Послесловие автора 4 страница

Глава 11

Пушка с гусеничной платформы, вроде той, утопленной в болоте посреди базы военных. Значит, на базе они действительно проводили опыты по искривлению пространства или испытывали новые модели глубоковакуумного оружия!

Тогда мне показалось, что пушка куда больше, хотя теперь стало видно, что ее мог бы, пожалуй, поднять один человек. Остатки турели упирались в верхнюю стенку большого фанерного ящика. Ствол, из которого торчал пучок тонких золотистых стержней, был направлен в сторону одной из надстроек, точно на пролом в ее стене. За проломом виднелись оштукатуренные стены, край стола, перевернутый стул, ковер на полу. С задней части пушки свешивался черный кабель, уходящий в дыру, прорубленную позади ящика… Скорее всего, Картограф подсоединил устройство к какому-то трансформатору внутри плавучей лаборатории.

Раздался стук подошв по доскам борта. Я выглянул над пробойником, и взгляду открылся зияющий на другой стороне палубы прямоугольный проем с низкими железными перильцами. Из него торчала голова огромного ящеропса со светлыми кругами на месте глаз - большими, будто основания круглых башен. Раньше поверх перил тянулась решетка, теперь от нее остались лишь обломки прутьев.

Когда я очутился возле пушки, шаря взглядом по задней панели, где было несколько кнопок и круглый зеленый таймер, над бортом показался Медведь. Он что-то прорычал, исчез из виду, появился вновь, сжимая ограждение одной рукой, второй ударил кого-то, находившегося ниже.

Доски палубы застонали: ящеропес выпрыгнул из вольера. Вот кому бюреры приносили жертвы! Я успел разглядеть несколько висящих на колючке мертвецов: большинство были обычными людьми, но один, хоть и с человеческим телом, и даже в белом лабораторном халате, принадлежал к тому же виду, что и труп, подвешенный на лестнице возле каменной дороги.

Вытянув шею, зверь зашипел. С правой стороны скула была проломлена, внутри шевелились серебристые тела пиявок, ползающих по его деснам и гортани.

Медведь тяжело перевалился через ограждение, а я вонзил палец в кнопку. В таймере что-то щелкнуло, и пушка загудела.

Прожекторы вокруг бассейна погасли, на мгновение в пещере воцарился первозданный мрак, лишь мерцал круглый зеленый глаз на панели. Они загорелись вновь, и за это время вокруг кое-что изменилось: ящеропес теперь бежал в обход надстройки, в которую была нацелена пушка, Медведя я не увидел вообще, а над бортом с автоматом в руках показался Никита. Он вылез, качаясь, по разбитому лицу текла кровь. Шагнул вперед.

Торчащие из ствола золотистые стержни налились красно-оранжевым сиянием. Ящеропес, разинув пасть, прыгнул. Никита выстрелил в него, рухнул на палубу и вдруг начал палить между ног зверя, вдоль самых досок. Оказывается, Медведь успел переместиться к вольеру - напарник метил в него.

Зверь перелетел через Пригоршню, извернулся в воздухе, лязгнул зубами над спиной напарника, обдав его, будто ртутными брызгами, потоком пиявок, и рухнул за борт.

От гудения затряслась вся лаборатория, и прожекторы вновь потухли, на этот раз окончательно.

На зеленом поле таймера проступили три ярко-красные восьмерки, мгновенно сменились на шестерки, потом - на нули. Крайний слева погас, остальные стали двумя цифрами: 25.

Пушка выстрелила светом. Конус золотого сияния уперся в пролом над палубой - и пространство внутри домика расплавилось, очертания мебели потекли, меняясь…

Что-то другое возникло там.

А цифры стали меняться: 24, 23…

Что это означает? Через двадцать две секунды она отключится?

В автомате напарника закончились патроны. Медведь, в которого попало две или три пули, корчась, полз к надстройке. Выпрямившись, Никита пошел ему навстречу. За проломом между ними золотой свет выжег реальность, открыв путь в иное пространство.

За бортом раздался рев ящеропса, а потом на палубу выбрался Блейк. Протянул руку, помогая вылезти Марьяне.

Доносящийся из пушки гул превратился в рев, дрожала вся пещера, казалось, сейчас ее дно провалится вместе с бассейном и лабораторией.

