Евгения Бойко 13 страница

В материалах по делу ее дневник не проходил, вещи были тщательно перебраны и частью уничтожены, частью розданы. Если он был, где она могла его хранить?

Я вернулась в тот снежный зимний день, яркий и морозный. Шел снег, а потом светило солнце. И красивые мамины волосы лежали на черном мраморе, будто кто-то плеснул кровь на угли. Почему она пришла сюда? Хотела попрощаться с моим отцом? Не глупо ли коль скоро она должна была присоединиться к нему в спокойствии вечного ничто?

А она так и сказала «я пришла попрощаться с мужем». Так записали в протоколе. Так говорил потом палач, свивший удавку из прядей ее волос и накинувший ее, и смотревший как она задыхается, и тускнеют глаза, и синеет кожа, и останавливается сердце и… Совершая ошибки мы не убегаем. Покорно принимаем свою судьбу. Почему мы совершаем ошибки, зная, что будем наказаны?

Йорт не сентиментальны. И не глупы. И конечно проверили гроб отца. Отец умер за месяц до моего восемнадцатого для рождения. Как-то посмотрел, как мы с Гаем бросаем нашему псу мяч, прижал руку к груди и умер раньше, чем мы успели подняться к нему. Мать, иногда откровенно ненавидевшая его, проплакала навзрыд три дня подряд. Потом пришла в себя, но уже не была прежней. Будто эта ненависть-привязанность была ветром, наполнявшим ее паруса, а теперь ее корабль попал в штиль и обречен.

Я легонько провела пальцами по нижней части таблички с именем и датой. И странной на первый взгляд эпитафией «Я всегда здесь». Отец не верил в загробную жизнь, считая истории про Ад, Рай и Богов сказками, глупой выдумкой. Он грозил пальцем и говорил, что всегда будет присматривать за мной. Палец коснулся едва выступающей кромки листа, я аккуратно подцепила ее и, прижимая к мрамору, вытащила на свет, пожелтевший от времени листок. Мелко исписанный, явно вырванный из дневника. Без сомнения сам дневник мама сожгла.

В кармане джинсов – уступке этому сырому дню и неформальной цели поездки, – завибрировал телефон. Я ответила, и сказанное Еленой чуть не сбило меня с ног. Два слова подписавших мой смертный приговор.

– Дейм сбежала.

***

Дейм сидела на «хвое» почти двадцать лет.

Она отлично помнила первую дозу.

Ей было пятнадцать, и она оказалась в Заречье одна. Стоял отличный вечер, для начала сентября было еще тепло, по улицам бродили пестро одетые проститутки и торговцы «свежим воздухом». Дейм долго перебирала в кармане купюры, прежде чем решиться купить пакетик с бирюзовым порошком у мужчины с чуткими пальцами музыканта. Его бледное лицо с тонким носом и темными провалами глаз причудливо освещал старый керосинокалильный фонарь, шумевший как старый примус. Свет едва-едва просачивался сквозь закопченные стекла, не достигая земли. Зачем его зажгли? Кому он нужен в эпоху электрического света, да еще в этих трущобах?

Дейм тогда до колик напугал вкрадчивый голос торговца. Получив наркотик, она бросилась бежать, остановившись только за пределами Заречья. Казалось, хриплый каркающий смех следует за ней по пятам.

Тогда она почти завидовала погибшим родителям: даже с нечеловеческой стойкостью и регенерацией, Дейм пришлось буквально собирать по частям и проходить долгую и болезненную реабилитацию. Шрамы на коже почти исчезли, но боль осталась. Боль, которая будет преследовать ее до конца жизни.

