Голосовкер Яков Эммануилович 12 страница

Тогда отделился от дикой гурьбы огромный пегий кентавр Агрий, по прозванию Свирепарь.

-- Мы к тебе,-- сказал Агрий.-- Хирон, нам нужна твоя хитрая сила. Ты ведь хитер, как небо, а мы только лес. Некому дать нам совет. Только ты необорим и бессмертен и почитаем всеми племенами титанов. Поведи нас против древолюдей-лапитов, наших давних врагов на Пелионе. Жены нужны нам. Много серебряно-березовых невест у племени древолюдей. Похитим их у лапитов. Есть у них и запасы пьяного вина. Го-го! Вино!

И подхватил табун:

-- Го-го! Вино! Отнимем заодно и вино. Веди нас, Хирон, против лапитов. С ними и Кайней неуязвимый. Народ тебя требует в вожди.

Затопал табун, стоя на месте. Закричал зычно:

-- Веди нас против лапитов!

Ничего не ответил Хирон, только протянул Агрию лиру, сказал:

-- Сыграй-ка, Агрий, на лире. Сумеешь сыграть -- поведу вас против лапитов. Будете делать то, что я,-- буду и я делать то, что вы.

Задышали бурно кентавры, затопали, зычно закричали:

-- Дуй, дуй, Агрий!

Взял Агрий в ручищи лиру. Видел, как бегали пальцы Хирона по струнам, и сам дернул всей пятерней: рванул -- и разом лопнули со стоном жилы и хрустнула основа.

Засмеялись с храпом кентавры. Заскакали с гоготом на месте. Стали хлопать себя по бокам ладонями:

-- Дуй, дуй, Агрий! Го-го! Дуй!

Рассердился Агрий-Свирепарь на Хирона и кентавров:

-- Не нужна нам твоя штука с комариным зуденьем и птичьим иканьем! Отдай ее соловьям. А я не соловей -- я кентавр.

И бросил обломки лиры с оборванными жилами-струнами наземь, под копыта табуна.

Тогда выступил вперед кентавр Пиррий, по прозванию Гнедой.

Сказал:

-- Любим мы, кентавры, как и ты, песни соловья и мед звуков твоей лиры, когда мы грустим без жен. Далеко слышна она на Пелионе. Чтим мы тебя, сын древнего Крона. Но буйна наша кровь и пьяна наша воля. Ты бессмертен -- мы смертны. Мала для нас твоя радость -- соловьиная, лирная. Нужна нам радость громовая: в грохотах, с гудом, топотом и ревом, чтобы сердце кентавра заржало, чтоб скакать нам, кружить и крушить, чтобы вихрями быть, чтобы руками скалу прижимать к груди -- и была бы та скала горяча, как добыча для львиных лап, как вино на пиру у лапитов. Утопить бы в нем, горячем, наше горе кентавров, когда-то бессмертных, как боги. Из садов золотых феакийских нас изгнали Крониды, а волю богов, волю к жизни из нас не изгнали, осталась у нас. И вот голодна эта воля, жадна и свирепствует в буйстве -- перед гибелью. Ненавистны нам боги. Знаем: обреченные мы на Пелионе.

И понурили человечьи лохматые головы дикие кентавры, слушая слово Гнедого. А огромный Агрий ударил себя острым суком в грудь у сердца, и текла по могучему торсу полузверя-получеловека кровь и падала на ноги и копыта.

Весь золотой стоял кентавр Хирон с серебром бороды перед ними и печально смотрел на родное дикое племя -- он, учитель героев, сын Крона, титан.

Сказал:

-- Не хотели вы копать копытом те волшебные корни, что копали Хирон и Асклепий. Не хотели насыщать ими свою пьяную волю. По бессмертью богов грустите вы, дикое племя? Вот смотрю я вам в глаза, былые боги, и вы, смельчаки, опускаете их предо мною к земле. Полубоги-герои смотрят прямо в глаза Хирону. Не ходите на пиры лапитов. Не вступайте в бой с их вождем, огненным Пейрифоем. С ним полубоги-герои Тезей, Пелей и другие. Сам пойду я к древолюдям. Примирю вас, яростных, с ними.

Ускакал радостно табун лесных кентавров. И долго доносились до Хирона их ликующие крики и гуд их копыт.

