Послесловие и благодарности 15 страница

— Опять читаешь?

— Работаю, — сказал Никколо, чувствуя, что оправдывается.

Странно, ведь это он был старше сестры, а не наоборот, но почему-то не ощущал этого. Может быть, все дело в том, что Марцелла была для его родителей примерной дочерью и делала то, чего от нее ожидали. Граф и графиня гордились ею, а Никколо не удавалось добиться их расположения. «Скорее наоборот, — подумал он, но чувство вины оказалось мимолетным. — С другой стороны, я ведь не доставляю им никаких неприятностей».

— Я волнуюсь за тебя, Никколо, — без обиняков начала Марцелла, словно прочитав его мысли. — И мама с папой тоже.

Вздохнув, юноша переложил пару манускриптов со стула на пол и предложил сестре присесть. Марцелла осторожно устроилась на стуле, а Никколо кое-как освободил себе место на кровати.

— Я знаю, — резко заявил он, надеясь сразу же сбить Марцеллу с толку.

— Ты прячешься тут, — как ни в чем не бывало, продолжила его сестра. — Общаешься со странными и, откровенно говоря, совершенно непристойными типами...

— Это связано с моей работой, — перебил ее Никколо, обведя рукой комнату. — Они находят для меня книги.

— Это какие-то подозрительные личности, и это еще мягко сказано. В любом случае только с ними ты и общаешься. Ты не ходишь гулять, не посещаешь приемы, обедаешь один, часто болеешь.

При этих словах Никколо опять начала мучить совесть. Вскоре после возвращения он притворился больным, чтобы отец не отправлял его в армию, ведь обычные уговоры не помогли. Постепенно напускная болезнь вошла у Никколо в привычку, и он говорил о разнообразнейших недомоганиях, чтобы его оставили в покое. На самом же деле юноша чувствовал себя здоровым и сильным, готовым вырывать с корнем деревья, если придется. Он объяснял этот прилив сил своим Conditio[54] — так он уже несколько месяцев называл это состояние. Красивое слово, за которым скрывалась страшная тайна.

— Ты похоронил себя в своих изысканиях.

С этим упреком сложно было не согласиться.

— И ты больше не пишешь! С момента своего возвращения ты не прочитал мне ни строчки. Для тебя это всегда было так важно, а теперь... — Марцелла подавленно замолчала.

Никколо хотелось обнять сестру, как раньше, утешить ее, но он не решился. Его Conditio больше не проявлялось, но он не доверял себе. По ночам юноша не мог уснуть, ворочался в постели, думал о том, какие из его мыслей, чувств, а главное, инстинктов на самом деле принадлежали ему самому, а какие исходили от чудовища, скрытого в глубине его души.

— Тогда я был еще молод, — беспомощно сказал Никколо, будто это что-то объясняло.

Но Марцеллу так просто не обмануть. Она слишком хорошо его знала, даже сейчас, после долгой разлуки, и к тому же она очень повзрослела за эти годы.

— Ты и сейчас еще молод. Но ты уже не тот Никколо, которого я знала. Ты изменился. Ты словно... одержимый.

«Одержимый — вполне подходящее слово, — подумал он. — Впрочем, слово «жертва» подошло бы еще лучше». Никколо вспомнились мрачные картины в замке в Коппе: собаки гонят волков на холм. Ему хотелось обо всем рассказать младшей сестре, поделиться с кем-то своей ношей, но он боялся последствий. «Я никому не могу сказать, кто я. Как им понять это? Возможно, даже то, что я живу с ними, само по себе ошибка. А что, если я превращусь в волка и нападу на кого-то из них? Что, если на меня опять начнется охота? Нет, нельзя впутывать во все это мою семью. Я должен защитить их».

— Я изменился, — холодно ответил Никколо, хотя вовсе не собирался говорить так агрессивно. — Вырос. Я уже взрослый, и мне неинтересен весь тот вздор, что так волновал меня раньше.