Двадцать лет Дейм пряталась от людей, выбираясь в город раз в месяц – купить «хвою» и вновь исчезнуть в загородном коттедже. Иногда она с ужасом думала о том, что будет, когда закончатся деньги. Ее родители были состоятельными и оставили немалую сумму на банковском счету, но ведь и «хвоя» не дешева. В минуты жалости к себе Дейм хотела умереть, хотела, чтобы это, наконец, закончилось. А когда смерть дышала в затылок, растекалась по улочкам Заречья багровыми реками, она понимала, как отчаянно хочет жить.

И она по-прежнему держалась за жизнь.

Дейм не знала, зачем понадобилась ведьме и этому одетому в отрепье отродью. Она должна сбежать. Боль и страх предали ей сил, и она освободила руки, выбив большой палец на правой руке и ободрав кожу кисти. Разбив стекло чугунным котелком она протиснулась в окно, и как была, босая и легко одетая побежала к управлению йорт.

Дейм понимала, у нее мало времени, но все же, осторожничала и избегала прохожих.

Когда она появилась на пороге службы, охранник отшатнулся и схватился за спрятанный в наручи кинжал, ибо она больше походила на восставшего покойника, чем на человеческое существо. Зеркало в фойе отразило бледное лицо с лихорадочно горящими глазами и встрепанные космы неопределенного цвета. Спереди когда-то белую, а теперь серовато-бежевую блузку, украшали пятна крови. Правая рука висела плетью, кровь на пальцах взялась коркой.

Подволакивая левую ногу, Дейм устремилась на второй этаж, и лицо ее кривила зловещая усмешка.

***

Елена металась по подвалу, заламывая руки. Со стороны вполне могло показаться, что ведьма безумна и это предположение было недалеко от истины.

Ну, где же, где она допустила ошибку? После чего ее жизнь пошла под откос?

Ответа не было.

Тогда Елена решила, что во всем виноваты люди. Да, да. Эти отвратительные дурно пахнущие краткосрочники. Невежественные, алчные, норовящие урвать кусок пожирнее. Это их стремление превзойти Творца обернулось для ведьмы катастрофой. Если бы не тот гадкий профессор и его чудовище, она не призвала бы чары адского огня, не подцепила демона, не приготовила зелье личины и никогда бы не попала в такую передрягу. А теперь страшно даже представить, во что все выльется.

Икая от переизбытка чувств, ведьма открыла припрятанную на крайний случай бутылку мартини и отхлебнула прямо из горлышка. Деятельная натура требовала бороться, сражаться, искать решения, но разум подсказывал, что сейчас от ведьмы ничего не зависит. Она может сколько угодно нервничать и стенать, но придется надеяться на Гели и ее хорошие отношения с Яном. Впрочем, будь эти отношения действительно хорошими, им бы не пришлось скрываться. Одно дело, если бы их план помог найти убийцу… а так…

– Что за праздник, Золушка?

– Поминки, – мрачно ответила она, делая еще один глоток, – моей умопомрачительной карьеры.

– Пленница преставилась? Я же говорил, от вашей стряпни кто угодно скопытится.

Он склонился к полу и принюхался. Улыбнулся, обнажая острые зубы.

– То неловкое чувство, когда друзья оставили любимую кошку на пару дней, а она издохла.

– Вы! – ведьма поднялась и шагнула к демону. Монстр скрестил руки на груди.

Демоны. Они любят и умеют торговаться но, поди, разберись в расценках и подводных камнях сделок с ними. И результат этих договоров всегда один – смерть и потеря души.

– Чего вы хотите за помощь? – решилась она.

– В этом случае я ничем не могу помочь.

Ведьма сделала еще шаг и протянула руку к демону, но резко дернула ее назад. Она не могла этого сделать. Елена медленно выдохнула, понимая, что вся ее сила бесполезна. Ну, может она испепелить всю тайную службу. А смысл? Всю жизнь потом прятаться по подвалам от разгневанных иномирян? Боги, да кого она обманывает. Тайная служба сама ее испепелит еще на подходах к дворцу.

Демон прищурившись, посмотрел на часы.

