенных Штатов — знаменитый международный Кот «Мартин-Кисья», в сопровождении личного переводчика мистера Тимоти Истлейка и опекуна-телохранителя — мистера Джека Пински!

Тут народ и попер в наш первый класс. Чем вызвал сильное недовольство Джека.

От всей этой кутерьмы мне безумно захотелось забраться в свой рюкзак, в котором Тимурчик меня таскает на большие расстояния. Тем более что рюкзак, мое надежное убежище с первого дня моего пребывания в Америке, лежал совсем рядом.

Но делать этого было нельзя. Во-первых, такие «пряталки» запрещал «Меморандум о соглашении», или, попросту говоря, контракт со студией «Парамаунт», а во-вторых, неизвестно, что потом насочиняла бы по этому поводу разная блядская пресса!..

От греха подальше Джек пересадил меня к окну, сам сел к проходу, а Тимурчик тем временем раздавал мои фотографии на фоне Белого дома с отпечатком моей правой передней лапы.

История этой идиотской фотографии такова: агентская компания, заключившая с нами контракт на ведение моих дел со студией «Парамаунт», заказала двадцать тысяч таких рекламных фото. Конечно, это была абсолютная липа! Никто никогда на фоне Белого дома меня не снимал, никому и никогда я не давал отпечатка своей лапы. Как нам с Тимурчиком объяснили Рут и Шура — Белый дом был сфотографирован отдельно, я — отдельно, потом все это совместили, впечатали туда чью-то Кошачью лапу примерно моего размера и всю эту херню Собачью отшлепали жутким тиражом...

А в контракте моего «ассистента и переводчика» Тимурчика Истлейка, в параграфе «Побочные обязанности» стоял пунктик, по которому Тим, при необходимости, был обязан бесплатно раздавать направо и налево эти дурацкие фото с целью «популяризации личности Исполнителя главной роли — мистера Мартына-Кыси Плоткина-Истлейк фон Тифенбаха».

Вот Тимурчик сейчас и выполнял этот пункт договора. Небольшого роста, квадратненький Джек заботливо прикрывал меня своими широченными плечами и на корню пресекал любые попытки моих поклонников погладить меня, чем-нибудь угостить или просто пожать мне лапу.

Я же, как «умная Маша», быстренько прилизался, привел себя в порядок и теперь, сидя в кресле, изо всех сил старался придать своей хамской, исполосованной шрамами, дворовой и непородистой роже максимально приветливое и культурненькое выражение. Однако когда я неожиданно приподнял заднюю лапу, чтобы почесать у себя за рваным ухом, одна пожилая дама, несколько дольше, чем нужно, задержала свой глаз на внезапно открывшихся моих больших и мохнатых яйцах (а как ИХ иначе назовешь?..), потрясенно всплеснула руками и, не в силах оторваться от этого зрелища, испуганно сказала:

— Боже!.. Как он похож на моего покойного мужа!

«В таком случае, старая жопа, когда-то тебе сказочно повезло!» — нескромно подумал я...

...и тут наш Тимур заржал, как сумасшедший.

А за Тимурчиком захохотали все.

Но я-то знал, что Людей развеселила фраза этой искренней пожилой дамы, а Тимурчика рассмешило то, что подумал я. Он мои мысли теперь читает запросто! Я ни по-Животному, ни по-шелдрейсовски еще и пасть не разину — только подумаю, а Тимурчик тут как тут. Сечет — с полуслова... Вернее, с полумысли. Такой талантливый Коте... Тьфу, черт! Ребенок... Я таких в жизни не встречал!..

— Ты можешь не задирать лапы и вести себя пристойно? — вполоборота ко мне тихо процедил Джек.

— Могу, — ответил я ему по-шелдрейсовски, перестал чесаться и принял сдержанно-горделивую позу Генерального секретаря ООН, предотвратившего войну Америки с Ираком.

— Что-о-о?! — Джек резко повернулся, выкатив на меня ошалевшие глаза.

Ему показалось, что это не КОТ ЗАГОВОРИЛ, а у него — сержанта нью-йоркской полиции, детектива Джека Пински — ПОЕХАЛА КРЫША...