— Вздор... — Лицо Марцеллы окаменело.

Та девочка, с которой Никколо жил до своего гран-тура, выпустила бы свой гнев наружу и, скорее всего, запустила бы сейчас в него книгой, но теперь же сестра скрывала свои чувства, и только на мгновение в ее глазах блеснула ярость.

Развернувшись, Марцелла сквозь зубы попрощалась и вышла из комнаты, а Никколо все сидел и сидел на кровати, вот уже в тысячный раз обдумывая, что же предпринять. Но, как и раньше, он не мог найти выход из сложившейся ситуации.

Юноша обвел взглядом комнату, которая все больше напоминала библиотеку безумного книгочея, но и во всех этих стопках книг не было ответа на его вопрос. Никколо собрал о волках и оборотнях всю информацию, до которой только мог добраться. Он переписывался с учеными и накопил значительный объем знаний по этому вопросу, но так и не сумел найти разгадку. А ведь эта разгадка где-то крылась, и Никколо чувствовал ее, замечал ее присутствие во всех этих книгах, но всякий раз, когда ему казалось, что он вот-вот найдет какие-то доказательства, все его надежды обращались в дым, а картина становилась еще запутаннее.

Вздохнув напоследок, Никколо пересел на стул и продолжил читать. Может быть, разгадка совсем рядом...

Он стоял на мягкой земле, сосновые иголки кололи голые колени. Скрестив руки на груди, Никколо раскачивался взад-вперед, бормоча одни и те же слова, смысл которых постепенно терялся от стольких повторений. На небе стояла полная луна, заливая поросшие соснами холмы мягким серебристым светом.

Веяло прохладой, в воздухе уже чувствовались предвестья зимы, но Никколо весь взмок. Вокруг себя он обвел мелом круг, изрисовав его символами, которые он нашел в старой рукописи из Палестины. Перед кругом стояла чаша, над ней вился дымок от углей сандалового и кипарисового деревьев — Никколо воскуривал фимиам.

Благодаря дыму и речитативу юноша мог глубже погрузиться в медитацию, и ему казалось, что он очутился вне пространства и времени.

Чувствуя, что бормотание вгоняет его в безумие, Никколо резким движением схватил кинжал, лежавший перед ним на земле рядом с чашей. Подняв клинок, он приставил острие к углублению между ключицами и, проткнув кожу, медленно повел лезвием по груди вниз, к животу. В конце концов кинжал выпал у него из рук, а на груди протянулась тонкая красная линия. На животе и в паху блеснула пара капель крови.

Жадно вдохнув, юноша опустил голову и стал ждать.

Но ничего не произошло.

Подняв голову, Никколо понял, что ничего не изменилось — пи его тело, ни восприятие окружающего его мира. Он так и остался голым человеком, сидящим на земле в сосновом лесу ноябрьской ночью и проводившим в клубах фимиама странный ритуал.

Он не мог превратиться в волка по собственному желанию — ни силой воли, ни при помощи ритуалов и заклинаний.

Теперь Никколо оставалось только ждать, когда зверь в его душе пробудится вновь и полностью начнет контролировать его тело.

— В последний раз говорю, никуда я не поеду! У меня нет времени, к тому же я плохо себя чувствую!

Граф не скрывал свой гнев. Никколо понимал отца, ведь они давно планировали эту поездку во Флоренцию и даже отправили Марцеллу на пару дней к тетке, где за ней могли присмотреть, а девочка вволю занималась своей любимой музыкой. Но сегодня утром, когда лошадей еще не впрягли в карету, Никколо привезли посылку, которую он так долго ждал. Сейчас книги лежали в его комнате — юноша уже распаковал их, вытащив из свертков, защищавших рукописи во время перевозки, но не успел их даже просмотреть. Никколо чувствовал зов книг, напоминавший ему пение сирен. Это были рукописные копии очень редких произведений — оригиналы находились в Константинополе, и заказать эти копии стоило целого состояния.