– Если она не полная дура, то сейчас уже стучит в двери Яна. Попытайтесь бежать, вряд ли он тотчас же отправится по вашу душу…

Елена прекратила сеанс жалости к себе и с надеждой посмотрела в глаза демона.

– … или подождите развития ситуации. Посмотрим, что предпримет Ян, на чьей он стороне. Может статься он знает куда больше, чем мы думаем.

– О чем вы?

– Калина злата, вы верите, что йорт на протяжении двух столетий руководит идиот? Вот и я не верю. Посмотрим, что он сделает с вашей подружкой-неудачницей.

Елена до крови закусила губу.

Глава 14. Сопротивление… полезно.

Береженого Бог бережет, а небрежного конвой стережет.

В холе управления охрана вежливо просила меня следовать за ними. Наручники не надели, но официальный тон и напряжение говорили, что моя судьба решена. Коллеги и знакомые, еще вчера кивавшие при встрече, старательно отводили глаза или сворачивали в боковые коридоры. Новости у нас разносятся быстро. Я упростила всем жизнь, устремив невидящий взгляд вперед.

В приемной Яна секретарша вскочила и, нервничая, распахнула дверь. Конвоиры остались в приемной.

– Гели, дорогая моя девочка, – Ян посмотрел на меня, оторвавшись от просмотра каких-то бумаг. – Ты знаешь, почему ты здесь?

– Да.

– Что тебя ожидает?

– Нет.

Ян тяжело выдохнул. Что еще я могла сказать?

– Тебя отстраняют от расследования этого дела. На выходе сдашь удостоверение. Согласно приказу тебя поместят под стражу до выяснения обстоятельств и суда, в случае если твоя вина будет доказана. Елену…

Я вздрогнула, Ян поднялся, отошел к окну, сцепив руки за спиной.

– Елену я вызову к себе. Никому ничего я говорить не буду, – вдруг сказал он, и я посмотрела на его широкую спину, не выражавшую ровно никаких эмоций. – Постараюсь замять дело. Дейм я тоже задержал, и сейчас по управлению гуляют слухи самого разного толка. Я сам виноват, не стоило так сильно давить на тебя. А пока… – он повернулся, и я увидела, что он улыбается. – Не создавай проблем и посиди пару дней в изоляторе. Так не так ужасно как болтают.

Я искренно поблагодарила Яна, сдала секретарше удостоверение и покорно позволила проводить себя в соседнее здание. Меня не обыскивали и ничего не изымали, разве что попросили отдать телефон. Страница дневника по-прежнему лежала в кармане джинсов, узкий стилет прятался в голенище сапога, а в кулоне – небольшой флакончик зелья-допинга.

Оставшись в камере одна, я некоторое время полежала на узкой койке, прислушиваясь к шелесту начавшегося дождя, а потом достала страницу и начала читать.

«Оглядываясь, порой назад, задаю себе лишь один вопрос: как же так сталось, что я живу невольницей в собственном доме? Мне не с кем поговорить, некому пожаловаться, никто не разделит мою тоску. У меня нет близких подруг, и я могу позволить роскошь постоянно вести дневник, чтобы хоть таким способом отсрочить безумие. Он преследует меня как тень, всегда рядом, всегда за моей спиной. Ему нужно знать с кем я говорила, где была, о чем думаю.

Не могу дышать, не могу спать, не могу улыбаться. Фальшь, вокруг одна фальшь. Иллюзия счастливой семейной жизни. Кто бы поверил – я, Матриарх своего Дома, признанная красавица, на самом деле не свободнее последней рабыни. В обществе я должна играть по правилам продиктованными суровой моралью и приличиями, а дома – им.

Любовь… Вот она, каждый день со мной рядом – душит меня, засасывает как болотная топь. Я люблю его и ненавижу. Кричу и бью фарфор, и заламываю руки. Он обещает исправиться. Прощаю. Миримся. И вновь. Все по кругу до бесконечности. Вечная ревность и упреки, и укоры. Выдуманные поводы. Любит, но не может мне что-то простить. Что? Почему изводит меня этой «любовью»? Лучше бы ненавидел.