Тихий день. Поют птицы. Улыбнулся дню Хирон, подобрал с земли затоптанные обломки лиры и стал ее чинить и натягивать на колышки струнами новые жилы.

Ох, как шумели древолюди-лапиты по лесам Пелиона! Такой гул стоял в бору кедровом, что как ни закрывали грибы шапками уши, оглохли старые боровики. Сходились древолюди со звериных троп и из непролазных зарослей, с болот и просторных полян, даже с утеса-бирюка -- в одиночку, по двое, по три, а то и целой рощей кудрявой. Пришел Дриас -- муже-дуб. Ого, муже-дуб! Пришел Гилей-деревище с братьями: сам он -- Гилей, и все его братья -Гилей. Стали братья целой чащобой Гилеев и стоят: не пройти сквозь них, не прорваться ни кентавру, ни полубогу. Тьма их и тьма в чащобе, да еще какая!

А Элатон -- муже-ель все трещит, все брызгает во все стороны словами-шишками, созывая мужей.

Столпились древолюди вокруг старого Питфея, муже-сосны, бывалого великана-вождя древесных племен. Дед он героя Тезея. Его даже дикие кентавры чтили. А кентавры никого не чтут. Не раз пили они у старого исполина его смолистые меды, возглашая здравицу Хирону.

Только где же огненный Пейрифой, юный вождь древолюдей-лапитов? Почему не видать нигде нежноликого Кайнея-Чистотела, неуязвимого сына Элатона? Не укрощает ли он зеленых кобыл Магнезийских на горных склонах Офриды?

За грабителями -- дикими кентаврами, за гостями-насильниками, похитителями серебряно-березовых лапиток, погнался Пейрифой сам-друг с Тезеем. Разлучился с новобрачной Гипподамией. А за ним другие лапиты.

Не простят лапиты лесным кентаврам смерть неуязвимого Кайнея. Не простят гостям пьяного разбоя у хозяина-хлебосола.

Говорили мошки комарам, говорили комары жукам, говорили жуки паукам: будто девушкой был некогда Кайней -- не березкой, но почти что березкой, такой серебристой девушкой, лесной Кайнеей в темном ельнике, что сразу полюбилась она при встрече Посейдону. Не далась она в руки бога. Сказала владыке вод: "Не умеем мы, лапиты, менять личины, как умеете это вы, Крониды. Не хочу я быть березовой девой, хочу быть отважным древомужем. Если ты так всесилен над морями, обрати меня, Кайнею, в Кайнея, и тогда поведу я тебя к Филюре-Липе. А Филюра красивее всех красавиц".

Усмехнулся могучий бог. Ответил:

"Мало просишь у меня, Березовая дева. Станешь ты древомужем, и вдобавок еще будет тот муж неуязвимым[22]. Ни одна рука тебя не поранит, ни камень, ни железо, ни огонь, ни зуб, ни коготь".

И превратилась Кайнея, серебряно-березовая дева, в красавца, неодолимого Кайнея.

Ни рука, ни копыто, ни зуб, ни обломки огромных винных бочек, ни камни не поранили его, лапита-Чистотела. Но когда под грудами трупов древомужей из племени Питфеев стал Кайней задыхаться, тогда вспомнил он усмешку могучего бога, Посейдона-Кронида.

Жужжат мошки, комары, жуки. Вьют пауки паутину. Шумит кедровый бор. Собрались лапиты на сход. Вдруг откуда ни возьмись набежали, закричали -кто, где, не поймешь:

-- Нашли, нашли!

И обратно в лес. Кинулись вслед за ними те, кто помоложе. Бегут. Видят -- прогалина. На прогалине обгорелое место от костра. На нем пепел, весь серебряный, с черными чурками. И валяются кругом, тлея, головни и головешки.

Страшно. Кто совершил такое дело? Кто здесь жег? И хотя никто не назвал тех, кто жег и кого жег, а уже все наперебой кричали:

-- То кентавры жгли в лесу лапитов!

-- Ополчайтесь, древолюди! Жгут лесных древолюдей кони-люди лесные.

Зашумел кедровый бор, загудел -- так зашумел и загудел, как еще никогда не шумел даже под грозовым ливнем Зевса.

Завопило все лесное племя:

-- Эй-го! Хирон в ответе. Пусть несет он кару за все племя кентавров. Эй-го! Изгнать Хирона с Пелиона: он -- кентавр. Эй-го! Пусть старый Питфей скажет свое слово. Эй-го!

