Гневное небо Испании 19 страница

Лётчик-истребитель Панфилов обладал беспокойным характером. Он непременно искал и находил новые тактические приёмы в борьбе с противником, являлся одним из авторов предложения о создании группы высотных чистильщиков при схватках с «мессерами» — приёма, который давал нам инициативу в бою. А это очень много значит.

С отъездом Панфилова и Годунова все меньше оставалось в нашей эскадрилье лётчиков, с которыми мы вместе приехали в Испанию. Постепенно таяли наши ряды. Тем больше я стремился скорее вернуться в родную эскадрилью, быть среди товарищей.

В феврале я узнал ещё об одной потере. Шло пятое по счету наступление легионеров и франкистов на Теруэль. В тяжёлом ожесточённом бою погиб Виктор Скляров. Он лично сбил «мессер», а в составе звена — бомбардировщик. Из 16 самолётов, сбитых Виктором, это был третий за период Теруэльской операции самолёт, поражённый лично, и пятый — в группе.

Схватка уже близилась к концу, когда на машине Склярова было перебито рулевое управление. Самолёт стал беспорядочно падать. Убедившись, что машину не спасти, Виктор выбросился на парашюте, затянув, сколько мог, раскрытие, чтобы не попасть под огонь врага. А когда дёрнул кольцо, механизм не сработал. Как потом выяснили, у парашюта оказался перебит вытяжной трос. [268]

Не стало ещё одного отличного лётчика, прекрасного воздушного стрелка. Выносливый, смелый, хладнокровный, он умел держать себя в руках при самых сложных обстоятельствах. Это не мешало ему в короткие минуты отдыха быть весёлым, жизнерадостным, никогда не унывающим парнем. И был он хорошо тренированный спортсмен, сильный, ловкий, легко переносивший большую нагрузку боевой работы. Любил он гимнастику и парашютный спорт. Постоянный член сборной команды нашего гарнизона в Бобруйске, Скляров являлся также начальником парашютной службы части. После того как Платона Смолякова назначили командиром эскадрильи, Виктор Скляров стал командовать звеном высотных чистильщиков.

Подобно Ивану Соколову, Виктор обучал вновь прибывших пилотов приёмам воздушного боя с большими перегрузками. Обычно в первом воздушном «бою» Виктор довольно, быстро давал «противнику» возможность зайти себе в хвост, а затем на большой скорости и предельной перегрузке ловким манёвром уходил, атаковал «врага» со стороны задней полусферы и цепко держал его все время боя. Это — не желание досадить новичку, показать своё искусство, а педагогический приём. Так Виктору, как он говорил, было легче со стороны наблюдать, на что же способен его ученик, каковы его достоинства и недостатки. На разборах после «боя» он не только очень вдумчиво и подробно анализировал ошибки пилота, но и объяснял, как быстрее устранить их.

Помнится, я присутствовал на одном из таких разборов-бесед.

Один из новичков, оправдываясь, твердил:

— Товарищ инструктор, я тянул ручку на совесть! Что было сил. Право, на совесть.

Чуть опустив широкие брови, Виктор, доброжелательно улыбаясь, ответил:

— А ты не огорчайся. Со мной в первом бою то же было. Слетаем ещё раз-другой — и все наладится. Только вот в чем загвоздка — впредь тяни ручку управления, надеясь не на одну совесть…

— Как это, товарищ инструктор?

— Помни, — уже серьёзным тоном проговорил Скляров, — что у противника совесть отсутствует. Вместо совести у него скорострельные пулемёты, которые работают без задержек. Помни об этом всегда — и дело пойдёт на лад. Что до перегрузок, так человек быстро ко всему привыкает… А перегрузки в воздушном бою — азбука истребителя. Пока её не освоишь на отлично, вперёд, дальше хода нет.