20, 19…

Золотой конус пульсировал в такт смене цифр - я мог считать секунды, не видя таймера.

18, 17…

Никита взглянул на меня, а я шагнул к нему вдоль ствола, так, чтобы плечо не попало в конус света. Говорить не имело смысла, и я показал рукой. Он кивнул, склонился к пролому. Марьяна, выпрямившись на краю палубы, подняла пистолет и трижды выстрелила в спину напарника. Тело Никиты сломалось. Он сделал еще шаг и боком свалился в конус ревущего света. А тот пульсировал:

15, 14…

Закричав, я бросился к Пригоршне. Блейк удивленно оглянулся на девицу, схватив ее за руку, поволок вперед, и тут свади возникла голова пса. Он прыгнул, цепляясь когтями за деревянный борт. Выбраться на палубу ему не удалось, но челюсти сомкнулись на бедрах Марьяны. Сквозь гул я услышал истошный крик; Блейк отшатнулся, а девушка, до груди покрытая пиявками, лезущими из головы зверя, обхватила парня за шею, словно желая обнять в последний миг своей жизни. Пес рухнул обратно, и Блейк с Марьяной, заключив друг друга в объятия, исчезли за бортом.

12, 11…

Оказавшись сбоку от пролома, я наклонился, заглядывая. Пахнуло ночной прохладой, влажным тряпьем, ржавым металлом и бензином… Знакомый запах! Внутри не было стен, ковра, мебели - лишь темнота, посеребренная тусклым светом звезд, льющимся откуда-то сверху, будто в широкий колодец…

- Никита! - я присел, собираясь нырнуть туда.

9…

Меня ударили в спину - что-то твердое обрушилось между лопатками. Упав на бок, я увидел Медведя, грудь которого была залита кровью. Он использовал приклад автомата, в котором, скорее всего, не было патронов. Когда я попытался встать, сталкер врезал носком сапога мне в живот, потом кулаком в лицо. Я рухнул под стеной надстройки, далеко от пролома, а Медведь, бросив оружие, шагнул к нему.

Плюнув - слюна была красной и густой, - я поднялся на ноги. Темные космы сталкера свешивались на плечи… Вот почему я всегда коротко подстрижен: чтобы в драке нельзя было сделать то, что сейчас сделал я. Когда Медведь оказался перед проемом и нагнулся, собираясь нырнуть в него, я схватил его за волосы, дернул из всех сил.

И ударил ломиком. Конец вонзился в плечо, будто раздвоенный наконечник стрелы, пробил мясо и, судя по тому, как дернулся металлический стержень в руке, ключицу. Запрокинув голову, Медведь упал на спину, влипнув затылком в доски. Я перешагнул через него. Пролом был прямо передо мной. Осталось четыре или пять секунд.

В бедро впился нож, и я упал. Большой армейский нож с широким лезвием, кровостоком и зазубринами в нижней части клинка - он вошел глубоко, почти до самой рукояти. Дергаясь от боли, размахивая руками, я перевернулся на спину. Бьющий из пушки свет оказался надо мной. Рядом лежал Медведь, весь залитый кровью, текущей из груди и плеча. Глядя на меня остановившимся взглядом, он что-то шептал, обеими руками сжимая нож, пытаясь вдавить его глубже в мою ногу. Золотой свет гудел, плескался, по нему пробегали разводы, волны свечения - казалось, распирающее конус напряжение вот-вот сломает его нематериальные стенки и разольется вокруг, уничтожив пространство.

Я взмахнул ломиком. Загнутая часть ударила по нижнему краю пролома, проникнув наружу. Раздвоенный конец вонзился во что-то, и я стал подтягиваться, сгибая руки, втаскивая тело в пролом. Медведь что-то шептал, кривя рот, не отпускал рукоять, пытаясь удержать меня, - но я полз, таща его за собой. Если бы сталкер вонзил нож так, чтобы плоскость лезвия была расположена вдоль ноги, я не смог бы тащить его: клинок прорезал мясо, пока не застрял бы в колене. Но он вошел параллельно подошвам, и я полз, волоча Медведя.

Сначала руки, потом голова достигли пролома. Мне показалось, что, находясь внутри большого мыльного пузыря, я просунул голову сквозь его стенку. Что-то неслышно лопнуло, пространство пошло рябью - текстура его изменилась, иными стали воздух и запахи… Я лежал частично внутри и частично снаружи, соединив своим телом разные места.