И пошло "эй-го" пО всему бору гоготать:

-- Эй-го! Эй-го! Эй да го1

Тогда поднялся над толпами древолюдей-лапитов их старый вождь, муже-сосна Питфей.

Прям и сух он, словно мачта корабельная. Много ран на нем покрылось корою. Весь рогами увешан. Грозен. Во все стороны торчат эти рога, словно не рога они, а голые сучья. В рыжей шкуре прямой его стан. Чуть алеет эта шкура под лучами. А сверху, на его лесной шапке-макушке, все колеблются боевыми перьями иглы, и звенят на них тонко колокольцы его древнего шишака. Старый вождь, старый -- дед Тезея.

Стали слушать древолюди Питфеево слово.

-- Много есть древолюдей-лапитов. Есть в Магнезии лапиты Офридские. Вождь над ними был Кайней, сын Элатона. Пал Кайней под руками кентавров. Высокий над ним курган из трупов. Лежат трупы лапитов стволами. На лапитах кентавры табунами. Горе павшим! Слава живым!-- таково слово живой жизни. Не по титановой правде живут кентавры. Эй-го! Эй-го!

И ответил Питфею могуче сход:

-- Эй-го! Эй-го! Говорил Питфей:

-- Всех славнее лапиты Пелиона. Всех выше среди них Питфеево племя мужей-сосен. Великаны мы, великаны! Родила сверкающая Эфра, дочь Питфея, полубога Тезея. Побил Тезей врагов, губивших племя древолюдей-лапитов,-великанов Истма побил он, не знающих титановой правды. Не давали они путникам проходу. Не мог гость пройти в страну лапитов. Не могли древолюди быть гостями ни в счастливой Аркадии, ни на Фолое. Гнули нас не знающие правды, рассекали, плющили, пилили, всех равняя по единой мерке. Брали нас за ноги и с размаху, как дубиной, нами поражали наших братьев головы и плечи. Разве наши головы -- молоты? Хотя мы и сами великаны, но враги были еще великаннее. Всех их побил Тезей, внук Питфея. Эй-го! Эй-го!

И ответил Питфею могуче сход:

-- Эй-го! Эй-го!

И снова заговорил Питфей:

-- Побил он Сосносгибателя-Питфеокампа. Пригибал тот две сосны друг к другу, между ними привязывал путника и затем отпускал их вершины. Выпрямлялись высокие сосны и надвое разрывали путника. Самого его Тезей привязал к соснам. Побил он слабоногого Дубиноносца, порождение хромца-бога Гефеста. Всех дубиной тот плечистый плющил. На себе узнал, как плющит дубина. Побил он укротителя лапитов -- Дровосека-пильщика Прокруста. Весельчак Прокруст. Веселую соорудил он для нас постель-козлы. Клал на ту постель-козлы древолюдей, как бревна: длинных укорачивал зубчатой палкой, а коротких, обтесав, вытягивал. Полежал он сам на той постели. Узнали силу рук Тезея и кентавры, позабывшие титанову правду. Эй-го! Эй-го!

И снова ответил Питфею могуче сход:

-- Эй-го! Эй-го!

-- Солнечнее всех вождей-лапитов был Иксион, сын Флегия-титана. Не всходил Иксион на Олимп к Кронидам. Не пил с ними из золотой чаши питье бессмертия. Сам бессмертен был он и огнен. Был противником олимпийцу Зевсу. И зажег Иксион огнем титана властное сердце богини Геры. Не укрылся тот огонь от миродержца, покарать решил он Иксиона. И, по коварному умыслу Кронида, призрак облачный в образе Геры спустился с неба к Иксиону остудить жар огня в вожде лапитов. И не призрак это был обманный, а богиня облаков Нефела: обманула Нефела лукавца Зевса. И от Иксиона-титана родила Нефела диковину: не людину, не коня, не дерево, не титана, не бога и не зверя, а и то, и другое, и третье: был он -- конь, и людина, и дерево -- кусок зверя, бога и титана. Был он смертей и был бессмертен. То одно в нем умирало, то другое, на тропах и в лощинах, истекая кровью и грозя в предсмертной тоске небу Кронидов.

Мчатся одинокие исполины или громокопытная гурьба по равнинам Фессалии, через Истм -- туда, на остров Пелопа, на Фолою, где в пещере -живет благой кентавр Фол.