…Да, ещё одного друга-соратника не стало. И сознание этого обжигало сердце. Вместе с тем накалилась ненависть к врагу. Не хотелось верить, что ещё не скоро пошлют меня в строй товарищей, летающих в небе. Я все настойчивее, насколько мог, напоминал командованию ВВС о себе, просил отправить меня на фронт. Из штаба не отвечали. А время шло. Из группы лётчиков, которыми я командовал, часть уехала на Родину, но большинство после поправки возвратилось в свои части. Про меня будто забыли.

Но вот в один из вечеров позвонили из штаба ВВС и передали приказание, чтобы я утром явился к генералу Сиснеросу. Приехал туда спозаранку. Дожидаясь приёма, я по отрывочным фразам узнал, что случилась какая-то неприятность с Иваном Девотченко. После моего ранения он принял командование группой И-16. Насколько я знал, до сих пор у него все шло хорошо — и вот те на. Когда Сиснерос освободился, меня пригласили в кабинет. Кроме Сиснероса, худощавого, подтянутого, там находился наш советник товарищ Мартин и переводчик. Я по всем правилам доложил о работе вверенной мне группы, о её состоянии и стал ожидать решения своей участи. Генерал Сиснерос немного помолчал, словно раздумывая, сказать мне о чем-то или нет, а затем без предисловий заявил, что принято решение освободить Ивана Девотченко от командования группой истребителей И-16 и вновь назначить командиром меня.

— Вопросы есть? — спросил генерал.

Были, конечно, но я почёл за лучшее не расспрашивать начальство о причинах отстранения Девотченко. Раз командующий не счёл нужным объяснить причину, то вернее будет узнать все самому из первых рук на месте. Приказ о назначении уже подписали, и я вылетел на аэродром, где базировалась наша эскадрилья.

Едва машина приземлилась, как меня окружили знакомые и незнакомые лётчики, прибывшие за время моего отсутствия, техники-испанцы и среди них мой дорогой Хосе. Я точно домой попал. Кругом знакомые, дорогие лица лётчиков, техников, работников обслуживающего персонала. Это — дом, по которому я тосковал больше месяца.

Слово за слово — о здоровье, о настроении, о состоянии матчасти, — и подошли к истории того, что случилось с Иваном Девотченко. Дело было так. Группа истребителей в составе трёх эскадрилий под командованием Девотченко вылетела на прикрытие СБ. Эта задача имела чрезвычайно важное значение. Нашим СБ предстояло разбомбить скопление танков и наземных войск противника, которые развивали наступление на защитников Теруэля, и от успешного бомбометания в известной мере зависело, удержат республиканцы занимаемые позиции или нет. Передавая приказ, командование особо подчеркнуло, что прикрытие СБ есть главная и единственная задача группы. В операции приняла участие и наша эскадрилья под командованием Платона Смолякова.

Встреча истребителей с бомбардировщиками произошла вовремя и в назначенном месте. И-16 подстроились к боевому порядку СБ, и колонна двинулась к цели. При подходе к ней Иван Девотченко увидел впереди и ниже себя группу бомбардировщиков врага. Внезапно появившаяся новая цель была так удобна для атаки, что нервы Ивана не выдержали. Осмотревшись и убедившись в безопасности своих сопровождаемых, Девотченко пошёл в атаку на противника. Неожиданным ударом командир хотел заставить противника неприцельно сбросить бомбы, а затем быстро вернуться к подопечным. По сигналу командира группы две эскадрильи «ястребков» ринулись на «хейнкелей». Только Смоляков не поддался на приманку и остался около СБ, усилил наблюдение за воздухом.

Тем временем командир группы, увлёкшись атаками, все дальше уходил от СБ, оставив свои бомбардировщики почти без прикрытия. Девотченко атаковал успешно: при первом же заходе истребители сбили два бомбардировщика противника.