Изменила ему в порыве ненависти. Было не гадко и не противно. Пресно. Никак. Он не может дать мне покоя, а я не дам ему – пусть воспитывает этого ребенка, пусть смотрит, как проступают чужие черты и жалеет, что не дал мне свободы. Пусть думает о том, как я отдавалась другому, как чужие руки скользили по моей коже, другие губы целовали и шептали безумия.

Рабство. В этом мы с королевой Гизеллой похожи. Только ею управляет не муж, а глава йорт. Идут столетия, меняются занимающие пост мужчины, а несвобода остается. Власть. Все ради власти. А мы, знаем и миримся с этим. Что делать? Никто не хочет умирать. Убери королеву, и карточный домик нашей жизни рухнет. Мы консервативны, мы так привыкли, и быть может, только наши дети смогут оставить древние законы в прошлом.

Но есть те, ктоне желает ждать. Одержимые местью и жаждой власти. Копят силы и ждут часа, чтобы однажды одним точным ударом выбить землю из-под ног. И когда это случится, никто ничего не поймет. Все будут околдованы.

Даже если этой медузе отсечь голову останутся те кого она заразила своим ядом, те кто не оставят жажду в прошлом и утопят этот мир в крови и ужасе. Те, кто не желает мира, не знают покоя и устроят еще одно Безвластие».

На улице бушевала буря: ветки царапали стекло, вспыхивали молнии, дождь из тихого шелеста превратился в тревожную барабанную дробь. Окна здесь были старые, еще деревянные. Без решеток. В самом деле, кто захочет бежать через форточку, да еще когда под тобой восемь метров воздуха, а дальше холодные речные глубины?

Как же не вовремя появились эти письма. Не будь их и я была сейчас спокойна, радовалась, что Ян не отобрал оружие и зелья, строила планы, ждала очередного выговора. Сейчас мне было почти страшно. Если все что я узнала – правда, жить мне осталось недолго. Ян догадается и просто уберет меня с дороги.

Смогу ли я молчать? Делать вид, что по-прежнему ничего не знаю? Спасет ли это мою жизнь? Одно дело подозревать, что королева ослабла разумом к концу жизни и совсем другое – что ею хладнокровно прикрывались целое тысячелетие, казнили и миловали от ее лица. И Патриархи… все или почти все знали об этом.

Из приоткрытой форточки доносился запах озона, воды и электричества. Запах рыбы и скошенной травы. Запах бархатцев и грязи. Мокрой древесины.

У меня есть зелье-допинг, нож и маскирующие запах чары. Размеры форточки не препятствие. Плохо, что придется прыгать в воду… Хорошо, что я поспешила к Яну и не успела сменить джинсы и кроссовки на деловой костюм. В юбке далеко не убежишь.

Моя камера дальняя от поста охраны, дежурный младший оперативник раз в полчаса проходится по коридору. Еду принесут не раньше рассвета. Лучше сбежать днем, когда в здании почти никого нет, но нельзя упускать такую подходящую для побега погоду.

То, что я оказалась именно в этой комнате значит, что либо Ян не хочет меня пугать раньше времени, либо, что вероятнее – плохо знает. Или хочет, чтобы я побежала, и по моему следу уже со спокойной совестью можно было пустить наемников? Конечно, правильная и законопослушная Ангелина Хельм примет правосудие в любой форме, в какую его облекут власть имущие. Верная слуга порядка. Смолчала когда убивали ее мать, смолчит и на своей казни. Но не путают ли они законопослушность со здравым смыслом? Чего бы я добилась, если бы рвала на себе волосы и пошла на штурм дворца? Или от меня ждали коварного заговора?