— Все в порядке, Джек, — быстро и тихо сказал ему Тимур. — Ты скоро привыкнешь. Мы тебе потом все объясним. Нужно только хотеть понять друг друга. Это очень просто...

И тут же в толпу желающих поглазеть на «Международного Кота»:

— Да-да! Пожалуйста, сэр... Держите, мэм!.. И для вашей внучки тоже... Леди и джентльмены! Не волнуйтесь, у нас достаточно таких фотографий — хватит абсолютно всем!

* * *

Спустя час, когда у наших кресел побывало большинство пассажиров «боинга», рекламная сумятица улеглась, и мы хоть чуть-чуть, но смогли расслабиться.

Тимур взялся негромко рассказывать Джеку о знаменитом английском биологе профессоре Ричарде Шелдрейсе, доказавшем возможность телепатического контакта между Человеком и Животным, а я решил слегка размяться и побродить по нашему салону.

Не знаю почему, но неясная тревога не покидала меня ни на секунду. Сначала я подумал, что это продолжение того нервного вздрюча от жлобских выходок нашего соседа — фальшивого «нового русского», тщательно увешанного всей «ново-русско-бандитской» атрибутикой — от непомерного перстня с бриллиантом до толстой золотой цепи с крестом поверх галстука от Диора.

Вот только «Маркиз де Кюстин» никак не вписывался в законченный хрестоматийный портрет нашего соседа, что и навело нас всех на мысль, что все его выходки — тщательно продуманный балаган!..

Я спрыгнул на пол, аккуратненько просквозил под широкими и удобными креслами, вылез в проход, отставил как можно дальше задние лапы, прогнул спину, потянулся и неторопливо, как ни в чем не бывало, прямехонько попер к креслу любителя двенадцатилетнего виски и истории государства Российского в изложении, как говорил Шура Плоткин, «остроумно-желчного французского путешественника».

Видать, этот Тип притомился демонстрировать свою принадлежность к крутому российскому клану «братков»» и сейчас дрых в своем кресле, чуть ли не с головой прикрывшись самолетным пледом. Мне ужасно захотелось увидеть его СПЯЩИМ!

Лицо уснувшего Человека всегда открывает мне то, что этот Человек (вольно или невольно) пытается утаить или приумножить во время своего бодрствования. Кстати, это же касается и Животных.

С живого спящего существа снимается груз сознания. Происходит высвобождение внутренних Светлых Сил, в никуда уходят Силы Темные, и спящее существо переходит в некую младенческую формацию, совершенно не обремененную и не изгаженную Опытом Прожитого Времени...

Наверное, пословица, кажущаяся на первый взгляд дурацкой: «Хорош, пока спит», имела полное право на возникновение!

Вот мне и захотелось увидеть СПЯЩЕЕ лицо этого нашего Жлоба от Диора, Кардена и Версачи...

Край пледа с вензелями авиакомпании «Юнайтед», которым он был укрыт, свисал до полу. И мне не составило труда зацепить его когтями передней лапы и осторожно потянуть вниз. Наплевать... Даже если кто-нибудь и заметит — какой спрос с Кота? «Играет Котик», — скажут. И все. Как говорится — преимущество в безответственности.

Я и потянул.

Плед сполз с его головы и...

О Господи!!! Боже мой!.. Черт меня подери, бля!!! Ну как тут не ахнуть залпом из всего арсенала русского матерного?!

Надо было мне лезть со своими ничтожными доморощенными теорийками о спящих существах!..

НЕ БЫЛ ОН НИКАКИМ СПЯЩИМ!!!

ОН БЫЛ УЖ-Ж-Ж-ЖАСНО МЕРТВЫЙ!..

Синюшное лицо искажено мучительной предсмертной гримасой, полуоткрытые тусклые МЕРТВЫЕ глаза, из уголка синего МЕРТВОГО рта по подбородку протянулась подсохшая дорожка черной крови...

Я заметался, словно мне зажженную сигарету под хвост сунули, запутался когтями в пледе, и, в панике выдергивая когти из мягкой ворсистой ткани, вовсе стянул с НЕГО этот плед...

И мне, офонаревшему от ужаса, открылись ЕГО руки — сведенные мгновенной судорогой, со скрюченными пальцами, и дикий, невероятный изгиб шеи...