Истребили древолюди-лапиты и полубоги-герои титаново племя кентавров, изгоняют их с Пелиона. Свершилась воля Кронидов. Скажут боги: само себя погубило свирепое племя. Кто же напомнит богам, что они, победители древних титанов, изгнали с золотых феакийских полей титаново племя когда-то благих кентавров? Одичало блаженное племя, озверело, и только мудрый Хирон и Фол-гостеприимец своей высокой жизнью стоят пред богами как упрек земли высокому небу Кронидов.

-- Бегите и вы на Фолою,-- сказал Хирон.-- Здесь задержу я преследователей. Не пройдут они мимо Хирона. Не глыбами камня, не ясенем пелионским, не титановой рукой сына Крона -- правдой титановой, песней и струнами задержу я лапитов и героев. Бегите!

И умчалась последняя ватага, уцелевшая от племени кентавров, со склонов лесных Пелиона. Остался на всем Пелионе из кентавров один Хирон. И долго смотрел он вдаль, на мелькающее в ночи пламя факелов в руках беглецов, провожая глазами остатки изгнанного племени титанов.

Еще Эос-Заря не умылась, еще только выводила пурпурного коня на небесную дорогу, бросив на ветер багряную хламиду, утопающую краем в пурпуре моря, когда вышли из лесов на поляну к пещере Хирона древолюди-лапиты во главе с Пейрифоем. А за ними на коне -- Гипподамия.

Был свободен вход в пещеру пелионского врачевателя. Не раз он спасал здесь лапитов от болезни, беды и смерти. У самого края скалы, близ пещеры, высоко над долиной, именуемой Думы Пелиона, стоял хозяин-кентавр и смотрел на далекий Олимп. Рядом на камне лежала лира из рогов неведомого ланитам зверя. Тихо пел он привет рассвету, и с далекой окраины неба обернулась к нему титанида Заря-Эос, держа руку на гриве коня.

Одинок был Хирон. Ни друга рядом с ним, ни питомцев-героев, ни Меланиппы. Ушли герои.

Не знали полубоги-герои, что пойдут лапиты с Пейрифоем к Хирону. Не было с лапитами и Тезея: амазонки грозили героям -- и ушел Тезей поспешно с Пелиона на борьбу с титановым племенем амазонок.

Раз решив, не умел перерешать Пейрифой. Что сказал, то тотчас и выполнит. Тверд был и в слове, и в деле, и в дружбе. Спустится ради друга в преисподнюю, хотя бы его там навек приковали. Поднимется ради друга на небо даже под копьями молний. И когда он слышал слово "измена", из его сердца уходила пощада.

Говорили: жесток он в дружбе. Не прощал он другу даже колебания. Если скажет другу: "Прыгай в пропасть" -- должен друг, не мешкая, прыгнуть в пропасть. Если скажет другу: "Ввергнись в пламя" -- должен друг, не мешкая, ввергнуться в пламя. Раз он крикнул: "Я бы срубил мысль, если б мысль мне поперек дела стала!" А другой раз сказал: "Смерть стоит не за спиной героя -- впереди бежит она от страха перед героем".

Стремительным прозывали его лапиты -- так быстр он был во всяком деле. А герои называли его Испытанный. Все было в нем по титановой правде. И, как все титаны и герои, чтил и Пейрифой Хирона. Но сказал он лапитам в пылу битвы с кентаврами: "Всех кентавров изгоним с Пелиона. Ни единого здесь не оставим". И не мог он теперь не выполнить слово, не изгнать с Пелиона Хирона: ведь и мудрый Хирон был кентавром.

Не умел Пейрифой слова мазать маслом. Сурово сказал сыну Крона, врачевателю и спасителю лапитов:

-- Уходи с Пелиона, Хирон. И за ним повторили угрюмо воины-лапиты:

-- Уходи с Пелиона, Хирон. Спросил Хирон Пейрифоя:

-- За вину изгоняешь?

И ответил Хирону Пейрифой:

-- Изгоняю, хотя ты и неповинен. Ты -- кентавр. Помолчал Хирон и снова спросил, пристально смотря в лицо Пейрифою:

-- Изгоняешь друга, Пейрифой?

И стал бледен Пейрифой лицом, до того стал бледен юный вождь лапитов, что снега на дальней вершине Олимпа показались тогда Заре покрасневшими.