Увольте, восемнадцатилетние девицы только-только из стен альма-матер могут быть орудием в чужих интригах (и довольно опасным) но едва ли сами могут придумать что-то стоящее. Это только в бульварных романах искушенные придворные красавицы шестнадцати лет отроду выдают такие ходы, до которых далеко Ришелье. Для создания заговора нужны не только ум и желание, желательны также житейский опыт, связи, деньги и сторонники. И то не факт что дело выгорит – испортить его может любая мелочь, любое неучтенное событие.

А для профилактики надо побывать на казни попавшихся интриганов. Весьма вдохновляющее зрелище, знаете ли. Соображение подымает на недосягаемую высоту. Заодно и заставляет задаться вопросом, так ли серьезны нанесенные обиды и нравится ли что голова пока еще на плечах, а не в корзине.

Другое дело, когда терять нечего. С одной стороны пропасть, с другой волки. Так лучше уж назло тварям сигануть вниз и достаться волнам, чем позволить себя сожрать.

Я легла на бок, подложила руку под щеку. Прислушалась.

Охранник ступал мягко. Дошел до моей двери и заглянул в глазок. Реальность воспринималась отстраненно, я действительно засыпала, усталость охватила мое тело, дыхание стало медленным и размеренным.

Когда мужчина отошел, я открыла глаза и несколько секунд приходила в себя, стряхивая сонливость. Потом достала флакон с зельем и осушила его.

Прошло много лет, с тех пор как я подростком убегала таким путем из дома. Да и размером я стала больше. Так…

Сначала левая нога, потом рука, голова и правая нога. Ухватившись за раму правой рукой, возблагодарила отцов-основателей за установленные на совесть окна. Посмотрела вниз и замера: я висела над беспокойными волнами взбухшей от дождя реки. Дождь беспощадно стегал меня по щекам, вода лилась за шиворот, заливала глаза, мешала дышать. Пальцы на руках сводила судорога, но по телу уже начинало распространяться тепло. У меня есть час во время, которого я не буду чувствовать боль, усталость и страх.

Сбежать из камеры йорт могут многие, но убежать от йорт не может никто. Пока ты в камере есть шанс откупиться, оправдаться, очиститься. Сбежав, ты признаешь свою вину и оказываешься по ту сторону Закона. Надеюсь, я сделала верный выбор, а не пошла на поводу паранойи.

Я оттолкнулась ногами от стены и прыгнула.

Вода оказалась куда холоднее, чем я могла думать. Ветер и волны словно задались целью потопить меня, безжалостная стихия накрывала с головой, крутила, толкала. Выбравшись на берег, я слабо соображала, где нахожусь, сколько времени прошло и куда бежать дальше. Надо оторваться о преследования и найти безопасное укрытие. Что это будет за укрытие пока не ясно, все зависит от того кто будет в погоне.

На берегу я оказалась лишь чудом. Зелье помогало, но оно не делало меня сверх существом. Я начинали понимать, почему сбежать от йорт так сложно. Потому что человеку по ту сторону Закона бежать некуда. Неоткуда ждать помощи.

Я нервно рассмеялась. Вот о чем говорил Ян: сомнения. У меня не должно быть сомнений. Пусть выбор окажется неправильным, пусть я умру. Зато, не сомневаясь и не боясь.

Ориентируясь на звезды, побежала на юг, к заброшенному пансионату, где надеялась переждать остаток ночи и следующий день. Я не знала что делать, не знала как жить дальше. Я лишь знала то, что не хочу умирать.

В сером предрассветном мареве главный корпус пансионата выглядел на редкость зловеще. Насколько мне было известно он заброшен уже лет десять, и с тех пор никем не охраняется. Проезжая мимо я всегда думала, почему его не переоборудовали во что-то другое. Еще меня интересовало, почему никто его растащил, не вынес стекла и рамы, остатки мебели и железную ограду, как обычно бывает с заброшенными строениями. Во всяком случае, если людям не удается растащить что-то на материалы, они просто уничтожают это.