Я не очень-то чувствительный Кот. Вы знаете. И раненых видел, и убитых. И сам участвовал во всяком — бывал и ранен, а бывало — и убивал...

Но в борьбе, в бою! За свою или за чью-нибудь ЖИЗНЬ!..

А здесь... Вот просто так.

Ну куражился Человек, ну, пижонил... Ну, что-то темнил. Но это же был только что ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК!

Елки-палки, еще счастье, что рядом с ним никто не сидит, ни с кем не надо объясняться.

Я еле выпростал свои когти из ЕГО пледа и рванул под креслами прямиком в наш ряд. Вспрыгнул между Тимуром и Джеком и в истерическом перепуге выложил им все, что увидел несколько секунд тому назад.

То ли я был в таком психическом настрое, то ли Джек оказался фантастически способным, но ему даже не потребовался Тимуркин перевод с шелдрейсовского на английский. Джек и сам понял меня превосходно и коротко приказал нам с Тимуром:

— Сидеть!

Достал откуда-то из далекого загашника свой полицейский жетон, переложил его в карман куртки и встал из кресла. И как ни в чем не бывало с понтом пошел в туалет. Что было очень мудро — ТОТ ТРУП сидел в последнем ряду салона, за стенкой которого прямо-таки находилась уборная.

От пережитого и увиденного меня трясло как в лихорадке. Я забрался на колени к Тимурчику, судорожно вцепился когтями в его джинсовую жилеточку и прижался к нему всем телом. А он притиснул меня к себе, и я услышал, как быстро и гулко бьется его сердечко.

Мы незаметно огляделись — не следит ли кто за нами — и повернули свои головы назад — посмотреть, что делает Джек.

А Джек, с доброй улыбкой милого дядюшки, по пути в туалет бросил взгляд на синий ТРУП того ТИПА, заботливо прикрыл его с головой пледом и пошел дальше, мимо уборной, в комнатку, где кучковались стюардессы.

Уже через секунду стюардесса и Джек прошли мимо нас прямо туда, откуда время от времени выходили летчики и шли в туалет писать. А потом опять мимо нас возвращались к себе в кабину, чтобы продолжать лететь вместе с нами в Лос-Анджелес...

Я пристально посмотрел на закрывшуюся за Джеком дверь и увидел, как он в кабине пилотов снова показывает свой полицейский значок и что-то говорит.

Что, я не слышал. Вокруг Джека была куча всяких разных приборов, кабина была буквально забита Электрической и Человечьей Энергией, и это очень мешало мне слышать разговор Джека с командиром «боинга».

— Как ты думаешь, Мартынчик, это ОН сам себя? — еле слышно спросил меня Тимур.

— Нет. Не думаю...

— Значит, замочили фраера, — по-русски сказал Тимурчик и еще сильнее прижал меня к себе, будто пытался от чего то уберечь.

А вот теперь, пока Джек, как мне все-таки удалось понять сквозь толщу стен и дверей, отделяющих кабину пилотов от нашего салона, связывается по радио с полицией Лос-Анджелеса, я воспользуюсь паузой и наконец расскажу о том, как полицейский детектив Джек Пински, служащий Нью-Йорк полис департмент, попал в состав киносъемочной группы фильма «Супер-кот» производства «Парамаунт пикчерз корпорейшн»...

* * *

Два месяца тому назад, вечерком, во время очередных (как сказал Шура — «совершенно ленинградско-московских») посиделок на нашей огромной новой кухне в Нью-Йорке Рут сказала Джеку:

— Джек! Мне тут звонили из Вашингтона по поручению Сокса. Один парень из Службы безопасности. Поздравлял Шуру с выходом книжки, приветы Тиму, просил обнять Кысю... Ну и так далее. А потом спросил — не знаю ли я в Нью-Йорке такого детектива Джека Пински? Тоже, кажется, работает в Квинсе. Как ты понимаешь, я могла только рассмеяться!

— Что за парень? — спросил Джек, прихлебывая виски.

— Прежде чем назвать его имя, он просил узнать у тебя — помнишь ли ты... Погоди! Тим, сынок! Сбегай к Шуре в кабинет. Там на столе я оставила такую желтую бумажку... Принеси ее.