А между тем со стороны солнца к группе СБ подошли две эскадрильи «мессеров» и приготовились их атаковать. Эскадрилья Смолякова заметила противника и бросилась на перехват. Да, дорого обошлась бы нашим бомбардировщикам недисциплинированность командира группы истребителей, не окажись эскадрильи Смолякова на месте! Ребята нашей эскадрильи вышли на «мессеров» на встречных курсах и сорвали первую, как правило наиболее результативную, атаку немецких машин. Затем И-16 повели огонь с дальней дистанции и заставили противника маневрировать. Потом связали, насколько могли, вражеские машины, не давая им возможности подобраться к СБ, атаковать свободно. А в дальнейшем, вступив в тяжёлый оборонительный бой, эскадрилья Смолякова сумела прикрыть наши бомбардировщики.

Истребители под водительством Девотченко, что напали на вражеские бомбардировщики, не сразу увидели, какая опасность нависла над СБ. Они подошли на помощь Смолякову с некоторым опозданием, когда СБ, прикрытые всего одной эскадрильей, уже выполнили боевое задание и точно отбомбились. Лихая атака Девотченко стоила нам двух самолётов СБ. Один из экипажей спасся на парашютах. Почти каждая машина эскадрильи Смолякова имела по несколько пробоин, но приказ командования она выполнила успешно и сбила один Ме-109.

Честно говоря, не ожидал я такого финта от сдержанного, даже суховатого Ивана Девотченко. Да, видимо, нервы сдали… Мы ещё долго обсуждали происшедшее с Иваном Девотченко, потом говорили обо всем, что случилось в эскадрилье за время моего пребывания в госпитале, затем я коротко познакомился с новичками. А наутро уже вылетел на боевое задание.

Ветераны отлично поймут меня, коли я скажу, что вступать в бой по возвращении из госпиталя намного тяжелей и сложней, нежели вести первую воздушную схватку или подниматься в первую атаку. В чем же дело? Идя в первую атаку, ведя первый воздушный бой, ты обычно бываешь уверен, что ещё не отлита пуля для тебя, а вокруг свистят и светятся те, которым суждено мимо пролететь. Древнейший инстинкт самосохранения дремлет. Он сталкивается с неизвестной обстановкой, но горького опыта ещё не выработалось. Инстинкт реагирует как бы чисто механически, скорее руководимый разумом, имеющим тоже лишь наглядный, а не собственный опыт. Другое дело, когда ты, вступаешь в бой, вернувшись из госпиталя после ранения, после сильнейшей встряски всего организма. Тут уж перед боем каждая клеточка твоего тела будто вопит о риске, связанном со смертельной опасностью. Инстинкт самосохранения бунтует вовсю. Сердце сжимается в груди, в горле ком, и холодок самых мрачных предчувствий охватывает тебя. Но все это лишь в предвидении боя. А потом, когда идёшь в атаку или враг обрушивается на тебя, инстинкт самосохранения занимает подобающее ему место, отдаётся во власть разума и помогает ему провести нужные эволюции как можно точнее, лучше.

Естественно, состояние привыкания к бою не бывает длительным. Оно проходит, стоит провести три-четыре схватки. Многое в таком случае зависит и от перерыва в боевой работе. Нужно определённое время, чтобы обрести уверенность или войти в прежнюю форму. На второй день пребывания в строю я уже чувствовал себя уверенно, забыл о прежних предчувствиях. Мысли, сознание целиком занимало желание успешно выполнить задание, найти новые тактические приёмы борьбы, а прочее отошло на задний план.

Я втянулся в боевые будни. Это доставляло мне большое удовлетворение. А лётная работа была в те дни очень напряжённой. Ожесточённые бои за удержание Теруэля шли на земле и в воздухе. Противник бросил против республиканцев все силы, которые только мог собрать. На карте стоял не только престиж Франко, но и престиж фашистской Германии и Италии, Гитлера и Муссолини. Вот почему Франко ни в чем не знал отказа. Силы мятежников и республиканцев были слишком неравные: 4:1 в наземных войсках и 3:1 в авиации. И это соотношение изо дня в день росло в пользу противника. Упорно, героически сопротивляясь, республиканцы были вынуждены под давлением превосходящих сил врага оставлять позицию за позицией. В ночь на 23 февраля последние части самоотверженных защитников оставили Теруэль.