Никколо с благодарностью подумал об Эсмеральде — девушка помогла ему наладить деловые связи с людьми, без которых в его исследованиях было не обойтись.

Еще в Париже Никколо получил от Эсмеральды приглашение проведать ее на прощание перед отъездом из Франции. Тогда он очень удивился и просто разорвал ее письмо — ему хотелось поскорее покинуть этот город. Но в конце концов юноша передумал и все же отправился на Монмартр, ведь Эсмеральда могла предоставить ему ценную информацию, и неразумно было лишаться такого шанса. По крайней мере, он убеждал себя в этом. Разумеется, он просто навестит эту девушку, попрощается с ней и пожелает всего наилучшего. А то, что случилось в карете, уж точно не повторится.

Но оно повторилось, и вместо краткого визита Никколо остался в доме цыганки на всю ночь. Эсмеральда совершенно очаровала его своим хрипловатым смехом и экстравагантным поведением.

С тех пор, как юноша уехал из Парижа, они с Эсмеральдой время от времени переписывались, а бессонными ночами он замечал, что мечтает о ее стройном гибком теле.

Как и было обещано, Эсмеральда поделилась с ним своими знаниями и познакомила с людьми, которые могли раздобыть редкие или запрещенные книги. Тексты, с которыми он сейчас работал, достать было не так-то просто. Приходилось находить знакомых, а у тех были свои деловые контакты, и так можно было выйти на кого-то, кто мог помочь. При этом следовало действовать неторопливо и осторожно, соблюдая все правила поведения, принятые в этих кругах.

Никколо так долго ждал, когда же его усилия принесут плоды, и вот теперь книги ждали его в комнате, а значит, он не мог терять ни минуты.

— Чем же ты болен?

— Горло болит... — начал Никколо, но граф лишь презрительно отмахнулся.

— Бедный ты наш, можно подумать, у тебя чахотка!

Никколо ответил на это спокойно, но с упреком, и спор длился еще довольно долго, но его исход был предрешен — юноша не сдавался. За последние месяцы он стал еще упрямее. Никколо так хотелось рассказать обо всем отцу, но это было невозможно, и от самой мысли о том, чтобы сказать графу правду, юношу бросало в холодный пот. Он не мог объяснить отцу, что остается здесь ради семьи, что ему нужно прятаться, чтобы в светском обществе не заметили его присутствия в поместье.

Немногие за пределами Ареццо знали, что Никколо пребывает здесь, и юноша надеялся, что это сможет его защитить. Нападение в Париже не было случайностью, и, хотя с тех пор ничего не происходило, нельзя было привлекать внимание врагов.

В конце концов родители, попрощавшись, отправились в путь. Никколо опустил голову — он не мог выносить разочарованный взгляд матери. Юноша знал, что графиня беспокоится о нем, и от этого у него просто сердце разрывалось.

Каждый день, получая письма, он боялся прочитать скверные новости о Байроне, Шелли или Полидори. В переписке Никколо предупредил их об опасности, но только Полидори проявил осторожность — Байрону нужно было внимание света, он по природе своей не мог стать отшельником, а Шелли не хотел отказываться от своих попыток изменить мир к лучшему. И юному итальянцу оставалось лишь надеяться, что с его друзьями все будет в порядке.

Наконец Никколо вернулся в свою комнату, где его ждали книги. Он погрузился в пучину слов, лихорадочно прорабатывая страницу за страницей и пытаясь выписывать самое главное.

Сейчас он читал книгу православного монаха по имени Мануил о варягах: якобы среди них были воины, умевшие во время боя принимать облик зверя и рвать врагов голыми руками. Монах дошел до Киева и встретил на Руси других таких воинов, которых он называл оборотнями. Из одежды они носили только меховые накидки. Мануил давал подробное описание этих перевертышей, и, по его словам, среди охраны киевских князей — дружины — тоже были берсерки. Хотя описываемые в книге события происходили много столетий назад и Никколо трудно было разбирать текст на древнегреческом, чтение полностью поглотило его. Книга этого монаха была на редкость ясной, и в ней приводились цитаты из разговоров с этими воинами — Мануил якобы специально расспрашивал оборотней об их способностях.