Я прошла сквозь покосившиеся ржавые ворота к центральному входу. Большинство не знает, какие твари прячутся в темноте. Но все без исключения страшатся тьмы, правда, по разным причинам. Люди бояться неизвестности, а я точно знаю, что принесет мне смерть, если зазеваюсь.

Старая деревянная дверь открылась на удивление легко, впуская в темный пустой холл. Мусора на когда-то сверкающем кафельном полу было на удивление немного, в основном какие-то тряпки, пыль, бумаги. Ненавижу брошенные здания и города. Царящая в них тишина и неминуемый упадок напоминают о тщетности бытия, о том, что что-то ужасное и непреодолимое заставило людей покинуть это место.

Мне здесь не нравилось. Небезопасно. Замок на главной двери сломан, в некоторых окнах нет стекол, здание слишком большое, чтобы знать, что в нем происходит. Есть в этом и плюс, в маленьком доме легко найти постояльца. А здесь меня можно обнаружить только с очень хорошим нюхом или с инфракрасным зрением.

Спать нельзя, но нужно отдохнуть. На втором этаже оказалась подходящая комната. Этаж я выбрала не случайно – на третий легко попасть с крыши, первый будут обшаривать в первую очередь, а отсюда я смогу в случае необходимости спрыгнуть на землю и скрыться через парк. Оторвал ленту от рубашки, я кое-как перебинтовала руку. Попыталась закрыть глаза и подремать вполглаза, но ничего не вышло. Слишком тихо. И так странно пахнет. Металл и соль. Легкий сладковатый запах душка. Немытое тело. Старые, грязные тряпки и ношенная обувь.

Я напугана. У меня нет ни чар, ни нормального оружия, и вероятность нанести один-единственный удар, чтобы спастись. По моим следам, вероятно, идут преследователи… как скоро они будут здесь? Рассвет приостановит их поиски, но он не выпустит отсюда и меня.

***

Елена не могла связаться с Гели – наложенные на управление чары экранировали ее. Ведьма не сомневалась, что дни ее сочтены. Достав из шкафчика с редкими зельями один из флаконов, она набросила плащ и выбежала в зыбкий предрассветный сумрак. Нужно поговорить с Яном. Убедить его…

Сначала она почувствовала боль – нестерпимо ныли виски и затылок. Во рту было сухо, язык казался распухшим. Приоткрыв глаза, Елена зажмурилась, на мгновение ей показалось, что все вокруг залито светом. Через несколько секунд зрение вернулось, и она поняла, что находится в маленькой комнате с обитыми мягкими панелями белыми стенами. Непорочную чистоту портили только резкие, начертанные алой краской знаки – кто бы ее ни похитил, он явно знал, как сделать ведьму беспомощней младенца.

Что она здесь делает? Где она? Последнее что она помнила это шелест дождя и то что куда-то спешила… Да, в управление йорт. Ее, похоже, оглушили прямо возле дома.

Поднявшись с кровати, она подошла к металлической двери с маленьким окошком, но та оказалась заперта. Елена стала отчаянно бить по металлу кулаками, пока не выдохлась и кожа на ладонях не засаднила. Зарычала. Пнула дверь ногой, но та и не думала поддаваться.

– Грязные твари, – крикнула она, – выпустите меня! Немедленно!

Ответом ей был только смех – задушенный, безумный. Из-за двери стало доноситься неясное бормотание, удары, шорохи, стоны. Звуки удара плоти о металл.

Елена обессилено привалилась к двери, соскользнула на пол, обхватив руками подтянутые к груди колени. До нее стала доходить безнадежность положения: зарешеченное маленькое окно под самым потолком, привинченная к полу кровать, унитаз в углу комнаты от которого исходит запах нечистот.