А поодаль на белоногом скакуне сидит Гипподамия и все слышит.

Взялся Пейрифой руками за сердце, сжал его, чтобы оно само не выпало: друга он, Пейрифой, изгоняет, друга, праведного Хирона. Этого Пейрифой не вынес. Выхватил он адамантовый нож и хотел пронзить им свое сердце: друга предает он, и какого! Но ведь он дал слово лапитам, и оно неотменно. Должен он изгнать кентавра Хирона, но не может он изгнать друга Хирона. Стало сердце поперек дела -- так убить надо это сердце.

Но читал Хирон его думу. Стерег каждое движение юноши.

Только выхватил тот нож, как уже стоял возле него Хирон и бессмертной рукой титана вырвал нож из руки героя.

И уже Гипподамия соскочила с белоногого коня, кинулась к новобрачному, к мужу,-- и упало ей на руки бездыханным тело неодолимого в бою Пейрифоя. Словно громом сразила его правда.

Как мертвое, лежало на земле могучее тело юноши, и ни мысль, ни слово, ни дело не тревожили его больше правдой и неправдой.

Пораженные бедой и чудом, стояли полукругом у тела вождя древолюди, и шумели на их головах пучки листьев. Смотрели тревожно на сына Крона: от него эта властная сила. И не знали они, унести ли им тело вождя или вступить в гибельную для них битву с бессмертным титаном.

Тогда вынес врачеватель из пещеры зелье, влил его в рот сраженного правдой и снова сел на краю поляны, только сказал:

-- Пусть он спит.

А затем обратился к Гипподамии:

-- Ты не раз скакала с Меланиппой-подругой. Расскажи мне о свадебном пире.

И хотя все уже знал Хирон-прозритель, но хотел он услышать слово лапитов.

Вот что знал он, и вот что он услышал.

Был вожак у табуна кентавров -- Эвритион, по прозванию Мститель. Страшен силой. Даже муже-сосны великаны не отваживались с ним бороться. Он ударом переднего копыта откалывал глыбу от утеса и метал ее на бегу ладонью. Хоровод горных нимф двадцатирукий сажал себе на конскую спину и носился с ними, словно без ноши. Или впрямь ореады -- пушинки? За львами гонялся, и какими! Ухватит, бывало, зверя за шею вместе с его львиною гривой и скачет, держа льва на весу, а тот только царапает когтями воздух. А не то подставит вепрю-секачу под удар свою человечью руку, когда тот клыками таранит, стиснет ему клык и отломит на ожерелье лукавым наядам. Вепря же с хохотом отпустит.

Ну и хохот же у Эвритиона! Будто пляска медных бочек по медному помосту, будто крик новорожденной пещеры в бурю.

Дерзок был он, дик и бесстрашен. И жестоко ненавидел богов Кронидов. Говорили: титан он, оборотень; мощью равен самому Хирону.

Но не мерился Эвритион с Хироном силой.

Только раз случилось прежде не бывалое: ответил он дерзостью спьяна Хирону. Спокойно положил тогда Хирон ему на плечо руку, и упал Эвритион на колени. А Хирон, чтобы не конфузить его перед всем табуном кентавров, сказал силачу с улыбкой:

"И сильны же у тебя, Эвритион, ноги! Только вот споткнулся ты о корень".

Был он в буйстве пьянее всех буйных. Ничем не мог утолить свою пьяную волю. Жаден был к вину -- до того жаден, что хохоча, говорили кентавры:

"Вот бы водопадам Пелиона вином свергаться в рот Эвритиону!"

Нарушать любил все запретное в жизни: любил там пройти, где прохода нет; спрыгнуть с высоты головоломной в упрек каменному барану; прямо в пламя кинуться и с гиком проскакать сквозь лес при лесном пожаре с опаленными волосами и шерстью.

До того был дерзко-отважен, что взобрался раз высоко на склоны Олимпа, презирая гибель от молний. Только спас его титан Гелий, прикрыв от стрелы Аполлона, и велел спуститься к подножью Оссы.

Пировал Эвритион на свадьбе Пейрифоя под высокими сводами пещеры, где некогда бывали и боги. Много было гостей у лапитов -- весь цвет племен Пелиона: и сами древолюди-лапиты, и лесные кентавры, и герои.

Пир так пир -- как у предков, могучих титанов! Тут и туши звериные, и клубни овощей в меду, и плодов обилье.