Судя по этой книге, возможность впадать в ярость берсерка передавалась из поколения в поколение, и среди северян семьи оборотней пользовались большим уважением. Такие воины призывали силу волка, говоря, что в жилах их предков текла волчья кровь. В бою они обретали огромный рост, а меховые накидки покрывали все их тело. Впадая в звериный раж, берсерки бесстрашно бросались на врага. Мануил писал и о тех, кто завидовал оборотням и пытался подражать им: такие воины вызывали похожее на ярость берсерка состояние при помощи специальных ягод и трав, содержащих яд.

Никколо улегся среди книг, погрузившись в волшебный мир рукописи. Перед его внутренним взором возникали истинные берсерки, и юноша знал, что они чувствовали в бою. «То же, что и я в Париже».

Рукопись резко обрывалась. Из одного не очень правдоподобного источника Никколо знал, что Мануил якобы никогда не возвращался в Константинополь, и было непонятно, каким образом книга монаха вновь оказалась в этом древнем городе и как она попала в частную коллекцию одной богатой семьи в Османской империи. Никколо так и не смог это выяснить — сама копия и без того стоила ему довольно крупной суммы.

Он начал читать вновь, на этот раз медленнее и внимательнее, но уже через пару страниц у него начали слипаться глаза, и юноша уснул на полу, зарывшись под груды бумаги. Ему снились волки и люди.

Никколо проснулся от громкого стука. Юноша сонно помотал головой, но тут стук повторился, и лишь через пару мгновений Никколо понял, что это стучат в дверь. Он встал, но его зашагало, так что пришлось схватиться за изголовье кровати,

— Да? — Язык заплетался, да и сам он охрип.

— Снаружи вас ожидает какой-то чиновник. Он хочет с вами поговорить, — из-за двери донесся голос Карло.

Никколо договорился со своим слугой, что редко будет пользоваться его услугами, а в обмен на это Карло не будет его беспокоить. Такие условия пришлись по вкусу им обоим, и до сих пор кучер не пытался с ним заговорить.

— Скажи ему, что я сейчас приду.

Умывшись, Никколо причесался — волосы уже отросли на совершенно неприличную длину — и, как мог, поправил одежду. Все его движения были неловкими — юноша никак не мог до конца проснуться. Затем он спустился по лестнице и вышел в гостиную, где его ждал какой-то худощавый высокий мужчина с густыми вислыми усами.

— Синьор Вивиани? — осведомился чиновник, смерив Никколо недоверчивым взглядом, в чем, впрочем, не было ничего удивительного, учитывая теперешний вид юноши.

— Да.

— Я... вынужден сообщить вам печальное известие. Граф и графиня Вивиани погибли, — нарочито вежливо произнес усач.

— Что?

Слова чиновника туманом клубились у Никколо в голове, и он никак не мог ухватить их смысл.

Откашлявшись, усач смущенно повертел форменную фуражку в руках.

— Их карета, синьор... Произошел несчастный случай. Они упали в пропасть.

Никколо, по-прежнему ничего не понимая, посмотрел в окно. Уже был день, а юноша не знал, ни когда он заснул, ни сколько проспал. Слова усача казались бессмысленными, не складывались во фразу.

— Карета? — произнес он наконец, просто чтобы что-то

сказать.

— Мы не знаем, как это произошло, господин, ведь на этом участке дороги вообще-то легко проехать. К сожалению, выживших остаться не могло.

— А почему... как... откуда вы вообще знаете, о ком идет речь? — В сознании Никколо вспыхнула искорка надежды.

— Мы опознали карету по гербу.