Картина за проломом стала размытой, нечеткой. Я дернулся, сгибая ноги, - голова и руки Медведя оказались с моей стороны. Позади него золотой свет бушевал, затапливая пузырь. Отпустив лом, я схватился за железяку, торчащую из рыхлой влажной земли, подтянулся вновь - и выволок Медведя по плечи. Он все еще сжимал рукоять ножа, хотя теперь казалось, что сталкер мертв: опущенная голова подскакивала на усеивающих землю камешках. Я повернулся, увидел, что держусь за погнутую автомобильную ось, обхватил ее обеими руками, прижался - и целиком выпал сюда.

Золотой свет взорвался, залив глубокую яму, на дне которой мы находились.

Я зажмурился. Потом раскрыл глаза - пролом исчез. Вообще все исчезло… Лежа в полной темноте, я захрипел, дергаясь. Тело горело, вибрировало от переизбытка адреналина, глаза вылезли из орбит, пальцы ходили ходуном, живот содрогался в мучительных спазмах.

Глаза стали привыкать к новому освещению, и в небе над головой медленно проступили звезды, свет их разлился вокруг. Сталкер рядом со мной лежал неподвижно - вернее, полсталкера - торс и голова без ног. В том месте, где его разделило напополам, был ровный запекшийся срез, никакой крови. Пальцы сжимали рукоять торчащего из ноги ножа.

В глубине обступившей меня темноты что-то зашевелилось, раздался приглушенный лязг, скрип ржавого металла. Стены ямы состояли из земли и разнообразного мусора. И запах, запах! Специфический дух этого места не перепутаешь ни с чем.

Знакомый голос выругался, потом сказал:

- Химик?

Я с трудом разжал пальцы Медведя, отполз от него, стащил с плеча ремешок контейнера и лег на спину. Тело все еще била дрожь, хотя напряжение покидало его, уступая место боли. Куртка давно превратилась в лохмотья, зато от рубахи еще что-то осталось. Кое-как я расстегнул последнюю целую пуговицу и потянул края воротника в стороны. Поднял голову, скосив глаза.

В моей груди пылала душа.

Глава 12

- Химик! - позвал Пригоршня чуть ли не жалобно. - Это ты?

- Здесь, - сказал я.

- А! Ранен?

- Как тебе сказать…

- Мы на Свалке.

- Вижу, - пробормотал я. - Вернее, чую. Никита, слушай…

Он завозился, должно быть, пытался встать.

- Чего?

- Я думал, ты мертв. Марьяна тебе три пули в хребет всадила.

- Не в хребет, Андрюха. У меня ж контейнер на спине. Не такой здоровый, как у тебя, но все равно… Если б она из чего посерьезней стреляла, тогда ладно, но «тэтэшник»… Э, а ты свой контейнер не потерял? - вдруг забеспокоился он.

- Нет. Но артефактов там не так много осталось, как хотелось бы.

- Ничего, разберемся.

Я запахнул рубаху. Душа - редкий и дорогой артефакт. Я прилепил его себе под сердце, когда лежал за столом возле управляющей автоклавами машины, перед тем как вылезти оттуда и выстрелить в брюхо пса-пулеметчика. Без души я бы не смог скакать по всем этим лестницам и каменным полкам, носиться на мотоцикле, объезжая препятствия, да еще и паля в бюреров, волочь за собой Медведя, вонзившего нож мне в бедро, не смог бы бегать с обожженными ногами…

Ноги. Они болели. И внизу, где к коже пристали сплавившиеся с подошвами стельки, и вверху, где из бедра торчал нож.

Я вытащил его, пока душа не перестала действовать. Сейчас, когда я расслабился, артефакт «ощутит» это, и влияние его прекратится буквально за несколько минут, и вот тогда-то…

Я застонал, предвкушая, что испытаю вскоре.

- Что, что? - в полутьме на фоне звездного неба возник силуэт Пригоршни.

- У меня мороженое еще осталось, - сказал я. - И кровь камня. И слизняк там есть, кажется.

- А у меня только ломоть мяса в одной ячейке.