Так закончилась Теруэльская операция, продолжавшаяся более двух месяцев. За это время две эскадрильи — наша и Девотченко — сбили более 50 самолётов противника. Из них наша — около 30 машин. Мы потеряли убитыми и ранеными девять лётчиков. В нашей эскадрилье вышли из строя четверо — погибли Соколов и Скляров, были ранены Ильин и я. Пятый — Иван Панфилов — отбыл на Родину для стационарного лечения.

Потом республиканская авиация перебазировалась на прибрежные аэродромы. Мы снова оказались в Ла-Сенье.

В ходе Теруэльской наступательной операции руководящие товарищи из Генерального штаба республиканской армии подробно информировали нас, командиров авиационных групп, о положении дел на фронте, о состоянии франкистских дивизий и полков, аэродромов, дислокации авиационных частей.

Испанские товарищи следующим образом охарактеризовали замысел и ход подготовки разработанной операции.

Через перебежчиков и по другим источникам информации Генеральный штаб республиканской армии установил, что после окончания боев на Севере франкисты подготавливают наступление на Мадрид, рассчитывая овладеть им и этим закончить войну. 10 декабря 1937 года они завершили концентрацию войск в районе Калатаюд — Монреаль — Молина-де-Арагон и далее на север. Начало наступления назначили на 18 декабря в направлении через Гвадалахару. Генштаб располагал сведениями, что Франко намеревается бросить в наступление крупные силы, включая 13 дивизий, высвободившихся на Севере, где мятежники завершили бои.

Перед республиканскими войсками ставилась цель: ударом во фланг группировки франкистов сорвать наступление на столицу Испании.

«Но пасаран!» — «Они не пройдут!» — этот лозунг, выдвинутый испанскими коммунистами ещё в 1936 году, звучал в республиканских войсках как набат. Враг не должен пройти в Мадрид. Во чтобы то ни стало необходимо закрыть перед франкистами дверь в республиканскую столицу! К этому призывали бойцов-патриотов коммунисты Испании, находившиеся в первых рядах тех, кто героически сражался за правое дело народа.

Теруэльская операция должна была обеспечить переход в руки республиканцев стратегической и тактической инициативы. Операция готовилась в строжайшей тайне. Планомерно, скрытно и быстро сосредоточивались войска и боевая техника. Принимались другие необходимые меры, чтобы обеспечить стратегическую и тактическую внезапность удара.

Были намечены наиболее уязвимые позиции противника. По ним и готовились удары с целью вклиниться в глубь территории, захваченной мятежниками.

В соответствии с замыслом Теруэльской операции командование ВВС производило перегруппировку авиационных частей и подразделений, нацеливая их на поддержку наземных войск и на борьбу с авиацией противника.

Глава 9. Арагонский фронт

Не числом, а умением. — Федор Конев, его трагическая участь. — Наша достойная смена. — Последние дни в небе Испании. — Оставляем частицу своих сердец. — Счастья тебе, сражающийся народ!

Хорошо знакомая нам Ла-Сенья встретила нас буйной весной. Все побережье напоминало колоссальный цветущий сад. Он протянулся, насколько хватал глаз, на север — в сторону Барселоны, и на юг, к Картахене, вплотную подступая к морю, и уходил в сторону гор, откуда мы прилетели из зимней стужи высотного аэродрома. Тонкий аромат миндальных и апельсиновых деревьев слегка кружил голову. Лёгкие, как глубоко ни вдыхай, казалось, не наполнялись до предела а требовали, требовали ещё и ещё этого невесомого, чуть пьянящего, восторженного воздуха. Восторженного от весны, буйного цветения, полуденного моря.