«Конечно, наш родовой герб на дверце. Так просто». У Никколо было такое ощущение, будто он что-то должен сделать, что-то сказать, что-то чувствовать, в конце концов, но сейчас его голова была пуста. Юноше казалось, будто это не он стоит в этой комнате в мятой одежде и с синяками под глазами, а какой-то другой человек, который только что узнал о смерти родителей. И Никколо хотелось крикнуть этому человеку, что нужно как-то проявить свою печаль, хотя бы ощутить ее, но мысли не держались в его голове, и все слова куда-то исчезли. Его губы двигались сами собой, произнося что-то помимо его воли.

— Благодарю вас за то, что вы мне это сообщили. А что с... — Он запнулся, не зная, как сказать это тактично, — с останками?

— Мы везем их в Ареццо. Для этого нам пришлось позаимствовать повозку у крестьян. Она приедет сюда к вечеру, — помедлив, чиновник потеребил усы. — Соболезную.

Никколо неуверенно кивнул.

— А кони? — спросил он. — Они тоже мертвы? Отец не допустил бы, чтобы животных оставили там умирать. Вы об этом позаботились?

— Лошади были уже мертвы, когда мы обнаружили обломки, что, кстати, очень странно. Скорее всего, лошади понесли, иначе этот несчастный случай не объяснить. Мне... Я могу нам чем-то помочь?

— Что? — Никколо уставился на усача, будто только сейчас его увидел. — А, нет. Благодарю вас. Я займусь всеми необходимыми приготовлениями.

Слегка поклонившись, чиновник надел фуражку и ушел. Сейчас этот дом казался Никколо намного больше, чем раньше. Юноша вернулся в свою комнату, убрал книги, вымылся и переоделся в чистое. Все это время его душа разрывалась от крика, но Никколо слышал лишь отголоски этой боли, словно это рыдал кто-то, находившийся очень далеко.

Ареццо, 1820 год

Похороны графа и графини были значимым событием для Ареццо и соседних селений, хотя Никколо и хотел бы, чтобы все церемонии были более скромными. Но, учитывая высокий статус его родителей, нельзя было провести погребение в узком кругу родных, поэтому на похороны пришли не только все родственники, но и представители властей, друзья, знакомые, деловые партнеры, слуги и еще множество людей, которых Никколо до этого никогда не встречал и понятия не имел, кто это. У всех на лицах отражалось одинаковое выражение сочувствия, слова должны были утешать, но оставались для юноши бессмысленными. Словно машина, он пожимал руки, мужественно улыбался, вовсе не чувствуя надлежащей силы духа, вежливо принимал соболезнования. Никколо замечал, что присутствующие удивляются его стойкости, и ему хотелось кричать.

Всякий раз, когда его называли «граф», юноша вздрагивал. Ему казалось, что он какой-то выскочка, прикрывающийся титулом, которого вовсе не заслужил. А еще ему хотелось оглянуться — ведь люди же обращались не к нему, а к его отцу, который стоял за его спиной.

Марцелла держалась неплохо, и только слезы все время бежали по ее щекам. И все же она заставляла себя каждому подавать руку и приседать в реверансе, когда этого требовал этикет.

Первый день после смерти родителей они провели по отдельности — тетка настояла на том, чтобы Марцелла какое-то время осталась с ней и пришла в себя после этого чудовищного известия, а Никколо занимался подготовкой к похоронам. Не прошло и двух часов с тех пор, как он узнал о гибели родителей, как в дом уже начали стягиваться первые посетители, желавшие выразить ему соболезнование и узнать побольше об обстоятельствах смерти четы Вивиани.

Марцелла прибыла в поместье только вечером. Она всю ночь заливалась слезами в объятьях брата, но Никколо, прижимая ее к себе, не мог плакать сам. Ему казалось, что его сердце замерзло и все чувства исчезли.

Само погребение проходило мучительно долго.