- Никита, я сейчас… сейчас сдохну от боли. Минут через пятнадцать… Наверх надо, слышишь? Спирта тут не достать, но бензин можно раздобыть, из канистры какой-нибудь слить старой, найти… Да хотя бы керосин. Тряпки в нем вымочить, завернуть кровь камня с ломтем - и на раны. Но вначале - мороженое, ты ж видел, как я с ним, когда Львовича…

- Я понял, понял, Химик! Ты давай, полежи чуток, я быстро выберусь, огляжусь и сразу тебе помогу наверх залезть. А то еще на крыс наткнемся, это ж Свалка, тут…

- Давай, лезь, - сказал я.

Он заспешил к склону.

- Эй, а Шрам где? - окликнул я его, и звук шагов стих - воцарилась озадаченная тишина.

- Блин… - сказал напарник. - А я забыл про него совсем! Ты его больше не видел, что ли?

- Вы с ним оставались, когда я уполз.

- Ну да… Так, значит, мы рядом лежали, когда у тебя там рвануло и прожектор свалился… Вода стала утекать, вояки помчались… Я тоже вскочил, побежал. И он. Или нет? Он, кажется, на месте остался. Или тоже… но тогда… Не помню, блин! Все, не помню, не приставай ко мне!

Что-то бормоча, Пригоршня ушел, и я остался один. Стало чуть светлее, звезды в небе гасли. Я не сказал ему про душу, которая уже потухла, отвалилась от кожи высохшим, сморщенным комком. Она много дала мне, но и многое отняла - пару лет жизни как минимум. Ни ее, ни слизь нельзя использовать вот так, прикладывая к голому телу. Для этого есть специальные тонкостенные контейнеры, которые ослабляют, но не целиком глушат влияние артефактов, либо повязки, пропитанные особым травяным раствором на спирту. Но это было мое решение - испытать душу на себе, так же, как тогда, в туннеле, его решением было поднять старика и тащить прочь от преследователей.

Добравшись до края ямы, Никита прокричал:

- Вот я спуск нашел вроде тропы. Кто-то тут бывает… Ты как там?

- Хуже, чем минуту назад, но лучше, чем будет через пять, - сказал я.

- Ладно, скоро вернусь, не уходи никуда…

После этого я, кажется, потерял сознание, но ненадолго - пришел в себя, услышав тихие шаги. Открыл глаза. Небо стало еще светлее.

- Никита, ну что? - спросил я.

Надо мной склонился темный силуэт, и мне показалось, что с головы свешиваются змеи… нет, это были заплетенные в косицы темные волосы. Вдруг подул ветер… Хотя на самом деле не было никакого ветра, но возникло ощущение сквозняка, которым тянуло из каких-то незримых щелей, ведущих в скрытые закоулки пространства. Сколько я ни всматривался, не мог разглядеть лица того, кто склонился надо мной, лишь серое пятно в обрамлении змей-косичек. Он протянул руку.

- Не тот карман, - прошептал я.

Пальцы, уже почти коснувшиеся кармана на правой половине груди, переместились в сторону, откинули клапан на левом и достали четки, найденные возле ноутбука в доме на склоне, - я давным-давно позабыл про них.

- Вернулся за ними? - спросил я.

Он молчал. В рассветных сумерках округлые камешки немного светились, но я все равно не смог разглядеть его. Силуэт выпрямился. Четки пропали. Дуновения стали слабее: он пошел прочь.

- Погоди! - взмолился я. - Эй! Я же вернул тебе четки, так помоги…

Призрачный сквозняк усилился - где-то гуляли неземные ветра, неслись между пространствами, взвихряя миры. Мглистый силуэт вновь возник надо мной.

И потом голос, состоящий будто из сотни голосов, женских, мужских, детских и стариковских, которые не говорили, но шептали, повторяя слова одновременно, произнес:

- Что хочешь?

Я сам не знал, что хочу от него. Ничего… Мне просто хотелось его разглядеть, но не получалось, хотя продолжало светать.

- Это твое лицо бюреры выложили вокруг алтаря? Сотней шепчущих голосов он сказал:

- Не знаю. Может быть. Они молились мне. Их испугался сталкер Медведь, когда появился во второй раз с желанием убить меня. Карлики были возле дома и напали на него. С другой стороны пришли трое людей в комбинезонах. Он отстреливался в две стороны. Я ушел. Все равно собирался покинуть этот пузырь.