Пожалуй, лишь теперь лётчики почувствовали всю меру утомления, усталости от беспрерывных более чем двухмесячных боев на теруэльском направлении. Я говорю не о себе. Мне-то волей-неволей пришлось отдохнуть в госпитале, а ребята работали на пределе. Несколько дней почти полного отдыха вернули им силы. Устали не только люди, но и машины, механизмы, сталь.

В первых числах марта взлетало по тревоге дежурное звено. В его составе был лётчик Александр Семёнов. Машины вырулили на полосу, и тут во время разбега на самолёте Семёнова разрушилось колесо. Охромевший «ястребок» резко развернулся, и с мотором, работающим на полную мощность, Семёнов врезался в деревья, окружавшие аэродром. Лётчик не то чтобы не успел, а не мог ничего предпринять ни для спасения себя, ни для сохранения машины. Деревья самортизировали и ослабили силу удара. Самолёт все же оказался полностью разбит, а лётчик тяжело ранен.

Наш инженер Лопес весьма подробно и пространно объяснил нам, как и отчего в стали возникает явление, известное под названием «усталость металла». Это же подтвердила и авторитетная комиссия.

Жора Шубин, весельчак и балагур, когда разъяснения были закончены, тихонько толкнул в плечо своего друга Соборнова и достаточно громко резюмировал:

— Вот так, Женечка, напрасно ты говоришь, что надо иметь стальную волю. Сталь-то, видишь, устаёт. Крык — и взятки гладки.

— Когда это я говорил? — удивился Соборнов.

— Говорил, говорил. Наедине. Только, понимаешь, в чем дело… Металл, та же сталь к примеру, имеет право уставать. А вот мы — нет. Или Семёнов Саша. Ранен, крепко его прижало. Но не сломался он. Верю — выкарабкается! Что ж тут говорить — сталь произведение несовершенное. Другое дело — человек, боец.

— Разве ж я спорю? — снова удивился Соборнов.

— Конечно, спорить смешно.

Подобные стычки происходили между закадычными друзьями по десять раз на день. Но шутки шутками, а мы верили, что, действительно, Саша Семёнов выкарабкается и ещё полетает, хотя врачи с сомнением пожимали плечами. А правы оказались мы.

Пробыв в госпитале больше месяца, Семёнов по направлению врачей уехал на дальнейшее лечение в СССР. Много и долго пришлось ему маяться по госпиталям и санаториям, чтобы окончательно поправиться и вернуться к лётной работе. Опыт, приобретённый в Испании, ещё пригодился ему. Ведь в Теруэльской операции А.Ф. Семёнов участвовал по крайней мере в тридцати, если не больше, воздушных боях. Лично сбил один и в группе с другими три самолёта врага. На многих примерах мы убедились, что Александр — отличный воздушный боец-истребитель, прекрасный товарищ. В дальнейшем Семенов участвовал в белофинской кампании 1939–1940 годов. За героизм и мужество, умелое командование авиационным подразделением Семёнову было присвоено звание Героя Советского Союза. Ныне А.Ф. Семёнов — генерал-лейтенант.

В те мартовские дни, совершая разведывательные полёты, выходя навстречу бомбардировщикам врага, мы замечали, как противник концентрирует силы на арагонском участке. А вскоре, мы перебазировались на фронтовой аэродром. Пауза между ударами противника по республиканским войскам оказалась непродолжительной. Мятежники быстро восполнили потери, понесённые в Теруэльской операции. И немудрено. Гитлер и Муссолини снабжали фашистов всем необходимым.