— Граф Эрколь Вивиани был аристократом в полном смысле этого слова, патриотом своей страны, образцовым мужем и отцом, — начал священник, когда вся процессия собралась у фамильного склепа.

Под стать похоронам был и морозный зимний день — на замерзшей земле лежали черные сухие ветки, все присутствующие дрожали от холода, а печальные слова заупокойного молебна эхом отдавались в голове Никколо. Юноша все больше чувствовал себя машиной. «Машина для похорон. Механический скорбящий сын». Сейчас его мысли были посвящены чему угодно, только не родителям. Он думал о своих книгах и исследованиях, о друзьях-англичанах и церкви, о Париже. В глубине его души что-то колыхалось, грозило вырваться наружу, и Никколо уже представлял себе, как волчий вой распугивает всю похоронную процессию.

— Requiscat in расе[55], — сказал священник, и все закончилось.

Гости молча смотрели, как закрывают склеп.

Затем Карло отвез Никколо и Марцеллу обратно в поместье, казавшееся теперь огромным, мрачным и пустым.

— Что же мы теперь будем делать? — спросила Марцелла, но у Никколо не было ответа на этот вопрос.

— Как-нибудь все устроится, — мягко сказал он, впрочем, не чувствуя никакого оптимизма.

В гостиной собрались слуги — Никколо как новый хозяин должен был с ними поговорить, но в голову ему приходили лишь казенные фразы, пустые, бессмысленные слова, годные лишь для того, чтобы заполнить тишину комнат, готовую поглотить его. Юноша сказал им, что уверен — они будут служить ему и Марцелле так же, как служили его родителям. С другой стороны, только сейчас Никколо понял, что не знает, какими были отношения графа и его жены со слугами. «Любили ли их слуги? Ненавидели? Может быть, боялись?»

Наконец его оставили одного. Марцелла ушла, собираясь снять неудобное траурное платье, а слуги не хотели говорить с Никколо, будто смерть близких была заразной болезнью.

Никколо вышел из гостиной и успел добраться до двери своей комнаты, когда с его губ слетели первые всхлипы. Глаза затуманились слезами, руки задрожали, все тело затряслось.

Повалившись на кровать, юноша свернулся клубком и обхватил свое тело руками. Он рыдал до тех пор, пока боль не оставила его, так что он смог заснуть.

Ареццо, 1821 год

Небо начало медленно окрашиваться розовым. Подняв голову, Никколо, к своему изумлению, заметил, что приближается рассвет. Запели первые птицы, на горизонте уже протянулась светлая полоска.

Он не знал, куда подевалась ночь. Юноша опять засиделся в библиотеке, где теперь проводил большую часть времени. Тут он пил вино из погребка отца и искал в книгах ответы на свои вопросы. Впрочем, ему так и не удалось что-либо найти.

Встав, Никколо потянулся и подошел к окну. «Нужно идти спать, а то еще проснется Марцелла и опять начнет читать мне нотации». После смерти родителей Марцелла взяла заботу о брате на себя, и, хотя ее попытки отвлечь Никколо от книг и документов умиляли его, временами это вызывало раздражение. «Итак, пора в объятия Морфея!» — решил он.

Отворачиваясь от окна, Никколо краем глаза заметил какое- то движение. Присмотревшись внимательнее, он разглядел очертания какой-то повозки, с большой скоростью приближавшейся к поместью.

Черная карета остановилась у входа в поместье. «Нужно было разбудить слуг», — подумал Никколо, но предпринимать что-либо было уже поздно, так что пришлось открывать гостям самому.

На карете не было герба, да и кучер был Никколо незнаком. Спрыгнув с козел, слуга открыл дверцу.

— Привет, Никколо, — послышался столь знакомый юноше низкий голос.

— Эсмеральда! Что ты тут делаешь?

— Какой ответ ты хочешь услышать, вежливый или честный?

Никколо улыбнулся. Хотя он и не знал, что привело сюда Эсмеральду, он в любом случае был рад ее видеть. Ее приезд показался ему первым приятным событием за последние недели.