И не просто лежат они горою, а стоят на столах с корнями деревья, и свисают с них тысячи яблок, смокв, айвы, гранатов, апельсинов. Тут и пифосы, каменные бочки вина. Утонули бы в вине гости, если бы так жадно не пили.

Были гости на пиру -- племена людские: ни богов, ни нимф, ни сатиров.

Ели, пили. Но не было песен, ни бубнов, ни струн, ни свирелей. Лишь в рога боевые трубили, и ходили по пещере громы от гостей к гостям -- друг к другу в гости. Столько кликов, столько труб и струн в каждом горле.

Пьет Эвритион-кентавр -- так жадно, как река пьет вешние потоки. Велика в нем жажда опьянения. Но не может утолить он этой жажды. И взыграло в нем Вакховое зелье.

Много жен, серебряно-березовых лапиток, на пиру. И всех превосходит ростом, станом и горящим взором новобрачная Гипподамия: сидит между Пейрифоем и Тезеем. Что ей боги, титаны и кентавры, когда с нею Пейрифой, вождь лапитов!

Вдруг рванулся Эвритион. Зверино озирает он гостей. Тяжко дышит. Разом вздыбился над столом и прямо встал во весь свой конский рост и человеческий. Опрокинул стол копытом и за плечи ухватил Гипподамию, сорвал с места и, взметнув под своды пещеры, дико крикнул пьяным кентаврам:

"Похищайте дев березовых, кентавры, и скачите с ними в горы вольной Оссы!"

Сам же давит гостей копытами, рвется к выходу из пещеры, на волю. А кентавры кинулись к женам.

Но не робки лапиты и герои. Нашлась и на Эвритиона сила. Ухватил его за конский хвост Тезей рукою, и от рывка полубога-героя осел Эвритион на задние ноги. Держит в левой руке над головой, как былинку, Гипподамию, а правой отбивается от Пейрифоя. И копыто занес над лапитом.

Трудно от Пейрифоя отбиться. Разом бьет он и в голову и в ребра; держит конскую ногу за бабку, не дает себя рассечь копытом. И" все же не могут одолеть Эвритиона даже двое -- Тезей с Пейрифоем.

Тогда встал старый вождь лапитов, сам Питфей, муже-сосна, высотою превышающий всех на Пелионе. Звенят на его шишаке колокольцы. И достали руки великана к небу поднятую Гипподамию. Пейрифой ее перенимает и выносит из пещеры и боя. На коне уже она на белоногом, и за ней кентавру не угнаться.

А в пещере длится бой.

Вот Орей, Конь-гора, уносит серебряно-березовую деву из пещеры в горы Пелиона. Вот Петрай, Конь-скала, валит наземь двух мужей-великанов. Уже у Дриаса Дубоватого вырывает из рук Кайней Осиною, пригнув ему к земле голову, а Пелей бьется с Гнедым-Пйррием. Не один раз состязались они в беге и в игре на веселой свирели, а теперь бьются насмерть, как чужие. Уже двинулись братья Гилей стеной-чащей, рука об руку. Стали -- заградили беглецам дорогу на Оссу.

Вырвался Эвритион из рук Тезея. Кровью залиты его глаза, ослеп он. Втянул воздух дикими ноздрями и унесся в леса, на кручи.

Жесток бой лапитов и кентавров! Где тут люди, где звери, где герои? Вся пещера ржет, рычит и стонет. В клубок сбились лапы и копыта. Слов не слышно. Рев стоит. А все же племена они людские -- с речью. Устлана пещера телами. Выбились на воздух. Бой все жарче: на юношу Кай-нея целым скопом напали кентавры. Жен серебряно-березовых немало вырвал он из рук озверелых. Не страшится Кайней неуязвимый ни копыта, ни камня, ни дубины. Пригибает головы кентаврам, крушит конские хребты ладонью. Тут кентавры, вздыбясь, ухватили поперек тела мертвых Питфеев, валят муже-сосен на Кайнея. Завалили трупами лапитов. Сами сверху полегли издыхая. И задохся Кайней неуязвимый.

Все редеют табуны кентавров. Все лапитов толпы прибывают.

И бежали свирепые гости, устилая трупами дороги. Мало их, беглецов, уцелело. Пало почти все титаново племя...

Выслушал рассказ Хирон сурово. По титановой все рассказано правде.