— Захвати и экземпляр моей книжки, — по-русски попросил Шура. — Сейчас мы ее всей семьей подарим Джеку!

Тимурчик принес из кабинета и желтую бумажку, и книгу А. Плоткина, только что вышедшую в Нью-Йорке.

Шура тут же подписал Джеку книжку на своем чудовищном английском, а Рут посмотрела в бумажку и сказала:

— Так вот, этот парень хотел узнать — помнишь ли ты, Джек, «болота Камау»?

— Помню. Это самое отвратительное место в самой южной оконечности Вьетнама, — ничего не выражающим голосом равнодушно ответил Джек и спросил без всякого интереса: — А что за парень? Там тогда было много парней.

— Угадай! — рассмеялась Рут. — Он сказал, что ты его там еще откуда-то вытащил...

— А-а. Тогда это — Ларри Браун.

— Правильно! — Рут приветственно подняла свой стакан с джином.

— Точно! — воскликнул Тимур. — А откуда ты его вытащил, Джек?

— Не помню, Тим. Наверное, из какого-нибудь дерьма, куда он постоянно вляпывался из-за своей необузданной храбрости идиота.

Вот тут я не выдержал! При всем моем уважении к Джеку — я должен был вступиться за Ларри. Я вообще не перевариваю, когда о ком-то, кого я успел полюбить, говорят пренебрежительно.

— Ларри — классный мужик! И очень умный!!! Рут! Тим!.. Сейчас же переведите это Джеку! — заявил я тоном, не терпящим возражений. Что по-шелдрейсовски невероятно трудно.

Рут и Тим послушно повторили все это по-английски Джеку. Джек подлил себе виски в толстый стакан, добавил льда и совершенно спокойно сказал:

— Я расстался с ним в семьдесят третьем году. Нам тогда было по двадцать. Он никогда и не был глупцом в буквальном смысле этого слова. Но драки, как и любое дело, выигрываются совокупностью взвешенных решений, а не припадками истерической смелости. Судя по тому, что он до сих пор жив, он сильно поумнел за эти годы. Ты говоришь, что он в Службе безопасности Белого дома?

— Да! И по-шелдрейсовски говорит без малейшего акцента! — вызывающе сказал я, забыв, что Джеку меня не понять.

— Да, Ларри работает в Белом доме, — подтвердила Рут. — Он много раз звонил нам, когда Кыся ошивался в Вашингтоне.

— Кстати, это мистер Браун привез Мартына в Нью-Йорк на президентском вертолете, — гордо сказал Тимур Джеку.

— В вертолете мы с ним даже выпили! — с удовольствием вспомнил я.

— Дело прошлое, но ты, Мартын, тогда надрался как свинья! — фарисейски заметил Шура.

— Я снимал стресс перед встречей с тобой! — огрызнулся я.

— Но не до такой же степени, Мартышка...

Вот когда я вконец возмутился! Может быть, и не следовало, но тут я снова сорвался.

— Да как же тебе не совестно, Шурик?! — заорал я. — Ты же сам всю жизнь втолковывал, что «нет в мире больших ханжей, чем бывшие бляди и алкоголики»! А сейчас...

И осекся. Увидел, как Тимурчик втихаря зажимает рот двумя руками, чтобы не разоржаться вслух. Неохота было при Ребенке продолжать всякие Взрослые разборки.

А тут еще и Рут на нас цыкнула:

— Сейчас же прекратите ссориться! Или вы хотите, чтобы я перевела это Джеку?! Заткнитесь немедленно!

Мы с Шурой немедленно поджали хвосты и заткнулись. Я вообще заметил, что Шуре, да и мне (чего греха таить?) ужасно приятно слушаться Рут Истлейк!

Весь этот вечер меня не покидало ощущение, что именно сегодня Джек Пински был приглашен в наш дом не случайно.

Вернее, не так, как всегда — поужинать, треснуть по стаканчику с Шурой, посплетничать и потрепаться с Рут об их общем полицейском житье-бытье, послушать рассказы моего Шуры про Россию (в переводе Тимурчика) и как можно позднее уехать от нас в свою холостяцкую квартирку на Квинс-бульваре.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