— Оба, — ответил юноша. — Прости мою нерасторопность, ты, наверное, хочешь войти?

Он протянул ей руку, и Эсмеральда вышла из кареты. Как принято у французов, она расцеловала Никколо в обе щеки. Сейчас девушка была одета менее экстравагантно, чем в Париже, вероятно, из-за тягот пути: на ней была черная блузка и длинная черная юбка.

— Очень даже хочу, — улыбнулась Эсмеральда. — Дороги в Тоскане просто кошмарные, и у меня вся задница болит, — игриво поморщившись, она потерла ягодицу.

Никколо подал кучеру знак отнести вещи Эсмеральды в дом и повел девушку в библиотеку.

— Все слуги еще спят, — виновато сказал он. — Видимо, придется подождать, пока они подготовят тебе комнату и подадут поесть, но здесь, в библиотеке, по крайней мере, тепло, и я могу предложить тебе что-нибудь выпить.

Эсмеральда с ногами запрыгнула на диван.

— Прекрасно, Никколо, дорогой. Если ты можешь меня согреть, то комната мне совсем не к спеху, — она улыбнулась, сладко и загадочно, прямо как в его снах.

— Ну что, расскажешь мне, что привело тебя в Ареццо? — наполнив два стакана коньяком, юноша уселся рядом с Эсмеральдой на диване.

Она пожала плечами.

— В Париже запахло жареным. Я и дальше искала архивы, должна тебе сказать, хотя старик совсем спятил. Мне удалось выяснить, что секретные документы церкви вновь переправили в Рим, когда корсиканец попал на остров Святой Елены. А еще я знаю, с кем нам встретиться в Риме, чтобы наконец получить доступ к архивам Ватикана.

— Серьезно?

Никколо видел, что и Эсмеральду охватил азарт этой гонки за документами: когда девушка говорила о секретных архивах, столь интересовавших их обоих, ее глаза сияли. И все-таки он не сдержался:

— И? Я так понимаю, это был вежливый ответ. А какой же честный?

Улыбнувшись еще шире, Эсмеральда соскользнула с дивана и встала перед ним.

— Есть кое-что, чего мне не хватало в Париже, — шепнула она.

Юноша чувствовал, как ее слова разжигают в нем страсть. Опустив стакан, он тоже встал и, когда Эсмеральда подняла глаза, поцеловал ее.

— Ты не можешь со мной так поступить! — Уперев руки в бока, Марцелла орала во все горло, позабыв о своем аристократическом воспитании. Казалось, что она опять стала девятилетней девчонкой, разозлившейся на своего старшего братика.

— Либо поедешь к тете Франческе, либо на время в монастырь, — отрезал Никколо. — Тебе нельзя оставаться здесь одной, это невозможно.

— Так останься со мной! — выпалила девочка. — А еще лучше, возьми меня с собой в Рим! Я еще не бывала там и точно не буду тебе мешать, обещаю.

В ее голосе звучала такая мольба, что Никколо чуть было не сдался. «Почему бы действительно не взять ее с собой? Может быть, ей будет полезно выбраться из этого полного призраков прошлого поместья и съездить на пару дней в город?»

Но затем он вспомнил, зачем отправляется в путь и в чьем обществе. Нельзя, чтобы Марцелла и Эсмеральда путешествовали вместе. На свою репутацию Никколо было наплевать, но эта француженка никак не подходила на должность гувернантки для девушки из хорошей семьи.

— Пока я не вернусь, ты останешься у Франчески, Марцелла. Мне очень жаль, — решил он.

Увидев, как сестренка огорчилась, Никколо смягчился.

— Но я обещаю, что скоро вернусь, — он заглянул в ее полные слез глаза. — Мы съездим в Рим и вернемся еще до весны.

Юноша не знал, верит ли в это сам. С одной стороны, кроме архивов, в Риме его ничто не держало, с другой же стороны, и Ареццо тоже было нечего делать.