Стекло в окне было грязным. Елена нашла силы подойти к кровати, стать на спинку кровати и опасно балансируя заглянуть в него. Увиденное подействовала угнетающе – она была в полуподвальном помещении, окно выходило на задний двор. Метрах в десяти от стены высился высокий каменный забор.

«Что же делать? Что делать? – напряженно думала она, до боли кусая губы». Ей не хватало мыслей Гели, от которых она все еще была отрезана, ее большей частью спокойного разума. Елене не хватало поддержки, утешения, хоть требовать этого от Гели было глупо.

«Леночка, милая, – то был первый и единственный раз, когда оперативница назвала ее уменьшительной формой имени, – если надо кого убить – ты только намекни… но с чувствами, утешениями и всем прочим, это не ко мне, ты же знаешь. По мне так запретить бы их вовсе».

Гели не помешало бы чуть больше эмоций и чуть меньше самоедства. Ведьма никогда не думала, что можно так холодно и равнодушно вгрызаться в свою душу. К душе нужно относиться трепетно и нежно – она, в конце концов, одна на целую вечность.

Ведьма безумно расхохоталась. Ей бы искать способ выбраться отсюда, а она думает, о всякой ерунде! Почему это случилось с ней? С ее тщательно выстроенной жизнью, в которой она чувствовала себя почти королевой и законодательницей мод?

Короткие юбки? Блузы, открывающие залом на груди? Яркий макияж? Нет, нет и нет. Не комильфо. Прошлый век! Ах, оставьте эпатаж для девушек стоящих вдоль шоссе, вынужденных «показывать» товар лицом. Елена носила юбки не короче чем по колено, грудь большую часть времени не открывала вовсе, и мужчины истекали слюной, глядя, как плотно обтягивает ее легкая непрозрачная ткань. Она умела сесть за пустой столик, закинуть ногу на ногу (юбка при этом обнажала колено и больше ничего) и так ловко вставить в пухлые губы мундштук, что к ней тут же подбегал какой-нибудь мужчина.

Не было никакой магии, никакого потустороннего магнетизма. Мужчина просто смотрел на ее губы и понимал что пропал. Эти губы снились по ночам, где вытворяли неприличное; такое, что стыдно рассказать коллеге во время обеденного перерыва. Шептали низким грудным сопрано слова страстного безумия. Возносили мужское самолюбие на высоту Олимпа. И складывались в улыбку Джоконды говорившую: я знаю код твой зарплатной карточки, знаю, с кем ты спишь, что делал тем летом и в прошлую пятницу. Я знаю, во что сыграю с тобой, когда погаснут свечи.

Конечно, через пару минут – или пару месяцев, в зависимости от отношения к «объекту» самой Елены, мужчина понимал, что она состоит не только из красивой груди и губ. И эти губки могут не только сжимать мундштук и эротично вкушать клубнику, а еще кричать, рычать, злобствовать и подвергать окружающих остракизму. Она могла на время затаиться, прикинуться кошечкой-лапочкой, а потом развернуться во всю мощь скверного характера.

Предпоследний ее ухажер сбежал от нее глубокой ночью в одних трусах, заливаясь горькими крокодильими слезами. Кавалер был натурой тонкой и отказывался заниматься сексом, когда где-нибудь на планете кто-то ни будь, страдал от войны, голода или угнетающего капитализма. Он требовал понимания. И категорически отказывался понимать, когда Елена говорила что «у нее на него сегодня не стоит» потому что ее опять вызвали «на труп», машина сломалась и ей нечем оплатить счета сегодня, а гонорар за работу перечислят только на будущей неделе.