- А стрелка? Медведь упоминал стрелку. Какой-то артефакт… конструкция, которая показывает места, где пространство тонкое. Ты сделал ее?

-Да.

- Научи меня.

Он молчал. Потом вновь склонился надо мной. Из окутывающего его дымного мрака появилась рука - кисть, обычное человеческое запястье, бледная кожа и татуировка на ней. На ладони было око, мерцающее молочным светом. Будто орбиты электронов вокруг атомного ядра на рисунке в учебнике, вращались три изогнутых, сшитых кольцами куска волчьей лозы, а в центре ока, невероятным образом погруженный внутрь него, застыл артефакт под названием золотая рыбка.

- Используй, - прошептали голоса.

Он положил стрелку рядом, выпрямился и пошел прочь.

- Благодарю, - сказал я вслед.

- Опасайся тех, кто наблюдал за вами.

- Кого?

- Тех, кто смотрел чужими глазами. Они из Черного Пузыря. Они заметили тебя.

- О ком ты?

Но он не ответил. Еще несколько секунд я ощущал дующий на дне ямы неземной ветер, а потом все стихло и наступила тишина.

И сразу стало светлее. Звезды почти исчезли, небо посерело. Над краем ямы возникла голова Пригоршни.

- Андрюха, я и бензин нашел уже. Ты как там? Все в порядке, сейчас разберемся… Сам не вылезешь, нет?

- Друг мой, - сказал я, - люди делятся на два типа. Одни всю жизнь таскают тяжести, а другие ездят на чужом горбу. Ты понесешь меня.

Он стал спускаться, на ходу говоря:

- Хватит нам на вездеход или нет? Даже если без начинки, Борода потом поставит, только на машину и броню… А если ту пушку из болота достать, ну, вторую? Подключить, разобраться, как оно работает… И в броневик под кабину ее, чтобы вперед по ходу движения глядела, а? Это ж круто, Химик! Попали, допустим, под гон, за нами твари всякие… Мы пробойник этот включаем, перед нами - бац! - пузырь раскрылся, мы с ходу в него, пробой за нами закрывается, и мы в пузыре, а зверье снаружи осталось. Потом - назад, а там уже тихо… Хабар в пузырях можно будет прятать, ну и вообще…

Я не отвечал, да и слушал в пол-уха. Картограф, собираясь достать четки, расстегнул клапан правого кармана, и я решил, что время пришло. Пока напарник, негромко матерясь, спускался между торчащим из склона древним металлоломом, я сел, опершись спиной о вросшую в землю сплющенную кабину трактора. И увидел ломик, лежащий в луже крови рядом с ногой. Надо будет захватить и его, обязательно: хорошая штука.

Я достал то, что лежало в кармане. Аванс от Курильщика - он не хотел давать, потому что дорогое, но я настоял. Снял колпачок с железного футлярчика, перевернул и потряс. На ладонь выпала сигара. Доминиканская марка - «Arturo Fuente Don Carlos Presidente», больше пятнадцати сантиметров длиною, толще пальца. Пятьдесят баксов, по словам Курильщика, и я ему верил. Вставил ее в потрескавшиеся губы, достал «зиппу», чиркнул трясущимися пальцами. Закурил.

- Ты что там делаешь? - спросил Пригоршня, спрыгнув на дно ямы. Не отвечая, я выпустил дым в рассветное небо. Обычно над Зоной полно туч, все хмурое, мрачное, такие вот места здесь…

Но этим утром было ясно - нас ждали чистые небеса.