— Ты хочешь вернуться с ней во Францию, да? С этой твоей любовницей?

— Марцелла! — возмущенно воскликнул Никколо, но тут же запнулся.

В конце концов, сестра была права. Просто он не думал, что Марцелле известно о его отношениях с Эсмеральдой. «А ведь она уже не ребенок», — подумал он.

— Нет, я не вернусь в Париж. Я приеду в поместье, как и обещал тебе. И кто знает... может быть, подрастешь еще немного и отправишься в свой гран-тур, хочешь?

Мужественно сглотнув слезы, Марцелла наконец-то улыбнулась.

— Именно это я и намерена предпринять, — сейчас она опять выглядела взрослее. — Я хочу увидеть Францию, Грецию и Египет.

— Египет? — удивился Никколо.

— Да, страну фараонов. И знаешь что? Можешь меня даже не просить. Тебя-то я точно с собой не возьму.

— Что ж, это вполне справедливо, — улыбнулся он.

Никколо оформлял бумаги, необходимые для пребывания в Риме. Перед выездом из Ареццо он раздобыл множество документов, которые могли облегчить путешествие, начиная с паспорта и заканчивая рекомендательными письмами, благодаря которым неприятности с чиновниками можно было свести к минимуму. От Папского Престола Тоскану отделяла всего одна граница, но в Испании бушевала революция, чей огонь разжигали члены тайной организации карбонаров. Этот огонь дошел и до Неаполя, что обострило ситуацию. Все предрекало приход австрийцев[56], которым не нравились мысли о новой, более либеральной конституции и опасность восстановления республиканских идей.

И тут в голову Никколо пришла одна идея.

— Вы ничего не знаете о том, есть ли в городе англичане? — спросил он, надеясь, что не слишком обще сформулировал свой вопрос.

— Англичане, синьор? — переспросил чиновник, осматривавший через монокль документы Никколо.

— Один поэт. А может быть, их несколько. Они довольно знамениты, — уточнил Вивиани.

По слухам, Шелли с семьей был в Риме, да и Байрон был известен своей любовью к путешествиям.

Чиновник, подняв голову от бумаг, поморщился, и у Никколо перехватило дух. Подобная реакция означала, что этот человек знал либо о неприличном поведении Байрона, либо о политических взглядах Шелли. Наверняка и то, и другое не нравилось чиновнику. Говорили, что Байрон даже более-менее открыто поддерживал связи с революционерами и оказывал им финансовую поддержку. Возможно, с точки зрения чиновника, контакт с карбонарами был даже предосудительнее, чем проживание с чужой женой — а Байрон славился и этим тоже.

— Ко мне приходило несколько этих так называемых поэтов, все по поводу приезда в Рим, — выражение лица у чиновника было такое, будто Никколо заставил его жевать лимон. — По-моему, среди них был синьор Шелли. Все эти поэты остановились в одном месте, где обычно собираются англичане. Я посоветовал бы вам спросить на пьяцца ди Спанья.

Хотя на самом деле он оказал Никколо значительную услугу, ему явно было неприятно говорить об этом, и было видно, что чиновник считает встречи с подобными личностями плохой идеей.

Хотя все бумаги были оформлены безупречно, проверка длилась довольно долго, и Никколо подумал, что его расспросы навлекли на него подозрения. Видимо, чиновник был разочарован, не найдя, к чему придраться. При этом Никколо сильно подозревал, что документы Эсмеральды, выписанные на имя Изабеллы Грапелли, были поддельными.

Впрочем, ускорить процесс при помощи взятки юноша тоже не решался, ведь чиновник мог этим воспользоваться, чтобы поднять скандал — хотя в любой другой ситуации наверняка взял бы деньги. Да и нажимать на свой титул графа тоже не имело смысла. Бюрократы любому могут превратить жизнь в ад, даже если вызвать их на честный бой.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