Елена считала себя если не умной, то по-житейски смекалистой. Легко шла по жизни, легко находила мужчин и легко прощалась с ними. И вот теперь ее «легкая» жизнь сделала крутой поворот и девица, то есть она, оказалась у разбитого корыта. В ситуации «дева в беде». А спасать некому. Сидит теперь черт те где, и с наслаждением мазохиста ковыряется в своих поступках. Может, так надо было поступить? Или эдак? Может, добрее стоило к людям-то, относится? Проще, душевнее что ли? Или наоборот, жестче? Знай собака, свое место…

Она не знала, сколько просидела так – скорчившись и старательно думая ни о чем. А потом раздался шум, бормотание, вскрики и стоны.

– Он идет, он идет…

– Идет, идет…

Елена не успела встать, и открывшаяся дверь ударила ее по спине и отбросила прочь. Чьи-то руки ухватили ее за ворот и вздернули за ноги. Конечности успели затечь, и Елена еле удержалась от падения, неловко пошатнувшись и взмахнув руками.

Огромный мужчина в белом халата, с лицом закрытым марлевой повязкой схватил ее за руку и выволок в коридор: длинный и полутемный, освещенный лишь мигающими и жужжащими лампами дневного света. Без магии ведьма была бессильна, ей оставалось только следовать за… за кем?

Она остановилась и уперлась. Мужчина, не церемонясь и ничего не объясняя, ударил ее по лицу, и ведьма прижала руку к вспыхнувшей болью скуле. Губы задрожали, что-то горячее тут же оставило дорожку на щеке.

– Не рыпайся мразь.

Остаток пути слезы застилали ей глаза. Пока ее не втолкнули в комнату: огромную, грязную, со стенами облицованными маленькими желтовато-белыми плитками. Заставили сесть на стул и сковали руки наручниками за его спинкой. И все, не проронив ни слова, тыкая и дергая ее.

Человек в белом халате вышел и ведьма осталась в комнате одна, дрожа от холода и того что увидела на длинном столе у стены – скальпели, ножи, щипцы всех форм и размеров, медицинские зажимы и трубки для дренажа… Ее трясло так сильно что зубы стучали и только титаническим усилием воли удалось сжать челюсть. Часы на стене тикали неправдоподобно громко.

Прошло пять адских минут, прежде чем дверь открылась, и в комнату вошел невысокий, ссохшийся старик. Лысый череп с темными пигментными пятнами глянцевито блестел в призрачном свете ламп, пальцы с артритными суставами непрерывно двигались, поглаживая друг друга.

– Вот мы и встретились, лапочка. Ты ведь не обижаешься, что я заставил тебя ждать? – задребезжал его голос. – Ты должна мне рассказать. Все-все рассказать. Что вам удалось узнать? Вы вышли на след?

Он подошел совсем близко, и она почуяла его запах: немытое старческое тело, горьковата нота болезни. Старик задрал ей юбку и с неожиданной силой ухватил ее за колени, разводя их в сторону.

Елена почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Отвратительная влажная ладонь скользила по внутренней стороне бедра. Он захихикал, наслаждаясь ее отвращением, достал тонкую лозину, окунул в ведро с водой. Ведьма увидела, как он замахнулся, услышала тонкий пронзительный свист и вздрогнула от обжигающей боли, когда розга со свистом опустилась на кожу.

– Розги и соль, розги и соль! – приговаривал безумец, раз за разом замахиваясь. – Ворожее спасенья не будет. Отвечай скорее и не буду тянуть!

Она молчала, а он продолжал стегать ее. Елена стонала сквозь зубы но ничего не говорила – это была отсрочка. Тогда он решил сменить тактику.

– Я буду ломать твои пальцы, – морщинистые, мятые губы шевелились, приоткрывая беззубый рот. – Один за другим. Сначала на левой руке, потом на правой. Пока ты не сорвешь от крика голос. А потом стану ломать пальцы на ногах. Как тебе такой план, а? Затем можно будет отпустить тебя – ты будешь пытаться сбежать, а когда не сможешь…

Это были просто слова, но они заставляли ее дрожать – Елена прекрасно понимала, что так он и сделает. Никто не помешает ему, она здесь одна, во власти этого безумца.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