Чтобы подавить республиканскую авиацию и завоевать господство в воздухе, необходимое для эффективной поддержки и прикрытия своих войск, враг сосредоточил на Арагонском фронте более 350 самолётов. Кроме того, более сотни итальянских бомбардировщиков находилось на Балеарских островах. В их задачу входило ещё до начала наступления систематически наносить бомбовые удары по Барселоне, Реусу, Таррагоне, Тортосе, Сагунто, Валенсии и другим городам на побережье. Враг считал, что планомерные бомбёжки, не говоря о материальных потерях и гибели сотен мирных жителей, должны прежде всего подавить в испанском народе дух сопротивления, вызвать панику и растерянность, вытравить из сознания республиканцев саму мысль о возможности победы.

Авиации мятежников и интервентов республиканцы могли противопоставить немногим более 150 самолётов-истребителей. Для этого пришлось снять почти всю истребительную авиацию с побережья и, по сути дела, оставить его без прикрытия. Огромное пространство от границ Франции до Картахены защищало всего 30 потрёпанных машин. После одного-двух вылетов их приходилось ремонтировать. На них летали пилоты, выздоравливающие после ранения, и те, кому врачи запрещали летать из-за усталости и истощения нервной системы. Естественно, подобное прикрытие не могло при всем горячем желании пилотов обеспечить выполнение задач, которые перед нами ставили.

А в это время новые, последней модификации самолёты-истребители и лётчики для республиканской армии по-прежнему находились во Франции, поблизости от испанской границы. Французское правительство отказывалось пропустить через кордон оружие, закупленное в Советском Союзе правительством Испанской республики, и испанцев, окончивших лётные школы в СССР, а также лётчиков-добровольцев.

Противник начал наступление на Арагонском фронте 9 марта 1938 года. Цель его не вызывала сомнений. Он стремился прорвать фронт, смять противостоящие части и соединения республиканцев. Затем, быстро продвигаясь вперёд, выйти на побережье Средиземного моря, расколов республику надвое. Потом, используя значительное превосходство в живой силе, технике и авиации, разгромить и уничтожить основные силы сопротивления. И как итог, заставить республику капитулировать, поставить народ на колени, победоносно завершить войну.

В первый же день наступления противнику удалось прорвать фронт. Главный удар врага пришёлся по участку, обороняемому в основном анархистскими и троцкистскими частями. Они не выдержали натиска и стали поспешно отступать. В прорыв устремились дивизии итальянцев. Только по итальянским данным, в испанской войне на стороне Франко участвовало без малого 150 тысяч солдат Муссолини. За интервентами шли отборные части мятежников.

Авиация республиканцев с момента начала наступления работала с предельной нагрузкой. Враг, пытаясь во что бы то ни стало достичь полного господства в воздухе, использовал авиацию большими группами. Над местом сражения часто висели 40–50 истребителей противника. Они прикрывали наступающих, штурмовали и бомбили позиции республиканцев, поддерживая свои войска.

Мы тоже вылетали тремя-четырьмя эскадрильями одновременно. Как правило, это были две эскадрильи И-16 и одна-две И-15. Монопланы «москас» вели бой с истребителями противника, И-15 — «чатос» — или прикрывали наши бомбардировщики, или атаковали бомбардировщики врага, препятствуя им бомбить республиканские части. Авиация сдерживала натиск противника, охраняла с воздуха подходившие к месту прорыва республиканские войска.

В первые дни наступления врага в Арагоне мы базировались на Альканьис. Жили по-прежнему километрах в пяти от аэродрома. В самом городе решили не размещаться — его каждую ночь бомбили. Ночные бдения были нам ни к чему — утром мы не смогли бы работать так, как того требовала обстановка. А она оставалась чрезвычайно сложной. Мы трудились на пределе человеческих возможностей, делая в день по пять-шесть вылетов. И каждый неизменно заканчивался теперь тяжёлым воздушным боем с превосходящими силами противника.