Послесловие автора

Значительная часть моего детства прошла в Чернобыле. Днепровская «Ракета» отходила от Речного вокзала, проплывала плотину; четыре-пять часов - и вы на месте. Очень хорошо помню высокий обрывистый берег, на котором стоял городок, и противоположный - пологий, с лугами до горизонта, через которые протекало множество мелких речушек: Старик, Старуха, Рачья… С местными пацанами мы ловили там раков и рыбу - не удочками, это для городских туристов, но бреднем, прямоугольной сетью, натянутой между двумя палками. Солнце жарило как сумасшедшее, ноги увязали в жирном илистом дне, а слепни кусались больно, и все же это было восхитительно. Помню паром, большой и неповоротливый, курсирующий между берегами Припяти, - он страшно нравился мне и, как я понял уже много позже, «запал в душу», - а понял я это после того, как заметил, что во многих придуманных мною историях так или иначе фигурируют паромы, паромные переправы. Помню леса вокруг - какие там были леса! Они были дремучи и заповедны. Вполне вероятно, что уже тогда в дальних чащобах обитали слепые псы и крысиные волки, и на затерянных полянах расцветал жгучий пух. Я не очень любил собирать грибы с ягодами, предпочитаю рыбалку, а вот взрослые собирали часто и притаскивали домой полные корзины. Теперь всего этого должно быть еще больше, как и рыбы. Только она уже двухголовая. Ягоды, наверное, светятся, а грибы ходят и разговаривают.

Странно, но дом бабушки запомнился не слишком хорошо: одноэтажная постройка… Водопровод есть, но сортир - деревянная будка во дворе… Лучше всего в памяти сохранилась спальня, прохладное тихое помещение с высоченным бурьяном за окном, множеством ковров и высоким, под потолок, книжным шкафом. В нем, кроме прочего, стояло собрание сочинений Уэллса - пятнадцать томов, серо-синяя блеклая обложка, тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года издания - и прошитые веревочкой стопки древнего «Вокруг света». В том возрасте мне почему-то больше всего нравились «Когда спящий проснется» и, пожалуй, «Война в воздухе»; «Машина времени» оставляла равнодушной, а вот «Человек-невидимка» и «Остров доктора Моро» сильно пугали. Зато в журналах были два романа, навсегда, как говорится, изменившие мой внутренний мир: «Неукротимая планета» и «Пасынки вселенной». Оба в сокращенном варианте и с шикарными - как мне казалось тогда - иллюстрациями. Уэллса мы спасли, прямо сейчас все пятнадцать томов стоят на полке в шкафу за моей спиной (как-то мы даже проверяли их дозиметром - не фонят), но вот что стало с журналами? Сгорели, утащены радиоактивными бомжами на растопку или для других дел? Да и что с тем домом на обрывистом берегу, с тенистым узким бульваром, где мы играли в футбол - я считался чуть не самым худшим игроком среди юных чернобыльцев нашей улочки, хотя в городе, в своем дворе, был лучшим, - есть ли теперь все это или разрушено? Бабушка давно умерла от рака, во время химиотерапии она медленно сходила с ума, швырялась посудой и бредила. Надпись на странице первого тома Уэллса гласит: «Внуку от бабушки Вали. Увлекаясь фантастикой, умей видеть реальную жизнь и быть в ней реалистом». С назидательностью этой дарственной может соперничать разве что ее банальность. Бабушка была красивой женщиной, она воевала, вышла замуж: за бывшего заключенного Освенцима, одного из немногих оставшихся после концлагеря в живых (я не помню имени деда, только то, что он умер в Белой Церкви уже после 1986 года), от нее осталась куча медалей да вот Уэллс, все остальное затерялось во времени и пространстве, исчезло навсегда. Хотя, по-моему, и медали уже куда-то подевались, я давно их не видел.

Никаких сентиментальных чувств по тому времени, тем людям и тем местам нет. Есть что-то другое… странное и трудноописуемое ощущение. Как и завещала бабушка, я реалист: все это исчезло, его нет, вернее, сильно изменившееся, обветшалое и полуразрушенное, оно существует где-то далеко, где я уже никогда не появлюсь, а в прежнем виде осталось только в пространстве моей памяти. Но и там картины детства постепенно бледнеют, гаснут из года в год, и вскоре, наверное, этот полный яркого летнего солнца (ведь я ни разу не был в Чернобыле зимой или осенью) мирок исчезнет бесповоротно. Теперь, когда уже есть возможность вернуться туда с какой-нибудь экскурсией, я не делаю этого - и не сделаю никогда. Не хочу видеть, во что превратились те места. Лучше я забуду их окончательно. Этот роман - способ прощания с ними, способ стереть Чернобыль, дом и паром из памяти, сжечь их вместе со старенькой подшивкой журнала «Вокруг света». Способ простой и, пожалуй, вульгарный, но, как я успел понять, действенный.

RainBull - 12.28.2007

www.book-portal.ru

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 21 22 232425 Следующая ⇒