Сказал воинам и Гипподамии:

-- Сами себя истребили кентавры, как огонь, нападая на воду. Не надо огню звать в гости воды. И воде не надо звать в гости огонь. Унесите вождя Пейрифоя. Проснется он у себя в пещере.

Ушли древолюди с телом. Пришли новые древолюди. Отовсюду толпы лапитов. Окружают поляну. По лесам слышны окрики и клики. Ищут всюду беглецов-кентавров. Не укрыл ли их Хирон в пещере?

Еще пьяны они от битвы и хмеля.

Кричат новые толпы лапитов:

-- Уходи, кентавр, с Пелиона!

Нет близ Хирона питомцев-героев -- не то было бы горе лапитам.

Говорят посланцы Хирону:

-- Древолюди мы коренные. А кентавры -- бродяги и уроды. Чудище их облачное породило. Пусть их скачут в облаках с ветрами. Пусть там грозы в небе похищают, а не жен серебряно-березовых на Пелионе. Хотя б они были нашему племени сродны, не потерпим их разбоя: изгоним. Мы и с бурями лесными воевали. От тех битв у нас по лесам буреломы. Справимся и с племенем буйным.

Выслушал Хирон жалобу лапитов. Был он весь как листопад осенний.

Сказал:

-- Верно, вороны накаркали вам на древнее племя. Журавли, верно, рассказали вам в небе об облачном Чудище-кентавре, а синицы на земле подхватили. Не от Чудища ведут свой род лесные кентавры. То преданья конских табунов на Пелионе. А лапиты поверили копытным. Были некогда кентавры благим народом, как Киклопы, феаки, амазонки, до великих битв Уранидов с Кронидами-богами. Среди нив самосейных, рощ плодовых жил блаженно народ кентавров. С ними жил и я, Хирон, сын Крона, по соседству с золотыми полями феаков, блаженного титанова народа. Были вольны благие кентавры, как нереиды и тритоны, как пучины и волны морские, как титаны солнц в игре лучами.

Еще не был Вакх им врагом-другом. Дружен был Посейдон[23] с кентаврами, и часто из глубин земли конем гривастым выходил он для веселой скачки.

Поделили мир меж собой Крониды. Не признали их, победителей, кентавры ни богами, ни владыками мира. Хитрый ум их, жало-молний не признали: для игры живут зарницы в небе.

И Крониды изгнали кентавров с феакийских полей, из рощ плодовых, с самосейных нив высоко в горы, где звериное металось племя, пожирая друг друга. Только жадность, только страх и лютость им встречались. Одичали в тех горах кентавры. Заглушали храпом голос утра. Ночью день будили, спьяна спутав мглу ночную с дневным чистым светом. Стали племенем лесным, свирепым. Потеряли, озверев, бессмертие, все числом умаляясь, все редея. Смертными сделали их боги.

Мне же дали Пелион Крониды -- сыну Крона. Мир себе -- мне гору и пещеру. Поклялись мы друг с другом не спорить, битв вовек не вести на Пелионе. Кто же вправе изгонять с Пелиона сына Крона, врачевателя-кентавра? Или жил Хирон не по титановой правде? Или боги позабыли о великой клятве -клятве Стиксом -- между мною и Олимпом? Но Хирон той клятвы не нарушит.

Мне ли с вами биться, лапиты? Сами себя в битвах побьете.

Не лапиты -- вы, Крониды-боги, вы изгнали кентаврово племя с Пелиона. Ваше молчание в небе, слепота ваша лукава, боги. Что укрылись вы за облаками? Что Ириды-мировестницы не шлете? Вы хитрите, Крониды: будто не Хирона ныне изгоняют, а безумное племя кентавров. Что ж, уйдет Хирон с Пелиона. И уйдет с ним правда титанов. Но оставил он смертным корни знания. Берегитесь тех корней, Крониды!

Опустив головы и плечи, слушали лапиты Хирона. А по лесным тропам шаг за шагом шел Питфей, старый вождь лапитов, к другу Хирону на поляну. Труден путь и далек для ног Питфея. Старый вождь, старый воин, старый, старый...

Зато скоры на руку молодые.

Понуро ушли посланцы. Не хотелось им, чтобы покинул Хирон пещеру Пелиона. Но ведь быть тому, как решил сход!