Нам необходимо было как-то компенсировать нехватку авиации в республиканской армии. Да, мы воевали не числом, а умением. Если эскадрильи противника, сменяя одна другую, почти постоянно висели в воздухе, то нам приходилось выступать в одном и том же составе и драться со свежими силами врага. Здесь особенно стали важны уверенность в товарище, твёрдая дисциплина, выполнение всех писаных и неписаных законов, выработанных в ходе сражений.

До сих пор, когда нам, ветеранам, удаётся собраться и вспомнить былое, возникает спор о трагическом случае, происшедшем с Фёдором Коневым 11 марта.

Мы возвращались с задания после схватки с истребителями врага. Не доходя километра полтора до аэродрома, вижу на земле два догорающих самолёта. Что за машины? По остаткам определить трудно. Спешим на посадку. Едва зарулили на стоянку, как ко мне подбежал инженер Лопес и доложил:

— Минут двадцать назад видел, как наш «ястребок» в одиночку с ходу направился к посадочной полосе. Но вдруг отвернул и пошёл в сторону. Следя за его полётом, я и техники заметили двух Ме-109. Это были истребители-охотники, поджидавшие вас на подходе к базе.

— Так Конев опять летел один? В одиночку?! — не сдержался я. Ведь именно Конева дожидалась эскадрилья, да так и не дождалась.

— Конев? — удивился Лопес. — Конечно, камарада Алехандро.

Конев… Федя Конев.

Мой вопрос о полете в одиночку не был данью праздному любопытству. После первых же воздушных боев, учитывая опыт пилотов, работавших в Испании до нас, лётчикам категорически запрещалось уходить с поля боя на свой аэродром по одному. Много месяцев борьбы с врагом показали, что одиночек всегда — рано ли, позже ли — сбивают вот такие истребители-охотники. И уж Коневу ли это не знать! Ведь он сам был одним из лётчиков, специализировавшихся на охоте за самолётами противника.

Если бы подобное произошло с ним впервые — я имею в виду полет с места боя на аэродром в одиночку, — мы прежде всего подумали бы о веских причинах, заставивших его поступить именно так. В горячке боя товарищи могли не заметить, что с машиной Конева неладно. Мог он, не желая отвлекать на своё прикрытие других, ведущих схватку, уйти «по-английски», потихоньку. Возможно, Конев получил ранение.

Доктор Франсиско, обследовавший привезённое на аэродром тело, сказал, что Конев был ранен трижды. И каждое из ранений могло привести к смертельному исходу.

Однако, коли он был ранен в бою, то где были и куда смотрели его ведущий и вторая пара? Они утверждали: Конев ещё в начале боя оторвался от них. Ушёл в самую гущу вражеских машин. И с тех пор они его не видели.

Все было похоже на Конева — и рывок в гущу неприятельских самолётов, и уход вопреки строжайшему приказу на аэродром в одиночку… Похоже на Конева. Но какого? Прежнего!

Он прибыл в эскадрилью в октябре 1937 года вместе с Рязановым. Высокий, широкий в кости, атлетического сложения, Конев с самого начала показал себя настоящим лётчиком-истребителем. И машину знал назубок, и уверенно владел техникой пилотирования. После четырёх-пяти тренировочных воздушных боев с максимальными перегрузками, он, по докладу инструктора Склярова, был вполне готов к выполнению боевых заданий. И действительно, Конев сразу же показал себя смелым и сильным лётчиком с хорошей осмотрительностью и мгновенной реакцией. Воевал он самоотверженно, показал себя настоящим боевым товарищем, на которого можно положиться в тяжёлые минуты боя. При таких прекрасных задатках Конев скоро втянулся в суровую боевую работу. Не припомню случая, чтобы он отказался по какой-либо причине от полёта. Сильные перегрузки в схватках он переносил, пожалуй, легче, чем кто-либо другой в эскадрилье. Никогда я не видел его усталым после напряжённейшего боевого дня. Во всяком случае нагрузка в пять-шесть боевых вылетов за день на нем сказывалась меньше, чем на других.

К концу Теруэльской операции Конев считался в эскадрилье одним из лучших. В бою умел смотреть и видеть. Мастерство его росло от схватки к схватке. Он реже и меньше, нежели другие лётчики, привозил пробоин в самолёте. С октября по март на боевом счету Конева числилось шесть сбитых самолётов противника. Из них два уничтожены лично и четыре в группе. А два из четырёх — результат свободной охоты в составе звена. Естественно, что одного из лучших лётчиков-истребителей включили в состав группы разведчиков-охотников. Эти задания являлись любимейшим видом боевой работы Конева, хотя риск при их выполнении огромен.

Но с ростом мастерства в Коневе чётко обозначился и этакий шик. Он весьма неохотно выполнял одно из основных требований — не ходить в одиночку после воздушного боя. Категорически требовалось возвращаться минимум парой. Правило не делало исключения ни для кого. Ни звание, ни занимаемая должность, ни опыт боевой работы в счёт не шли. А Конев уже позволил себе подобное нарушение. Произошло это в декабре, в разгар борьбы за Теруэль. После сложного воздушного боя мы пришли на место сбора, израсходовав почти весь запас горючего и боекомплект. Покружили, поджидая отставших, с тревогой пошли на аэродром, потому что Конев отсутствовал. Пришли, сели, а Конев встречает нас на земле. Жив, здоров.

Крепко обиделись на него товарищи. На разборе досталось ему от них поделом.

— Почему так получилось? — спросил у него комэск Платон Смоляков.

Поняв, что дело принимает нешуточный оборот: ребята хмурятся и не глядят на него, Конев попробовал выкрутиться:

— Ну, пришёл я на место сбора… Нет никого. Ну и решил идти один… Горючее-то на исходе.

Тогда я попросил инженера Лопеса проверить остаток горючего в машине Конева. Конев покраснел, засопел. Вернулся Лопес и доложил, что в баках истребителя Фёдора Конева горючего хватило бы ещё на 20–25 минут полёта.

Странно и неприятно было видеть этого крупного, атлетически сложенного, вполне взрослого человека и, право же, отличного лётчика-истребителя в позе нашкодившего школьника.

— Хорош партизан! На что же ты надеялся, если из охотника сам стал бы дичью? — послышались голоса. — Мы его ждём, а он — на тебе! Так не пойдёт!

— Товарищи! Ребята… я, право, не буду так… Ну серьёзно! — начал Конев. — Ну, пришёл в район сбора — нет никого. Чего мотаться?

— Деточка, в какую группу детского сада ты ходишь?

— О тебе заботимся, пойми это! — снова раздались голоса лётчиков.

Тогда я сказал:

— Вот что, Конев. Лётчик ты хороший. Но разводить партизанщину в эскадрилье никто тебе не позволит. Нервы, кроме того, у всех достаточно потрёпаны в боях, и лишние переживания за твою судьбу нам ни к чему. Приказ одному на аэродром не возвращаться — приказ для всех и каждого. Ещё раз нарушишь — пеняй на себя. Пока объявляю тебе личный выговор. Ещё раз нарушишь приказ — отстраню от полётов и доложу по команде. Пусть начальство решает, что с тобой делать.

— Товарищ командир группы! Товарищи! — буквально взмолился Конев. — Честное слово даю — не повторится такое!

Решили проверить. Действительно, в самый тяжкий период боев в январе 1938 года Конев не нарушил данного слова. Но в конце февраля мы опять не дождались его на месте сбора. Теперь волновались вдвойне: неужели случилось с ним самое страшное? Неужели Конев нарушил данное товарищам слово? Об одном не хотелось и думать, а другое — просто оскорбительно. Обмануть доверие товарищей! И устали мы после схватки с противником, вдвое превосходящим нас числом. Едва перевалило за полдень, а мы уже совершили третий боевой вылет. И впереди ждало нас ещё не менее трёх воздушных боев.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