Простился Хирон с Пелионом. Что он взял с собою, какие зелья и коренья, какие камни, не узнали ни лапиты, ни кентавры. Только знали: взял он с собой в чашечке бессмертника каплю заветную амброзии и нес ее бережно до самой пещеры на Малее.

На острове Пелопа гора Малея. Есть и там высоко над морем пещера.

Скоры на руку молодые.

Говорили, спорили, кричали. И казалось, будто двинулся лес со всех скатов, вершин и ущелий к пещере Хирона, на поляну. Отовсюду двинулись лапиты: снизу, сверху, с боков -- всюду листья шелестят воинственных шлемов.

-- Уходи, Хирон, с Пелиона!

Но уже не было в пещере Хирона. Далеко ушел он.

И увидел издалека Хирон высоко над своей пещерой на утесе тьму древолюдей. То Гилей шли на подмогу -- изгонять Хирона с Пелиона. Навалились древолюди на утес, нависающий над пещерой, ухватились за него сотнями рук, уперлись сотнями ног в камни, раскачали утес и сверху обрушили на пещеру Хирона. Всю поляну загромоздили обломки. Дождем камней оросили в глубине под нею долину Думы Пелиона. И одним обломком, утесом, забили древолюди вход в пещеру.

Так был изгнан Хирон, сын Крона, кентавр, учитель героев.

Только далеко за полдень дошел старый Питфей до поляны. Смотрит -- нет поляны. Нет пещеры. Нет Хирона.

Стал Питфей, муже-сосна, перед забитой пещерой. Тяжки сделались ему старые, усталые ноги. Не сошел он больше с того места.

Так стоит он одиноко и грозно, весь рогатый, старым великаном на заваленной обломками поляне, и смолистая слеза каменеет на користой груди сосны-великана. И качает он старой головой, на которой иглистые перья:

-- Где же ты, титанова правда!

Опоздал старый вождь Питфей. Подвели его старые ноги.

ЧАСТЬ III. СКАЗАНИЕ ОБ ИСТРЕБЛЕНИИ ГЕРАКЛОМ КЕНТАВРОВ НА ГОРЕ ФОЛОЕ И ГОРЕ МАЛЕЕ, О РАНЕНИИ КЕНТАВРА ХИРОНА И О ЕГО ДОБРОВОЛЬНОЙ СМЕРТИ

Пелопоннесская кентавромахия

Сказание о гостеприимном кентавре Фоле и о битве Геракла с дикими кентаврами на горе Фолое и горе Малее

Еще молод был тогда Геракл, когда отправился он на гору Эриманф искать свирепого вепря-дракона, пожирателя людей и стад. Шел он кружным путем и зашел по дороге на Фолою -- тоже гора Пелопоннеса недалеко от Малеи,-- где в пещере жил гостеприимный кентавр Фол, носивший прозвище Пещерный. Таким другом был Фол Хирону, что называли его даже братом Хирона. Родила же кентавра Фола наяда, ясная Мелия, у подножия горы Фолои от коненогого Силена.

Две конские ноги у Силена и конский хвост сзади, но торс и голова у него человечьи; только еще уши у него конские, и двигает он ими, как конь, и такой у него тонкий слух, что не только звук, но и запахи умел слышать Силен. Различал он голоса любой струи в том ключе под горой Фолоей, где жила наяда Мелия, и мелодии его водяной арфы, и умел играть на сюринге -тростниковом плотике-свирели -- все ее ключевые песенки: и нежные вечерние песенки, и веселые утренние, и призывные песенки полудня, и звонко-говорливые ночные. И так умел он играть на сюринге, и так умел он слышать и слушать арфы струй и все струны и свирели мира, что полюбила его ясная наяда, хотя жил вблизи пастух, полубог-красавец Дафнис.

Красив был Дафнис! Недаром говорили, что иссохла по нем от любви нимфа Эхо -- до того иссохла, что остался от нее только голос -- эхо. Но куда дудочке пастуха Дафниса до сюринги Силена!

Полюбила Силена наяда, хотя дружил Силен с юным богом -- безумящим Вакхом. Пил он с Вакхом вино от первых Вакховых целебных лоз, пил и утром, и в полдень, и вечером, как только оба сойдутся, и тогда пел он грозные песни-рыки и песни-ревы барсов, и львов, и водопадов, заглушая голоса струй, и носился по горам с табунами диких кентавров.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